Все документы темы |
Российский архив
Материалы по теме: Том I |
|||||||||||||||
|
Розанов В. В. Анкета для Библиографического словаря деятелей Нижегородского ПоволжьяРозанов В. В. Анкета для Библиографического словаря деятелей Нижегородского Поволжья // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 1994. — С. 249—254. — [Т.] I. 249 Фамилия Розанов Имя Василий Отчество Васильевич Год, месяц, число рождения 1856 год, апрель... Место рождения Ветлуга Костромской губ. Вероисповедания Православное Кто были родители Отец мелкий чиновник лесного ведомства, — мать дворянка урожденная Шишкина Краткая история рода (главным образом: были ли в роде выдающиеся в каком-либо отношении люди) Не знаю дальше родителей, но дед был священником. Ход воспитания и образования. Под какими умственными и общественными влияниями оно происходило: Отца потерял 3-х лет (в Ветлуге или Варнавине), — и одновременно мать с 7-ю детьми переехала в Кострому ради воспитания детей. Здесь купила маленький деревянный домик у Боровкова пруда. Только старшая сестра Вера и старший брат Николай († директором Вяземской гимназии) учились отлично; прочие — плохо <даже> скверно. Также и я учился очень плохо. Не было ни учебников, и никаких условий для учения. Мать 2 последних года жизни не вставала с постели, братья и другая сестра были «не работоспособны», и дом наш и вся семья разваливались1... Мать умерла, когда я был (оставшись на 2-й год) учеником 2-го класса. Нет сомнения, что я совершенно погиб бы, не «подбери» меня старший брат Николай, к этому времени как раз окончивший Казанский Университет. Он дал мне все средства образования и словом был отцом. Он был учителем и потом директором гимназии (в Симбирской, в Нижнем, в Белом, Смоленск, губ. и в Вязьме). Он рано женился на пансионерке Нижегородского института благородных девиц, времени директриссы Остафьевой, Александре Степановне <Троицкой>, дочери Нижегородского учителя. Эта замечательная по кротости и мягкости женщина была мне сущею матерью. От нее я не слыхал не только грубого, но и жесткого слова. С братом же я ссорился, начиная с 5—6-го класса гимназии: он был умеренный, ценил Н. Я. Данилевского2 и Каткова3; уважал государство, любил свою нацию; в то же время зачитывался Маколеем4, Гизо5, из наших — Грановским6. Я же был «нигилист» во всех отношениях, и когда он раз сказал, что «и Бокль7 с Дрэпером8 могут ошибаться», то я до того нагрубил ему, что был отделен в столе: мне выносили обед в свою комнату. Словом, <все> «обычно русское». Учился я все время плоховато, запоем читая и скучая гимназией. 250
Анкета для Библиографического Словаря деятелей Нижегородского Поволжья,
251 Гимназия была отвратительна, «Толстовская». Директор — знаменитый К. И. Садоков, умница и отличный в сущности директор: но я безотчетно или вернее «бездоказательно» чувствовал его двуличие, всячески избегал — почему-то ненавидел, хотя он ничего вредного мне не сделал, <нрзб.> неприятного. Кончил я «едва-едва», — атеистом, (в душе) социалистом, и со страшным отвращением кажется ко всей действительности. Из всей действительности любил только книги. В университете (историч. филолог, факультет) я беспричинно изменился: именно, я стал испытывать постоянную внутреннюю скуку, совершенно <безграничную>, и позволю выразиться — «скука родила во мне мудрость». Все рациональное, отчетливое, явное, позитивное мне стало скучно «Бог весть почему»: профессора, студенты, сам я, «свое все» (миросозерцание) — скучно и скучно. И книги уж я не так охотно и жадно <стал> читать, не «с такою надеждою». Учился тоже «так себе». Вообще, как и всегда потом, я почти не замечал «текущего» и «окружающего», из него лишь «поражаясь» чем-нибудь: а главное была... не то чтобы «энергичная внутренняя работа», для каковой не было матерьяла, вещества, а — вечная задумчивость, мечта, переходившая в безотчетное «внутреннее счастье» или обратно — в тоску. Кончив — поступил учителем и к учительству относился как ко всему: «что-то течет вокруг меня: и все мешает думать». Уже с 1-го курса университета я перестал быть безбожником. И не преувеличивая скажу: Бог поселился во мне. С того времени и до этого, каковы бы ни были мои отношения к церкви (изменившиеся совершенно с 1896—97 г.)9 — что бы я ни делал, что бы ни говорил и ни писал, прямо или в особенности косвенно я говорил и думал собственно только о Боге: так что Он занял всего меня, без какого-либо остатка, в то же время как-то оставив мысль свободною и энергичною в отношении других тем. Бог меня не теснил и не связывал; я стыдился Его (поступая или думая дурно), но никогда не боялся, не пугался (ада никогда не боялся), Я с величайшей любовью приносил Ему все, всякую мысль (да только о Нем и думал): как дитя пошедшее в сад приносит оттуда цветы или фрукты или дрова «в дом свой», отцу, матери, жене, детям: Бог был «дом» мой (исключительно меня одного, — хотя бы в то же время и для других «Бог», но это меня не интересовало, и в это я не вдумывался), «все» мое, «родное» мое. Так-так в этом чувстве, что «Он — мой», я никогда не изменялся (как грешен ни бывал), то и <обратно> во мне совершенно утвердилась вера, что «Бог меня никогда не оставит». Кажется этому способствовало одно мое чувство, или особенность, которой в равной степени я ни у кого не встречал: скромность как бы вытекшая у меня из совершенной потери своей личности. Уже много лет я не помню, чтобы когда-нибудь обижался на личную обиду: и когда от людей грубых (напр. романист Всеволод Соловьев10) мне приходилось испытывать чрезвычайные обиды, я не мог сердиться даже в самую минуту обиды, и потом долее 3-х дней не помнил, что она была. Это глубокое умаление своей личности у меня <вытекало> из тесноты отношения к Богу: «уничижения» (деланного) во мне тоже нет: а я просто ничего не думаю о себе, «сам» — просто неинтересная для меня вещь (как впрочем и весь мир) сравнительно с «родное — Бог — мой дом», «мой угол». С этим умалением своей личности (и личности целого мира) связано (как я думаю и уверен) моя свобода и даже (может показаться) бесстыдство в литературе. Я тоже «ничего не думаю» и о писаниях своих, не ставлю их ни в какой особенный «плюс», а главное — что бы ни случилось написать и что бы ни заговорили о написанном — с меня «как с гуся вода»: я ничего этого не чувствую. Я как бы «заснул со своим Богом» и сплю непробудно счастливым сном. «Чувство Бога» продолжается 252у меня (без перерывов) с 1-го курса Университета: но характер чувства и следовательно постижение Бога изменилось в 1896—1897 гг. в связи с переменою взглядов на 1) пол, 2) брак, 3) семью, 4) отношение Нового и Ветхого Завета между собой. Но рубрики 1), 2) и 4) были в зависимости от крепчайшего утверждения в семье. Разные семейные коллизии сделали, что мне надо было съехать с почвы семьи, с камня семьи. Но тут уперлась вся моя личность, не гордым в себе, а именно смиренным, простым, кротким: это-то «смиренное, простое и кроткое» и взбунтовалось во мне, и побудило меня, такого «тихонького» восстать против самых великих и давних авторитетов. Если бы я боролся против них «гордостью ума» — я был бы давно побежден, разбит. Но «кротости» ничего нет сильнее в мире, кротость — непобедима: и как я-то про себя знаю, что во мне бунтует «тихий», «незаметный», «ничто»: то я и чувствую себя совершенно непобедимым, теперь и даже никогда. Вообще если разобраться во всех этих коллизиях подробно — и развернуть-бы их в том, это была-бы величайшая по интересу история, вовсе не биографического значения, а так сказать цивилизационного, историко-культурного. По разным причинам я думаю, что это «единственный раз» в истории случилось, и я не могу отделаться от чувства, что это — провиденциально. Все время с 1-го курса университета я «думал», solo — «думал»: кончив курс сел сейчас за книгу «О понимании» (700 страниц) и написал ее в 4 года совершенно легко, ничего подготовительно не читавши и ни с кем о теме ее не говоривши. Я думаю такого «расцвета» ума» как во время писания этой книги — у меня уже никогда не повторялось. Сплошное рассуждение на 40 печатных листов, — летящее, легкое, воздушное, счастливое для меня, сам сознаю — умное: это я думаю вообще не часто в России. Встреть книга какой-нибудь <привет> я бы на всю жизнь остался «философом». Но книга — ничего не вызвала (она однако написана легко). Тогда я перешел к критике, публицистике: но все это было «не то». Т. е это не настоящее мое: и когда я в философии никогда не позволил бы себе «дурачиться», «шалить», в других областях это делаю. NB: при постоянной, непрерывной серьезности, во мне есть много резвости и до известной степени «во мне застыл мальчик и никогда не переходил в зрелый возраст». «Зрелых» людей, «больших» — я и не люблю; они меня стесняют, и я просто ухожу в сторону. Никакого интереса с ними и от них не чувствую и не ожидаю. Любил я только стариков — старух и детей — юношей, не старше 26 лет. С прочими — «внешние отношения», квартира, стол, деньги. Никакой умственной, или сердечной связи (с «большими»). Сотрудничал я в очень многих журналах и газетах, — всегда без малейшего внимания к тому, какого они направления и кто их издает. Всегда относились ко мне хорошо. Только консерваторы не платили гонорара или задерживали его на долгие месяцы (Берг, Александров11). Сотрудничая я чуть-чуть приноровлял свои статьи к журналу, единственно чтоб «проходили» они: но существенно вообще никогда не подавался в себе. Но от этого я любил одновременно во многих органах сотрудничать: «одна часть души пройдет у Берга...». Мне ужасно надо было, существенно надо, протиснуть «часть души» в журналах радикальных: и в консервативнейший свой период, когда, оказывается, все либералы были возмущены мною, я попросил у Михайловского12 участия в «Русском Богатстве». Я бы им написал действительно отличнейшие статьи о бюрократии и пролетариях (сам пролетарий — я их всегда любил). Михайловский отказал, сославшись: «читатели бы очень удивились, увидав меня вместе с Вами в журнале». Мне же этого ничего не приходило 253в голову. Материально я чрезвычайно многим обязан Суворину13: ни разу он не навязал мне ни одной мысли, ни разу не внушил ни одной статьи, не делал и попытки к этому, ни шага. С другой стороны я никогда в жизни не брал авансов, — даже испытывая страшнейшую нужду. Суворин (сколько понимаю) тоже ценит во мне не жадность: и как-то взаимно уважая и кажется любя друг друга (я его определенно люблю, — но и от него кроме непрерывной ласки ничего не видел за 10 лет) — хорошо устроились. Без его помощи, т. е. без сотрудничества в «Новом Времени» я вот теперь не мог бы даже отдать детей в школы: раньше хватало только на пропитание и квартиру, и жена в страшную петербургскую стужу ходила в меховой кофте, не имея пальто. Но моя прекрасная жена никогда ни на что не жаловалась, о горе — молчала, делилась с другими только «хорошим»: и вообще должен заметить, что «путеводной звездой» моей в жизни служила всегда эта 2-ая жена, женщина удивительного спокойствия и ясности души, соединенной с тихой и чисто русской экзальтацией. «Величие в молчании». Статьи мои собраны в книгах: 1) «Сумерки просвещения», 1899 г. 2) «Природа и история», 1899 г. 3) «Литературные очерки», 1900 г. 4) «Религия и культура» (два издания), 1900 г. 5) Легенда о Великом Инквизиторе — Достоевского. Три издания. 6) В мире неясного и нерешенного (главная идейная книга). Два издания. 1904 г. 7) Семейный вопрос в России. 2 тома, 1905 г. 8) Около церковных стен. 2 тома, 1907 г. 9) Ослабнувший фетиш, 1907 г. 10) Место христианства в истории, 1891 г. Брошюра 11) О декадентах, 1907 г. Брошюра 12) Метафизика Аристотеля. Книги I—V. Перевод и комментарий в сотрудничестве с П. Д. Первовым (учитель гимназии в Ельце). Служил сперва учителем истории и географии (Брянск, Елец, Белый), потом Госуд. Контроле, потом — нигде. Служба была также отвратительна для меня как и гимназия. «Не ко двору корова» или «двор не по корове» — что-то из двух. В. Розанов Примечания Анкета, заполненная В. В. Розановым в 1909 г. для Библиографического словаря деятелей Нижегородского Поволжья, хранится в ЦГАЛИ в личном фонде писателя (ф. 419, оп. 1, ед. хр. 21). Розанов дает отдельные ответы на первые восемь пунктов анкеты (в публикации вопросы выделены курсивом). Ответ на девятый пункт анкеты — обобщенный, он включает в себя ответы на остальные шесть пунктов: — Начало и ход деятельности; — Замечательные события жизни; — Перечень всего написанного или переведенного Вами, или, по крайней мере, имеющего то или иное отношение к Нижегородскому краю (по содержанию, месту написания или печатания и т. п.), с точным по возможности обозначением: а) если речь идет о книге — года, места, формата и количества страниц, б) если речь идет о журнальной или газетной статье — года, номера, названия периодического издания, где она появилась; — Перечень известных Вам рецензий и отзывов о произведениях Ваших также, по возможности, с точным указанием номера и года периодического издания, где эти отзывы появились; — Не появились ли где-нибудь биографические сведения о Вас (если появились, то 254в какой книге или в каком номере периодического издания). Анкета заполнена мелким, достаточно аккуратным почерком, с характерным для В. В. Розанова подчеркиванием особо важных и принципиальных для него слов. 1 Семья Розановых: — Отец: Розанов Василий Федорович (1822 (?) —1861?). — Мать: Розанова Надежда Ивановна (1827 (?) —1870). — Братья: Николай (1847—1894), Федор (1850 — ?), Дмитрий (1852 — ?), Сергей (1858 — ?). — Сестры: Вера (1849—1868?), Павла (1851 — ?). 2 Данилевский Николай Яковлевич (1822—1885) — публицист, социолог и естествоиспытатель. 3 Катков Михаил Никифорович (1818—1887) — публицист; издатель журнала «Русский Вестник» и газеты «Московские Ведомости». 4 Маколей Томас Бабингтон (1800—1859) — английский историк и политический деятель. 5 Гизо Франсуа Пьер Гийом (1787—1874) — французский историк и политический деятель. 6 Грановский Тимофей Николаевич (1813—1855) — историк, общественный деятель. 7 Бокль Генри Томас (1821—1862) — английский историк и социолог. 8 Дрэпер Джон Вильям (1811—1882) — американский естествоиспытатель и историк. 9 В 1891 году В. В. Розанов тайно обвенчался с В. Д. Бутягиной. Первая жена — А. П. Суслова — не давала ему развода. Дети Розанова от брака с Варварой Дмитриевной считались незаконнорожденными. Это во многом предопределило обращение В. В. Розанова к теме «Брак и Церковь», «Семья и Церковь». 10 Соловьев Всеволод Сергеевич (1849—1903) — писатель, автор исторических романов. Первоначально в тексте анкеты бы написано «Вла...», затем зачеркнуто и написано «Всеволод». Известны статьи Владимира Соловьева с резкой критикой В. В. Розанова («Порфирий Головлев : свободе и вере» и др.). Печатных отзывов Всеволода Соловьева о В. В. Розанове обнаружить не удалось. Однако в фонде Розанова сохранился листок с записями, разъясняющими этот случай. В 1896 г. Розанов опубликовал в журнале «Русское Обозрение» (т. XXXVIII) статью «Еще доброе дело на Руси», где критически были оценены опубликованные в 1895 г. в «Русском Вестнике» мемуары историка С. М. Соловьева. Эта статья вызвала раздражение издателя мемуаров, старшего сына историка — Вс. С. Соловьева. Розанов писал об этом: «Никогда я не думал, чтобы в таких умеренных границах приведенная критика была понята, как оскорбление фамильной чести знаменитого историка и по прямой связи с ним — издателя его мемуаров. <...> В тесном интимном круге писателей, собравшихся проводить отъезжающего сотоварища, он неожиданно подошел ко мне и покрыл потоком ругательств, между коими «мерзавец», «недостоин развязать ремень у сапога», «я набил бы тебе морду, если б встретил не здесь, в постороннем обществе» — были едва ли не самые мягкие. Ничего я не мог, не умел, не хотел возразить» (ф. 419, оп. 1, ед. хр. 206, л. 31). 11 Александров Анатолий Александрович (1861—1930) — редактор-издатель журнала «Русское Обозрение» и газеты «Русское Слово»; Берг Федор Николаевич (1840—1909) — редактор-издатель журнала «Русский Вестник». 12 Михайловский Николай Константинович (1842—1904) — социолог, публицист, литературный критик; один из редакторов «Отечественных Записок» и «Русского Богатства». 13 Суворин Алексей Сергеевич (1834—1912) — издатель газеты «Новое Время» и журнала «Исторический Вестник». |