Молчит Катынский лес

— Пани Кристина, летом прошлого года вы впервые побывали в Катыни. Многим нашим читателям название этой небольшой деревушки, затерянной в смоленских лесах, до сих пор неизвестно. Не случайно у нас её часто пугают с белорусской Хатынью. Тем более парадоксально, что в Польше о Катыни знает, как говорится, и стар и млад. Что же такое Катынь для поляков? Что привело туда лично вас?

— Коротко говоря, это — место трагической гибели четырех с лишним тысяч польских офицеров, которые осенью 1939 года оказались в лагерях для интернированных на территории Советского Союза и были расстреляны в катыньском лесу. Теперь на месте их казни установлен символический памятник — сосновый крест. Очень мало кто в Польше сегодня сомневается, что это преступление совершено сотрудниками НКВД. Советская сторона пока этот факт не признала, хотя убедительно и не опровергла. Таким образом Катынь остаётся одной из наиболее драматичных страниц нашей новейшей истории, правда о которых с большим трудом пробивается сейчас наружу. Отсюда и мой интерес к ней как ученого.

Кроме того, Катынь для меня лично имеет и другое, особенное значение. Ведь это — место, где похоронен мой отец. Летом прошлого года я впервые побывала на его могиле. Поводом для поездки стало приглашение участвовать в съёмках фильма, посвящённого катыньской трагедии. Задумал этот фильм Анджей Вайда. В его основу должно было лечь паломничество группы поляков, чьи родные и близкие навеки остались лежать в смоленской земле, к столь дорогим для них могилам. К сожалению, из-за своих депутатских обязанностей Вайда был вынужден задержаться в Варшаве, и в Катынь наша группа отправилась уже без него.

Во время поездки я не раз ловила себя на мысли, что нахожусь здесь как бы в двух ипостасях. С одной стороны, как историк, я не могла не задумываться о таких категориях, как память народа, его отношение к минувшим событиям, присутствие прошлого в сегодняшнем дне. То есть о тех проблемах, с которыми я сталкиваюсь ежедневно в силу своей профессии.

С другой стороны, я была одной из тех женщин, у которых спустя много лет впервые появилась возможность поклониться могиле отца, увидеть воочию его крестный путь. Я бродила часами по территории бывшего лагеря для интернированных в Козельске, откуда отец был увезен на казнь, видела те же деревья, смотрела с холма на речную излучину, которая также открывалась когда-то ему, и пыталась представить, как всё это было. Отсюда, из этого лагеря, отцом были посланы последние письма, которые мы с мамой получили весной 1940-го...

— Простите, пани Кристина, я понимаю, что подобные воспоминания причиняют вам боль. И всё-таки хотелось бы вернуться к прологу катыньской трагедии. Как попал ваш отец в этот лагерь? Откуда вам стали известны обстоятельства его гибели?

— Отец мой не был офицером. По профессии он был юристом. Когда началась война с Германией, наша семья эвакуировалась из Познани во Львов, где у нас были родственники. Где-то недалеко от Волыни мы прибились к одной из воинских частей: лицам гражданским путешествовать без охраны было слишком опасно.

Положение нашей армии было отчаянным: с запада продолжали наступление немцы, с востока навстречу им двигались советские войска. Стремясь избежать бесполезных жертв, главнокомандующий Польской армией маршал Э. Рыдзь-Шмиглы отдал приказ: не оказывать сопротивления Красной Армии. Однако дошел он далеко не до всех, да и подчинились ему не везде. Десятки тысяч польских солдат и офицеров были интернированы. Вместе с офицерами воинской части, за которой мы двигались, попал в неволю мой отец. Кто-то ему посоветовал, чтобы отец уничтожил свои документы. Но он был уверен, что ни в чем невиновен перед Советами. Как юрист, отец всегда был убеждён, что судить человека можно только за то, что он сделал, а не за то, что он кем-то является по должности или профессии...

Вначале его содержали в тюрьме. Затем мать узнала, что отец находится в Козельске, где был устроен один из трёх основных лагерей для интернированных поляков. Оттуда мы начали получать его письма. Разумеется, отец был удручён тем, что с ним произошло, но не терял присутствия духа и всячески старался нас приободрить.

Мы с мамой в это время находились во Львове у родственников. В апреле 40-го, когда советские и германские власти договорились об обмене гражданскими лицами, оказавшимися в результате военных действий оторванными от дома, мы переехали в Краков. После этого переписка о отцом оборвалась. Затем Германия объявила войну СССР, и всякие вести об интернированных к нам перестали доходить...

Первые слухи о расстреле в Катыни начали распространяться в середине апреля 1843 года. Немецкое радио сообщило тогда, что в лесах под Смоленском обнаружены восемь общих могил, в которых находятся останки тысяч польских офицеров, расстрелянных НКВД.

Для поляков, находившихся под оккупантами, эта новость оказалась трагичной вдвойне: ведь Советский Союз в это время вел схватку с тем же врагом, что и мы, и большинство моих соотечественников привыкло видеть в нём естественного союзника. Несколько дней спустя Совинформбюро изложило собственную версию событий. Согласно этой версии, поляки пребывали в лагерях для интернированных вплоть до начала войны, а затем оказались в зоне фашистской оккупации и были расстреляны немцами.

Польское правительство в Лондоне обратилось в Международный Красный Крест с просьбой направить на место трагедии своих представителей, которые проверили бы достоверность этих сведений. Такая просьба была передана Советскому правительству. В ответ из Кремля раздались обвинения в сговоре с немцами и последовало заявление о разрыве дипломатических отношений с правительством Владислава Сикорского. Существует мнение, что политика польских властей, затронувших щепетильный вопрос в столь напряженный момент, была близорукой (так думал, как известно, Черчилль). Однако правительство Сикорского, на мой взгляд, было вынуждено так поступить, чтобы не потерять доверия своих соотечественников, желавших знать правду. Правду — любой ценой...

От польского Красного Креста в Катынь с разрешения немцев выехал доктор судебной медицины Мариан Водзиньский вместе с группой технических экспертов. Одновременно немцы направили туда свою комиссию, включив в неё представителей одиннадцати государств — сателлитов Германии. Было эксгумировано более четырех тысяч трупов. Исходя из состояния останков, найденных при них писем и документов, а также показаний свидетелей, обе комиссии пришли к заключению, что массовое убийство совершено весной 1940 года.

Немецкие газеты, выходившие на территории оккупированной Польши, начали печатать списки погибших в Катыни, останки которых удалось опознать. Хотя фамилии отца в них не было (в новый, дополненный список жертв Катыни он был внесён только после войны), мы с мамой почти не сомневались в том, что отец разделил судьбу своих товарищей по лагерю. В этом убеждали рассказы немногочисленных узников (к примеру, князя Любомирского и других представителей польской знати, которые вместе с отцом находились в Козельске и были выпущены перед войной на свободу). Мама хотела добиться, чтобы ей разрешили поехать в Катынь в составе одной из комиссий и самой убедиться, что отца нет в живых. Я, в ту пору ещё ребенок, решительно воспротивилась этому, заявив со слезали, что не хочу потерять её вслед за отцом. До сих пор я считаю, что это был мой самый мудрый совет за всю жизнь...

Германская пропаганда постаралась использовать эту трагедию в собственных целях, стремясь посеять у поляков вражду к Советскому Союзу, вбить клин между союзниками по антигитлеровской коалиции. Разумеется, в демагогию немцев никто не поверил. Но усомниться в причастности НКВД к убийству польских офицеров было трудно. Убедительных доводов, опровергавших этот факт, моим соотечественникам никто не представил. Не были для них убедительными и выводы комиссии под руководством академика Бурденко, которая была направлена в Катынь сразу же после освобождения Смоленщины.

Заключение этой комиссии, поддержавшей первоначальную советскую версию, не вызывало большого доверия хотя бы уже потому, что в составе её не оказалось ни одного поляка. К участию в расследовании не были допущены даже представители Союза польских патриотов, который был создан на территории вашей страны и действовал при поддержке советских властей. — Хотя объективности ради нужно заметить, что среди наших сограждан, в особенности среди польских коммунистов, находилось немало и тех, кто допускал, что виновниками расстрела в Катыни могут быть немцы...

— Тем не менее ни одна из этих версий до конца не опровергнута и по сей день. Определить окончательно, какая же из них соответствует истине, была призвана совместная комиссия советских и польских историков, созданная два года назад. Однако к единому мнению комиссия до сих пор не пришла. Польские ученые, в частности, профессор Чеслав Мадайчик, считают, что косвенные доказательства и собранный архивный материал позволяют сделать вывод об ответственности НКВД за катыньскую трагедию. Советские эксперты возражают: нельзя торопиться с окончательным выходом, пока нет прямых доказательств. Наверное, такая позиция — если за ней стоят не коньюктурные соображения, а научная добросовестность, стремление установить всю полноту картины событий — также вполне объяснима...

— С первых же дней, когда преступление в катыньском лесу перестало быть тайной, оно начало обрастать комом лжи, демагогии, политических спекуляций. Вначале это делали немцы. В списках расстрелянных, которые, как уже говорилось, печатались в немецких газетах, оказались фамилии некоторых людей, которых в ту пору в Катыни просто не было. Одни из них позже погибли на территории генерал-губернаторства (так фашисты называли оккупированную Польшу. — Ред.).

Другие остались в живых. Трудно сказать, как это произошло. Возможно, у части интернированных польских офицеров имелись чужие документы, переданные им на хранение друзьями и знакомыми — никто ведь не знал, кому посчастливится выжить. Как бы то ни было, эти неточности позволили некоторым ученым и политикам после войны утверждать, что списки в целом фальсифицированы немцами.

Кроме того, была явно завышена цифра погибших в Катыни. Германские власти сообщили, что в общих могилах найдены останки 12 тысяч человек. На самом деле, примерно столько польских граждан содержались во всех трех лагерях на территории Советского Союза. К месту казни в Катыни вывозили преимущественно офицеров, которые находились в Козельске. Что случилось с узниками двух других лагерей — в Осташкове и Старобельске — до сих пор неизвестно. Большинство моих коллег предполагает, что они разделили судьбу жертв Катыни. Но где они похоронены, все еще остается загадкой.

Как историк, я вполне допускаю, что прямых доказательств причастности НКВД к гибели этих людей в архивах найти не удастся. Ведь именно такие документы уничтожались, как правило, в первую очередь. Тем более важно подробнейшим образом исследовать каждую ниточку, которая способна привести нас к истине.

Существует, например, документ, якобы обнаруженный немцами в захваченном ими здании Минского НКВД. Там как будто указано время и место казни польских офицеров, которые находились в Осташкове и Старобельске. Трудно сказать, насколько ему можно верить. С моей точки зрения, документ этот вполне -мог быть фальсифицирован.. немцами. Тем не менее и отбрасывать его полностью также нельзя. Казалось бы, первое, что приходит в голову всякому исследователю — отправиться по указанным местам и убедиться воочию в достоверности этих сведений. Однако по каким-то причинам этого до сих пор не сделано. Медлительность и нерешительность смешанной польско-советской комиссии, о которой вы упомянули, вызывает у поляков разочарование. Складывается впечатление, что эта комиссия, состоящая в основном из партийных историков, больше озабочена защитой каких-то своих интересов, чем выяснением истины...

— Оставим все же этот спор историкам и попробуем оценить ситуацию” с позиций здравого смысла. Известно, что новейшая история Польши изобиловала куда более страшными драмами, чем катыньский расстрел. Достаточно вспомнить Освенцим. ликвидацию варшавского гетто. Почему же Катыни придаётся сегодня такое значение? Тот же вопрос возникает, если поставить её в один ряд с Куропатами и другими преступлениями сталинского режима, о которых нам стало известно за последние годы...

— Думаю, даже в условиях широчайшего сталинского террора такое массовое уничтожение граждан соседнего государства было неслыханным преступлением. Напомню, что, помимо кадровых военных, в лагерях для интернированных находилось немало офицеров запаса — профессоров, инженеров, врачей. То есть людей, принадлежавших к польской интеллектуальной элите...

Однако значение Катыни этим не исчерпывается. Для послевоенных поколений поляков Катынь стала не столько воплощением обид, причиненных Советским Союзом, сколько символом попранной исторической правды. На протяжении сорока с лишним лет эту правду скрывали, искажали, давили, в лучшем случае просто замалчивали.

До последнего времени детям в польских школах о катыньской трагедии ничего не рассказывалось. В вузах на расспросы студентов преподаватели нередко отвечали, что её обстоятельства остаются невыясненными. Книги и брошюры на эту тему, которые издавались на Западе, в страну проникали с трудом, а в польской печати писать о ней не разрешалось. И когда эта возможность у нас наконец появилась, правда вышла наружу с такой силой, которая была пропорциональна многолетнему давлению.

Поляки требуют восстановить её в правах гражданства. Я неоднократно сталкивалась с этим, когда выступала с публичными лекциями по новейшей истории Польши. Да, говорили мне слушатели, фашисты совершили на нашей земле такие злодеяния, которых нельзя ни забыть, ни простить. Однако о них сегодня знает все человечество, а их главные виновники давно предстали перед судом. Так почему же в таком случае многочисленные преступления сталинизма всё ещё остаются в тени? Разве они не заслуживают того же осуждения? Пока это не сделано, Катынь в нашем сознании останется открытой кровоточащей раной.

— Допустим, что рано или поздно это произойдёт. Но не вызовет ли признание причастности НКВД к катыньской трагедии нового всплеска антисоветских настроений в Польше? Кроме того, некоторые наши соотечественники опасаются, что поляки потребуют от Советского Союза материальной компенсации для семей польских офицеров, расстрелянных в Катыни. Как вы относитесь к этому?

— Я решительно против какой-либо материальной компенсации. Более того, сама мысль о том, что я взяла бы деньги за кровь и смерть отца, мне кажется кощунственной. Память о жертвах Катыни не должна становиться предметом для торга. И если бы даже Советское правительство выступило с предложением о выплате такой компенсации, то наше, по-моему, обязано было бы его отклонить. Но, повторяю, я говорю лишь от своего имени. Могут, быть и другие мнения.

Катынь для нас стала символом, и решать эту проблему, по моему убеждению, тоже нужно в символическом, а не материальном ключе. Еще раз подчеркиваю: для поляков нет проблемы выяснения правды о Катыни. Эту правду мы знаем давно. Поляки ждут её официального признания советскими властями, по сути, жеста доброй воли. Зло должно быть принародно названо злом. Это нужно не только моим соотечественникам, во и гражданам вашей страны, всему человечеству.

Уверена, что правда о Катыни, сказанная во весь голос, не может стать причиной усиления антисоветских настроений в Польше. Поссорить народы, вызвать их недоверие и подозрительность способна только ложь. И наоборот: память о сообща пережитой трагедии всех нас делает ближе, добрее, человечнее. В этом я убедилась во время поездки на могилу отца. В Козельске и Катыни меня постоянно не покидало ощущение чуда, которое совершается на наших глазах. Чудом представлялось само наше присутствие в этих местах, чудом казалось возрождение в вашем народе веры и исторической памяти, чему мы стали свидетелями. Мы побывали в заново отстроенной церквушке XVIII века, разговаривали с молодыми людьми, работающими на реставрации монастыря. Но особенно трогательным для меня был момент, когда человек средних лет, получивший в подарок значок “Солидарности”, догнал нас по дороге и вручил образок Божьей матери. Из Катыни.

На добрую память...

Воспроизводится по: Комсомольская правда, 1990 http://admin.smolensk.ru/history/katyn/arhiv_p1.htmТеги: Катынь, 7. Дискуссии в послевоенный период, Публикации в СМИ (журналы, газеты)