Философия ненасилия Л. Н. Толстого: истоки и смысл

Более полутора столетий читателей всего мира волнует творчество Льва Николаевича Толстого. Колоссальный талант писателя, диалектика противоречий его жизненной драмы, борьба с церковью, попытка найти и утвердить собственный взгляд на смысл жизни вызывали и вызывают до сих пор противоречивые оценки. Вероятно, проблема «Л. Н. Толстой: pro et contra» останется вечной проблемой человечества. Внимательного читателя и вдумчивого исследователя поражают и завораживают парадоксы его жизни. Один из исследователей таким образом формулирует их: «Сам не будучи ни в коей степени революционером, гр. Л. Толстой является одним из главных деятелей русской революции, одним из главных героев. В этом парадоксальность положения по отношению к мыслителю, во главу угла как своей социально-государственной философии, так и житейской мудрости поставившему принцип непротивления и гражданско-культурного неделания. Второй парадокс Толстого заключается в том, что сила его пророческого пафоса увеличивается в обратной пропорциональности с ее эффективностью». Действительно, по мере нарастания тоталитарных установок в XX в. поле приложения его критики все увеличивается, наконец, кажется, уже ни одной из них не удастся избежать стрел Толстого, но все они попадают по адресу, в противоположность тому, что было в XIX в., в эпоху расцвета его критической деятельности. Многие прозрения и обличения Толстого «должны быть отнесены через головы современников к потомкам и к событиям», «...могут быть приписаны многим столетиям, если не тысячелетиям» (Ильин В. Н. Миросозерцание графа Льва Николаевича Толстого. СПб., 2000. С. 59-60).

Это сказано о творчестве писателя в целом. Но это же можно повторить и о центральной идее его мировоззрения - философии ненасилия. К идее «непротивления» Толстой обратился не сразу, и не он ее сформулировал. Большую часть жизни писатель по крупицам собирал вековую мудрость человечества и впоследствии издал уникальные сборники «Мысли мудрых людей» (1903), «Круг чтения: мысли многих писателей об истине, жизни и поведении» (1904, 1908), «На каждый день; учение о жизни, изложенное в изречениях» (1906, 1910). Изречения древних мудрецов и пророков обратили его внимание на часто повторяющуюся идею о бессилии зла и мудрости ненасилия. Простота и глубинная мощь высказываний Лао-Цзы, Конфуция, Будды убеждали его в необходимости обращения к проблеме ненасилия. Мысли Лао-Цзы («Нет в мире ничего нежнее и уступчивее, чем вода, а между тем жестокое и твердое не может устоять против нее. Слабый побеждает сильного. Нежный побеждает жестокого. Все в мире знают это, но никто не хочет исполнять это. Слабейшее в мире побеждает сильнейшее, поэтому велико преимущество смирения и выгода молчания») или Дхаммапады («Злой человек счастлив, пока сделанное им зло не созрело, но когда оно созрело, тогда злой человек познает зло. Зло возвращается на того, кто его сделал, так же как пыль, брошенная против ветра» Цит. по: Принцип ненасилия. М., 1991. С. 67, 70)) и другие действовали не только на ум, но и на сердце, чувства Толстого, стимулировали его интерес к проблеме ненасилия.

И все же подлинные основания философии ненасилия Толстой находит в учении Христа, в котором ненасилие, по его определению, занимает центральное место: «Положение о непротивлении злому есть положение, связующее учение Христа в одно целое, но только тогда, когда оно не есть изучение» (Там же. С. 73). Раз возникнув в мировоззрении Толстого, идея ненасилия уже не оставляет его, продолжая непрестанно развиваться и эволюционировать. Исследователи отмечают, что до окончательного, шестого («догматического») варианта философии ненасилия Толстого, изложенного в статье «Закон насилия и закон любви» (1908), она прошла еще пять этапов развития:

1. Обоснование заповеди непротивления как ключевого принципа всего христианского учения, определение основ веры как условия практического исполнения заповеди непротивления и необходимости «умоперемены» как предпосылки осуществления заповеди непротивления в жизни (1883, 1884: «В чем моя вера?»).

2. Философско-антропологическое обоснование идеи непротивления, установление основного противоречия жизни - между желанием личного блага и невозможностью его обретения, а также установление четкого соотношения между непротивлением, самоотречением и благом любви (1885, 1887: «О жизни»).

3. Социальное и философское обоснование идеи непротивления, разработка системы аргументации в пользу непротивления - и как принципа личного поведения, и как закона общественной жизни (1890, 1892: «Царство Божие внутри нас, или Христианство не как мистическое учение, а как новое

жизнепонимание»).

4. Начало систематизации философии непротивления, разработка учения о грехах, соблазнах и обманах веры, определение методов борьбы со злом (1897: «Христианское учение»).

5. Систематизация и популяризация философии непротивления (1903, 1910: «Круг чтения», «На каждый день: учение о жизни, изложенное в изречениях», «Путь жизни») (См.: Мелешко Е.Д. Философия непротивления Л. Н. Толстого: систематическое учение и духовный опыт : автореф. дис. ... д-ра филос. наук. М, 1999. С. 16-17).

На каждом из этих этапов Л. Н. Толстой вновь и вновь обращался к учению Христа, осмысливал его и примерял к жизненным обстоятельствам. В концентрированном виде философия непротивления Толстого была собрана, систематизирована и изложена секретарем писателя В. Ф. Булгаковым в сочинении «Христианская этика (систематические очерки мировоззрения Л. Н. Толстого)», просмотренном и одобренном самим Толстым. Специальная глава «Непротивление злу насилием» состоит из основных постулатов учения, сформулированных мыслителем в различных сочинениях.

По мнению Толстого, первоначальным «высшим, общим всему человечеству религиозным законом» утверждалась необходимость каждому человеку жить не для себя, а для блага всех, «для взаимного служения». Со временем этот закон был сформулирован в высказываниях Будды, Конфуция, Лао-Цзы, стоиков. Жившие по этому закону люди убеждались в его истинности и благотворности. «Но установившаяся жизнь, основанная не на взаимном служении, а на насилии, до такой степени проникла во все учреждения и нравы, что, признавая благотворность взаимного служения, люди продолжали жить по законам насилия, которое они оправдывали необходимостью угрозы, возмездия. Им казалось, что без угрозы и возмездия злом за зло общественная жизнь невозможна» (Христианская этика. Систематические очерки мировоззрения Л. Н. Толстого. Екатеринбург, 1994. С. 77). Потенциал зла разрастался, появлялись люди, берущие на себя обязанности управлять людьми, исправлять их при помощи законов, т. е. опять-таки насилия. Повелевающие развращались властью, повинующиеся развращались участием в насилии власти.

Христианство подтвердило благотворность взаимного служения и разъяснило причины, по которым закон этот перестал исполняться. Причины эти достаточно просты: люди впали в ложное представление о законности н необходимости насилия как возмездия. Хотя христианское учение о «зловредности возмездия» и непротивлении злу насилием было ясно выражено и установлено, оно не стало нормой жизни, в людях укоренилось ложное понятие о справедливости возмездия, и они продолжали жить по закону насилия. В конечном итоге неисполнение закона взаимного служения и заповеди непротивления привело к тому, что сущность христианства «все больше и больше скрывалась», а многие христианские народы стали противостоять друг другу, вооружаться и воевать друг против друга, что вылилось в полное отрицание «не только христианства, но какого бы то ни было высшего закона» (Там же. С. 78).

Учение Христа оставалось при этом сильным в своих основаниях как учение о новом понимании жизни, а его частью или приглашением к общественной жизни было учение о средстве уничтожения борьбы между людьми, которым приписывалось не употреблять насилия ни против кого и ни в каком случае. Это учение Христос сформулировал в известной своей заповеди: «Вы слышали, что сказано древним: "око за око, зуб за зуб". А я говорю вам: не противься злому, но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую, и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду, и кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два. Просящему у тебя дай, и от хотящего занять у тебя не отвращайся» (Матф. V, 38-10). Опираясь на эту заповедь, переосмысливая и вместе с тем утверждая ее, Л. Н. Толстой и создает свою философию. Она оригинальна и многоаспектна, дополняет и как бы «осовременивает» христианскую заповедь непротивления.

Прежде всего Толстому нужно было определиться с понятием зла и его проявлениями в жизни человека. Зло как насилие, считает писатель, имеет двойную природу: с одной стороны, оно абсолютно еще потому, что как проявление насилия является реальностью повседневной жизни (этот тезис доказывается от противного: если бы не было зла, то и не было бы насилия), но оно одновременно является субъективным проявлением человеческого своеволия, принимающего зачастую непреодолимый характер. Зло как человеческая возможность может приобретать различные формы грехов, соблазнов, суеверий- Поэтому исследование человеческих пороков, питающих зло, составляет необходимую часть философии ненасилия Л. Н. Толстого.

Свой анализ зла в виде грехов, соблазнов и суеверий писатель строит на утверждении, что зло является как бы оборотной стороной любви: «Любовь, стремясь к своему проявлению, встречает препятствие к этому проявлению в теле человека и в особенности в том, что разум человека, освобождающий любовь, пробуждается в человеке не при появлении человека на свете, а после известного времени, когда человек уже усвоил себе привычки животной жизни». Или, резюмируя: «Любовь эта заключена в пределы животной жизни отдельного существа и всегда стремится к освобождению себя от него» (Толстой Л. И. Христианское учение // Толстой Л. Н. Я верю. М., 1990. С. 18-19). Эти препятствия, мешающие проявлению любви, и есть зло, которое проявляется прежде всего в виде грехов. Их шесть видов: похоть, праздность, корысть, властолюбие, блуд и опьянение. Каждый из них препятствует любви и вызывает бедствия. «Бедствия, производимые грехами, двух родов: одни бедствия - те, от которых страдают люди, подпадающие греху; другие - те, от которых страдают другие. Бедствия, постигающие тех, которые совершают грехи, суть изнеженность, пресыщенность, скука, тоска, апатия, забота, страх, подозрительность, злоба, ненависть, ожесточение, ревность, бессилие и всякого рода мучительные болезни. Бедствия же те, от которых страдают другие - воровство, грабежи, истязания, побои, убийства. Не будь грехов - не было бы ни нищеты, ни пресыщения, ни разврата, ни воровства, ни грабежей, ни убийства, ни казней, ни войны» (Там же. С. 30). Грех - это один из видов насилия, это зло. Люди с древних времен борются с этим злом путем всевозможных законов и запрещений, а порой и репрессий, даже в виде казней, но успеха эта борьба не приносит.

Толстой считает, что столь долгая неистребимость этого вида зла коренится в постоянно практикуемом оправдании неких обстоятельств, при которых грех простителен, а порой и необходим. Эти оправдания носят название соблазнов и представляют своеобразную ловушку, «в которую заманивается человек подобием добра и, попав в нее, погибает в ней. Поэтому-то и сказано в Евангелии, что соблазны должны войти в мир, но. горе миру от соблазнов, и горе тому, через кого они входят» (Там же. С. 31). Именно соблазны ответственны за то, что люди не исправляются от грехов, а все больше погружаются в них. Соблазнов пять: личный, или соблазн приготовления; семейный, или соблазн продолжения рода; дела, или соблазн пользы; товарищества, или соблазн верности; государственный, или соблазн общего блага. Совершая грехи, люди оправдывают себя в первом случае тем, что готовятся к деятельности, которая в будущем принесет пользу людям; во втором случае тем, что они грешат во благо своих детей; в третьем случае тем, что нужно продолжить и закончить полезное для людей дело; в четвертом случае оправданием служит благо людей, с которыми согрешивший «вступил в исключительные отношения»; в пятом случае оправданием греха служит благо многих людей или даже всего человечества. «От грехов людских, - утверждает Толстой, - нищета и задавленность трудом одних и пресыщенность и праздность других; от грехов и неравенство имуществ, борьба, ссоры, суды, казни, войны, от грехов бедствия разврата и озверения людей, но от соблазнов установление, освящение всего этого: узаконение нищеты и задавленности одних и пресыщенности и праздности других, узаконения насилия, убийств, войн, разврата, пьянства и доведения их до тех страшных размеров, до которых они дошли теперь» (Там же. С. 38).

Человек живет в грехах, знает о них и, узаконивая их, то есть впадая в соблазны, укореняет эти грехи в жизни, делая таким образом истину ложью. В чем причина этого? - задается вопросом Толстой. В обмане веры, который стоит в том, «что люди прежних поколений внушают последующим поколениям различными искусственными способами понимание смысла жизни, основанное не на разуме, а на слепом доверии» (Там же. С. 39). Таких искусственных приемов обмана веры пять: перетолкование истины, вера в чудесное, установление посредничества между человеком и Богом, воздействие на внешние чувства человека и внушение ложной веры детям. Доверие к разуму - единственное средство против обмана веры, поэтому «человек должен понимать и помнить, что истина открыта ему только в его разуме, данном Богом человеку для познания воли Бога, и что внушение недоверия к разуму имеет в своей основе желание обмана и есть величайшее кощунство» (Там же. С. 45).

Таким образом, существует определенная иерархия неподлинной жизни человека: это грехи, заставляющие человека временами совершать дела, противные его духовной природе, противные любви, задерживающие его рождение к новой истинной жизни; далее, это соблазны, которые эти грехи оправдывают и тем самым ввергают человека в животную жизнь; и наконец, это обманы веры, которые «есть основа всех грехов и бедствий человека». Эта лестница неподлинной жизни мешает людям жить по учению Христа, то есть истинной жизнью, в любви.

Жизнь человека - это существование и борение двух сил - зла в виде грехов, соблазнов и суеверия и любви. Чтобы жить полной, истинной жизнью, нужно преодолеть грехи. Этой полноты не было бы, если бы человек жил безгрешной жизнью, поскольку именно грехи и все сопутствующее им представляют те препятствия, преодоление которых дает человеку познание высшей истины его предназначения, к тому же обеспечивает его активность, заключающуюся в познании грехов, преодолении их на пути выработки нового представления о жизни во Христе, главная характеристика которой - любовь, и в достижении этой жизни. Как это ни парадоксально, такая диалектика зла и любви утверждает у Толстого определение зла (грехов) как исходного начала для проявления через его преодоление любви. Отсюда понятна и другая установка философии ненасилия Толстого: зло искореняется не злом, а только любовью.

Любовь, вероятно, самое часто встречающееся понятие в религиозно-публицистических и художественных произведениях писателя. Она в его представлении сила жизни, ее стержень. «Любовь, - пишет он, - есть правило для исполнения всех правил» (Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений : в 90 т. М, 1956. Т. 42. С. 546). Из всех определений любви или ее характеристик, данных Л. Н. Толстым, самым значительным и как бы обобщающим является определение, которое находится в обращении к молодым людяЯ «Любите друг друга». Главное в этом обращении - определение человека как существа любящего. Отвечая на вопрос, кого любить - себя, друзей, окружающих (все они смертны) или бессмертного Бога, писатель пишет: «Ответ один: любить всех, любить начало любви, любить любовью, любить бога как символ любви, любить добро. Стоит понять это, и сразу уничтожается все зло человеческой жизни, и становится ясным и радостным смысл ее» (Там же. С. 329).

В этом ответе заключено несколько ключевых положений толстовского понимания любви:
- Любить всех.
- Любить Бога как символ любви.
- Истинное понимание любви уничтожает зло.

Первое положение лежит в основании философии ненасилия и утверждает, что нет людей, недостойных любви. Писатель неоднократно заявлял: люби всех - и добрых, и злых. Люби не переставая, и не переставая будешь счастлив. Не зло, а любовь делает человека счастливым. В толстовских сборниках «Мысли мудрых людей», «Круг чтения» и «На каждый день» особенно много его собственных высказываний, связанных с таким пониманием смысла любви. Например: «Только тот знает истинную любовь, кто любит людей неприятных, враждебных. Проверка истинной любви - любовь к врагам» (Цит. по: Мелешко Е. Д. Учение Л. Н. Толстого о непротивлении злу насилием, изложенное в изречениях // Принцип ненасилия. М., 1991. С. 86). «Любовь - не любовь к одному исключительному лицу, а душевное состояние готовности любви ко всему есть то состояние, в котором одном мы сознаем истинное духовное начало нашей души» (Там же. С. 87). Или еще одно высказывание: «Любовь настоящая есть только любовь к ближнему, равная, одинаковая для всех. Одинаково нужно заставить себя любить тех, которых мало любишь или ненавидишь, и перестать слишком любить тех, которых слишком любишь. Можно любить всякого человека. Только, чтобы любить так человека, о любить его не за что-нибудь, а ни за что. Только начни любить так, и найдешь, за что» (Там же. С. 88).

Второе утверждение связывает любовь с именем Бога. У Л. Н. Толстого свое, во многом отличное от богословского, понимание Бога (См.: Гусейнов А. А. Понятие веры, бога и ненасилия в учении Л. Н. Толстого // Разум и экзистенциал. СПб., 1999). Он дает несколько его определений: «Бог - начало всего» {Толстой Л. И. Полное собрание сочинений. Т. 23. С. 76), «Бог есть жизнь» (Там же. С. 46), «Бог - не вещество, а дух» (Там же. С. 90). Поскольку Бог - начало всего, начало жизни, все живое, каждый человек несет в себе его частицу. В этом смысле люди равны, они братья. И Бог уравнивает их. Человек любит Бога как свое начало, а людей любит как своих братьев. И если Бог - жизнь, Бог - добро и благо, Бог - любовь, то любовь к нему - это любовь к благу, любовь к любви. Подобных выводов также много в высказываниях и афоризмах Л. Н. Толстого: «Любовь к Богу есть любовь сама к себе, любовь к любви. Любовь эта есть высшее благо. Такая любовь не допускает возможности нелюбви к какому бы то ни было существу» (Цит. по: Мелешко Е. Д. Учение Л. Н. Толстого о непротивлении злу насилием, изложенное в изречениях. С. 88). «Любить человека, любящего нас, приятного нам, можно человеческой любовью, но только врага можно любить божескою. Любя человека любовью, можно от любви перейти к ненависти; но божеская любовь не может измениться. Ничто, даже смерть, не может разрушить ее. Она есть сущность души» (Там же. С. 86-87). Наконец, еще одно высказывание писателя: «Любовь к человеку без любви к Богу - это любовь к тем, кто нас любит, кто нам приятен, кто красив и весел. Такая любовь может проходить и часто даже из любви делается враждою. Когда же любишь ближнего оттого, что любишь Бога, то любишь и тех, кто не любит нас, кто неприятен нам, кто уродлив, гадок телом. Только такая любовь тверда и никогда не ослабевает» (Там же. С. 87).

Еще одной категорией, с неизбежностью обнаруживаемой в философии непротивления Л. Н. Толстого, является категория свободы. Мыслитель убежден, что воздаяние злом за зло увеличивает его, а человек, вступающий в борьбу с насилием, лишает себя свободы. Аргумент таков: «Допуская насилие для себя против других, он (человек) этим самым допускал насилие и против себя, и потому мог быть покорен тем насилием, с которым боролся; и если даже оставался победителем, то вступал в область внешней борьбы, был всегда в опасности в будущем быть покоренным более сильным» (Христианская этика. Систематические очерки мировоззрения Л. Н. Толстого. С. 79). Чтобы быть свободным, утверждает Толстой, надо исполнять высший закон, общий для всего человечества, закон, для которого не может быть препятствий. Это христианский закон ненасилия: покорное, без борьбы перенесение какого бы то ни было насилия. Если же насилие касается целого народа, например, со стороны государства, то надо не противостоять последствиям этого насилия, а разобраться с его корнями, т. е. с ложным отношением народа к человеческой власти. Если народ признает человеческую власть выше Бога и его законов, то он всегда будет находиться в рабском состоянии и подвергаться насилию. «Свободен может быть только тот народ, для которого закон Бога есть единый высший закон, которому должны быть подчинены все другие» (Там же. С. 82).

Для каждого отдельного человека исполнять Закон Бога - значит жить в любви со всеми, любить Бога, любить всех как братьев своих. А поскольку любовь есть всегда служение, ограничение себя по отношению к другим, служение Богу, любовь к нему есть ограничение своей деятельности, своей воли в высших вопросах человеческого бытия, жизни и смерти. Любить -значит не быть судьей для других, никак и ни в чем не ограничивать их свободу. На практике это означает быть как братья, в том числе и для врагов своих, и не осуждать их. А человеку, «не одержимому суеверием насилия», задумывающемуся над своей жизнью, причинами ее неблагополучия и желающему изменить ее, Толстой предлагает следующий окончательный ответ: «Первое: перестать самому делать прямое насилие, а также и готовиться к нему. Второе: не принимать участия в каком бы то ни было насилии, делаемом другими людьми, а также в приготовлениях к насилию. Третье: не одобрять никакое насилие» (Там же).

Философия ненасилия Л. Н. Толстого - это не только убежденность во всеобщности универсального для всех сторон жизни принципа ненасилия, но и разработка форм и вариантов его практического воплощения в жизнь. Писатель был не простым теоретиком и проповедником ненасилия, но и борцом за его утверждение. И на этой стезе заслуги его велики, хотя бы уже потому, что эта сторона его деятельности наталкивалась как на собственные житейские обстоятельства, так и на внешнее сопротивление государства и церкви.

Известно, что в 1876 году Толстой пережил духовный кризис, вызванный пессимизмом по отношению к ценностям культуры, цивилизации и христианской религии. Не жизнь вообще, а его собственная благополучная жизнь представлялась ему злом. Поиски выхода из этого кризиса не давали результатов. В одном из писем Н. Н. Страхову Толстой высказал даже желание стать юродивым, чтобы не дорожить ничем и не причинять никому вреда.

Относя себя к классу тунеядцев, «богатых и праздных людей», обличая паразитизм этого класса, писатель чувствовал вину перед трудящимся народом и искал ответа на вопрос: как искоренить зло разделения труда и эксплуатации? Самый простой способ - помощь страждущим деньгами, хотя и не без труда, он отверг, поскольку считал, что деньги - это инструмент государственной власти, и поэтому безнравственно использовать их для помощи беднякам. На протяжении всей последующей жизни Толстой старался деньги для помощи бедным не использовать. Исключение он сделал только раз для помощи голодающим.

Сложнее дело обстояло с утверждаемой писателем идеей о том, что каждый человек должен сам, своими руками, своим трудом обеспечивать свое существование и тем самым бороться со злом эксплуатации и, следовательно, насилием. Насильственный путь борьбы с этим злом он видел в своеобразном его варианте - «опрощении». Его суть состоит в том, что капиалистическое разделение труда и эксплуатацию можно преодолеть простой трудовой жизнью каждого отдельного человека. Ежедневная трудовая деятельность должна быть разбита на четыре периода («упряжки», по определению Толстого). Утром, до завтрака, - труд тяжелый, с использованием ног, спины. От завтрака до обеда - труд более легкий, с использованием одних кистей и пальцев. После обеда труд должен быть умственным, а завершает день общение с другими людьми. Осуществление и перспективные возможности такого труда Толстой видел в сельской жизни. Его он не только обосновал, но и испытал на собственном опыте. Однако как вариант ненасильственной борьбы со злом эксплуатации и разделения труда в общегосударственном масштабе метод «опрощения» был явно утопичен, в чем вскоре убедился и сам Толстой.

Своеобразным полигоном практического применения принципа ненасилия для Л. Н. Толстого была педагогика, которой он занимался с 1849 года и до конца жизни. Причем деятельность преподавателя, а не художественное творчество он считал своим подлинным призванием. Его педагогические идеи сильно отличались от официальной политики правительства в области образования и, по существу, раскололи не только педагогическую, но и общественную мысль России на два лагеря. В неопубликованной статье «Л. Н. Толстой и свободное воспитание» С. Н. Дурылин пишет: «Величайшее значение Толстого-педагога прежде всего и главнее всего в том, что он с гениальной смелостью провозгласил основной принцип новой педагогики, клич нового освободительного движения - свобода детям!.. В мире нет абсолютных истин, абсолютно нужных знаний, кроме абсолютно ненужных, все индивидуально: все нужно и не нужно, все истинно и не истинно постольку, поскольку все индивидуально нужно или нет, истинно или нет. Потому не может быть принуждения в воспитании и образовании. Исходя из таких соображений, Толстой горячо обрушился на весь строй современного образования и воспитания. Тысячелетия, по его мнению, детей учили тому, чему они никогда не хотели учиться, отвечали на те вопросы, которые они не задавали, и не интересовались узнать, что они хотят узнать, к чему направляется работа их сознания, в каком направлении работает их мысль. Все воспитание и образование, низшее, среднее и высшее, от школы грамоты до университета, проникнуто принуждением, насилием и ложью, потому вредно и опасно для жизни и развития» (Цит. по: Корнетов Г. Б. Гуманистическое образование: традиции и перспективы. М., 1993. С. 84—85).

Толстой-педагог различает «образование» и «воспитание». Образование он понимает как совокупность всех культурных влияний, которые развивают человека, дают ему миросозерцание, новые сведения о мире и о нем самом. Образование свободно, потому законно, разумно, справедливо. Воспитание же - это возведенное в принцип стремление к нравственному деспотизму. Оно опирается на принуждение, насилует природу ребенка, поэтому несправедливо, но оправдывается разумом и не может быть предметом педагогики. В одной из самых известных своих статей «Воспитание и образование» Л. Н. Толстой пишет: «Воспитание есть принудительное насильственное воздействие одного лица на другое с целью образовать такого человека, который нам кажется хорошим; а образование есть свободное отношение людей, имевшее своим основанием потребность одного приобретать сведения, а другого - сообщать уже приобретенное им. Различие воспитания от образования только в насилии, право на которое признает за собой воспитание. Воспитание есть образование насильственное. Образование свободно» (Толстой Л. Н. Педагогические сочинения. М, 1989. С. 208-209). Другими словами, любое насилие в педагогике невозможно, поскольку либо не приводит ни к каким результатам, либо приводит к печальным. Поэтому «воспитание есть возведенное в принцип стремление к нравственному деспотизму» (Там же. С. 209). Но оно существует веками, и его причины коренятся в человеческой природе, а именно - в семейных отношениях, в религии, государстве и обществе.

Толстой-педагог был противником авторитарного воспитания, навязываемого этическими нормами, социальными правилами, родительским авторитетом. Этика, философия, психология представляют в лучшем случае некоторые устоявшиеся, не отвечающие потребностям быстротекущей жизни представления. Побывав за границей в передовых европейских странах с целью изучения постановки там народного образования, он оценивает его как догматическое. «В Европе, - пишет он, - знают не только законы будущего развития человечества - знают пути, по которым оно пойдет, знают, в чем может осуществиться счастье отдельной личности и целых народов, знают, в чем должно состоять высшее, гармоническое развитие человека и как оно достигается. Знают, какая наука и какое искусство более или менее полезны для известного субъекта. Мало того - как сложное вещество, разложили душу человека на память, ум, чувства и т. д. и знают, сколько какого упражнения для какой части нужно. Знают, какая поэзия лучше всех. Мало того - верят и знают, какая вера самая лучшая. Все у них предусмотрено, в развитие человеческой природы во все стороны поставлены готовые, неизменные формы» (Там же. С. 49). Толстого особенно возмущали догматизм и ложь религиозного просвещения. В его дневнике встречается немало критических замечаний по поводу преподавания религии в школе. К примеру, прочитав книгу итальянца Петракки «Религия в школе», он написал: «...преподавать религию есть насилие» (Толстой Л. И. Полное собрание сочинений. Т. 53. С. 61). 28 августа 1848 года еще одназапись: «Баварец рассказывал про их жизнь. Он хвалится высокой степенью свободы, а между тем у них обязательное религиозное грубо-католическое обучение. Это самый ужасный деспотизм. Хуже нашего» (Там же. С. 210).

Позиция писателя по этому вопросу была достаточно ясной: «Главная и наизловреднейшая деятельность церкви есть та, которая направлена на обман детей» (Там же. Т. 25. С. 60). В его яснополянской школе тоже преподавался Закон Божий. Однако, чтобы исключить догматизм и обман детей, акцент в преподавании делался на жизнь не за страх Божий, а по евангельским заповедям, т. е. Бог представлялся не наказывающим судьей, а синонимом нравственного понимания жизни. Вспоминая свой яснополянский опыт, Л. Н. Толстой в письме к народному учителю А. К. Влахопулову писал: «Когда я учил в школе, я еще не уяснил себе своего отношения к церковному учению, но, не приписывая ему важности, избегал говорить о нем с учениками... Теперь же, много перемучившись в исканиях правды и руководства в жизни, я пришел к тому убеждению, что наше церковное учение есть бессовестнейшая и вреднейшая ложь, и преподавание его детям - величайшее преступление... теперь, если бы я был учителем... всякий раз, когда бы дети обращались ко мне с вопросами, отвечал бы им вполне правдиво все то, что я думаю об их предметах» (Там же. Т. 72. С. 389).

У писателя было сложное, скорее отрицательное отношение к христианству как религии. На первых страницах своей знаменитой «Исповеди» он откровенно и подробно рассказывает, почему у него сложилось такое отношение. Чтение Вольтера, скептицизм окружающих по отношению к «божественному», собственное знание и опыт жизни, а позднее работа над двумя фундаментальными исследованиями «Соединение и перевод четырех евангелий» н «Исследование догматического богословия» привели Толстого к выводу: «Та вера, которую исповедует наша иерархия и которой она учит народ, есть не только ложь, но и безнравственный обман» (Там же. Т. 24. С. 7). Претензий к православной церкви у Л. Н. Толстого было немало. Он не мог принять союз креста и трона, одобрение церковью гонений, казней, войн.; Как известно, церковь и царь отозвались на эту критику писателя его травлей и отлучением от церкви (См.: Позойский М. К. История отлучения Льва Толстого от церкви. М., 1979). В своем ответе он написал: «Теоретически, я перечитал все, что мог, об учении церкви, изучил и критически разобрал догматическое богословие; практически же, строго следовал в продолжение более года всем предписаниям церкви, соблюдал все посты и посещал все церковные службы. И я убедился, что учение церкви есть теоретически коварная и вредная ложь, практически же собрание самых грубых суеверий и колдовства, скрывающее совершенно весь смысл христианского учения» (Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. Т. 34. С. 247). В своей сути и истоках, считает писатель, христианство - это «ясное, глубокое и простое учение жизни, отвечающее потребностям души» (Там же. Т. 24. С. 7). Поэтому, отрицая христианство историческое, он решил восстановить христианство истинное, создать новую религию, соответствующую развитию человечества, религию Христа, но очищенную от веры в таинственное, религию практическую, дающую блаженство на земле (См.: там же. Т. 47. С. 37). Религия - это отражение человеческой мудрости, и именно она способна сказать каждому человеку, как ему жить, научить распознавать добро и зло, избавить его от эгоизма, страха смерти, дать ему смысл жизни. Вот такая религия должна стать основанием воспитания детей.

Но и в этом случае не все просто. Толстой-педагог считает, что ребенок изначально гармоничен, совершенен. С его ростом и развитием под воздействием семьи, школы, общества эта гармония разрушается, ребенок удаляется от идеала. Поэтому задачей воспитания должно быть не просто развитие, а целостное развитие ребенка, обретение им утраченной гармонии. Размышляя об этом, Толстой сравнивает воспитателя с ваятелем, который, вместо того чтобы удалять лишнее, раздувает, залепляет кидающиеся в глаза неправильности, исправляет, воспитывает. В процессе воспитания ребенку нужен только материал для того, чтобы наполняться гармонически и всесторонне. В своих «Беседах с детьми по нравственным вопросам», в «Христианской этике», «Пути жизни» и других работах таким материалом он называет христианское учение с его идеей единения людей, установления начал духовно-нравственной жизни, совершенствования в любви. Основные постулаты этого учения, являющиеся одновременно правилами для христианского воспитания, совершенствования, сводятся к следующим положениям:

«Жизнь истинная дана человеку под двумя условиями: чтобы он делал добро людям и увеличивал данную ему силу любви. Одно обусловливает другое: добрые дела, увеличивающие любовь в людях, только тогда таковы, когда при совершении их человек чувствует, что в нем увеличивается любовь, когда он делает их любя, с умилением; увеличивается же в нем любовь (он совершенствуется) только тогда, когда он делает добрые дела и вызывает любовь в других людях. В этом одно из существеннейших свойств самосовершенствования ...

Совершенство, указываемое христианством, бесконечно и никогда не может быть достигнуто; и Христос дает свое учение, имея в виду то, что полное совершенство не будет достигнуто, но что стремление к полному, бесконечному совершенству постоянно будет увеличивать благо людей, и что поэтому может быть увеличиваемо до бесконечности...

Учение Христа тем отличается от прежних учений, что оно руководит людьми не внешними правилами, а стремлением к достижению божеского совершенства. И в душе человека находятся не умеренные правила справедливости и филантропии, а идеал полного бесконечного божеского совершенства. Спустить требования идеала - значит не только уменьшить возможность совершенства, но уничтожить самый идеал, тогда как он не выдуман кем-то, но лежит в душе каждого человека. Учение же Христа только тогда имеет силу, когда оно требует все большего и большего совершенства...» (Христианская этика: Систематические очерки мировоззрения Л. Н. Толстого. С. 51-53).

Что касается образования и воспитания, в том числе и религиозного, а также самой религии в целом, Л. Н. Толстой после длительных поисков нашел, как ему казалось, выход, который отвечал основным идеям философии ненасилия. Догматизму и лжи исторического христианства, жестким, насильственным методам образования и воспитания он противопоставил все ту же религию, но религию любви, в которой главным инструментом богообщения и человеческого общения были не страх и обман, а любовь, противостоящая всем формам насилия. Формула такой религии, по Толстому, была проста: «Жизненное проявление религиозного понимания, единение всего, достигаемое любовью, есть прежде всего братство людей: оно практический, центральный закон жизни, и оно-то и должно быть поставлено в основу воспитания, и потому хорошо и должно быть развиваемо в детях все то, что ведет к единению, и подавляемо все, что ведет к обратному» (Там же. С. 172).

Никакого компромисса не было в отношениях Л. Н. Толстого со злом государства и права. Он был уверен и постоянно подчеркивал, что в основании всякого насилия и неравенства лежит собственность: «Собственность в наше время есть корень всего зла: и страдания людей, имеющих ее или лишенных ее, и укоров совести людей, злоупотребляющих ею, и опасности за столкновение между имеющими избыток ее и лишенными ее» (Христианская этика: Систематические очерки мировоззрения Л. Н. Толстого. С. 144-145). Зло собственности и основанное на нем присвоение чужого труда не может быть оправдано ничем, за исключением тех случаев, когда трудовая деятельность приносит пользу, хотя бы частичную, самим трудящимся. Простой трудовой народ, считает Толстой, понимает, хотя и абстрактно, что развитие промышленности полезно для него. Но когда затрагиваются конкретные вопросы отношения работников простого труда к государству, промышленности, науке, искусству, выясняется, что они считают государство и промышленность вредными, поскольку те закрепляют их рабскую подчиненность работодателю. В разряд отрицаемых народом ценностей цивилизации Толстой относит искусство и науку. Считая себя защитником народных интересов, писатель вместе с народом не признает достоинств произведений искусства и науки, если они не утверждают человеческих отношений, исключающих насилие.

Что же касается государства, то оно призвано охранять собственность и уже не подлежит никакому оправданию. Однако на деле насилие государства оправдывает закон. «Законы - это правила, устанавливаемые людьми, распоряжающимися организованным насилием, за неисполнение которых не исполняющие подвергаются побоям, лишению свободы и даже убийству» (Там же. С. 121). Считается, что закон «со времен Моисея» призван искоренять зло, но он не делает этого, поскольку искореняет зло отдельных прегрешений, а не зло как таковое. Закон не преследует злых намерений, настроений и уж тем более не достигает корней зла. К тому же законы создаются отдельными людьми, а они не свободны от грехов, суеверий и прочих форм зла. А когда дело касается осуждения по закону, человеческий фактор может влиять на его результат и, как часто бывает, увеличивает зло насилия.

Суд в своей основе противоречит основным заповедям Христа. Одна из них говорит: «Не судите, и не судимы будете», то есть не судите ни на словах, ни на деле. Но суды пренебрегают этой заповедью и множат зло насилия. Другая заповедь: «Не противься злому». Христос завещал: «Делать добро за зло». Суды, наоборот, воздают злом за зло. «Не разбирать добрых и злых» -еще одна заповедь Христа. А суды как раз и делают это. Наконец, Христос говорит: «Прощать всем, прощать без конца, любить врагов, делать добро ненавидящим». А суды не прощают, а наказывают и тем самым делают зло тем, которых они считают врагами государства и общества (Там же. С. 121). Толстой не может принять ни одного аргумента в защиту закона и суда над человеком, даже самого, казалось бы, неопровержимого: как быть с разбойником, убивающим свою жертву. Каждый нормальный человек убежден, что такое зло должно быть пресечено и наказано. Толстой такую реакцию понимает, но считает, что подобный случай нетипичен, он не оправдывает и не отрицает непротивление, поскольку насилие лежит в основании повседневной жизнедеятельности людей. И поэтому зло творится обществом, государством, судами, школой. А разбойник - следствие этого зла, его выражение.
Л. Н. Толстой призывает не подчиняться злу военного и государственного насилия. Неучастие народа в насилии - это его путь к свободе. Любой вид борьбы с насилием - военный, политический, революционный - ведет не к свободе, а к новому насилию, умножая зло.

Свое кредо непротивления злу силой Л. Н. Толстой изложил в восьми пунктах своей статьи «Наше жизнепонимание». Они просты и говорят об основных сторонах жизнедеятельности людей в свете философии ненасилия:

«1. Мы полагаем, что сущность нашей жизни не в нашем теле, подверженном страданиям и неизбежной и всегда близкой смерти, а в том духовном начале, которое дало и дает жизнь человеку. И потому назначение и благо жизни нашей мы видим только во все большем и большем сознании и проявлении этого духовного начала.

2. А так как это духовное начало в противность телесности, различной для всех людей, одно и то же для всего живого, то и сознание этого начала соединяет нас со всеми живущими и в жизни нашей проявляется любовью.

3. И потому любовь к ближнему, как к самому себе, и вытекающее из этого правило - поступать с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой, мы признаем духовным законом нашей жизни.

4. Зная же по опыту, что всякое стеснение свободы посредством насилия причиняет страдания и, кроме того, вызывает в людях недобрые, противные любви чувства, мы всякого рода насилия, совершаемые над людьми – как отдельными лицами, так и собраниями людей, называющих себя правительствами, признаем противными основному закону нашей жизни.

5. И потому, признавая единственной силой, сдерживающей людей и приводящей их к мирной жизни, закон любви, основы которого лежат в душе каждого человека, мы:

Во-первых, не признаем ни за какими людьми, ни за собранием людей права насилием или под угрозой насилия отбирать имущество одних людей и передавать его другим (подати).

Во-вторых, не признаем ни за собой, ни за другими людьми права насилием защищать исключительное право пользования какими бы то ни было предметами, а тем менее исключительное право пользования некоторыми частями земли, составляющей общее достояние всех людей.

В-третьих, не признаем ни за собой, ни за какими людьми права насильно привлекать к суду других людей и лишать их имущества, ссылать, заточать в тюрьмы, казнить.

В-четвертых, не признаем ни за какими людьми, как бы они ни называли себя - монархами, конституционными или республиканскими правительствами - права собирать, вооружать и приучать людей к убийству, нападать на других людей и, объявив людям другой народности войну, разорять и убивать их.

В-пятых, не признаем ни за собой, ни за какими людьми права под видом церкви или каких-либо воспитательных, образовательных и мнимо просветительских учреждений, поддерживаемых средствами, собранными насилием, руководить совестью и просвещением других людей.

В-шестых, не признавая ни за какими людьми, называющими себя правительствами, права управлять другими людьми, мы точно так же не признаем и за неправительственными людьми права употреблять насилие для ниспровержения существующего и установления какого-либо иного, нового правительства.

Не признаем этих прав ни за кем, потому что всякое насилие по существу своему противно признаваемому нами основному закону человеческой жизни, любви. При победе одного насилия над другим остается победившее насилие и точно так же, как и прежнее, вызывает против себя новое насилие, и так без конца.

Не признавая таких прав ни за какими людьми, мы считаем и все деятельности, основанные на этих мнимых правах, вредными и неразумными, и потому не только не можем участвовать в таких деятельностях или пользоваться ими, но всегда будем всеми силами бороться против них, стараясь уничтожить их в самом их основании.

В-седьмых, уничтожить же эти ложные и вредные деятельности в самом их основании мы считаем возможным только одним средством: проявлением нами в своей жизни того высшего закона любви, который мы признаем единственным и несомненно верным руководством человеческой жизни.

В-восьмых, и потому все наши усилия, вся наша деятельность будет иметь только одну цель, проявление в нашей жизни, насколько это будет в наших силах, того закона любви, который вернее всяких других средств уничтожает зло теперешнего устройства жизни и все более и более приближает установление истинного братства людей, которого так жадно ждет в наше время исстрадавшееся человечество» (Толстой Л. Н. Наше жизнепонимание. Екатеринбург, 1993. С. 4-5).

Этот призыв к миру и ненасилию прозвучал в 1907 году. Многие из этих положений могут показаться анархическими, многие утопичными, но «в вечности» общечеловеческих приоритетов они имеют свою первозданную ценность как призыв к вечному миру и ненасилию в любых формах его воплощения.

Непротивление злу силой Толстой считал важнейшим нравственным законом жизни, и, вполне естественно, сам писатель свою собственную жизнь строил по этому закону. «Этот закон, помимо того, что накладывает абсолютный запрет на лишение человека жизни или внешнее подчинение воли одного человека воле другого, заставлял признать, что человек властен лишь над своей собственной волей, а единственный способ влияния на других людей заключается в духовном самосовершенствовании, в выработке своего лучшего миросозерцания и жизни в соответствии с ним» (Артемьева О. В. Мораль в жизнеучении Льва Толстого // Этика: новые и старые проблемы. М., 1999. С. 149). Выработкой и корректировкой собственного мировоззрения, самосовершенствованием Л. Н. Толстой занимался всю жизнь. С этим у него особых проблем не было. Сложности были в другом. Чтобы претворить идеи ненасилия в жизнеустроительный принцип, Толстому необходимо было руководствоваться нравственными принципами терпения, смирения, милосердия, способности прощать, жертвенности. Следовать этим принципам писателю было тяжело - он был обидчив-, ревнив, самолюбив. Чего стоит, например, известная ссора Л. Н. Толстого с Н. С. Тургеневым, произошедшая 26 мая 1861 года у А. Фета, когда оба писателя едва не подрались и не стрелялись на дуэли. Позже они помирились, но сухость в отношениях осталась. Л. Н. Толстой, пытаясь возвести принцип ненасилия в основное правило жизни, был чрезвычайно чуток к любому проявлению зла, видел его вокруг себя, боролся с ним либо дистанцировался от него. В конечном итоге страдал он сам, страдала его семья, с которой в последние годы жизни он был в натянутых отношениях. Жизнь Толстого, как известно, закончилась уходом из семьи и смертью вдали от дома. И это была трагедия и учения, и жизни.

Теперь, спустя почти столетие со дня смерти гения мировой литературы, мы уже можем, вероятно, оценить его усилия по созданию и пропаганде философии ненасилия. Многие стороны толстовской проповеди ненасилия подвергались осуждению и при жизни писателя, и в наше время. Критики почти без исключения, отмечая гениальность художественных прозрений Толстого-писателя, указывали на бросающиеся в глаза противоречия его теоретических построений. Большинство критических замечаний в адрес Толстого, философа ненасилия, высказанных нашими соотечественниками, собраны в недавно вышедшей фундаментальной (978 страниц!) антологии «Лев Толстой: pro et contra» (СПб., 2000). Не повторяя и не суммируя эти высказывания, приведем два эмоционально сильных и справедливых, на наш взгляд, замечания Стефана Цвейга, высказанных им в очерке о Толстом в 1928 году. Оба замечания говорят о противоречиях теоретических представлений Л. Н. Толстого. С. Цвейг пишет: «Как прекрасна, как ясна, как неопровержима его основная мысль о жизни: Евангелие без насилия. Толстой требует от всех нас уступчивости, духовного смирения. Он напоминает нам, чтобы предотвратить неизбежный, ввиду все возрастающего неравенства социальных слоев, конфликт, о необходимости предупредить революцию снизу, добровольно начав ее сверху, и своевременной истинно христианской уступчивостью исключить возможность насилия. Богатый пусть откажется от своего богатства, интеллигент от своего высокомерия, художник пусть бросит свою башню из слоновой кости, пусть станет доступным и приблизится к народу; мы должны укротить наши страсти, нашу "животную натуру" и вместо алчности развивать в себе святую способность отречения. Великие требования, разумеется, бесконечно давно желанные всеми евангелиями мира, вечные, все вновь повторяющиеся требования морального возвышения человечества. Но безграничное нетерпение Толстого не удовлетворяется, в отличие от обычных религиозных проповедников, требованием этого возвышения как наивысшего морального достижения единичных людей; он гневно требует, этот деспотично нетерпеливый человек, покорности сейчас же и от всех. Он требует, чтобы мы по его религиозному приказу тотчас отказались от всего, отдали и бросили все, с чем мы связаны чувством; он требует (в шестьдесят лет) от молодых людей воздержания (не отличавшийся им сам в зрелом возрасте), от культурных людей равнодушия, даже презрения к искусству и интеллектуальности (которым он посвятил всю свою жизнь) и, чтобы быстро, да, молниеносно убедить нас в тщетности всего, чем живет наша культура, он разрушает гневными ударами кулака весь наш духовный мир. Чтобы сделать абсолютное воздержание соблазнительнее, он оплевывает всю нашу современную культуру, наших художников, наших поэтов, нашу технику и науку, он прибегает к самым заковыристым преувеличениям, к грубой неправде и всегда в первую голову срамит и унижает себя самого, чтобы иметь возможность свободно вести атаку на всех остальных. Таким образом он компрометирует самые благородные этические намерения с необузданной неуступчивостью, для которой всякое преувеличение недостаточно, никакой обман не представляется слишком грубым» (Цвейг С. Три певца своей жизни: Казакова, Стендаль, Толстой. М., 1992. С. 309-310).

И еще одно замечание, но в несколько иной плоскости: «Серьезность и объективность Толстого с небывалой силой углубили совесть нашего поколения, но его угнетающие теории представляют собой сплошное покушение на чувство радости жизни, монашески-аскетическое отталкивание нашей культуры в невосстановимое первобытное христианство, выдуманное уже не христианином и потому сверх-христианином. Нет, мы не верим, что "воздержание определяет всю жизнь", что мы должны обескровить нашу земную мирскую страсть и обременять себя только обязанностями и библейскими изречениями: мы не доверяем толкователю, который ничего не знает о созидательном живительном могуществе радости как о факторе, объединяющем и затемняющем наши свободные чувственно-плотские вожделения, о самом возвышенном, самом блаженном: искусстве. Мы не хотим упразднить ни одного из достижений духа и техники, ничего от нашего западного наследства, ничего; ни наших книг, ни наших картин, ни городов, ни науки, ни одного дюйма, ни одного золотника нашей чувственной, видимой действительности мы не отдадим из-за какого-нибудь философа и меньше всего за регрессивное, угнетающее учение, которое толкает в степь и в духовную тупость. Ни за какое небесное блаженство мы не променяем ошеломляющую полноту нашего существования на какую-нибудь узкую упрощенность: мы нагло предпочитаем быть скорее "грешными", чем примитивными, скорее страстными, чем глупыми и евангельски честными» (Там же. С. 112-113).

Противоречия философии ненасилия Л. Н. Толстого несомненны и вполне объяснимы. Их оправдывают чувство собственной правоты и темперамент писателя, неизменная потребность борьбы со злом насилия и привлекательность возможной победы. Но еще большая правота философии ненасилия, вероятно, в том, что она, как в вечный мир, социализм, входит в ряд неискоренимых мечтаний человечества, мечтаний, реализация которых способна раз за разом будить мысль и множить опыты претворения в жизнь.

Об авторе:

Михаил Алексеевич Малышев - доктор философских наук, член Российской академии естественных наук (2000), профессор Автономного университета штата Мехико (Мексика), член редколлегий научных журналов «La Colmena», «Coatepec», «Ciencia ergo sum». Член Национальной системы исследователей (Мексика).

Теги: Добро и зло

Автор: Михаил МАЛЫШЕВ

Комментарии (1) 03.03.2011