Уваров А. С. Русская символика / Публ., [вступ. ст. и примеч.] Я. Э. Зелениной

603

Граф Алексей Сергеевич Уваров (1825—1884), известный археолог, собиратель древностей, основатель Московского археологического общества (МАО) и Исторического музея, большую часть жизни посвятил изучению христианской изобразительной символики. Работа над задуманной в 50-е годы XIX в. книгой «Христианская символика» продолжалась до последних дней, но, к сожалению, не была завершена.

Прижизненные публикации материалов по символике осуществлялись, в основном, в изданиях МАО — «Древностях», «Археологическом Вестнике»*. Отрывки из «Символики» появились в 60-е годы**. Наряду с фрагментами этого труда среди статей и заметок Уварова встречаются исследования отдельных иконографических сюжетов и образов, в которых автор раскрывает установленные им правила символики***. Так как символическая сторона произведения представляла для Уварова наибольший интерес, трудно провести четкую грань между материалами, непосредственно относящимися к «Христианской символике», и многочисленными научными работами графа.

После смерти мужа Прасковья Сергеевна Уварова опубликовала «Византийский альбом», «Каталог собрания древностей графа А. С. Уварова» (в частности, раздел «Иконы на досках», написанный самим Уваровым, и иллюстрации к нему), а также, составившие «Сборник мелких трудов», статьи, заметки, описания материалов, собранных во время поездок по странам и занятий в библиотеках****.

Традиция изучения христианской символики в России восходит к началу XIX в., к первым исследованиям в области «церковной археологии», посвященным в основном объяснению символики храма и богослужения*****. В середине и во второй половине XIX в. были опубликованы научные труды по византийскому и древнерусскому искусству и литературе, в которых затрагивались отдельные вопросы, связанные с символикой. О некоторых символических сюжетах и образах русского фольклора писал Ф. И. Буслаев******, Н. П. Кондаков

604

анализировал символические значения изображений животных и упоминал о других видах символики, например, об исторических аллегориях*. Однако в большинстве своем эти подходы к символике имели односторонний характер. Ясных и определенных правил, которым подчинялась эта наука, известно не было; не было и научного метода, пригодного для исследования символических изображений.

 

Граф Алексей Сергеевич Уваров

В отличие от своих коллег Уваров попытался на основании письменных источников и археологических данных выявить и объяснить общие закономерности символики христианского искусства и дать ее систематическое изложение. По крупицам собирая сведения о символике, он с особым вниманием относился к каждому новому изображению, а покупая для коллекции домашнего музея в Поречье иконы и рукописи, отдавал предпочтение памятникам символического характера. Несмотря на разнообразие форм и национальные особенности, символика в понимании Уварова представляла целостную систему традиционных образов и выразительных средств, аналогичную палитре красок в руках художника и вмещавшую в себя все многообразие представлений о видимом и невидимом мирах. Огромная эрудиция автора, систематический характер исследования, обещавшего вырасти в фундаментальную энциклопедию христианской символики, обилие и разнообразие источников готовили ему исключительное место в русской науке.

В последние годы жизни Уваров продолжал работать над «Христианской символикой» и готовил ее к печати. Научная ценность труда была столь очевидной, что многие ученые и после смерти автора интересовались этим сочинением и ждали его издания**.

В 1904 г. графиня Уварова предложила Д. В. Айналову и Е. К. Редину опубликовать эти материалы, и в 1908 г. вышел первый том «Христианской символики», посвященный надписям и изображениям раннехристианского периода***. В предисловии редакторов говорилось,

605

что «количество надписей, текстов и различных памятников, использованных автором в первой части, никогда в таком виде и объеме не появлялось на русском языке, причем вся сложная ученая западная литература, современная Графу и более ранняя, привлечена для объяснения затронутого материала»*. Придерживаясь установленного в европейской науке «принципа тайны» (disciplinae arcani), состоящего «в том, что в каждом отдельном изображении и знаке... усматривается скрытое изображение догмата», Уваров в то же время привносит в исследование раннехристианской символики «историческое воззрение», обращенное к античным и восточным истокам символизма**. Стремясь с наибольшей полнотой представить известные в то время письменные и художественные отечественные памятники символического характера и проследить влияние византийских и западных традиций на Руси, во второй, до сих пор неизданной части «Русской символики» Уваров применяет сравнительно-исторический метод.

Из предисловия редакторов к первому тому «Христианской символики» можно восстановить структуру второй части — «Русской символики»: общее теоретическое «Введение в Русскую символику» включает «ряд штудий культурно-исторического характера и в основе своей покоится на изучении фантастических представлений о животных, птицах, рыбах, змеях, драгоценных камнях, деревьях по литературным источникам и памятникам искусства»***.

Центральную часть занимает «Символический словарь», состоящий из «отдельных, вполне законченных, иногда с пропусками для дополнений, монографий по средневековой и русской народной и книжной, естественной и натуральной истории...»****. В третьей части объединены тексты и рисунки различных бестиариев и физиологов, документально подтверждающие теоретические положения автора, примеры и выводы. Редакторы предполагали поместить их в качестве «Приложений» ко второму тому. Для иллюстрирования всей книги Уваровым были изготовлены деревянные клише, а оттиски с них наклеены в соответствующих местах рукописи.

К сожалению, обстоятельства помешали изданию «Русской символики», почти полностью подготовленной к печати. В 1912 г. Я. И. Смирнов продолжил дело, начатое Айналовым, Рединым и Жебелевым*****. В отличие от своих предшественников, стремившихся оставить в неприкосновенности стиль языка, строй мыслей автора, дополнивших рукопись лишь самыми необходимыми цитатами, новый редактор предложил составить примечания, которые приблизили бы труд к последним научным открытиям******. Подготовка текстов затянулась, а события 1917 г. окончательно прервали издание книги.

Публикуемый отрывок — это полный текст четырех глав «Введения в Русскую символику». Рукопись «Введения» была возвращена графине Уваровой после набора в типографии. Она состоит из нескольких тонких тетрадей: слева расположен текст, а справа — большие поля, почти в половину ширины страницы. Рукопись содержит небольшое число авторских исправлений, дополнений и перестановок различных фрагментов текста. Из карандашных помет можно определить, в чем заключалось «двойное» редактирование: проверялись даты и библиографические источники, расширялся список литературы в примечаниях, уточнялись заглавия. Были исправлены стилистические неточности, обозначены абзацы и сделаны указания для типографии, каким шрифтом набирать тот или иной фрагмент. Кое-где вставлены цитаты, отсутствующие в рукописи. Так, например, одна из статей «Физиолога» — «О харадрии»

606

была взята из издания А. Карнеева*. Наиболее существенные добавления редакторов специально оговаривались или помещались в примечаниях.

Материалы второго тома частично сохранились в архивном фонде Уварова в ОПИ ГИМ (Ф. 17. Оп. 1. Ед. хр. 244, 245, 287) и в личном фонде Смирнова в ИИМК РАН (Ф. 11. Ед. хр. 87—93).

В фонде Смирнова хранятся исправленные корректуры «Введения», которые легли в основу данной публикации. При публикации учтены все стилистические и грамматические исправления редакторов, наиболее значительные их дополнения приведены в квадратных скобках. Текст воспроизводится в соответствии с правилами современного правописания с сохранением особенностей стиля автора.

Перевод с греческого и латинского выполнен А. И. Солоповым и приведен непосредственно в тексте в угловатых скобках. Авторские и редакторские примечания вынесены в конец текста.

В процессе подготовки публикации в фондах Уварова (Ед. Хр. 245) и Смирнова (Ед. Хр. 89, 90, 92, 93) выявлены иллюстрации, относящиеся к тексту «Введения». Ссылки на некоторые из них были сделаны в тексте, вероятно, Смирновым. В данной публикации иллюстрации пронумерованы нами и выделены курсивом.

РУССКАЯ СИМВОЛИКА

(ВМЕСТО ВВЕДЕНИЯ¹)

Je ne donne pas cet avis comme bon, mais comme mien.
Montaigne

Важность символики для Русской археологии. Происхождение из Византии и Скандинавии.
I. Состояние Греции; состояние символики. II. Состояние Скандинавии; состояние символики.
III. Русские источники символики; письменные, вещественные. Словарь символический.

I

Сближение с Грецией, тесное сношение, вера и иерархия. Процветание Греции; что мы в ней находим: любовь к диспутам, уважение к древней учености, символика — уже наука и составилась: как? что получила от языческого мира? что получила от Отцов Церкви? Расцвет в Физиологе, переводы на простонародный язык. Греческие книги, переведенные по-русски: Изяславов Сборник и проч.

II

Почва подготовлена скандинавской мифологией, родна духу финских народов. Норманны приносят до XII века: что именно? сочинения, в преданиях? в памятниках?

III

Русский элемент подготовлен, сливает оба источника, составляет свою символику; доказательства, памятники.

Изучение археологических памятников требует предварительно основательного знания символики. Только посредством этой ветви археологии можно составить себе точное понятие о значении и времени самого памятника. Эта ветвь археологии не только объясняет нам значение символических изображений, покрывающих памятники, но также может отчасти указать на время, к которому они относятся.

607

Изъяснение символических изображений составляет самую трудную задачу не только русской, но вообще всякой археологии; для нас она становится гораздо затруднительнее по малому числу изданных памятников. А между тем эта задача необходима, потому что без нее нельзя понять ни полного значения памятника, ни определить времени, к которому он принадлежит; он теряет тогда всякую важность для истории и не может ей служить верной данною. Не все части символики будут мною исследованы. Олицетворения и вообще символика лиц, имея постоянно почти одни и те же признаки во всех странах, легко понятны для каждого любителя археологии, и кроме того настоящее их место в иконописании. Я обращу внимание читателя только на две части этой обширной науки; во-первых, на символику предметов естественных. Неясность предмета и многочисленность животных изображений на наших древностях говорят в пользу ее важности для археологии. Во втором отделе я разберу ту часть символики, которую следует, кажется, назвать символикой гражданской, потому что мы из нее почерпаем много данных для внутреннего гражданского быта России.

 

Начало символики животных, растений и камней лежит в естественной истории и в познаниях о ней древних. Оттого необходимо бросить взгляд на те сведения, которые встречаются у греков и у римлян; на тех писателей, которые положили основание естественной истории, и на то положение, в котором эта наука дошла до нас. Достигнув в древнем мире весьма замечательной степени развития и обработки, она дошла до нас почти одновременно, но с двух совершенно противоположных сторон, с юга и с севера, чрез Византию и чрез Скандинавию. Наука эта, дошедши до Древней Руси, не была уже в первоначальной

608

своей чистоте; это не была одна наука о естественной истории, а к ней уже примешивались начатки символизма, и оттого она принесла с собою черты отличительные, свойственные тем народам, между которыми она развивалась. Из Византии мы ее получили с византийским отпечатком, а из Скандинавии — со скандинавским отпечатком. Оттого с самого же начала наука о естественной истории, и тесно с нею связанная символика, хотя составляла одно целое, почти нераздельное, [но имела двойственный характер].

Читая наши летописи, где описана, так сказать, одна физическая часть исторической жизни нашего прошедшего, где обращено внимание только на материальные происшествия, забывая, что касается до развития самого ума, до развития духовной жизненности страны, невольно смотришь на нашу Русь и на ее жителей, как на отживших людей, почти неразумных орудий начальников, исполняющих цель, умирающих и убиваемых за эту цель, которой они не знали, не понимали. Невольно из подобных источников дойдешь до мысли, что вся духовная жизнь была ничтожна, даже совершенно отсутствовала, и что она была заменена и порабощена физическими происшествиями. Письменные памятники наши показывают нам, как умирали за какого-то князька, искавшего отцовский стол, и тому подобное, но не показывают нам, какую степень развития имел этот умирающий народ; понимал ли он что-нибудь другое, кроме материальной части жизни, чем наслаждался, чем развлекалась его душа при физических несчастиях, при физических бедствиях. Чтобы сообщить подобные сведения, летописи должны были быть написаны не простыми, добросовестными монахами, не понимающими в жизни государства ничего другого, кроме видимых происшествий; односторонне описывающие борьбу князей между собою, они полагали добросовестно, что описывают историю страны. Впрочем, этот упрек может быть несправедливым, потому что монах в своей келье писал летопись, а не историю. Археологические памятники могут пополнить этот недостаток. На них мы не найдем подробных сведений о битвах и ссорах за столы и города, но иногда почти незаметный знак, или, по-видимому, незамечательное изображение покажут нам, чему верили в древние времена, какие предания сохранились в народе, каким образом народ получил и принял предание, рожденное или на Севере в Скандинавии, или на Востоке. Я говорю здесь о народе потому, что эти памятники должны были иметь общую, всенародную ясность. Они были достоянием всех и не были исключительной собственностью малого, выбранного числа людей, как стол и города России.

Символические памятники важны также, потому что они указывают на понятия, на мысли отвлеченные, уже существовавшие у нас, уже понятные для ума, хотя из письменных памятников; доселе изданных, мы не видим их существования, т. е. что мы их не находим писанными, письменно выраженными. Памятники вещественные предшествуют тут памятникам письменным.

Когда сознали недостаточность летописей для уразумения духа эпохи, тогда обратились к (иным) письменным памятникам. В народной поэзии, в житиях, в сказаниях нашли такие подробности, которые живо обрисовывают мысли народа и степень его развития. Обратившись к таким памятникам письменности, упустили из виду другой материал, почти одинаково важный для истории; я говорю о памятниках вещественных. Они, как письменные памятники, одинаково отражают на себе умственное настроение времени, в какое были созданы. Основательное их изучение показывает ясно, на какой степени развития стояли русские, когда могли составить такой памятник. На таком памятнике, когда вы находите изображения, заимствованные из греческих сочинений, вы неоспоримо должны заключить, что или художник сам имеет понятие о византийской письменности, или что те, которые ему заказали этот памятник и при исполнении руководствовали художника, были не чужды византийского просвещения. И в том и другом случае можно сказать, что в эту эпоху читали в России греческие книги в подлиннике или в переводе. Так на памятнике архитектуры, живописи или ваяния, когда встречается исполнение правил византийской символики, надо полагать, что архитектор, иконописец или ваятель изучили источники этой символики. То же самое можно сказать о характере или стиле памятника. Оттого для знатока достаточен общий взгляд на памятник, без подробного даже его изучения, для приблизительного определения его эпохи. Эти оттенки, отличительные для каждой эпохи, образуются от отражения на памятнике

609

современного ему направления и развития народа. Все, что поражает глубоко мысль, оставляет следы на художественных произведениях. Таким образом мы видим с самого начала на русских памятниках византийский характер, как последствие политического сближения с Византией. При монголах начинает примешиваться восточный оттенок, а потом, когда появились частные сношения с Западом, то появились у нас следы западного, или фряжского, стиля.

Неоспоримое влияние политических происшествий на художества в России, и столь же неоспоримое влияние произведений словесности можно подтвердить замечательными памятниками русского иконописания.

ГЛАВА I

Византийское влияние на Древнюю Русь. Происхождение византийской символики из сведений древнего мира о естественной истории и мифологии. Аристотель и точность его сведений. Преемники Аристотеля допускают в естественную историю сведения баснословные. Баснословные предания расширяют границы символики. Перерождение языческой символик в христианскую. В христианстве находится расположение к символизму. Первые толкователи на Книгу Бытия: Шестоднев. Страсть к символизму сильно развивается. Способ толкования символических предметов. Сочинения символические: физиологи. Состояние Греции при крещении Руси. Греки принесли в Русь свою символику и свои книги. Письменные источники византийской символики, переведенные на Руси: 1) Книги Священного Писания; 2) Физиологи; 3) Ключ (ἡ κλείς) Мелитона Сардийского (около 170 по Р. Х.); 4) Физиолог Епифания Кипрского († 403 по Р. Х.); 5) Его же сочинение о 12 камнях; 6) Сборник Дамаскина Студита (XVI век); 7) Физиологические статьи Максима Грека (XVI век); 8) Стефанит и Ихнилат; 9) История Варлаама и Иоасафа; 10) Книги, приписанные Соломону, и повести о нем: книги магические, Противоречия царя Соломона, повести о Соломоне и Китоврасе; И) Сочинения Георгия Писиды (VII в.); 12) Христианская топография Козьмы Индикоплова (VI в.); 13) Сочинения по естественной истории; 14) Жития святых; 15) Сборники с физиологическими статьями; 16) Книги толковые.

Постоянные сношения Руси с Византией в IX веке в следующем столетии перешли в тесную связь между обеими странами. Приняв веру от греков, Русь совершенно подчинилась греческому влиянию. Византия владычествовала над нами не одной иерархией духовенства, но, в особенности, просвещением. Бороться против этого влияния, противодействовать ему было невозможно, потому что это было следствием влияния просвещенной страны на варварскую, и какой просвещенной страны, Византии, т. е. единственной страны, в которой сосредоточивалось все просвещение древнего мира. Первым последствием и неоспоримым доказательством этого влияния было быстрое распространение христианской веры. Русь так скоро прониклась цивилизацией греческой, что, спустя только несколько лет после крещения Киева, мы видим греческое влияние во всех отраслях нашей народной жизни.

Греческое духовенство не довольствовалось одним устройством Церкви; оно принесло с собой не только кресты и иконы, но также и всю свою просвещенность. Осязательное влияние на смягчение законов и нравов было столь же осязательно и в устройстве школ для обучения народа. Летописи русские до самого нашествия монголов сохраняют признак этого влияния в своем византийско-славянском характере: на каждой странице упоминают они о Византии. С этих пор и на весьма долгое время, почти до самого XIV столетия, Русь причисляется к греческим епархиям, делается как бы провинцией Восточной Империи.

Это слияние Руси с Византией имело самое полезное влияние на просвещение нашего отечества; только этим путем могло оно дойти до того развития, которое сделало из него до самого XII столетия страну, самую образованную во всей Европе после Византии. Это мнение мое требует доказательств, которые я намерен изложить в истории русской археологии. Тогда мне надо будет показать византийское влияние во всей его обширности. Но тут, занимаясь только историей русской символики, мне преимущественное внимание надо обратить на состояние символики между науками византийского мира. Я говорю: между науками, потому, что символика в X веке не представлялась уже в виде разбросанных начатков, но в виде стройной науки.

610

Для полного своего развития византийская символика потребовала не только десятивековое существование христианского мира, но еще и весь запас сведений, оставленный ей в наследство языческим миром. Византийская символика со своим ярким отпечатком христианского учения не гнушалась этого наследства, а напротив, приняла его, но переделала его по требованию времени.

Эта переделка окончилась образованием точной и стройной науки — символики, которая перешла к нам и слилась с русским духом. Чтобы понять, отчего это влияние сделалось таким тесным, что мы стали считать его нашим достоянием, забыв чуждое его происхождение, надо изучить само происхождение византийской символики. Приняв веру от греков, мы тем легче должны были принять их символику, что части, из которых она составилась, были освящены преданием Церкви и писанием Отцов Церкви.

Первые основания византийской символики лежат в познаниях древнего греческого мира о естественной истории, а первое место между древними писателями по этой науке принадлежит Аристотелю. Он создал, так сказать, науку естественной истории и этим самым доставил первые материалы для символики. Его «История зверей»², περὶ ζώων ἱστορίαι, в девяти книгах, показывающая всю обширность материала, которым он пользовался, удивляет нас еще более выводами, до которых он дошел. Составив нечто вроде всеобщей анатомии животных, он с замечательной для того времени точностью положил основание главнейшим разрядам или семействам. Эта отчетливость, побуждающая нас предполагать, что Аристотель имел перед глазами описываемых им зверей, хотя они принадлежали отчасти к отдаленнейшим странам, как, например, к Индии или Персии, удалила, по возможности, из его истории все, что не принадлежало прямо к науке или же носило слишком явный признак басни. Оттого также он избегал всякого отвлеченного приложения описываемых им предметов, т. е. всякого символического их значения. Его «История зверей» содержит одни описания животных, т. е. лишь материалы для будущей символики.

Самой символики касается другое сочинение, приписываемое Аристотелю, — трактат о физиогномии, Φυσιογνωμικά. Тут прямо говорится, что внутренние свойства и качества животных отражаются в их внешнем виде и придают известным органам особое развитие. Проследив эту мысль, автор доходит до убеждения, что сходство между этими органами у животных с подобными же органами у человека допускает предположение сходства и между характерами их.

Та же самая идея встречается также и у Платона; она довольно подробно изложена им в Федоне и в Тимее. Он говорит, что душа человеческая по смерти переселяется в то именно животное, на которое человек при жизни походил по характеру; так, например, обжоры обращаются в ослов, тираны — в волков, ястребов и коршунов; убийцы — в хищных животных; развратники — в свиней и вепрей; ветренники — в птиц, а лентяи — в рыб. От сходства между характерами людей и животных должно прямо перейти к символическому отношению между ними: так что мнение (псевдо-) Аристотеля о сходстве характеров по сходству известных органов имело прямым, логическим выводом принятие этих животных за символические олицетворения или самих людей, или одних отличительных признаков их характера.

Преемники Аристотеля, не последовав его примеру в отчетливости описаний и в строгости критического его взгляда, открыли этим недостатком для символики новый и богатый источник. Феофраст (IV—III век до Р. Х.) и другие писатели греческие и латинские, о которых упоминает и которыми пользовался для своей «Naturalis Historia» («Естественной истории») (77 г. по Р. Х.) Плиний, между фактами положительными помещают много баснословного. Чудесные рассказы Ктесия³ о зверях Индии часто ими предпочитаются точным и ученым описаниям Аристотеля.

Допустив раз в естественную историю баснословный элемент, символика могла неограниченно пользоваться этим неисчерпаемым источником; но в самом богатстве его находилась явная опасность. Из многочисленности басен и мифов древнего мира можно было создать много новых соображений и весьма много остроумных соображений для символизма, но также в противоречиях, встречаемых в сближении древних мифов между собой, можно было, вместо ясного определения описаний символики, перейти к затемнению прежде уже приобретенных ею данных. Слишком богатый материал мифов мог многочисленностью уничтожить прежнюю

611

ясность символических понятий и увеличить шаткость ее оснований. Этому обстоятельству отчасти помешало постепенное развитие естественной истории. Хотя в сочинениях этого времени к истинному примешивалось много баснословного, но принятый раз символизм известных предметов сохранился почти без изменений. К этим сочинениям принадлежат: две поэмы с именем Оппиана: одна о рыбной ловле (ἁλιευτικά), другая об охоте (κυνηγετικά)⁴, «Об особенности зверей» Клавдия Элиана⁵, «Polyhistor» К. Юлия Солина, — род сборника сведений о естественной истории. Все эти труды не помешали бы символике сделаться наукой еще более шаткой в своих основаниях, если бы теперь не подошло для нее время совершенного перерождения под пером христианских писателей.

Учение христианское, родившееся в Иудее, принесло с собой новый элемент для символики. Этот элемент состоит из книг Ветхого и Нового Заветов. Книги Священного Писания, изложенные на Востоке в духе народном, изобилуют сравнениями и символизмом. Не перечисляя примеров из книг Ветхого Завета, мы видим, как сам Христос посредством сравнения объясняет нам то полное доверие, которое мы должны иметь к Богу: «Смотрите крин сельных, како растут: не труждаются, ни прядут; глаголю же вам, яко ни Соломон во всей славе своей облечеся, яко един от сих» (Матфей 6, 28; Лука 12, 27). Примеры символизма столь же многочисленны; и все эти примеры сделались твердыми основаниями христианской символики. И тем более твердыми, что никто из духовных писателей не мог отступать от данного им символического смысла, и книги Священного Писания употреблялись как необходимое руководство. Символика потеряла всю свою шаткость и начала развиваться как стройная наука. Хотя эти основания символики, разбросанные по книгам Священного Писания, не слишком многочисленны, но они важны для христианской символики в особенности тем, что заимствованы из преданий Востока, из поверий народных, встречаемых также и у древних писателей языческого мира, так что при перерождении символики в христианскую науку ей не надо было отвергать все то, что вошло в ее состав до принятия новой веры.

Весь запас ученых сведений древнего мира мог перейти в новую науку. Сами предтавители древней учености остались в христианской Церкви на прежней степени уважения. Греческая Церковь не могла отвергнуть свою прежнюю славу⁶.

Следствием этого отношения Церкви к наукам и учености древнего мира было сохранение древней символики и утверждение ее на положительных данных книг Священного Писания. Между этими данными также встречаются отголоски басен и преданий Востока. Между самими именами животных, упоминаемых в книгах Ветхого Завета, попадаются имена некоторых, чисто баснословных, животных (левиафан, единорог, мраволев, онокентавры, сирены Я пр.). Присутствие их в книгах Ветхого Завета неудивительно и легко объясняется отчасти неточностью перевода, отчасти также повсеместным распространением сказок, перешедших из сочинений древних писателей в народное суеверие. При грубом состоянии, в котором долго находилась естественная история, подобные неточности были неизбежны. Сверх того, многие ученые доказали, каким образом, переводя еврейский текст на греческий или латинский языки, переводчики вводимы были в заблуждение или созвучием, или сходством некоторых имен⁷. Эти маловажные неточности перевода в предметах совершенно второстепенных не могли никого озаботить, тем более, что тут естественная история совершенно исчезает, а на месте ее стоит один символизм. Звери, растения, камни, упоминаемые в книгах Ветхого и Нового Завета, не приводятся писателями как предметы естественной истории, а служат только для живого, картинного, как бы осязательного способа к ясному объяснению идей и понятий отвлеченных. Для Церкви и для писателей церковных главное было чистота веры, а не ученая точность сведений, приводимых из естественной истории; не их была обязанность подвергать эти сведения строгой критике или дорожить отчетливой верностью описаний каких-нибудь животных. Бл. Августин ясно выразил эту идею, сказав, что для духовного писателя важно обращать внимание на значение факта, а не толковать об его правдоподобии⁸. Эти звери, птицы, растения, каменья были только орудия, служащие к изъяснению, а главная цель была ясность мысли.

Христианская вера, явившаяся в греческий мир с восточным отпечатком, еще в полной чистоте своей, должна была поразить, а потом преобразовать дух греческого народа. Мистическое направление иудейства выразилось в символизме. Первые почти труды церковных

612

писателей носят, по предмету своему, следы этого символизма и зародыш христианской символики.

Первый вопрос, поражающий новообращенные народы, был сотворение мира; библейское решение этого вопроса совершенно изменяло вековые понятия, почерпнутые в разных мифологиях. Оттого со второго уже столетия мы видим, что церковные писатели обращают особенное внимание на объяснение первых глав Книги Бытия; начинается целый ряд толкований на библейский рассказ о сотворении мира, которые известны под именем шестодневов (‘Εξαήμερον). Мы имеем: отрывки толкований св. Папия, епископа Иерапольского (во Фригии), св. Иустина и св. Феофила Антиохийского.

Блаженный Иероним и Евсевий упоминают о совершенно подобных трудах Кандида, Аппиона, Родона, ученика Татиана и Максима. От писателей александрийской школы сохранились: Шестоднев Пантена, Оригена, св. Климента, св. Дионисия, св. Кирилла и, наконец, св. Василия Великого, епископа Кесарийского. Труд св. Евстафия, епископа Антиохийского, облеченный в менее блистательную форму, чем Шестоднев св. Василия, отличается особенным знанием естественной истории и подробностями, придающими ему важное место в этой науке. Из западных писателей Тертуллиан, Лактанций (de opificio Dei), Арновий, бл. Августин и св. Амвросий Медиоланский оставили подобные толкования.

Во всех этих сочинениях церковные писатели не могли довольствоваться для своей наставительной цели исследованиями в духе естественной истории. Это направление уменьшило бы значение их труда и не соответствовало их видам. Им необходимо было, кроме стороны чисто природной, обратить внимание своих слушателей в особенности на сторону духовную. Оттого каждый предмет является им с двумя значениями: одно — настоящее, естественное, а другое — переносное, отвлеченное, символическое.

Толкуя Книгу Бытия и Священное Писание в этом направлении, они шли все далее и далее и, наконец, дошли до того, что всякий предмет сделался для них символическим изображением отвлеченной идеи. Эта страсть к символизму и к аллегории так рано развилась, что уже св. Василий Великий отзывается о ней с какою-то насмешкой. «Известны мне, — говорит он, — правила иносказаний, хотя не сам я изобрел их, но нашел в сочинениях других. По сим правилам иные, принимая написанное не в употребительном смысле, воду называют не водою, но каким-то другим веществом, и растению и рыбе дают значение по своему усмотрению, даже бытие гадов и зверей объясняют сообразно со своими понятиями, подобно как и снотолкователи виденному в сонных мечтаниях дают толкования, согласные с собственным их намерением»⁹. Иносказания и символизм, так далеко доведенные при Василии Великом, дошли в следующих столетиях еще до обширнейших размеров. Не довольствовались во всяком предмете, поименованном в Св. Писании, отыскивать одно переносное его значение. Рабан Мавр (Rabanus Maurus) в IX веке утверждал, что в каждом месте Священного Писания кроются четыре различные значения: историческое, аллегорическое, анагогическое и тропологическое¹⁰.

Эта крайность, до которой доходила страсть к символизму, не могла не послужить к развитию самой науки. Она помогла расширить границы символики, но вместе с тем угрожала и погубить своей обширностью ее точность. Каждый толкователь, отыскивая многие значения в одном слове, в одной мысли, мог пренебречь твердыми основаниями, на которых поставлена была христианская символика. В этом опасном положении символика спаслась тем, что толкователи, не довольствуясь отыскиванием символизма в книгах Священного Писания, перешли к сочинениям или к трактатам чисто символическим.

Оставив книги Ветхого и Нового Завета с их положительными данными о символике, писатели, увлекающиеся духом времени, начали сочинять особые книги о символике. Это отвлечение умов от страсти подвергать каждое слово Св. Писания умственному четвертованию спасло ясность и точность символики и открыло ей новый, богатый источник. Почти в одно время с толкованиями на Книгу Бытия распространилось сочинение, хотя гораздо низшего достоинства, но все-таки весьма замечательное, как приложение современных тогда познаний из естественной истории к символике. В шестодневах сочинитель мимоходом касался символики, тут, напротив, она была единственной его целью и обнимала все части его труда. Естественная история отступает на второй план и служит автору только поводом к развитию его символических соображений. Эти сочинения известны под именем Физиолога (Φυσιολόγος).

613

Приложение этого способа толкования к предметам природы для отыскивания символического их значения образовало особую науку «физиологию» (φυσιολογία) о природных свойствах (φύσεις) животных, птиц, камней и т. п. и о соответствии их тем или иным истинам христианства, т. е. естественноисторическую христианскую символику.

Физиологи начали распространяться так рано и, будучи выражением духа времени, так скоро, что, несмотря на старания многих ученых¹¹, доселе нельзя положительно определить имя автора первого Физиолога. Хотя это имя остается неизвестным, но мы знаем, вследствие всех этих прений, что Физиолог появился уже во II веке и, по всем вероятиям, был плодом Востока. Мы обязаны этим открытием кардиналу Питре, собравшему в III томе сборника, издаваемого им под заглавием «Spicilegium Solesmense», все сочинения о символике и посвятившему целую главу исследованию о происхождении Физиолога. В Александрии начали изучать и отыскивать символическое значение мифов. Слово φύσις получило значение не вещества, но также соединяло в себе понятие о внутреннем качестве, свойстве предмета. Φυσικοὶ и φυσιολόγοι назывались ученые, занимавшиеся исследованиями о таинственном, отвлеченном значении предметов природы, и оттого название φυσικὰ дано науке, обнимающей таинственные и симпатические лекарства, амулеты и пр. Неудивительно, что вместе с этими науками в Александрийской школе процветала и символика. Она сделалась необходимым руководством для отыскивания переносного, более идеального значения в сказках древних мифологий. Оттого Питра называет Александрию колыбелью сочинений о символике, или физиологов. Они содержали понятия, заимствованные у древних языческих писателей, но переделанные для христианской символики. Татиан был первый писатель, который ввел физиологи в христианскую науку, а Климент Александрийский первый придал самой символике характер более свойственный христианскому учению, очистив ее от всего чуждого, слишком напоминающего древнюю мифологию. Первое приложение этой символики, очищенной по духу Церкви и пересозданной в стройную науку, находится в сочинениях св. Климента Александрийского.

Из Александрийской школы стройная наука символики распространилась по всему Востоку, Африке, проникла в Грецию, а оттуда уже перешла на Запад. Чтобы удержать символику в точных границах, чтобы избегнуть всякого ложного толкования и этим повредить новосозданной науке, надо было дать писателям и художникам верное руководство. За этот труд принялся Татиан. Он переработал физиолог и сделал из него свод символических понятий, которых должны были придерживаться все, не желающие заблудиться в темных и таинственных переходах этой науки. Физиолог Татиана стал в символике на том месте, на котором в иконописании стоял подлинник; в одном содержатся правила переносных значений, в другом — правила живописи.

Наука, имеющая положительные основные правила и точное руководство, могла считаться наукой в полном развитии. До этой окончательной стройности символика давно уже была доведена, когда в X веке крестился русский народ. Весь византийский мир давно уже наполнялся сочинениями или пропитанными физиологией или написанными с целью еще более расширить круг символических руководств. Эти сочинения в X столетии были уже так многочисленны, что символика получила от них двоякий оттенок; один — чисто духовный, другой — светский. Оба эти оттенка развивались постепенно, совершенно параллельно, в сочинениях различных писателей. Духовные писатели употребляли символику как орудие к толкованию о вере и о книгах Священного Писания, писатели светские, напротив того, упуская отчасти из виду христианский характер символики, передавали по-гречески предания и сказки Востока.

Они подчинялись принятым правилам: ворон всегда оставался зловещей птицей, голубь — олицетворением добра и чистоты и т. д., но они не брали примеры своей символики из книг Священного Писания или из сочинений Отцов Церкви, а прямо из источников языческого Востока, подчиняя объяснение их утвержденным правилам. Оттого мы видим, что эти две символики, духовная и светская, с одними и теми же общими основаниями, и сочинения, хотя имеющие совершенно различное происхождение и большое несогласие в основных идеях, доходят до одних и тех же выводов в символике.

Греческое духовенство принесло к нам уже стройную символику и богатые материалы, разбросанные в многочисленных сочинениях, то оригинальных, то переводных с древнейших

614

восточных книг. Византия, служившая средним звеном между Востоком и Западом, тем более играла эту роль для Руси, которую себе подчинила верой и цивилизацией. Но так как вера, принесенная греками, стала на первом плане, то характер духовный сделался преобладающим в символике. Она утвердилась в Церкви и завладела почти без исключения всеми памятниками, относящимися до Церкви, так что, в особенности, в них, и даже в них одних, следует искать следы византийской символики. Исследование памятников церковных неоспоримо подтверждает это мнение, которое будет подтверждено некоторыми примерами, но сперва нам следует обратить внимание на письменные памятники, принесенные к нам греческим духовенством.

Я полагаю излишним при этом случае излагать доказательства, как рано славянские переводы греческих сочинений начали появляться на Руси и способствовать к быстрому распространению греческой цивилизации. Для нас важно только заметить тут, что эти переводы, почти современные крещению Руси, с самого начала появления византийского влияния помогали распространению в народе вместе с понятиями религиозными и понятия о символике. Старания духовенства перевести книги на язык народный, общепонятный, без всякого сомнения, шли с большим успехом, судя по быстроте распространения христианства, и дальнейшие занятия русских ученых в славянской письменности наверное откроют много этих древних переводов в пергаментных рукописях первых веков нашего существования.

Не упуская из виду нашу главную цель, мы прямо перейдем к источникам византийской символики.

Первое место занимают животные¹², упоминаемые в книгах Священного Писания.

Животный мир Библии	лев,	орел,
составляют	аспид,	коршун,
верблюд,	змея гиена,	ястреб,
единорог,	василиск,	ворон,
конь,	рогатая змея,	феникс <?>,
онокентавр,	гидра,	страус,
осел,	дракон,	чайка,
лошак,	пиявка,	сова,
слон,	саранча,	пеликан,
леопард,	муха,	аист и несколько птиц
тигр,	пчела,	неопределенных,
рысь,	оса,	по незнанию точного
барс,	овод,	значения еврейских
медведь,	вошь,	названий,
волк,	блоха,	ехидна,
гиена,	муравей,	навозный жук (scarabaeus),
лисица,	муравьиный лев,	червь древоточец,
кошка,	заяц,	скорпион,
онагр,	мышь,	улитка,
олень,	крот,	лягушка,
дикая коза,	еж,	жемчуг,
каменный козел.	крокодил,	коралл,
буйвол,	хамелеон и различные	пурпурница,
единорог,	ящерицы,	кит,
вепрь,	голубь,	гиппопотам,
обезьяна,	горлица,	левиафан или крокодил,
фавн, сатир и пр.,	ласточка,	разные рыбы.
паук,	журавль,
бегемот,	рябчик,	Из растений
бык, корова и теленок,	перепел,	упоминаются
баран, овца, агнец,	петух, курица,	кедр,
козел, коза,	павлин,	пальма,
собака,	воробей,	гранатовое дерево,
свинья,	гриф,	смоковница,

615

мирт, маслина, ель, вяз, букс, кипарис, тростник, тыква, крин, или лилия, роза, фиалка.	драгоценных камней, вделанных в ефуд первосвященника; те же самые почти камни в Апокалипсисе (21; 11, 18, 19—20) исчисляются в основаниях Небесного Града; те и другие вместе	лигурий, ахат, аметист, хрисолит, вириллий, онихий, халкидон, сардоникс, хрисопрас, иакинт.
Из камней в 28 главе (17—21) Книги Исхода исчисляются двенадцать	сардий (гранат), топазий, смарагд, анфракс (рубин), сапфир, иаспис,	Из металлов упоминаются золото, серебро, медь, железо.

Эти естественноисторические сведения, почерпнутые из книг Священного Писания, пополнялись физиологами и сочинениями духовных писателей. Я не стану здесь пересчитывать для каждого писателя особо, в чем состояли эти пополнения, потому что они будут помещены в Словаре, приложенном к этому исследованию, но разберу только те сочинения, которые написаны были нарочно для символики.

Первое место занимает Физиолог. Мы начнем с Физиолога, переделанного Епифанием Кипрским, хотя имеем отрывки из более древнего писателя Мелитона, епископа Сардийского (писал около 170 г. по Р. Х.), известного целым сочинением о символике под названием «Ключ», ἡ κλείς. Но так как доселе неизвестно ни одного русского списка его сочинения, то существование этого перевода на славянском языке подвергнуто еще сомнению.

Физиолог, носящий имя Епифания Кипрского¹³, издан еще в XVI веке под заглавием: Φυσιολόγος, διεξελθὼν περὶ τη̃ς ἑκάστου φύσεως τω̃ν θηρίων τε καὶ τω̃ν πετεινω̃ν; (Физиолог, рассказывающий о свойствах каждого из зверей и птиц), в этом издании описываются двадцать различных животных в следующем порядке:

  1) Лев ὁ λέων (Leo) (главы I и II),

  2) Буйвол ὁ οὐ̃ρος (Urus) (III),

  3) Слон ὁ ἐλέφας (Elephas) (IV),

  4) Олень ἡ ἔλαφος (Cervus) (V),

  5) Орел ὁ ἀετὸς (Aquila) (VI),

  6) Коршун ὁ γὺψ (Vultur) (VII),

  7) Пеликан ἡ πελεκὰν (XV (Pelicanus) (VIII),

  8) Куропатка ἡ πέρδιξ (Perdix) (IX),

  9) Горлица ἡ τρυγὼν (Turtur) (X),

10) Феникс ἡ φοίνιξ (Phoenix) (XI),

11) Павлин ὁ ταὼς (Pavo) (XII),

12) Змея ὁ ὄφις (Serpens) (XIII—XVI),

13) Муравей ἡ μύρμηξ (Formica) (XVII—XVIII),

14) Лисица ἡ ἀλώπηξ (Vulpes) (XIX),

15) Сова ἡ νυκτικόραξ (nocticorax) (XX),

16) Пчела ἡ μέλισσα (Apis) (XXI),

17) Лягушка ὁ ξηροβάτραχος (Rana) (XXII),

18) Харадрий ὁ χαράδριος (Charadrius) (XXIII),

19) Дятел ὁ δενδροκόλωφ (Picus) (XXIV),

20) Аист, или бусель ὁ πελαργός (Ciconia) (XXV).

При описании каждого животного Епифаний выводит символическое значение его качеств. Эти качества, составляющие отличительный характер каждого животного, заимствованы автором или предшественником его Татианом из писателей восточных и греческих.

616

Естественная история и настоящий характер каждого животного совершенно упущены из виду. Упоминаются сказки самые баснословные, но удобные для вывода символических соотношений с религиозными понятиями. Лучше всего можно понять характер Физиолога Епифания из примера. Он пишет о птице харадрии (χαράδριος) следующее: «ω халадреи. Есть убо птица глаголемая халадрей. Фисиолог сказа о нем, яко весь бел есть отнюдь черности не имея. И аще кто болит и болезнь человеку аще есть ко смерти, отвращает лице свое от болящаго халадреон, аще недуг на живот есть, тогда прилежно взирает на недужнаго халадрей и недужный нань. Толк: тако и Господь наш Иисус Христос весь бели есть ни единуж черность мира имея, нуж бо от злых погибаемых озраченье свое отвращает. Також паки в лице святых зрит. Но речеши ми, яко халадрий нечист есть и како приносим есть на лице Христово? Обаче нечиста и змия, но свидетельствоваше о нем же Христос глаголя: Яко же вознес Моисей змию во пустыни, тако вознестись подобает Сыну Человеческому»¹⁴.

В основании этого описания лежит баснословное сказание, заимствованное из истории Александра Македонского, de proeliis (о битвах), где говорится, что Александр видел во дворце Ксеркса белых птиц, в величину голубя, которые предсказывали судьбу больных. Когда больной должен был выздороветь, то харадрий смотрел ему прямо в глаза; если же больной не мог выздороветь, то птица отворачивалась и улетала. Элиан (N. A. XVII. 13) упоминает об этой сказке, «о говорит только, что эти птицы имели лечебную силу против желтухи.

Второе физиологическое сочинение Епифания о двенадцати каменьях, бывших на ефуде Аароновом, имеет следующее заглавие: περὶ τω̃ν δώδεκα λίθων (О двенадцати камнях)¹⁵. В славянском переводе оно озаглавлено: «Сказание св. Епифания Кипрского о двунадесяти каменех, иже бе на ефуде по числу двунадесяти колен израилевых» (см. Прибавление 1-е). Многочисленность списков этого сказания, встречаемых как в Святослава 1073 г. Изборнике, так и в новейших рукописях XVII века, свидетельствует об особенной любви к нему наших предков, и это расположение всего более заметно к сочинениям Епифания Кипрского. Вообще это расположение к символическим сочинениям доказывает, как символика нравилась русским и как они старались изучать ее и усвоивать себе ее правила.

 

Илл. 1

Другой отдел физиологических сочинений занят сборником Дамаскина Студита, относящимся уже к XVI веку (Fabricius. IX. P. 683—684)¹⁶. Часто смешивают Физиолог Епифания Кипрского с совершенно разнородным сочинением — со сборником Студита. Эта ошибка существовала не только в древние времена, но даже и в новейшие, потому что многие, даже позднейшие, сочинения без всякого основания приписывались Дамаскину Студиту. Мы далее увидим, что это ошибочное смешение существовало не только для сочинения, но также и для самой личности сочинителя. Оттого Фабриций¹⁷ считает долгом предупредить, что Дамаскин мних, иподиакон Студит, уроженец Фессалоники, о котором упоминает иеродиакон Симеон, был совершенно другой писатель. Наш писатель назывался так: Дамаскин архиерей Студит. Наконец, были еще некоторые другие писатели, но, по-видимому, в особенности из западных, которые смешивали Дамаскина Студита со св. Иоанном Дамаскиным или св. Иоанном Златоустам и приписывали ему сочинение вроде Епифаниева Физиолога¹⁸.

617

Один из полнейших списков сочинения архиерея Дамаскина Студита находится в Турине, в сборнике разных богословских сочинений, писанном отчасти на пергаменте, а отчасти на бумаге, в лист (всего 96), под нумером 248-м. На первых пергаментТеги: Российский архив, Том IX, 47. А. С. Уваров. Русская символика, Исследования и аналитика