1812 год. 26 июля (13 июля ст.ст.) русские войска под командованием генералов Остермана-Толстого и Коновницына у села Островно cдерживают яростную атаку французов, позволяя тем самым соединиться 1-й и 2-й армии под Смоленском.

Пехота отбивает атаку кавалерии в бою под Витебском. Рисунок 19 века

«Как только было решено оставить Дрисский лагерь, Барклай 14 июля вышел из Дриссы и 18 июля прибыл в Полоцк. Отсюда он решил идти на Витебск, чтобы предупредить занятие этого города Наполеоном. В Витебск Барклай со своей (1-й) армией пришел 23 июля, занял город и расположился лагерем. У него была мысль подождать тут Багратиона я, как он говорил, дать сражение движущейся на Витебск великой армии. Чтобы задержать французов в их движении на Витебск. Барклай выслал навстречу французскому авангарду 4-й пехотный корпус под начальством графа Остермана-Толстого. Остерман пошел по дороге из Витебска к Бешенковичам, но, едва пройдя 12 верст от Витебска, он наткнулся на головную часть французской кавалерии. Русские гусары опрокинули французов и, увлекшись преследованием, налетели на конную бригаду французов, которая перебила многих из них и отбросила остальных. Этот бой произошел у местечка Островно, в 26 верстах от Витебска, 25 июля. На помощь отброшенным русским гусарам подоспели главные силы Остермана-Толстого. Подойдя к Островну, Оcтерман-Толстой увидел перед собой густую массу кавалерии: это был сам Мюрат, шедший впереди великой армии со своей конницей. Завязался упорный бой, который длился с переменным успехом весь день 25 июля. Остерману дали знать, что дивизия генерала Дельзонна, посланная вице-королем Евгением, грозит обойти его правый фланг, и почти в то же самое время, когда он это узнал, два французские полка из двух бригад Русселя и Жанино стремительным наступлением отбросили три русских батальона. Оcтерман-Толстой отступил, отстреливаясь. Сопротивление отряда Остермана было бы сломлено, если бы Барклай, узнав о том, что произошло под Островном, не поспешил выслать подкрепление под начальством Коновницына. К концу ночи и на рассвете с 25 на 26 июля к разбитым полкам Остермана подошла пехотная дивизия Коновницына, и 26 июля бой возобновился с удвоенной силой, на этот раз уже в 8 верстах за Островном, около деревни Какзвачино.

Конечно, Коновницын, так же как Остерман, должен был только задержать французов, чтобы дать время Багратиону подойти к Витебску, где Барклай решился было дать генеральное сражение. Эту самую тяжкую роль — задерживать подавляющие силы врага, изображать живой заслон, наперед предназначенный к уничтожению, без малейших шансов на победу, — Петр Петрович Коновницын и его солдаты исполнили в кровавый день 26 июля 1812 г. так же успешно, как накануне Остерман и как, спустя несколько дней, уже на путях к Смоленску, Неверовский и Раевский. Коновницын, как и многие другие дельные военные люди, подвергся немилости при Павле I, был изгнан из армии и восемь лет провел без дела в медвежьем углу, в глухой деревне. Только в 1806 г. ему удалось снова поступить на службу и затем отличиться в 1808 — 1809 гг. при завоевании Финляндии. Служившие с ним говорили, что был он необычайным добряком и при отступлении русской армии до Москвы сплошь и рядом позволял своим солдатам брать с собой желающих уехать со своим добром жителей, так что его полки походили издали на какие-то движущиеся таборы. С солдатами он обходился по-товарищески, подобно тому как генерал Кульнев. Такое обхождение было решительно не в духе тогдашних армейских порядков, и только необычайная храбрость, толковость и распорядительность спасали его от новой отставки.

Прибыв на смену Остерману-Толстому, Коновницын рано утром 26 июля подвергся нападению с двух сторон: Евгения Богарне и Мюрата. С восьми часов утра до трех часов дня Коновницын выдерживал неравный бой под сильным артиллерийским огнем и при упорных артиллерийских атаках мощного врага. Около трех часов дня Мюрат и Евгений Богарне вытеснили Коновницына из его позиций, и он начал отступление. В этот момент на место действия прибыл сам. Наполеон. Он сейчас же отменил решение Мюрата и Евгения Богарне дать отдых французским войскам, очень потрепанным и утомленным семичасовым боем, и приказал сейчас же начать преследование уходящего Коновницына. Медленно, с непрерывным боем, отряд Коновницына, теснимый огромными силами Наполеона, продолжал свое отступление до самой ночи. Так он дошел до деревни Комарове, куда подоспело новое подкрепление от Барклая и к поздней ночи 26 июля остатки отряда Остермана; остатки отряда Коновницына и это последнее подкрепление под начальством командира 3-го корпуса Тучкова подошли наконец к армии Барклая и стали в окрестностях Витебска, на правом берегу реки Лучосы.

Отряды Остермана и Коновницына, устлав своими трупами дорогу от Островна до Лучосы, свое дело сделали: они дали целых два дня лишних Барклаю и Багратиону для окончательных решений.

Целый день 26 июля Барклай в сопровождении своего начальника штаба Ермолова и офицеров свиты объезжал свои позиции. Целый день он ждал известий и от Коновницына, надолго ли еще хватит сил задерживать наседающих французов, и от Багратиона, есть ли надежда на то, что он прорвется через Могилев к Витебску. Ночь принесла ответ на оба вопроса: поздним вечером 26 июля пришли с Остерманом и Коновницыным те солдаты и офицеры, которые спаслись при истреблении их отрядов при Островне и при Какзвачине во время отступления к Витебску, а в предрассветные часы наступившего 27 июля в лагерь Барклая примчался курьер от Багратиона князь Меншиков: Багратион извещал, что ему не удалось пробиться через Могилев и что он узнал о том, что маршал Даву предпринимает движение к Смоленску.

Еще за несколько часов до приезда Меншикова с известием от Багратиона Барклаю доложили, что к Витебску внезапно явился сам Наполеон со старой гвардией. Из русского лагеря можно было уже увидеть вечером огни, горевшие в расположении французской гвардии на опушке леса перед Витебском. Барклаю пришлось немедленно принять решение.

Весь день перед этим начальник штаба Ермолов не переставал убеждать Барклая, что давать Наполеону бой на витебских позициях значит идти почти на верный проигрыш сражения и, следовательно, на уничтожение русской армии. И это Ермолов доказывал, думая, что приход Багратиона еще вполне возможен. Теперь, с утра 27 июля, следовало решаться на бой в этих же невыгодных условиях без Багратиона. Барклай решил уйти из Витебска к Смоленску, оставив лишь в 5 верстах от Витебска 3 тысячи пехоты, 4 тысячи кавалерии, 40 орудий под общим начальством графа Палена. Это опять-таки был лишь заслон, который должен был хотя бы не надолго задержать Наполеона, если бы он пожелал немедленно пуститься по дороге из Витебска в Смоленск.

Бесшумно, при потушенных огнях, русская армия снялась ночью 27 июля с лагеря и ушла.

Как воспринимались эти события, предшествовавшие приходу Барклая в Витебск, во французской армии? Как дополняют французские показания эту картину борьбы до прихода Барклая и Наполеона в Витебск? Французские показания гораздо ярче рисуют геройское сопротивление русского арьергарда, чем русские документы. Вот что они говорят.

Наполеон, выйдя из Вильны, шел прямой дорогой через Глубокое и Бешенковичи на Витебск вслед за отступающим Барклаем.

Двинув армию из Глубокого через Бешенковичи на Витебск, Наполеон уже в пути стал обнаруживать твердую уверенность в близости великого часа генеральной битвы: он знал, что Барклай с главными русскими силами в Витебске и что Багратион, вероятно, с ним соединится. 25 июля в Бешенковичах Наполеон узнал о попытке Багратиона прорваться 23 июля к Могилеву и о том, что Даву отбросил русских.

Уверенность, что в Витебске будет дан бой, что Барклай не отступит, не только не поколебалась, но укрепилась в императоре. «Мы накануне больших событий; предпочтительно, чтобы они не были заранее возвещены и чтобы о них узнали одновременно с результатами», — писал Наполеон 25 июля из Бешенковичей своему министру иностранных дел герцогу Бассано в Вильну.

Наполеон до того жаждал генеральной битвы под Витебском, что еще в походе, по пути к Витебску, приказывал Мюрату и вице-королю Евгению не препятствовать отдельным отрядам русской армии соединиться с главными русскими силами: «Если неприятель хочет сражаться, то для нас это большое счастье... Поэтому нет неудобства в том, чтобы предоставить ему соединить свои силы, потому что иначе это могло бы для него послужить предлогом, чтобы не драться», — так распорядился император в четыре часа утра 26 июля, выступая из Бешенковичей в Витебск.

«Послезавтра мы даем сражение, если неприятель удержится в Витебске», — писал Наполеон того же 26 июля герцогу Бассано в Вильну.

25 июля французы двинулись на Витебск. Ночь с 25 на 26-е Наполеон провел в палатке между Бешенковичами и Витебском. Страшная жара продолжалась, солдаты шли «в пылающей пыли», ветераны великой армии вспоминали Египет и сирийские пустыни. Лето стояло неслыханно жаркое. «Мы задыхаемся», — писал Наполеон императрице.

Барклай отступал к Витебску. Генерал Дохтуров с арьергардом отбивался от наседавшего на него Мюрата. Русские шли в Островно. Здесь, как доложили Наполеону, не доходя нескольких километров до местечка, 25 июля 8-й гусарский полк французской кавалерии увидел идущих впереди по тому же направлению каких-то солдат. Так как шли по дороге в Бешенковичи, куда разом явились со всевозможных сторон не знавшие друг друга до сих пор части разноплеменной великой армии, то мюратовские гусары спокойно подвигались шагах в полутораста за неизвестными солдатами, думая, что это свои, как вдруг неизвестные открыли стрельбу и загремели пушечные выстрелы. Это и был русский арьергард, которому приказано было по мере возможности задерживать неприятеля. Битва продолжалась до самого Островна, куда с боем и подошли русские и французы. В лесу, окружающем Островно, граф Остерман, который начальствовал над арьергардом, держался, по признанию французов, с необыкновенным упорством. Только когда к Мюрату подоспели шедшие за ним из Бешенковичей к Островну войска вице-короля Евгения, русские стали отступать. Мюрат и Евгений пошли за ними. Но на следующий день, 26 июля, к вечеру русские снова остановились: к Остерману подошли дивизии Коновницына и вскоре затем — Палена. Битва в лесу возобновилась. Русские трижды бросались в атаку и трижды опрокидывали отдельные части французской армии. В одной из этих атак был истреблен хорватский батальон войск Евгения, жестоко пострадали и кавалеристы Мюрата. Паника охватила французов: без приказа артиллеристы стали поворачивать орудия, часть пехоты бросилась бежать, за ней некоторые кавалерийские части. Наконец, Мюрату удалось восстановить положение, и бои в лесах продолжались. Потери французов были относительно очень велики. Вселяло тревогу и то, что ведь это были явственно лишь арьергардные, задерживающие бои, а между тем часть французской армии и 25 и 26 июля была несколько раз близка к самому настоящему поражению. 26-го вечером на место действия в эти леса, простиравшиеся от Островна до Витебска, явился сам Наполеон, за ним — главные силы его армии. Русские уже подошли к Витебску и стали входить в город. Французские передовые эшелоны поздно вечером прибыли к опушке леса, близко подступающего к равнине, где стоит Витебск. Наполеону поставили палатку у выхода из леса на равнину. Ночью император глядел на множество огней вокруг города и в самом городе».

Сражение у Островно. Литография по рисунку А.Адама. 1830-е гг

Альбрехт Адам. Сражение у Островно. 1845 год

Цитируется по: Тарле Е.В. Нашествие Наполеона на Россию. — М.: Гиз, 1941

История в лицах

Тирион, офицер французского кирасирского 2-го полка, из воспоминаний:
Наконец, под Островно русская армия в первый раз действительно приостановилась, выставив перед своей линией сильную артиллерию на позиции, которую их генералы нашли выгодною. С нашей стороны там были только две кавалерийские дивизии с королем Мюратом во главе.

Дорога тут делает поворот, и в нескольких шагах впереди этого поворота дивизия Брюйера выстроилась направо от дороги; наша дивизия налево от нее, а дорога нас разделяла. Обе дивизии расположены были в линию по одному фронту, параллельно русской армии, которая была растянута напротив нас, а не доходила только до левой стороны из-за леса. Следовательно, вся тяжесть этого дня была выдержана легкой дивизией генерала Брюйера и нашею, в особенности моим полком, правый фланг которого примыкал к дороге, и именно против нас и по этой дороге неприятель расставил свои батареи.

Канонада началась с той и с другой стороны с яростью, и неприятель, значительно превышающий нас числом пушек, был, к счастью, гораздо слабее нас в верности стрельбы. Наша артиллерия покрыла себя славою, до такой степени ее пальба была жаркая и точная. Мы видели, как ее ядра попадали в неприятельские батареи и в войска, выставленные для их поддержки, и производили там ужасные опустошения. Несмотря на то, что русские хуже стреляли, чем мы, они все-таки причинили нам большие потери. Мы стреляли таким образом шесть часов, не меняя места: 187 человек из моего полка были убиты, и на другой день место, занятое полком накануне, было покрыто двумя рядами лошадиных трупов; убитых товарищей мы похоронили вечером. В начале сражения я был замыкающим офицером в 1 -м эскадроне, 4-м взводом которого командовал лейтенант Ожер. С самого начала его лошадь была убита, и он исчез, не показавшись более за весь день, тогда как он обязан вернуться к своему посту, взяв какую-нибудь другую из с лошадей.

Как только д'Ожер был сбит с лошади и удалился, я предложил Лальманду, моему земляку, принять командование взводом, он был следующим по старшинству, ему приходилось принимать команду, и время от времени я подходил к нему и предлагал ему вина из моей фляжки; но после того как он пробыл там час, ядро разбило ему бедро и разворотило внутренности. Я велел унести моего бедного товарища в походный госпиталь, где, после двух часов страдания, он скончался. Он просил послать за мной, хотел меня видеть, говорить со мною, хотел отдать мне для своей мате ри пояс, в котором было зашито золото и который в мое отсутствие он передал в руки офицера-казначея, для передачи мне, что никогда не было исполнено, так как этот офицер поступил согласно новому варианту поговорки Фигаро: «Что хорошо получить, хорошо и сохранить». Ему пришлось умереть в Меце, где, если бы при нем назвали фамилию Лальманд, он должен был бы почувствовать угрызение совести. Мы оставались еще четыре часа, не меняя места; мой взвод больше всех пострадал в полку, так как из 27 человек составлявших его, у меня осталось только 11 человек. Это зависело от двух причин: первая заключалась в том, что благодаря подъему почвы этот взвод находился на возвышении, что делало его более удобной точкой прицел для неприятельской артиллерии; вторая состояла в том, что в нескольких шагах впереди меня находился, в своем боевом ряду, командир Дюбуа верхом на белой лошади, вследствие чего легко было узнать в нем начальника. Он был мишенью многих ядер, которые в него не попадали. Мы получил их за него. Несмотря на значительные потери, понесенные моим полком в этот день, мы должны были считать себя счастливыми, что не пострадали сильнее от русской артиллерии. Она стояла ниже, чем мы, и большая часть ее снарядов пролетала над нами; у деревьев по бокам дороги, которая позади нас, составляли в 150 метрах линию, параллельную нашей, были буквально изрублены стволы и ветви; мы могли на досуге их осмотреть, так как провели ночь на этой дороге, привязав наших лошадей к обломкам этих изувеченных деревьев. Если спросят, чем жили наши лошади, находящиеся на поле битвы, я отвечу, что, снабженные косами и серпами, мы срезали жатву на корню для их корма, и в этом отношении им было лучше, чем нам, потому что мы ничего не могли найти поесть.

Однако во время бивака под Островно у нас не было недостатка в жареном мясе, мы могли выбирать среди наших убитых лошадей самых молодых, с более нежным мясом.

В течение дня Неаполитанский король, желая заставить прекратить эту смертоубийственную канонаду, велел произвести атаку черным прусским гусарам, которые устремились на неприятеля по дороге, но не смогли его прогнать. Эти гусары были встречены очень сильным огнем неприятельской артиллерии, и два батальона пехоты, расставленные четырехугольником и поставленные по обеим сторонам дороги, открыли по ним жаркую ружейную пальбу; поневоле пришлось им вернуться. Эта атака, произведенная на дороге, сделана была рысью, спокойно, и, добившись успеха, эта кавалерия удалилась так же спокойно, как надвигалась. Это первый раз видел я кавалерию, нападавшую таким ходом и которая возвращалась бы таким же образом, без криков, в порядке. Не знаю почему, Неаполитанский король не заставил нас атаковать, как он нам обещал, проезжая перед нами, сказав нам со смехом. «Сейчас будет ваша очередь, кирасиры».

Я предполагаю, что он хотел вынудить неприятеля к отступлению превосходством огня нашей артиллерии

Цитируется по: Французы в России. 1812 г. По воспоминаниям современников-иностранцев. Составители А.М.Васютинский, А.К.Дживелегов, С.П.Мельгунов. Части 1-3. Москва. Издательство "Задруга". М., 1912

Мир в это время

Джордж Гордон Байрон. Источник - Little Journeys to the Homes of English Authors. Vol. 5. New York, 1916.

Луддитское движение. Источник - Mess, Walker and Knight, май 1812 года

Цитируется по: Байрон Д.Г. Собрание сочинений в 4 томах. Т. 1. Предисловие Р.Усманова. М., Правда, 1981

	Календарь
В этот день 1610 год. 26 июля (16 июля ст.ст.) шведские войска взяли Новгород 1610 год. 26 июля (16 июля ст.ст.) шведские войска взяли Новгород 1610 год. 26 июля (16 июля ст.ст.)	26 июля Пехота отбивает атаку кавалерии в бою под Витебском. Рисунок 19 века 1812 год. 26 июля (13 июля ст.ст.) русские войска под командованием генералов Остермана-Толстого и Коновницына у села Островно cдерживают яростную атаку французов, позволяя тем самым соединиться 1-й и 2-й армии под Смоленском. Пехота отбивает атаку кавалерии в бою под Витебском. Рисунок 19 века «Как только было решено оставить Дрисский лагерь, Барклай 14 июля вышел из Дриссы и 18 июля прибыл в Полоцк. Отсюда он решил идти на Витебск, чтобы предупредить занятие этого города Наполеоном. В Витебск Барклай со своей (1-й) армией пришел 23 июля, занял город и расположился лагерем. У него была мысль подождать тут Багратиона я, как он говорил, дать сражение движущейся на Витебск великой армии. Чтобы задержать французов в их движении на Витебск. Барклай выслал навстречу французскому авангарду 4-й пехотный корпус под начальством графа Остермана-Толстого. Остерман пошел по дороге из Витебска к Бешенковичам, но, едва пройдя 12 верст от Витебска, он наткнулся на головную часть французской кавалерии. Русские гусары опрокинули французов и, увлекшись преследованием, налетели на конную бригаду французов, которая перебила многих из них и отбросила остальных. Этот бой произошел у местечка Островно, в 26 верстах от Витебска, 25 июля. На помощь отброшенным русским гусарам подоспели главные силы Остермана-Толстого. Подойдя к Островну, Оcтерман-Толстой увидел перед собой густую массу кавалерии: это был сам Мюрат, шедший впереди великой армии со своей конницей. Завязался упорный бой, который длился с переменным успехом весь день 25 июля. Остерману дали знать, что дивизия генерала Дельзонна, посланная вице-королем Евгением, грозит обойти его правый фланг, и почти в то же самое время, когда он это узнал, два французские полка из двух бригад Русселя и Жанино стремительным наступлением отбросили три русских батальона. Оcтерман-Толстой отступил, отстреливаясь. Сопротивление отряда Остермана было бы сломлено, если бы Барклай, узнав о том, что произошло под Островном, не поспешил выслать подкрепление под начальством Коновницына. К концу ночи и на рассвете с 25 на 26 июля к разбитым полкам Остермана подошла пехотная дивизия Коновницына, и 26 июля бой возобновился с удвоенной силой, на этот раз уже в 8 верстах за Островном, около деревни Какзвачино. Конечно, Коновницын, так же как Остерман, должен был только задержать французов, чтобы дать время Багратиону подойти к Витебску, где Барклай решился было дать генеральное сражение. Эту самую тяжкую роль — задерживать подавляющие силы врага, изображать живой заслон, наперед предназначенный к уничтожению, без малейших шансов на победу, — Петр Петрович Коновницын и его солдаты исполнили в кровавый день 26 июля 1812 г. так же успешно, как накануне Остерман и как, спустя несколько дней, уже на путях к Смоленску, Неверовский и Раевский. Коновницын, как и многие другие дельные военные люди, подвергся немилости при Павле I, был изгнан из армии и восемь лет провел без дела в медвежьем углу, в глухой деревне. Только в 1806 г. ему удалось снова поступить на службу и затем отличиться в 1808 — 1809 гг. при завоевании Финляндии. Служившие с ним говорили, что был он необычайным добряком и при отступлении русской армии до Москвы сплошь и рядом позволял своим солдатам брать с собой желающих уехать со своим добром жителей, так что его полки походили издали на какие-то движущиеся таборы. С солдатами он обходился по-товарищески, подобно тому как генерал Кульнев. Такое обхождение было решительно не в духе тогдашних армейских порядков, и только необычайная храбрость, толковость и распорядительность спасали его от новой отставки. Прибыв на смену Остерману-Толстому, Коновницын рано утром 26 июля подвергся нападению с двух сторон: Евгения Богарне и Мюрата. С восьми часов утра до трех часов дня Коновницын выдерживал неравный бой под сильным артиллерийским огнем и при упорных артиллерийских атаках мощного врага. Около трех часов дня Мюрат и Евгений Богарне вытеснили Коновницына из его позиций, и он начал отступление. В этот момент на место действия прибыл сам. Наполеон. Он сейчас же отменил решение Мюрата и Евгения Богарне дать отдых французским войскам, очень потрепанным и утомленным семичасовым боем, и приказал сейчас же начать преследование уходящего Коновницына. Медленно, с непрерывным боем, отряд Коновницына, теснимый огромными силами Наполеона, продолжал свое отступление до самой ночи. Так он дошел до деревни Комарове, куда подоспело новое подкрепление от Барклая и к поздней ночи 26 июля остатки отряда Остермана; остатки отряда Коновницына и это последнее подкрепление под начальством командира 3-го корпуса Тучкова подошли наконец к армии Барклая и стали в окрестностях Витебска, на правом берегу реки Лучосы. Отряды Остермана и Коновницына, устлав своими трупами дорогу от Островна до Лучосы, свое дело сделали: они дали целых два дня лишних Барклаю и Багратиону для окончательных решений. Целый день 26 июля Барклай в сопровождении своего начальника штаба Ермолова и офицеров свиты объезжал свои позиции. Целый день он ждал известий и от Коновницына, надолго ли еще хватит сил задерживать наседающих французов, и от Багратиона, есть ли надежда на то, что он прорвется через Могилев к Витебску. Ночь принесла ответ на оба вопроса: поздним вечером 26 июля пришли с Остерманом и Коновницыным те солдаты и офицеры, которые спаслись при истреблении их отрядов при Островне и при Какзвачине во время отступления к Витебску, а в предрассветные часы наступившего 27 июля в лагерь Барклая примчался курьер от Багратиона князь Меншиков: Багратион извещал, что ему не удалось пробиться через Могилев и что он узнал о том, что маршал Даву предпринимает движение к Смоленску. Еще за несколько часов до приезда Меншикова с известием от Багратиона Барклаю доложили, что к Витебску внезапно явился сам Наполеон со старой гвардией. Из русского лагеря можно было уже увидеть вечером огни, горевшие в расположении французской гвардии на опушке леса перед Витебском. Барклаю пришлось немедленно принять решение. Весь день перед этим начальник штаба Ермолов не переставал убеждать Барклая, что давать Наполеону бой на витебских позициях значит идти почти на верный проигрыш сражения и, следовательно, на уничтожение русской армии. И это Ермолов доказывал, думая, что приход Багратиона еще вполне возможен. Теперь, с утра 27 июля, следовало решаться на бой в этих же невыгодных условиях без Багратиона. Барклай решил уйти из Витебска к Смоленску, оставив лишь в 5 верстах от Витебска 3 тысячи пехоты, 4 тысячи кавалерии, 40 орудий под общим начальством графа Палена. Это опять-таки был лишь заслон, который должен был хотя бы не надолго задержать Наполеона, если бы он пожелал немедленно пуститься по дороге из Витебска в Смоленск. Бесшумно, при потушенных огнях, русская армия снялась ночью 27 июля с лагеря и ушла. Как воспринимались эти события, предшествовавшие приходу Барклая в Витебск, во французской армии? Как дополняют французские показания эту картину борьбы до прихода Барклая и Наполеона в Витебск? Французские показания гораздо ярче рисуют геройское сопротивление русского арьергарда, чем русские документы. Вот что они говорят. Наполеон, выйдя из Вильны, шел прямой дорогой через Глубокое и Бешенковичи на Витебск вслед за отступающим Барклаем. Двинув армию из Глубокого через Бешенковичи на Витебск, Наполеон уже в пути стал обнаруживать твердую уверенность в близости великого часа генеральной битвы: он знал, что Барклай с главными русскими силами в Витебске и что Багратион, вероятно, с ним соединится. 25 июля в Бешенковичах Наполеон узнал о попытке Багратиона прорваться 23 июля к Могилеву и о том, что Даву отбросил русских. Уверенность, что в Витебске будет дан бой, что Барклай не отступит, не только не поколебалась, но укрепилась в императоре. «Мы накануне больших событий; предпочтительно, чтобы они не были заранее возвещены и чтобы о них узнали одновременно с результатами», — писал Наполеон 25 июля из Бешенковичей своему министру иностранных дел герцогу Бассано в Вильну. Наполеон до того жаждал генеральной битвы под Витебском, что еще в походе, по пути к Витебску, приказывал Мюрату и вице-королю Евгению не препятствовать отдельным отрядам русской армии соединиться с главными русскими силами: «Если неприятель хочет сражаться, то для нас это большое счастье... Поэтому нет неудобства в том, чтобы предоставить ему соединить свои силы, потому что иначе это могло бы для него послужить предлогом, чтобы не драться», — так распорядился император в четыре часа утра 26 июля, выступая из Бешенковичей в Витебск. «Послезавтра мы даем сражение, если неприятель удержится в Витебске», — писал Наполеон того же 26 июля герцогу Бассано в Вильну. 25 июля французы двинулись на Витебск. Ночь с 25 на 26-е Наполеон провел в палатке между Бешенковичами и Витебском. Страшная жара продолжалась, солдаты шли «в пылающей пыли», ветераны великой армии вспоминали Египет и сирийские пустыни. Лето стояло неслыханно жаркое. «Мы задыхаемся», — писал Наполеон императрице. Барклай отступал к Витебску. Генерал Дохтуров с арьергардом отбивался от наседавшего на него Мюрата. Русские шли в Островно. Здесь, как доложили Наполеону, не доходя нескольких километров до местечка, 25 июля 8-й гусарский полк французской кавалерии увидел идущих впереди по тому же направлению каких-то солдат. Так как шли по дороге в Бешенковичи, куда разом явились со всевозможных сторон не знавшие друг друга до сих пор части разноплеменной великой армии, то мюратовские гусары спокойно подвигались шагах в полутораста за неизвестными солдатами, думая, что это свои, как вдруг неизвестные открыли стрельбу и загремели пушечные выстрелы. Это и был русский арьергард, которому приказано было по мере возможности задерживать неприятеля. Битва продолжалась до самого Островна, куда с боем и подошли русские и французы. В лесу, окружающем Островно, граф Остерман, который начальствовал над арьергардом, держался, по признанию французов, с необыкновенным упорством. Только когда к Мюрату подоспели шедшие за ним из Бешенковичей к Островну войска вице-короля Евгения, русские стали отступать. Мюрат и Евгений пошли за ними. Но на следующий день, 26 июля, к вечеру русские снова остановились: к Остерману подошли дивизии Коновницына и вскоре затем — Палена. Битва в лесу возобновилась. Русские трижды бросались в атаку и трижды опрокидывали отдельные части французской армии. В одной из этих атак был истреблен хорватский батальон войск Евгения, жестоко пострадали и кавалеристы Мюрата. Паника охватила французов: без приказа артиллеристы стали поворачивать орудия, часть пехоты бросилась бежать, за ней некоторые кавалерийские части. Наконец, Мюрату удалось восстановить положение, и бои в лесах продолжались. Потери французов были относительно очень велики. Вселяло тревогу и то, что ведь это были явственно лишь арьергардные, задерживающие бои, а между тем часть французской армии и 25 и 26 июля была несколько раз близка к самому настоящему поражению. 26-го вечером на место действия в эти леса, простиравшиеся от Островна до Витебска, явился сам Наполеон, за ним — главные силы его армии. Русские уже подошли к Витебску и стали входить в город. Французские передовые эшелоны поздно вечером прибыли к опушке леса, близко подступающего к равнине, где стоит Витебск. Наполеону поставили палатку у выхода из леса на равнину. Ночью император глядел на множество огней вокруг города и в самом городе». Сражение у Островно. Литография по рисунку А.Адама. 1830-е гг Альбрехт Адам. Сражение у Островно. 1845 год Цитируется по: Тарле Е.В. Нашествие Наполеона на Россию. — М.: Гиз, 1941 История в лицах Тирион, офицер французского кирасирского 2-го полка, из воспоминаний: Наконец, под Островно русская армия в первый раз действительно приостановилась, выставив перед своей линией сильную артиллерию на позиции, которую их генералы нашли выгодною. С нашей стороны там были только две кавалерийские дивизии с королем Мюратом во главе. Дорога тут делает поворот, и в нескольких шагах впереди этого поворота дивизия Брюйера выстроилась направо от дороги; наша дивизия налево от нее, а дорога нас разделяла. Обе дивизии расположены были в линию по одному фронту, параллельно русской армии, которая была растянута напротив нас, а не доходила только до левой стороны из-за леса. Следовательно, вся тяжесть этого дня была выдержана легкой дивизией генерала Брюйера и нашею, в особенности моим полком, правый фланг которого примыкал к дороге, и именно против нас и по этой дороге неприятель расставил свои батареи. Канонада началась с той и с другой стороны с яростью, и неприятель, значительно превышающий нас числом пушек, был, к счастью, гораздо слабее нас в верности стрельбы. Наша артиллерия покрыла себя славою, до такой степени ее пальба была жаркая и точная. Мы видели, как ее ядра попадали в неприятельские батареи и в войска, выставленные для их поддержки, и производили там ужасные опустошения. Несмотря на то, что русские хуже стреляли, чем мы, они все-таки причинили нам большие потери. Мы стреляли таким образом шесть часов, не меняя места: 187 человек из моего полка были убиты, и на другой день место, занятое полком накануне, было покрыто двумя рядами лошадиных трупов; убитых товарищей мы похоронили вечером. В начале сражения я был замыкающим офицером в 1 -м эскадроне, 4-м взводом которого командовал лейтенант Ожер. С самого начала его лошадь была убита, и он исчез, не показавшись более за весь день, тогда как он обязан вернуться к своему посту, взяв какую-нибудь другую из с лошадей. Как только д'Ожер был сбит с лошади и удалился, я предложил Лальманду, моему земляку, принять командование взводом, он был следующим по старшинству, ему приходилось принимать команду, и время от времени я подходил к нему и предлагал ему вина из моей фляжки; но после того как он пробыл там час, ядро разбило ему бедро и разворотило внутренности. Я велел унести моего бедного товарища в походный госпиталь, где, после двух часов страдания, он скончался. Он просил послать за мной, хотел меня видеть, говорить со мною, хотел отдать мне для своей мате ри пояс, в котором было зашито золото и который в мое отсутствие он передал в руки офицера-казначея, для передачи мне, что никогда не было исполнено, так как этот офицер поступил согласно новому варианту поговорки Фигаро: «Что хорошо получить, хорошо и сохранить». Ему пришлось умереть в Меце, где, если бы при нем назвали фамилию Лальманд, он должен был бы почувствовать угрызение совести. Мы оставались еще четыре часа, не меняя места; мой взвод больше всех пострадал в полку, так как из 27 человек составлявших его, у меня осталось только 11 человек. Это зависело от двух причин: первая заключалась в том, что благодаря подъему почвы этот взвод находился на возвышении, что делало его более удобной точкой прицел для неприятельской артиллерии; вторая состояла в том, что в нескольких шагах впереди меня находился, в своем боевом ряду, командир Дюбуа верхом на белой лошади, вследствие чего легко было узнать в нем начальника. Он был мишенью многих ядер, которые в него не попадали. Мы получил их за него. Несмотря на значительные потери, понесенные моим полком в этот день, мы должны были считать себя счастливыми, что не пострадали сильнее от русской артиллерии. Она стояла ниже, чем мы, и большая часть ее снарядов пролетала над нами; у деревьев по бокам дороги, которая позади нас, составляли в 150 метрах линию, параллельную нашей, были буквально изрублены стволы и ветви; мы могли на досуге их осмотреть, так как провели ночь на этой дороге, привязав наших лошадей к обломкам этих изувеченных деревьев. Если спросят, чем жили наши лошади, находящиеся на поле битвы, я отвечу, что, снабженные косами и серпами, мы срезали жатву на корню для их корма, и в этом отношении им было лучше, чем нам, потому что мы ничего не могли найти поесть. Однако во время бивака под Островно у нас не было недостатка в жареном мясе, мы могли выбирать среди наших убитых лошадей самых молодых, с более нежным мясом. В течение дня Неаполитанский король, желая заставить прекратить эту смертоубийственную канонаду, велел произвести атаку черным прусским гусарам, которые устремились на неприятеля по дороге, но не смогли его прогнать. Эти гусары были встречены очень сильным огнем неприятельской артиллерии, и два батальона пехоты, расставленные четырехугольником и поставленные по обеим сторонам дороги, открыли по ним жаркую ружейную пальбу; поневоле пришлось им вернуться. Эта атака, произведенная на дороге, сделана была рысью, спокойно, и, добившись успеха, эта кавалерия удалилась так же спокойно, как надвигалась. Это первый раз видел я кавалерию, нападавшую таким ходом и которая возвращалась бы таким же образом, без криков, в порядке. Не знаю почему, Неаполитанский король не заставил нас атаковать, как он нам обещал, проезжая перед нами, сказав нам со смехом. «Сейчас будет ваша очередь, кирасиры». Я предполагаю, что он хотел вынудить неприятеля к отступлению превосходством огня нашей артиллерии Цитируется по: Французы в России. 1812 г. По воспоминаниям современников-иностранцев. Составители А.М.Васютинский, А.К.Дживелегов, С.П.Мельгунов. Части 1-3. Москва. Издательство "Задруга". М., 1912 Мир в это время В 1812 году английский поэт Джордж Гордон Байрон становится членом палаты лордов и выступает с речью в защиту луддитов – участников движения против введения машин на производстве. Луддиты опасались, что это отрицательно скажется на их положении, поэтому одним из способов их протеста было разрушение станков. Выступление Байрона не отменило решения палаты лордов – был принят билль о смертной казни за порчу станков. В этом же году увидели свет первые части поэмы Байрона «Паломничество Чайльд-Гарольда». Джордж Гордон Байрон. Источник - Little Journeys to the Homes of English Authors. Vol. 5. New York, 1916. Луддитское движение. Источник - Mess, Walker and Knight, май 1812 года «Незадолго до путешествия Байрон занял свое место в палате лордов. Тогда он не совсем ясно себе представлял, какова будет его парламентская деятельность. Путешествие, размышления об увиденном, работа над "Чайльд-Гарольдом" развили интерес Байрона к социальным проблемам своей страны. К тому же возвращение его в Англию совпало с разгаром луддитского движения, начавшегося в Ноттингеме, в крупнейшем центре ткацкой промышленности. Применение новых ткацких машин оставляло многих ткачей без работы, а у тех, кто работал, резко снижалась заработная плата. Обездоленные ткачи разрушали станки. Правительством был подготовлен закон (билль), по которому разрушение машин каралось смертью. Байрон избрал этот билль темой своей первой речи. Перед выступлением в парламенте он предпринял специальную поездку, чтобы изучить вопрос на месте. Лидер вигов, главный судья Ноттингема, лорд Холланд наставлял Байрона, какой должна быть его речь. Но накануне своего выступления Байрон пишет Холланду письмо, из которого видно, что он не пойдет на компромиссы и будет отстаивать права ноттингемских ткачей. "Я считаю, милорд, - писал Байрон, - что можно приветствовать благодетельный для человечества прогресс промышленности, но нельзя допустить, чтобы человечество приносилось в жертву усовершенствованию машин. Обеспечить существование трудящихся бедняков - более важная для общества задача, чем обогащение нескольких монополистов с помощью усовершенствованных орудий, которые отнимают хлеб у рабочего и делают невыгодным его наем. Я возражаю против билля из-за его явной несправедливости и совершенной бесполезности. Я видел, как живут эти несчастные и какой это позор для цивилизованной страны... В тех немногих словах, которые я позволю себе сказать в четверг, я выскажу именно это мнение, составленное на основании собственных наблюдений" {Дневники. Письма, с. 40.}. Билль о смертной казни для ткачей луддитов был узаконен вопреки усилиям Байрона, его выступлению в парламенте в феврале 1812 года. Но 2 марта Байрон "продолжил" свою речь уже как поэт, опубликовав "Оду авторам билля, направленного против разрушителей станков". Действие билля не замедлило сказаться; движение луддитов жестоко подавлялось военными частями, ткачей осуждали на казнь через повешение, тюремное заключение и ссылки. Против этих преследований выступил и известный радикальный публицист Вильям Коббет. Байрон не мог забыть террор, учиненный правительством против ткачей, и спустя несколько лет, в изгнании, он написал "Песню для луддитов", в которой звучит призыв к продолжению борьбы: "...или сгинем в бою,// Иль к вольному все перейдем мы житью". Первые песни "Чайльд-Гарольда", вышедшие в свет 10 марта 1812 года, принесли Байрону широкую известность. "Чайльд-Гарольд" выдерживает издание за изданием, популярность его автора растет изо дня в день, и теперь каждая строка написанная им, меткие слова, остроты, сказанные по разным поводам, - все становится предметом обсуждения». Цитируется по: Байрон Д.Г. Собрание сочинений в 4 томах. Т. 1. Предисловие Р.Усманова. М., Правда, 1981	даты ← Август 2022 → 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 Конвертация дат материалы О календарях Переход на Григорианский календарь Название «григорианский» календарь получил по имени папы римского - Григория XIII (1572 — 1585), по чьему указанию он был разработан и принят. КАЛЕНДАРЬ (от лат. calendarium, букв. - долговая книга, называвшаяся так потому, что в Др. Риме должники платили проценты в первый день месяца - в т. н. календы...>>>

Календарь

История в лицах

Мир в это время