Э. Лависс. Очерки по истории Пруссии

Э. ЛАВИСС. ОЧЕРКИ ПО ИСТОРИИ ПРУССИИ

Печатается по изданию: Э. Лависс. Очерки по истории Пруссии. М, 1915

ПРЕДИСЛОВИЕ.

Собранные в этой книге очерки представляют собою отдельные эпизоды прусской истории, и я считаю нужным сделать несколько кратких предварительных указаний на то, с какими именно сторонами этой истории читатель может здесь познакомиться.

Пруссия есть германское государство, основанное за пределами Германии. Это определение объясняет уже многое в ее исторической судьбе. Оно отличает Пруссию от Австрии, которая представляет собой не государство, а случайно образовавшееся собрание княжеств и королевств, и от древней Германии, которая была политическим телом без определенных очертаний: ее границы, словно раздуваемый ветром занавес, то прикрывали, то открывали часть французских, итальянских и славянских земель. В Австрии сохранились племенные различие, в Германии — различие областей и разнообразие форм правление; между тем все части прусского государства, несмотря на всю свою разбросанность, очень рано слились в одно целое, жившее общими интересами: его глава облечен был верховенством не в качестве сеньора, владельца территории, но как представитель общественной власти.

В Пруссии все общественные силы были взяты государством в руки и принуждены служить его интересам. Сама католическая церковь никогда не была вполне независима ни в Бранденбурге, ни в старой Пруссии, даже в те времена, когда она управляла всем остальным миром после реформации новые церкви сделались прислужницами государства, и некоторые официальные сборники молитв, где о короле говорится почти как о боге, а о принцах и принцессах как о святых, ясно показывают, что есть особый вид христианства «ad usum короля прусского». Но и то сказать — государство здесь заслужило поклонение, предметом которого оно является. Если оно доподлинно знает обязанности всех по отношению к себе, то оно знает также и свои обязанности и исполняет их. Оно не «поглощается особою государя, оно выше его. Глубокий смысл заключается в словах Фридриха-Вильгельма I:

«Я военный министр и министр финансов у короля прусского». Этот идеальный, бессменный король прусский, министрами, т.е. слугами, которого являются сменяющие друг друга короли, это и есть государство. И никогда не бывало короля, которому бы лучше служили.

Пруссия и восторжествовала над Австрией и Германией именно благодаря тому, что она была государством. Поэтому одним из важнейших вопросов над которым могут работать историки и политики, является вопрос: как Пруссия стала государством? Чтобы ответить на него, приходится углубиться в далекое прошлое. Современное прусское государство ведет свое начало с XVII века, с того дня, когда Великий Курфюрст одел в один мундир своих солдат из прирейнских герцогств, из Бранденбурга и из Пруссии и над всеми провинциальными органами власти и местными привилегиями поставил центральную администрацию, как представительницу прусского отечества. Но Бранденбург и Пруссия были настоящими государствами уже в средние века, когда они жили врозь — Бранденбург под управлением маркграфов Асканийского дома, Пруссия под властью Тевтонских рыцарей — и когда они не имели еще никакого понятие о Гогенцоллернах. Европа переживала тогда феодальный период; повсюду права, связанные с земельной собственностью, сковывали общественную власть, которая стремилась разорвать свои путы, а в Бранденбурге и в Пруссии уже были государи, которые правили. Этот строй утвердился в Бранденбург и Пруссии благодаря тому обстоятельству, что они были колониями германского народа, и если не знать этого факта и не оценить его по достоинству, то ничего не поймешь в истории Пруссии.

Для всех народов соседи являются врагами, а границы — полями битв. Германец был врагом славянина, своего соседа на восток. Он дал ему несколько крупных счастливых сражений за то очень короткое время, когда Германия обладала известным политическим единством; но окончательной своей победой над славянами, полным их изгнанием или истреблением на спорных землях он обязан был довольно беспорядочному, но зато непрерывному натиску купцов, рыцарей, монахов и немецких крестьян, которых увлекали в славянскую землю пыл прозелитизма, любовь к приключениям и страсть к наживе. Города, монастыри и кастелянства служили естественными рамками, в которых размещались толпы этих пришельцев; но немецкие колонии недолго бы просуществовали, если бы не нашлось двух рамок гораздо шире и прочнее: военного государства маркграфов бранденбургских на правом берегу Эльбы и военного государства тевтонских рыцарей на правом берегу Вислы. Бранденбург и Пруссия выработали у себя особые учреждение, совсем непохожие на современные им германские, потому что оба эти государства были не свободно развившимися отпрысками, а искусственными созданиями, потому что они были основаны в земле врагов и в виду врага; потому что колонизаторами этих двух территорий были не народы и не части народов, которые приносят с собой в новые страны свои старые законы, но отдельные лица, вышедшие из разных областей Германии и принимавшие в завоеванной земле законы, приспособленные к нуждам этой земли.

Пять глав предлагаемой книги посвящены этому вопросу о зарождении прусского государства; из них две первые — истории Бранденбургской марки до XIV века. Бранденбург — страна пустырей и болот, но он лежит на полпути между Балтийским морем и горной цепью Силезии, между Эльбой, данницей Северного моря, и Одером, данником Балтийского; его речная сеть словно нарочно начерчена для установление сообщений между Эльбой и Неманом. Эта страна не прикрыта, но зато и не замкнута никакими границами; ей грозят опасности со всех сторон, но она может и расширяться по всем направлениям. В этой стране из смешения славян и немцев, пришедших со всех сторон Германии, образовалось народонаселение, способное постоянно принимать в себя чужеродные элементы, закаленное бедностью, выносливое и цепкое, как сосны бранденбургских песков, работящее и нелегко выпускающее из рук плоды своей работы.

В третьей, четвертой и пятой главах я пытался в широких чертах изобразить судьбы немецкой рыцарской корпорации. Тевтонские рыцари были на правом берегу Вислы тем же, чем маркграфы бранденбургские на правом берегу Эльбы: оставив далеко позади себя центр армии, они явились немецким авангардом, принимавшим на себя первый натиск врагов. Их история полна драматического интереса, как повесть о непрерывной борьбе двух рас.

Правда, когда Гогенцоллерны сделались маркграфами бранденбургскими в XV ст. и герцогами прусскими в XVII, марка была уже не тем, чем сделали ее маркграфы асканийские, и Пруссия являлась не той богатой и благоустроенной страной, какой она была в цветущие времена ордена; но старые учреждение не были совсем стерты с лица земли и оставили по себе глубокие следы; при этом, несмотря на различие эпох, условие жизни страны и населявшего ее народа остались все те же: страна имела тех же врагов; ее безопасность, ее существование были обеспечены не более прежнего; ей по-прежнему приходилось рассчитывать на одни свои силы и видеть залог спасение в своих учреждениях и в дисциплине. Пусть новые государи не знали, может быть, даже имен асканийских маркграфов и совсем не помнили о рыцарях; но, тем не менее, они делали то же, что делали маркграфы и гроссмейстеры: шестая и седьмая главы этой книги, где говорится о Гогенцоллернах — колонизаторах, покажут, что государство Гогенцоллернов с более совершенными средствами и более ясными идеями продолжало ту самую работу, которую начади маркграфы и рыцари.

История основание берлинского университета служить содержанием последнего очерка, откуда читатель может познакомиться с некоторыми существенными особенностями прусской истории. Берлинский университет был основан в то время, когда Пруссия, казалось, была осуждена на гибель и не столько вследствие своего поражение, сколько благодаря недостаткам своего внутреннего строя. Политический строй, при котором личность является только орудием достижение государственных целей, подчиняющих себе все человеческое существо, доставляет государю в течение известного времени необычайные силы; но в конце концов, он иссушает живой источник всякой силы — духовное достоинство личности. Потратив свой ум и характер на сооружение такой прекрасной государственной машины, которая все знает и все может, люди слагают затем на нее заботу все знать и все делать, и если какой-нибудь неожиданный удар сломает или просто только расстроит этот механизм, то они, потеряв голову, не знают как противиться беде и как поступать, чтобы окончательно не погибнуть. Иена была таким непредвиденным ударом; само по себе это событие показало только превосходство военного гения Наполеона; но последовавшее за ним крушение прусского государства обнаружило, что самая государственная машина Пруссии изъедена ржавчиной.

Много было благородства в мысли поднять Государство основанием Школы. И эта мысль была сразу схвачена прусским королем, ибо Гогенцоллерны, знавшие цену всякой сил, вовсе не пренебрегали силами духовными. И раньше, на их великое счастье, такие силы, как религия, служили их интересам. Религиозная терпимость, эта первая форма умственной свободы, была одним из принципов их управление, и читатель увидит из этой книги, какую громадную пользу они отсюда сумели извлечь. Самое свободомыслие, которое очень рано развилось в Пруссии на почве критики св. Писание, не причинило им вреда: замечательным образом в этой стране рационализм отлично уживался с абсолютной властью. Дело в том, что рационализм признавал самого себя в этом рационалистическом правительстве: Пуфендорф, Томазий, Волеф, Кант, Фихте, Гегель видели в прусской монархии воплощение их умозрительной идеи государства. Однако Пруссия не в состоянии была одними собственными силами зажечь новый умственный очаг, где могла бы отогреться Германия.

Она не принимала никакого участие в литературном движении XVIII века. Все умственные силы Пруссии были забраны на службу государству. Тогда как во Франции, в Англии и в Италии списки писателей и ученых блещут славными дворянскими именами, прусское дворянство давало только военных, администраторов и дипломатов. Буржуазия, с своей стороны, поставляла одних купцов и чиновников. Ученых, поэтов, писателей и артистов надобно было искать в маленьких немецких землях. Там ум не был вымуштрован по-прусски, жалкая политическая жизнь неспособна была привлечь его к себе, и он уносился естественным порывом в высшие сферы. Он в них и заблудился: по удачному выражению одного немецкого писателя, желая завоевать воздушное царство, он потерял из вида землю; но он сослужил все таки великую службу родине, воссоздав хотя бы в облаках германскую империю, и пришло время, когда люди, воспитанные этой высокой культурой и гордые сознанием ее достоинства, почувствовали себя оскорбленными при виде унижение своего отечества и решились признать тот же разум на службу его возвышению. Тогда они обратились к той стране, где была сила, т. е. к Пруссии; в это могучее тело они вложили германскую душу и основанием берлинского университета запечатлели тот грозный союз прусской военной силы с национальным немецким гением, который возвысил Пруссию и Германию, победил Австрию и победил Францию.

Итак, учреждение этой высшей школы является одним из важнейших эпизодов в истории отношений прусского государства с Германией. Здесь не мешает сказать несколько слов об этих отношениях. Как у всех победителей, у Пруссии есть свои льстецы; они не обинуясь заявляют, что главной и постоянной заботой Гогенцоллернов было служить Германии своими силами, и Пруссии они приписывают «германскую миссию». Но вся история вопиет против этой лести. Конечно, Пруссия отодвинула к востоку границы Германии, и несомненно, что ее курфюрстов и королей нельзя даже сравнивать с владетельными князьями центральной и западной Германии — этими наивными эгоистами, которые в государстве видели только орудие, изобретенное нарочно для того, чтобы им лучше жилось. Маленький немецкий князек, продававший английскому королю Георгу своих солдат для отправки их в качестве пушечного мяса в Америку, представляет поучительный контраст с своим современником Фридрихом II, который, так сказать, покупал подданных, раздавая призванным в Пруссию колонистам деньги и земли. Один бесчестил Германию, другой служил ее честью и величием; но тем не менее нельзя по совести утверждать, чтобы создатели Пруссии когда-нибудь думали трудиться для славы и пользы Германии. Рим в Италии играл некогда ту же роль, как Пруссия в Германии: он был страною убежища; он набирал своих граждан сначала среди соседних племен, а потом по всей Италии, как Пруссия брала своих подданных сначала из соседних областей, а потом из всей Германии; Рим образовал из этих различных элементов римское государство, такое же искусственное создание, как и прусское государство; но Рим никогда не рассказывал, будто бы он живет и работает для Италии: он жил Италией, а не для нее, как Пруссия жила Германией, а не для Германии.

Надо признать, однако, что с давних пор это государство, обладавшее силой и определенной политикой, являлось предметом удивление и гордости для всех немцев, чувство достоинства и патриотизм которых оскорблялись политическим бессилием Германии. После Тридцатилетней войны, когда Германия была обесчещена, разорена и политически уничтожена, все ее патриоты, сколько их оставалось, с радостью следили за деятельностью Великого Курфюрста. В следующем веке подвиги Фридриха Великого — это говорить Гете — пробудили немецкую поэзию. Наконец, в начале нашего века побежденная Наполеоном Германия ожидает своего спасение от Пруссии: в нее стекаются Штейн из Нассау, Гарденберг и Шарнгорст из Ганновера, Блюхер из Мекленбурга, Гнейзенау из Саксонии, одним словом все люди благих стремлений, идеи и меча. Тогда был основан берлинский университет, и честью для Пруссии служит то, что на нее глядели как на единственную страну, где могло успешно развиться это немецкое дело.

Так как это предисловие имеет целью ознакомить читателя с содержанием отдельных глав предлагаемой ему книги и указать их место в истории Пруссии, то ему надо остановиться на том, на чем оканчивается последняя глава. Всем и без того известно, впрочем, как были обмануты великие надежды, которые немецкий народ возлагал на Пруссию в 1813 г.; как изменило ему прусское правительство после побед, одержанных прусскими войсками, как оно возвратилось к эгоистической политике и какое негодование вызвало это предательство в Германии и даже в самой Пруссии. Однако немецкий народ не изверился в Пруссию, и в бурю 1848 года германский парламент не нашел ничего лучшего, как предложить императорский скипетр королю прусскому. Но король прусский от него отказался и сам покарал немецкую революцию. И все же те самые люди, которых он покарал, продолжали надеяться на него; обширная партия, рассеянная по всей Германии, требовала от него объединение германского отечества: он его совершил, но партия эта распалась, испытав горькие разочарование. Представители Германии, собранные в Рейхстаг, тщетно стараются внушить серьезное отношение к своему достоинству, как представителей Германии; и слишком ясно, что германская миссия Пруссии на деле привела только к подчинению германского отечества прусской гегемонии.

И еще большой вопрос, возможно ли полное согласие между духом Пруссии и духом Германии, такими различными продуктами двух совершенно несходных между собою историй. Этот вопрос разрешается на наших глазах. Sub judice lis est. Указать на все входящие в него элементы можно было бы только в опыте по философии истории Германии и истории Пруссии, чем мы займемся, может быть, со временем, по окончании других, давно уже начатых работ. Уразуметь ход чужой истории — дело трудное. Историк может вложить в дело полную беспристрастность, т.е. желание отыскать истину, и много терпение в изучение, что представляет собой средство найти ее; он может поехать посмотреть своими глазами на поднимаемые ветром пески Бранденбурга и на Вислу, омывающую подножие старых тевтонских замков; но он не жил жизнью народа, историю которого он хочет рассказать. Тех глубоких следов, которые прошлое оставило на настоящем, нельзя сразу увидеть, приехав в чужую страну. Когда мы углубляемся в изучение прошлой истории Франции, то в ее понимании нами руководить тайный инстинкт, который присущ всякой французской душе, так как она и создана этой историей. Как ни слабо падает этот луч на отдаленные века, он все же рассеивает их мрак; но иностранная история всегда остается темной; ее против воли постоянно сравниваешь с историей своей страны; ее не знаешь в ее тайниках и освещаешь только отраженным светом.

Но, по крайней мер, мы неуклонно следовали правилу — не писать ничего относительно истории Пруссии, что не являлось бы истиной перед судом нашей совести. В этих очерках нет ни слова ненависти или пристрастие. Пусть те, кто склонен вносить пристрастную пылкость в историю Германии, познакомятся с трудами некоторых немецких писателей из так называемых французоведов по истории нашей страны; зрелище грубого опьянение этих илотов отвратить их навсегда от подражание. При том же история Пруссии представляет из себя такой предмет, относительно которого нам не приходится впадать в заблуждение: здесь ошибка почти равна преступлению. И почему не восхищаться тем, что достойно восхищение в Пруссии? Есть красота в истории нации, искусственно созданной князьями при помощи канцелярий, в которых работала трудолюбивейшая в мире администрация. Великое дело было образовать этот прусский народ, приученный к порядку, экономии и повиновению, это сильное и послушное орудие правительства, умевшего думать и хотеть лучше всякого другого правительства Германии. Но прекрасна также и история долгой жизни нации, которую одушевляли тысячи страстей, где среди стольких перемен счастья, в часы безумие и в часы рассудительности, в минуты утомление и в минуты героизма, всегда чувствуется человек, француз, с его живым, чутким, благородным умом, так много действовавший и так много думавший, что его дела и мысли приносили пользу самим его врагам. Унижать из зависти или злопамятства историю Пруссии — значить наносить оскорбление нашей собственной истории.

ПРЕДШЕСТВЕННИКИ ГОГЕНЦОЛЛЕРНОВ В БРАНДЕНБУРГЕ ОСНОВАНИЕ БРАНДЕНБУРГСКОЙ МАРКИ.

Новый взгляд на происхождение прусского государства.

Не так давно еще счастливая судьба Пруссии объяснялась наследственными доблестями членов Гогенцоллернского дома и гениальностью двух государей: великого курфюрста Фридриха-Вильгельма и великого короля Фридриха II. Но с тех пор, как это государство поднялось на вершину своего теперешнего могущества, прежние представление о ходе его исторического развитие перестали удовлетворять немецких историков. Выдающиеся достоинства отдельных личностей кажутся им слишком узким основанием для величия Пруссии, и они не соглашаются больше относить начало ее успехов всего за два века назад из страха, чтобы такая быстрота ее роста не подала повода к заключению о неизбежности такого же быстрого падение. Отыскивая истинное начало прусской монархии, они восходят теперь к тому отдаленному и темному периоду средних веков, когда германское племя колонизовало заселенные славянами и Литвою берега Эльбы, Одера и Вислы. Согласно этому знаменитый ученый Леопольд Ранке к девяти книгам своей истории Пруссии счел нужным присоединить несколько глав, посвященных этой древней истории, извиняясь, что пренебрегал ею до сих пор . Но то обстоятельство, что он руководился в своем исследовании патриотическим интересом, не может иметь никакого значение, если только ему удалось найти истину. А ему удалось ее найти, и самое заглавие, данное первому тому его сочинение: «Генезис прусского государства», чрезвычайно удачно: медленно и трудно шло зарождение этого государства, и чтобы оно могло явиться на свет, германскому племени пришлось выдержать многовековую и ожесточенную борьбу вне пределов Германии.

Эта история происхождение прусского государства, интересовавшая раньше только немногих специалистов, да ученые общества Берлина и Кенигсберга, вполне заслуживает того запоздалого интереса, который она теперь возбуждает. Она совсем непохожа на историю возникновение большинства других европейских государств. Какая противоположность, например, с Францией! Франция была, так сказать, предустановлена: я хочу сказать, что страна между Океаном, Пиренеями, Средиземным морем, Альпами и Рейном была как бы создана для того, чтобы принять в себя нацию. До какой бы отдаленной эпохи ее истории мы ни восходили, мы всегда находим здесь обособленную национальную жизнь: галлы резко отличались от своих соседей; римляне, завоевав Галлию, образовали из нее отдельный административный округ и сохранили ее неприкосновенность; Меровинги и Каролинги хотели управлять непременно целой Галлией, и, наконец, Капетинги, лишь только у них явилась возможность выйти из Иль-де-франс, употребили все усилия, чтобы расширить свои владение до крайних пределов Галлии. Напротив того, где искать естественных рамок прусской монархии? В. прошлом веке земли ее тянулись, как разорванная в нескольких местах цепь, от Немана до Рейна. Таким образом те выражение, которыми обыкновенно пользуется у нас во Франции язык истории и политики, неприложимы к Пруссии: нет прусской нации, есть прусское государство; и даже этот термин не совсем точен, так как Пруссия является только одной из частей этого государства. За неимением одного общего название, которое могло бы обнять собою все его части, говорят обыкновенно: «Бранденбурго-прусское государство».

Бранденбургская марка и герцогство прусское составляют, действительно, две главные части прусской монархии. Они соединились только в XVII ст., но их история имеет много общих черт, ибо Бранденбург — страна славянская, завоеванная в XII и XIII ст., немецкими маркграфами Асканийского дома, а Пруссия — страна литовская, завоеванная в ХШ ст. немецким орденом Тевтонских рыцарей. Наследники маркграфов и рыцарей,

Гогенцоллерны, многим обязаны тем и другим, но особенно маркграфам. Они сделались королями из герцогов прусских, но величие и господства среди германского мира они достигли как курфюрсты бранденбургские; в марке же они встретили предание той оригинальной власти, военной и патриархальной в одно и то же время, которую они потом распространили на различные страны, подчиненные их господству, и которая послужила этим странам прочной связью.

Природа Бранденбурга. — Славяне и немцы берегов Эльбы.

Бранденбург — одна из самых унылых местностей унылой северо-германской равнины. Главные ее реки — Гавель и Шпрее; и если водные потоки представляют собой, как говорить Паскаль, большие дороги, одаренные движением, то нужно признать, что они проведены здесь в надлежащем направлении, соединяя окраины страны с ее центром, а центр с Эльбой, которая ведет к морю; но зато как плохо движутся эти бранденбургские дороги! Едва вступив в эту область, Шпре не находит больше склона и почти останавливается, разделяясь на маленькие рукава, которые сонно пробираются то между лугов, то среди ольховых лесов. Гавель тоже теряет свою силу, разливаясь по бесчисленным озерам. Впрочем, в этих плохоньких речках есть своя прелесть: на этих лесах и прудах, где отражаются тяжелые облака северного неба, отдыхает взор утомленного унылым пейзажем путника, а кое-какие прибрежные холмики приятно нарушают однообразие равнины. Без этого летом ее можно было бы принять за Сахару. Бранденбург недаром называют «немецкой песочницей»: иной маленький городишко в сильный ветер совсем заносится тучами песка; когда ветер стихнет, жителям приходится отгребать песок от дверей домов и выметать с улиц, где его по колено. На Флэмингской возвышенности вода выдается жителям по порциям. Раздачей ее заведуют муниципалитеты. Утром в каждой деревушке народ собирается у колодца; является бургомистр с ключами, раздает воду и тщательно запирает снова это сокровище под замок.

История этой обездоленной страны начинается поздно. В первые века христианства ее заселяют германцы; но когда великое переселение народов, называющееся у нас нашествием варваров, охватывает провинции Римской империи, они оставляют эту область и направляются к югу или к западу. Тогда славяне, занимавшие правый берег Вислы, подвигаются на запад, занимают все пространство покинутых германцами земель вплоть до Эльбы, а по местам переходят даже на ее другой берег. Между Эльбой и Одером они носят имя вендов и делятся на три группы: бодричи в Мекленбурге, вильцы в Бранденбурге, сорбы в Лужицкой земле и Мейссене. Служа авангардом славянского мира, венды занимают боевой пост на восточных границах северной Германии.

Благодаря великому переселению славяне прошли этот длинный путь почти без борьбы; но им пришлось сейчас же остановиться, как только оно кончилось, т. е. когда несколько германских народцев, в том числе и франки, окончательно овладели в V в. Галлией и стали защищать ее границы от новых пришельцев. Таким образом франки с древнейших времен уже имеют прикосновение к истории этой заэльбской страны, где впоследствии явилась Пруссия. Остановив на Рейне последние толпы завоевателей, они сами затем нападают на Германию, чтобы ввести в ней свои законы и христианскую веру: Меровинги начинают это дело, Каролинги оканчивают его, и как только Карлу Великому удалось подчинить саксов и продвинуть до Эльбы границы своей империи, он тотчас начинает войну с вендами и делает их своими данниками. Если бы смерть не остановила его, то он заставил бы этих язычников войти в христианское общество, светским главою которого он был; но он успел только вооружить против них восточную границу Германии, вдоль которой был основан им ряд марок. Это были маленькие государства, организованные для наступательных — действий: сражаться с вендами, собирать с них дань, поддерживать силою христианскую проповедь — таковы были обязанности начальников марок, которые назывались маркграфами, т.е. пограничными графами, и которые были передовой стражей христианской империи.

После смерти Карла Великого борьба двух враждебных племен и двух враждебных религий на берегах Эльбы являлась роковой неизбежностью. Борьба эта продолжалась много веков. Славяне, может быть, ничем не уступали германцам времен Тацита, но они не в состоянии были бороться с немцами, которых цивилизовали и организовали их покорители — франки. В течение долгого времени их спасали разные обстоятельства: слабость и бессилие преемников Карла Великого, междоусобные войны и нашествие норманнов и венгров, опустошавший империю. Полузабытые в своих областях, маркграфы плохо защищались, и Эльба оставалась плохо охраняемой границей плохо объединенной Германии. Одно мгновение казалось, что дело Карла Великого нашло себе продолжателей: то было время, когда опасность пробудила национальное чувство и когда герцог саксонский, Генрих Птицелов, был избран королем Германии . Венгры были отброшены, на вендов было произведено решительное нападение и значительная часть их была обращена в христианство и принуждена к покорности. При Генрихе и его преемнике Оттон христианская проповедь шла рука об руку с завоеванием; миссионеры и маркграфы действовали заодно, и епископства возникали вместе с крепостями. Магдебург был объявлен метрополией славянских земель, и Оттон желал, чтобы этот город стал для славян тем, чем некогда был для Германии Майнц. Бранденбург и Гавельберг сделались главами епархий. Еще несколько лет, и венды вошли бы в составь Германии; но Оттон собственными руками подготовил крушение своего дела. Подняв императорскую корону, ниспавшую в руки мелких итальянских князьков , и возложив ее на свою голову, он весь предался неосуществимой мечте о всемирном владычестве. Он первый увлекся той страстью к Италии, которая погубила его преемников. Они хотят владычествовать над Миланом, царицей ломбардских общин, и над Римом, вечным и священным городом; они становятся королями Неаполя и стремятся к короне Константина, мечтая соединить снова обе империи, разделенные некогда Феодосием. Что им за дело до глухой борьбы, которая идет за Эльбой! Маркграфы раздавлены, и после большего мятежа, вспыхнувшего при наследнике Оттона, граница империи снова переносится с Одера на Эльбу . Все боги славянской мифологии, как те, которые обитают в храмах и имена которых начертаны на подножии их статуй, так и те, которым нет имени, но которые открывают себя в шелесте листьев дуба и в ропоте ручьев, вновь овладевают в XI веке страною, откуда они были изгнаны Магдебургской Богородицей и младенцем Иисусом.

Язычество вендов находило себе естественную опору в язычестве остальных славян, которое было едва затронуто, и в язычестве скандинавов, которое оставалось еще совершенно неприкосновенным. Храм в Упсале был в то время центром государства пиратов. Датчане и норманны оглашали песнями скальдов моря и берега всех северных стран; они ездили в Исландию и в Россию, они наводили одновременно страх на Михаила Пьяницу в Константинополе и герцога Иль де Франс в Париже, но с особым жаром эти поклонники Одина воевали с германцами-отступниками; удары, которые они им наносили в низовьях Эльбы, отвечали ударам, наносимым вендами на средней Эльбе.

Нужно при этом сказать, что христианство представлялось славянам в самом печальном виде. Немцы оказались плохими проповедниками любви и милосердия: они не дали миру ни одного великого апостола, да и тем немногим ревностным миссионерам, имена которых записаны в историю, сильно мешали князья, их соотечественники. Немецкие хроники единогласно обвиняют маркграфов и пограничных герцогов в скупости и жестокости. Немецкие князья, — говорит Гельмгольд, рассказав об одной победе, — разделили между собою добычу; но о христианстве не было помянуто. Тут сказалась ненасытная алчность саксов: они превосходят все другие нации в военном деле и в умении владеть оружием, но они всегда более склонны заботиться об увеличении дани, чем о покорении душ Господу, — proniores tributus augmentandis quam animabus Deo conquirendis...» Ранее Гельмгольда Адам Бременский говорил: «Саксы более расположены к вымогательствам, чем к проповеди христианства». Еще ранее Адама Бременского Дитмар Мерзебургский упрекал немцев за варварский обычай делить между собою после победы семьи пленников, чтобы продавать их и потом в неволю, ибо вендские пленники были одним из предметов германской торговли с Востоком. Наконец, один из этих старых писателей влагает в уста славянского вождя в разговоре с немецким епископом речь, которая напоминает дунайского крестьянина из знаменитой басни Лафонтэна: «Наши немецкие князья так нас гнетут, наши налоги и рабство так тяжелы, что нам ничего не остается, как живыми в гроб лечь. Ежедневно нас тиранят до полусмерти. Как вы хотите, чтобы мы исполняли обязанности, налагаемые на нас новой религией, когда нас ежедневно вынуждают к бегству? Если бы только нам найти место, куда можно было бы скрыться! Но стоить ли уходить за Травну? Там ждут нас те же беды; они же нас ждут и за Пеной. Только и можно, что ввериться морским волнам и жить над пучиной... »

Нет ничего однообразнее и мрачнее истории событий на восточных границах северной Германии со времени мятежа, последовавшего за смертью Оттона Великого. Сорбы, правда, остаются подвластны маркграфам мейссенским; но вильцы и бодричи с поразительным упорством защищают своих богов и свою свободу вплоть до начала XII века, когда обстоятельства слагаются роковым для них образом. Почти всюду вокруг них язычество было побеждено усилиями христианской проповеди: обращенные датчане становятся ревностными поборниками той веры, которую так долго гнали. Чехи и поляки приняли крещение; таким образом христианское влияние проникает к вильцам и бодричам одновременно со всех сторон. Бодричи уступают первые; замечательно, что сопротивление дольше всего держалось у вильцев, т.е. в Бранденбурге. Пески этой равнины глубоко пропитаны кровью, и много крови окрасило озера Гавеля и каналы Шпрееальда прежде, чем окончательная победа заложила на правом берегу Эльбы первый камень прусской монархии.

Появление Асканиев

Северные маркграфы оберегали немецкую территорию от вильцев, как герцоги саксонские от бодричей, а маркграфы мейссенские от сорбов. Занимая место между ними, но далеко уступая им в могуществе, marchio aquilonalis, как называли Северного маркграфа, управлял узкой полосой земли по левому берегу Эльбы, между устьями ее двух маленьких притоков, Оры и Аланда. Ему было не по силам сдерживать своих буйных соседей, и имя его связывается только с воспоминаниями о несчастиях, которые испытывало немецкое оружие, пока император Лотарь II не отдал марку графу асканийскому Альбрехту Медведю. Это было в 1134 году. Водворение Асканиев удвоило силы марки, ибо эта фамилия владела немалым количеством ленов и крепостей на восточных склонах Гарца; в числе этих владений был замок Ашерслебен, называвшийся по-латыни Азсапа, а в испорченном произношении Азсаша, откуда и произошло имя, прославленное Альбрехтом и его преемниками.

Альбрехт был одним из самых могучих бойцов того богатого героями времени. Он без устали работал своей шпагою на пути в Рим, в походах Лотаря и Барбароссы, в этих странных экспедициях, когда вожди Священной Империи пролагали себе кровавый путь к базилике св. Петра; в Чехии, где он видел, как вся дружина пала подле него, когда герцог Собислав захватил врасплох немецкую армию в горах и заставил ее сдаться; в Саксонии, где он оспаривал герцогское знамя у Генриха Льва, этого другого знаменитого героя XII века, и, наконец, за Эльбой, где он принял участие в крестовом походе, поднятом на вендов св. Бернаром. Замечательно, однако, что маркграф успел утвердить свое владычество на правом берегу Эльбы не столько силою, сколько политикою. У подножия холма в 66 метров высоты, что является диковиной в этой стране равнин, среди образованных Гавелем озер, под сенью покрывавших их берега лесов, прятался Бранденбург, скромная столица племени вильцев. Царивший там князек, Прибыслав, принял христианство, тогда как его подданные оставались язычниками; он построил часовние и стал делать попытки распространить новую веру. Чтобы найти поддержку в этом небезопасном предприятии, он вошел в сношение с Альбрехтом и объявил его своим наследником. По смерти Прибыслава маркграф, получив извещение от вдовы покойного, вступил во владение наследством, но за множеством других забот плохо его берег. Вспыхнул мятеж; маркграфу пришлось его подавлять. Он обложил Бранденбург зимою, подойдя к нему по льду его прудов и рек, и город, наконец, сдался, когда голод и холод заставили защитников выпустить из рук оружие. Тогда Северный маркграф в ознаменование своей окончательной победы принял титул маркграфа бранденбургского. Появление этого имени составляет историческое событие: предки прусского короля, ныне германского императора, носили этот титул не далее, как два века тому назад.

Альбрехта Медведя — покорителя славянского города, восстановителя бранденбургского и гавельбергского епископств, которые учреждены были некогда Оттоном Великим и немедленно после него уничтожились, — очень легко принять за героического поборника христианства и германизма; так его и изображают историки. Из пруссофилов, приписывающие Пруссии германо-христианскую миссию; но историческая правда не согласуется с этими добровольными иллюзиями. Ни у одного германского государства никогда не было охоты следовать каролингским преданиям. Одним серьезным усилием можно было бы легко справиться с последним сопротивлением язычников вендов, окруженных, как мы видели, христианскими государствами со всех сторон, за исключением северо-востока, где Померания продолжала еще поклоняться своим идолам; но и у поморян и даже у самих вендов князья склонялись уже к христианству из политических расчетов и ради спасение своей независимости. Всякий фанатизм в народе исчез; славяне, как и римляне последних времен язычества, чувствовали, что их боги их покидают. Они отказывали в мученическом венце даже тем из миссионеров, которые сами его всячески искали, как это было с испанским монахом Бернаром. Бернар пустился в Померанию один, без проводника, без охраны, и в твердом намерении умереть за Христа с пылом отдался всем крайностям религиозного рвения. Но язычники ограничивались насмешками над ним, показывая пальцами на его голые ноги и говоря, что Бог, его пославший, должен был бы, по крайней мере, подарить ему сапоги. Однажды, когда он поверг одного идола, они его прибили; потом, видя, что он не унимается, посадили в лодку на Одере и сказали: «Если тебе так уже хочется проповедывать, ступай в море и проповедуй рыбам и птицам». Бернар возвратился в Германию живым поневоле. Его попытка была повторена епископом Оттоном Бамбергским, которого немцы высокопарно называют апостолом Померании; но видеть в нем героя христианского апостольства значило бы слишком преувеличивать его заслуги. Прелат пускается в путь в сопровождении множества священников и длинного обоза, нагруженного съестными припасами. Князь польский дает ему указание и проводников. На границе Оттона встречает сам герцог померанский, наполовину уже обращенный, желая ему успеха. Любопытно это свидание на берегах Нотечи. Едва князь увидел епископа, как тотчас отвел его в сторону и вступил с ним в беседу. Тем временем военная свита герцога и свита епископа стояли друг против друга; наступила ночь; местность была пустынна и печальна. Поморяне заметили, что немецкие священники трусят; тогда они нарочно стали принимать свирепый вид. Священники пали на колени и стали петь псалмы и исповедываться друг другу. Тогда солдаты принялись грозить еще пуще: они вынули ножи, стали их точить и представляли, будто кого-то скальпируют. Эта трагикомедия продолжалась до конца разговора герцога с прелатом. Герцог Вратислав сам явился, чтобы успокоить спутников Оттона, и они тотчас принялись проповедывать тем, кого так сильно было перепугались. Эти поморяне так же мало походили на палачей, как немцы на мучеников.

При чрезвычайной легкости этих миссий можно только удивляться тому, что он не предпринимались гораздо чаще. Казалось бы, что у Бранденбурга должно было оказаться два присяжных миссионера — именно епископы бранденбургский и гавельбергский, ибо на эти места постоянно назначались прелаты, несмотря на то, что их епархии находились в руках язычников. Во времена Альбрехта Медведя одним из этих епископов был Ансельм Гавельбергский, одно из светил католической церкви в XIII столетии. Но какое равнодушие к порученному ему стаду неверных! Ансельм был послан папой в Константинополь диспутировать о том, исходит ли Дух Святой только от Отца, или от Отца и Сына. Когда Альбрехт отвоевал снова его епархию, Ансельму поневоле пришлось поселиться в епископском городе; город был из невеселых; епископ принялся перечитывать творение св. Отцов, поддерживал обширную переписку с друзьями, описал свое теологическое посольство; одним словом, он скучал, но говорил своим: «Лучше быть у Христовых яслей, нежели пред судом, среди иудеев, которые кричат: «Да распят будет, да пропят будет!» И прелат, предпочитавший стойло Голгофе, с радостью бросил свой темный и трудный пост, лишь только папа возвел его в равеннские архиепископы. Маркграф, привлекший его в свою страну, сам проявлял очень мало религиозного рвения: самые тяжкие удары он наносил немцам и несомненно с радостью отдал бы за саксонское герцогство все свои заэльбские владения и славу спасения душ всех славян, вместе взятых. Если приобретение им нескольких квадратных миль на правом берегу Эльбы получило значение самого крупного его жизненного деяния, то это обусловливалось единственно ходом дальнейших событий, и много надо было немецким историкам приложить охоты и старания, чтобы превратить этого вояку в пионера германизма и апостола христианства.

Постепенное расширение Бранденбургской марки.

Нет ни одного государства, которое в начале своего существование было бы слабее и подвергалось бы большим опасностям, чем это маленькое бранденбургское государство. Нужно только представить себе эту бедную область, равную по своему пространству приблизительно четверти нынешней бранденбургской провинции, расположенную по обоим берегам Эльбы, на этой северо-германской равнине, где нет никаких естественных границ, за которыми можно было бы укрыться от врагов, и где, таким образом, малые и слабые являются готовою добычею того, кто велик и силен. Правда, положение Бранденбурга давало полный простор для его роста: с востока, в стране побежденных и разъединенных вендов, перед ним открывалось широкое поле для завоеваний, тогда как государства Центральной Германии тесно жались друг к другу, государства Южной останавливались в своем росте Альпами, а западным грозила монархия Капетингов. Но герцогство саксонское, архиепископство магдебургское и Мейссенская марка занимали столь же выгодное положение, как и Бранденбург; они имели те же цели стремлений и при том были гораздо могущественнее его. И наконец, маркграфам невозможно было прочно утвердить свое владычество, пока преемники Карла Великого могли предъявить с высоты императорского трона верховные права на славянские земли.

Благодаря необыкновенно счастливому стечению обстоятельств все эти препятствие, стоявшие на пути развитие Бранденбурга, были постепенно устранены. Священная Империя пала в половине XIII века в борьбе, начатой ею против папства; вслед за ее падением феодализм, успехи которого несколько скрадывались под ее прозрачным покровом, предстал во всей полноте своих сил, и Германия сделалась просто анархической конфедерацией немецких княжеств и городов. Еще раньше империи исчезло герцогство саксонское, оставив по себе лишь памятное имя. Это герцогство, простиравшееся от Рейна до Эльбы, было самым грозным противником Бранденбурга. Во времена Альбрехта Медведя там царствовал Генрих Лев. Он владел тоже герцогством баварским и значительными ленами в Италии, так что его княжество простиралось от Балтийского моря до Адриатического. Желая еще более его расширить, Генрих пошел воевать за Эльбу, покорил бодричей и призвал столько колонистов в их страну, что остатки славянского племени потонули в море немецких пришельцев. Герцоги Померании и Рюгена были вассалами этого «князя князей», как называет его один старый летописец, «который нагибал выи мятежников, разрушал их крепости и водворял мир на земле». Но такое большое государство, которое при том же со дня на день росло за счет слабых соседей, было слишком опасно для раздробленной феодализмом Германии: оно вызвало против себя грозную коалицию и было вдребезги разбито. Бавария была отделена от Саксонии, а Саксония раздроблена на множество мелких светских и духовных ленов и вольных городов. Вместе с этим все предприятия саксонских герцогов в заэльбской области были сразу остановлены, и тот важный пост, который Саксония занимала на восточной границе Германии, оказался свободным.

Он был занят не магдебургским архиепископством и не Мейссенской маркой, а Бранденбургом. После целого ряда жестоких столкновений, где архиепископы и маркграфы встречались друг с другом с оружием в руках, Бранденбургская марка освободилась от соперничества архиепископства. С другой стороны, смуты в могучей семье Веттинов, маркграфов Мейссена и Лузации, ландграфов Тюрингии и саксонского Палатината, в половине XIII столетия дали возможность Асканиям наложить руку на Лузацию и даже, временно, на Мейсен. Падение империи, ослабление Веттинов, разрушение герцогства саксонского — все эти катастрофы пошли в пользу Бранденбургу: благодаря им он стал единственным стражем границы и главным противником Дании и Польши, этих двух иностранных государств, которые могли оспаривать у Германии владычество над страною вендов.

История Дании и Польши в средние века одинаково полна трагизма: являясь то грозой соседей, то предметом их презрения они испытали на себе все превратности судьбы. Немедленно вслед за принятием христианства Польша вступает на путь завоеваний; в XI ст. она заходит на левый берег Одера, но затем на долгое время вовлекается в войны со всеми своими соседями и становится жертвой жестоких внутренних раздоров, которые, благодаря неопределенности законов о престолонаследии, возобновляются при каждой смене короля. Весь левый берег Одера ускользает за это время из-под ее владычества; маркграфы подвигаются на нем медленно, но безостановочно. Они достигают реки, переходят ее и продвигают границу марки вдоль Варты и Нотечи до Балтийского моря.

Продвигаясь на восток, маркграфы в то же время расширяли свои владения и на севере; там они столкнулись с Данией. Этот энергичный скандинавский народ, как только управление им попадало в искусные руки, немедленно начинал оспаривать у немцев область нижней Эльбы; в XII и XIII ст. его великие государи Вальдемар I, Канут VI, Вальдемар II обеспечили за ним на некоторое время решительное преобладание в этих странах. Последний из них добился у императора Фридриха II утверждение за собой всех завоеваний, сделанных его предшественниками и им самим . Империя отреклась от всех земель, расположенных по правому берегу Эльбы; Голштиния, равно как и свободные города Любек и Гамбург, перешли под власть Вальдемара, именовавшегося «королем датским и славянским и государем Нордальбингии». Все князья Восточной Германии пробовали меряться с ним силами, но все они один за другим принуждены были просить мира; бранденбургские маркграфы смирились последние. Но с Данией при этом случилось то же, что позднее произошло со Швецией в эпоху Тридцатилетней войны: ее успех был результатом совершенно непосильного напряжения. Как ни превосходно было ее управление, но она не могла без истощения содержать долгое время армию в 100000 человек и флот в 14000 судов. При том же она очень многим была обязана личным достоинствам своего государя, который соединял в себе качества воина, дипломата и первоклассного администратора. Между тем один из вассалов Вальдемара, у которого были с ним счеты, решившись, по словам немецкого историка, последовать правилу: «сам себе помогай», совершил поступок, «объективная сила» которого, как говорит другой писатель той же страны, была довольно значительна. Наши соседи пускают иногда в ход такие мудреные слова, чтобы не считаться с моралью, в роде того, как у нас латынь пускается в ход всякий раз, когда дело нечисто. Этот вассал, набожный человек, только что привезший из Святой земли каплю крови Спасителя в изумрудном фиале, поехал однажды к королю, своему сюзерену; тот принял его самым радушным образом и пригласил к своему столу и под свой кров. Граф принял это приглашение, а затем ночью напал на старика-короля, ранил его, завязал ему рот и увез с собой в безопасное место, где и посадил в подвал одной из своих крепостей. Пленник согласился на самые тяжелые условие, чтобы возвратить себе свободу; затем, получив ее, он разорвал договор, к которому его принудили вероломством и насилием, но был предан снова на поле битвы под Борневедом и разбит 22 июля 1227 года. Вместе с этим для Дании начался период долгого и глубокого упадка.

Маркграфы бранденбургские сейчас же воспользовались этим поражением и выхлопотали себе у Фридриха II верховные права на Померанию. Это было самое значительное из мелких славянских государств; оно далеко тянулось вдоль Балтийского моря и правого берега Одера, а на левом его берегу глубоко врезывалось в землю бодричей. Так как померанские герцоги не хотели признать новых сюзеренов, то маркграфы принудили их к тому войною и отняли у них область, почти равную по пространству великим герцогствам мекленбургским и в придачу к ней Укермарк, маленькую провинцию, которая на севере выбегает мысом в Померанский залив. Таким образом маркграфы нашли себе новую дорогу к Балтийскому морю.

Им удалось однажды побывать на этом море при самых удивительных обстоятельствах, где проявились в ярком свет их отважная и предприимчивая натура и упорная страсть к земельным приобретениям, которую они завещали и своим преемникам. Границы расширившейся марки в нескольких местах касались восточной окраины Померании. Это герцогство, отделившееся в начале XII века от Померании, граничило на востоке с Вислой, которая одна отделяла его от владений Тевтонского ордена . Маркграфы и рыцари были опасными соседями для несчастного славянского герцогства, имевшего неосторожность сразу впутать в свои дела бранденбургских и прусских немцев.

Бранденбуржцы являются первые в качестве союзников сильной партии, восставшей против Локотка, короля польского и герцога померельского; они вступают в Данциг и облагают замок. Доведенный до крайности комендант его посылает просить помощи у Тевтонского ордена. Гроссмейстер немедленно посылает рыцарей, которые должны за условленную плату в течение года помогать польскому гарнизону. Немедленно по прибытии этого подкрепление бранденбуржцы снимают осаду; поляки собираются тогда распроститься с тевтонами, но рыцари заявляют, что они явились на год и не имеют права удаляться. При том же у них поднимаются с поляками недоразумение и споры из-за расплаты, и дело кончается тем, что тевтоны врасплох нападают на поляков и кого убивают, кого обращают в бегство. Получив из дому подкрепление, они затем в одну ноябрьскую ночь выходят из замка и врываются в город, где производят беспощадное избиение жителей; вот каким путем орден немецких рыцарей проник в Помереллию. Вслед затем он быстро начинает распространять свои владения вдоль Вислы. Под предлогом, что ему еще не выплатили условленного вознаграждение, он налагает руку на Диршау. Король Локоток хочет пойти на мировую: орден предъявляет ему счет, где проставлены расходы, сделанные рыцарями на завоевание королевских городов, с таким итогом, что несчастному королю не под силу по нему заплатить; тогда рыцари захватывают Шветц и оказываются вместе с этим господами над всем течением Вислы. Чтобы спокойно пользоваться этими драгоценными приобретениями, они вступают в переговоры с бранденбургским маркграфом. Маркграф и Гроссмейстер, эти две главы германской колонизации, эти два заклятых врага славян, эти два предка прусской монархии, без труда приходят к соглашению: Вальдемар Бранденбургский уступает за 10000 марок свои права над вовсе не принадлежавшими ему городами.

Вальдемар — последний асканийских маркграфов и в то же время один из самых знаменитых. Слава его личных заслуг, его любовь к рыцарскому блеску, его поэтический талант окружали в его лице особым ореолом могущество бранденбургских маркграфов. Он любил общество маленьких северных князьков, которые в начале XIV века расточали на праздники свои скромные доходы. Он блистал на турнире в Ростоке, где председателем был датский король Эрих: девяносто девять вассалов приехало туда за Вальдемаром; с утра до ночи его слуги угощали пивом и вином крестьян, собравшихся, чтобы посмотреть на пышное празднество, а перед его палаткой высилась гора овса, откуда всякий конюх мог брать сколько угодно для своих лошадей. Одним словом, маркграф, по рассказам, щедрой рукой разбросал тут все золото, полученное им от Тевтонского ордена. Но скоро стало ясно, что в этом блестящем рыцаре скрывается ловкий политик. На этих праздниках в Ростоке князья Северо-восточной Германии вошли в союз с Эрихом против Висмара, Ростока, Стральзунда и других городов, раздражавших своим богатством аппетит этих бедняков. Вальдемар стал сначала заодно с ними, но скоро его благородные союзники с крайним изумлением услыхали, что он заключил оборонительный и наступательный союз со Стралезундом: честолюбивый маркграф понял, какую выгоду можно извлечь из протектората над приморскими городами. Тотчас же против него образовалась грозная лига, куда вступили как те, у кого разгорались глаза на стралезундские богатства, так и те из князей, которые косо глядели на быстрое возвышение Бранденбурга. Лига считала в своей среде королей Эриха Датского, Биргера Шведского, Локотка Польского, князей — Витцлава Рюгенского, Канута Порса Голландского, Генриха Мекленбургского, Прибислава Вёрльского, герцогов — Зондер-Ютландского, Шлезвигского, Люнебургского, Брауншвейгского, Саксен-Лауэнбургского, маркграфа Мейссенского и доброе количество графов и вассалов бранденбургского маркграфа. За маркграфа стали только померанские герцоги. Война продолжалась два года и была ознаменована рядом жарких схваток; но исход ее оказался нерешителен, и бранденбургские владения остались неприкосновенными. Марка засвидетельствовала свое честолюбие, вызвав такую борьбу, и свою силу, устояв в ней. С Альбрехта Медведя, ее основателя, до Вальдемара она успела разрастись во всех направлениях. Она значительно расширилась к востоку; во многих местах она приблизилась к Балтийскому морю; на юг — те приобретение, которые она сделала насчет Мейссена в областях, входящих теперь в состав частью прусской, частью королевской Саксонии, отодвинули ее границу до Богемских гор. И в начале XIV в. можно было уже проехать с нижнего Одера до теснин, из которых Эльба вырывается в Германию, и не сойти при этом с бранденбургской территории.

ПОЛИТИЧЕСКИЕ УЧРЕЖДЕНИЯ БРАНДЕНБУРГСКОЙ МАРКИ.

Исключительный характер учреждений марки.

Успехов марки нельзя объяснять только счастливым стечением обстоятельств. Этими успехами она в значительной степени обязана своим исключительным учреждениям, которые создались силою вещей, постепенно развились, переходя от династии к династии, и без труда узнаются еще и теперь в прусской монархии наших дней. Чтобы понять происхождение этих учреждений, нужно ясно представить себе, каким путем маркграфы совершили завоевание заэльбской страны. Эти завоеватели ничем непохожи на германских королей, которые в V веке овладели римскими провинциями. То были короли по избранию своих товарищей; завоевание было общим делом племени и его вождя; весь народ принимал в нем участие, и с народом приходилось поэтому считаться. Между тем маркграфы, нося менее блестящий титул, стояли гораздо выше над своими вассалами, чем варварские короли над своими дружинниками. Завоевание было их личным предприятием, а не делом наши; им приходилось считаться с заслугами, а не с правами, и, являясь единственными хозяевами завоеванной земли, они раздавали ее своим вассалам и подданным на таких условиях, какие считали для себя удобными.

Колонизация марки.

Ближайшие окрестности Эльбы были так опустошены войною, которая в течение двух веков свирепствовала по обоим берегам этой реки, что, по словам одного современника, там «почти совсем не осталось человеческого жилья». Итак, надо было вновь заселить этот разоренный край. Дальше, к востоку от реки, народонаселение было гуще, но его нужно было еще онемечить. Таким образом, в марке приходилось все созидать вновь или преобразовывать. Созидание и преобразование совершились властью маркграфа. Он вызывал колонистов из Саксонии с берегов Рейна и из Нидерландов, и колонисты явились толпами. Летописец Гельмгольд рассказывает, что Альбрехт, «подчинив себе много славянских племен и обуздав их мятежи», увидал, что «славян скоро не хватит», и «отправил гонцов в Утрехт, на берега Рейна и к народам, терпевшим от морских бурь, т. е. к голландцам зеландцам и фламандцам, чтобы привести оттуда множество народа, который он расселил по славянским городам и крепостям». Эти колонисты оказали нарождающемуся государству величайшие услуги. Между ними встречались люди благородного происхождение; самые имена некоторых знаменитых прусских фамилий, как Шуленбурги, Арнимы, Брэдовы, по-видимому, изобличают их голландское происхождение: Шуленбургом назывался разрушенный теперь замок в Гельдерне, а два другие имени напоминают города Арнгейм и Брэда. Но большая часть колонистов были земледельцы или ремесленники; первых селили преимущественно там, где нужно было оплодотворить скудную почву или отвоевать для земледелия обширные пространства земель, схороненных под болотами; вторые были размещены по городам, которые они обогатили своими промыслами и украсили своим искусством. До их прибытия бранденбургские города были дрянные местечки; дома в них строились из дерева или грубого песчаника. Голландцы первые построили здесь здание из кирпича, многие из которых уцелели до сих пор и свидетельствуют о быстром развитии благосостояния страны, последовавшем за ее колонизацией.

Однако славяне, старые хозяева той территории, которою теперь таким образом распоряжались немцы, не подверглись ни поголовному изгнанию, ни обращению в рабство. Некоторые из них были допущены в состав бранденбургских горожан и дворян, что дает повод немецким историкам говорить о большой гуманности в отношениях победителей к побежденным. С другой стороны, нередко случалось, что колонисты занимали свободные места, не причиняя никому ущерба. Но чаще всего они сталкивались с прежними владельцами, которые должны были уступить им место. Читая документы, мы видим, как множество славянских названий деревень мало-по-малу искажаются на немецкий лад или же просто переходят в немецкие.

Антипатия между обеими расами надолго пережила их борьбу: для немцев слово «венд» было синонимом негодяя; у них существовало выражение: unehrliche und wendische Leute. Сожительство с победителями было несносно для побежденных; немецкие корпорации были для них закрыты, и очень правдоподобно, что в городах им предписывалось жить в особых кварталах. Немудрено, что славянам хотелось быть подальше от такого плохого соседства. Они стали уходить в маленькие деревушки, называвшиеся на их языке кицинами; это слово, обозначавшее собственно один из рыболовных снарядов, современники передают по латыни через ««villa slavicalis». То были жалкие поселки, без пахотной земли, жители которых не имели других средств к существованию, кроме рыбной ловли; их обитатели были так бедны, что их сеньор, маркграф, требовал с них в виде дани всего несколько миног ко дню Рождества. Один немецкий писатель объясняет образ жизни население этих деревень приписываемой им славянам страстью к рыбе и к удовольствиям рыбной ловли; на деле этого нельзя объяснить ничем, кроме суровости германской колонизации. Колонист так хорошо повел свое дело, что воспоминание о славянском происхождении народонаселение живет в Бранденбурге только для ученых в исследуемых ими именах городов, деревень и рек. Язык, на котором не дозволено было говорить в судах победителей, исчез; все, что могло напоминать о старой религии вендов, жестоко преследовалось духовенством. Многие местные суеверия, существующие и поныне, долго считались относящимися к эпохе, предшествовавшей завоеванию; но теперь доказано, что они чисто германского происхождение. Бранденбургские сказки говорят еще в наши дни о Водане, о Фрее и об охотнике Гакельберге; но у домашнего очага нет уже места для славянских богов, как Радегаст, бог гостеприимства и доброго совета, или Святовит, бог священного света. А между тем воспоминание о баюкавших его детство сказках дольше всего хранится в памяти как отдельного человека, так и целого народа: оно исчезает только с их смертью.

Итак, заэльбская страна была онемечена путем поселения колонистов на свободных землях, путем помещение немцев среди славян к ущербу этих последних, а по местам путем полного искоренение побежденных. Здесь опять следует обратить внимание на своеобразность бранденбургской истории. Во Франции римские и германские наслоения прикрыли собой кельтическую основу населения, и к концу V столетия нашей эры эти элементы все уже между собой смешались: Франция тогда уже была почти готова. В Бранденбург первоначальное население исчезает мало-по-малу; оно заменяется исподволь, и притом не целым племенем, как франки, бургунды, вестготы, а мелкими отрядами, которые постоянно прибывают из разных стран. Ни один из них не был настолько значителен, чтобы поглотить собой другие и передать им свои обычаи и законы, ни один не имел влиятельного вождя; и все они по своем прибытии становятся под власть общего вождя, маркграфа, который их призвал, а теперь указывает им места жительства и предписывает обязанности. Эта иммиграция продолжается в течение всех средних веков и новой истории; она беспрерывно изменяет этнографию марки, но не характер государства, олицетворяемого особою маркграфа, который составил из кусочков искусственное народонаселение Бранденбурга, соединив вокруг себя, как вокруг неподвижной точки, все эти разнородные элементы.

Политическая организация.

Маркграфам асканийским и в голову не приходило заводить у себя в Бранденбург крупную знать; но они роздали множество мелких ленов вассалам, которые пришли туда вместе с ними или которых привлекло в марку желание создать себе положение. В то же время они расселили по деревням колонистов, пришедших из Саксонии и Голландии. Желая основать новую деревню, маркграф продавал известное число десятин земли какому-нибудь предпринимателю, который брал на себя распродажу ее по участкам будущим деревенским обитателям. По окончании всей операции такой предприниматель делался наследственным судьею и правителем нового местечка. В тех пунктах, где развивались торговля и промышленность, маркграф заводил рынки и по мере надобности превращал деревушки в города. Такому превращению предшествовало исследование нужд местности и заявление об общеполезности новой меры. В виду того», — сказано в начале одной маркграфской хартии — «что нам и нашим советникам показалось полезным учредить город возле Вольцена, мы приложили к тому все наши старания». И тут дело не обходилось без частного предпринимателя: он покупал у маркграфа землю, которая присоединялась к деревенскому участку, перепродавал ее будущим горожанам, копал рвы, строил стены и общественные здание и после этого становился наследственным судьей нового города.

Вначале между жителями одной и той же деревни или одного и того же города не было различие; все имели определенные обязанности по отношению к маркграфу, но все пользовались личной свободой. Положение бранденбургского крестьянина в XII ст. было лучше положение крестьянина саксонского, который был прикреплен к земле; таким образом, эмигрант шел тогда искать за Эльбой того, чего, он ищет теперь за Атлантическим океаном, т. е. свободной собственности. Один любопытный документ — одно примечание из большего юридического сборника того времени, Sachsenspiegel (Саксонское зерцало) — объясняет истинную причину этого привилегированного положение бранденбуржцев: «Они свободны, потому что они первые распахали почву». Точно также и города, под управлением своих судей, окруженных выборным советом, пользовались известной независимостью. Так как местность, где они были построены, была открыта всяческим нападениям, то приходилось поощрять предпринимателей и первых горожан большими льготами. В учредительной грамоте Сольдина маркграф говорит, что новое создание «требует большой свободы»: так формулировался закон, имевший бесчисленные применения в Северной Европе. На берегах Зюдерзее и на берегах Балтики, в Голландии и Ливонии так же, как в Бранденбурге, основатели городов требовали себе вольностей в вознаграждение за трудности и опасности, с которыми им приходилось бороться. Но эти льготы имели свои границы: горожане, как и крестьяне, оставались подданными маркграфов, и их независимость не должна была противоречить их подчиненности своему государю.

Церковь в марке тоже подчиняется общему закону. Ей было вполне естественно занять важное место в стране, часть которой была отвоевана у язычников немецким оружием. Монахи из Премонтрэ, ученики св. Норберта, архиепископа магдебургского, и монахи из Сито, ученики св. Бернара, одинаково еще пылавшие юношеским жаром, явились на правый берег Эльбы, чтобы молиться, проповедовать и обрабатывать землю; но в Бранденбурге клирик, несмотря на оказанные им стране услуги, должен был уступать первенство мирянину. От маркграфа до последнего крестьянина каждый житель марки работал на пользу страны острием шТеги: Восточная Пруссия. История и путь в Россию., 1525 – 1701 гг. Герцогство (курфюршество) Пруссия. , 1701 – 1871 гг. Прусское королевство. , XIII в. – 1525 год. Орденский период. , Исследования и аналитика