Все документы темы  
Российский архив Материалы по теме: Том V


Сперанский Н. И. Письмо Сперанской Н. К., 25 декабря 1877 г. Карс

Сперанский Н. И. Письмо Сперанской Н. К., 25 декабря 1877 г. Карс // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 1994. — С. 160—163. — [Т.] V.

160

Письмо 52-е

Карс. 25 декабря 1877 г.

Если ты, Надюша, получила мои два последние письма — 50 и 51е, то ты знаешь, что у нас на Рождество предполагалась елка, и состоялась. Теперь займусь подробным описанием всего праздника.

24го числа, в сочельник, все офицеры получили от Неелова приглашение, в котором было сказано, что он просит нас пожаловать ко всенощной, по окончании которой к нему на елку. Весь этот день я провел в больших хлопотах по устройству всей обстановки (меня Неелов просил «как художника»); на огромной деревянной раме (сажень высоты и 2 аршина ширины) я натянул красный кумач, склеил такой же величины лист бумаги, на котором нарисовал «А» (вензель «А» под императорской короной), при этом постарался, чтобы вышло к<а>к можно красивее, вырезал эту букву и наклеил лист на кумач; затем самую букву разрисовал тенями с помощью прованского масла и куриного пера; установил этот вензель и зажег за ним 12 стеариновых свечей, прикрепленных к приделанной к стене рамке, затем задрапировал весь лист белым коленкором буфами, которые прикреплялись розетками из того же коленкора с красными каемками. Эффект вышел такой, какого никто не ожидал: т<а>к к<а>к вензель освещался сзади, а не спереди, и очень сильно, то буква «А» смазанная еще маслом, точно горела самым ярким красным пламенем на алом фоне, окруженном нарядной белоснежной драпировкой. Вензель стоял у стены, противоположной входу в залу, (а зала очень большая, с весьма высоким потолком), а посреди залы горела громадная елка с массой стеариновых (восковых здесь и в помине нет) свечей, увешанная самыми разнообразными вещами, конфетами, яблоками и вообще всем тем, ч<то> обычно составляет необходимую принадлежность всякой богатой елки. Между прочими вещами висели предметы, составляющие здесь в Карсе самую первую драгоценность, которая т<а>к дорога, что покупается почти на вес золота, — это два простые березовые полена, обвитые пунцовым шелком с бантиками и сусальным золотом, и клок сена, разукрашенный так же; Неелов решился повесить на елку все самое дорогое, ч<то> только здесь есть и поэтому не мог оставить без внимания дрова и сено. Вышло чрезвычайно остроумно и вызвало бешеный хохот. С обеих сторон елки тянулись два громадных стола, уставленные гранатами, заменявшими канделябры, и всеми принадлежностями к чаю. Стены горели массой свечей, вставленных также в самодельные из телеграфной проволоки, очень изящные канделябры, с потолка спускались две люстры колоссальных размеров, сделанные из той же проволоки. Вообще все убранство и вся обстановка были настолько превосходны, ч<то> трудно было поверить, глядя на эту залу, ч<то> мы живем в Карсе, а не в Петерб<урге> или Москве.

В 6 часов вечера явился в помещение нашего батальона Ропп, где было все уже приготовлено для всенощной и убрано также хорошо, если не лучше, чем в тот день, когда было освящение казармы. От всенощной все отправились вниз, где была приготовлена елка. Впечатление, произведенное на входящих в эту залу, было такое сильное и приятное, ч<то> все останавливались, и никто не мог удержаться, чтобы не произнести «ах!!»... Для нас, устроителей, этого было достаточно, для того, чтобы довольно улыбнуться и с полным сознанием собственного достоинства окинуть гордо-снисходительным взглядом пораженную толпу. Все гости тотчас засыпали вопросами наших офицеров о том, чьей работы вензель, и все меня поздравляли с «превосходным художественным произведением», а я как герой дня, благосклонно пожимал протягиваемые руки. По обыкновению все сначала группировались около елки, рассматривали эту диковину в Карсе со всех сторон, затем был подан чай со всевозможными аксессуарами. После чаю некоторые уселись за разобранные карточные столы, другие гуляли группами, любуясь чисто-русскою обстановкою этой роскошно

161

убранной залы. Вдруг, неожиданно для всех в конце залы грянула молодецкая удалая военная песня, — это мои стрелки, введенные мною потихоньку в залу. Новый эффект, и снова много голов, улыбаясь, кивают в мою сторону. Ропп очень внимательно слушал песельников, которые между прочим воспевали и «храброго нашего генерала Роппа», и пришел при этом в такое умиление, что приказал выдать им на всех чаю и сахару. Во все продолжение вечера песельники пели, чередуясь с оркестром музыки. После чаю разносили глинтвейн; затем обирали елку, причем и я взял с нее немного, чтобы послать своей Надюше, которая не имеет в этот день елки, а вероятно скучает дома одна со своим сыном. Затем подана была закуска, после которой роскошный ужин. После ужина Ропп тотчас же уехал, и я вслед за ним, п<отому> ч<то> это было уже 2 часа ночи, — я устал и должен был еще писать тебе письмо. Меня ни за что не пускали уехать, но я выскочил хитростью с помощью своих стрелков. Тебе уже известно, что, придя домой, я тотчас же принялся писать тебе письмо, которое, однако, не заняло много времени, и завалившись на кровать, заснул богатырским сном. По рассказам оставшихся на елке самый-то кутеж начался только с отъезда Роппа и продолжался до 6 часов сегодняшнего числа, причем было выпито такое количество вина, ч<то> оно, вероятно, теперь значительно подорожает в Карсе, т<а>к к<а>к можно предполагать, что во всем городе осталось очень немного вина. Но при всем веселии дело не обошлось без грустного случая (ты только не говори ничего об этом Новицким и даже вида не показывай, что я писал тебе об этом что-нибудь. Новеха* меня очень просил не писать тебе об этом ничего). Когда все были уже порядочно навеселе, то заставили музыку играть любимый полонез Неелова, стали все в пары, и Неелов с кем-то открыл торжественное шествие под музыку. Маршируя совершенно спокойно под музыку, Новицкий-2 (Виктор) вдруг схватился за колено и сел на первую попавшуюся скамейку, сильно побледнел и, охая, стал звать к себе брата. Он сам не может объяснить от чего произошло это, но у него оказалось растяжение жилы в колене, а был еще и вывих, еще не решено где, п<отому> ч<то> доктор еще не видел. Тотчас же несколько человек офицеров с Новицким-1 отнесли его ко мне на квартиру, как его хорошему товарищу. Часа в 4 ночи я вдруг слышу шум нескольких голосов над своей головой, просыпаюсь и вижу, что Новицкого 2го укладывают в шкаф — тут мне и объяснили, в чем дело. На другой день утром я перевел его на свою кровать, а сам устроил себе постель в шкафу и оставил его жить у себя на все время его болезни, п<отому> ч<то> передвинуться куда бы то ни было, а тем более к себе домой, он не в состоянии. Нога в колене у него опухла, но не особенно; завтра придет доктор, и есть надежда, ч<то> он проболеет не более 2х недель. У него, как видно, то же, что было у меня зимой 72го года, когда у меня произошло растяжение жилы во время прыганья на гимнастике. В настоящую минуту он лежит на моей кровати и не подозревает, что я пишу о нем. Очень жаль его, беднягу, но опасности не предвидится.

Сегодня в 1 часу я, надевши мундир и прицепивши свой орден, отправился в роту — поздравить стрелков с праздником и выпить с ними чарку водки. Сегодня они первый раз увидели меня с орденом и нужно было видеть их изумление и радостно улыбающиеся рожи, когда проходил посреди расступившейся на две стороны роты! Глаза всех так и бегали с меня на орден и с ордена на меня. Я поздоровался с ними, поздравил их с праздником. Тотчас был поставлен столик с водкой и закуской; я приказал роте построиться и, воображая, ч<то> мое приказание исполнено, уже подошел к столу, к<а>к увидел себя тесно окруженным со всех сторон стрелками, впереди которых ближе всех ко мне стоял фельдфебель, у которого рот был растянут в широчайшую улыбку, т<а>к же

162

к<а>к и у всех остальных. Когда, удивленный, я спросил у фельдфебеля, что это значит, он отвечал, что стрелки желают поздравить меня с царской наградой; не успел я поблагодарить их, как сотни рук схватили меня уже было с целью поднять на «ура», которое и раздалось уже, но я не любитель воздушных путешествий и потому поблагодарил их от всей души за выраженные ими самые теплые, дружеские чувства, просил не качать меня, но по необходимости должен был разориться, дав роте на водку 15 рублей (водка здесь очень дорога, ведро стоит 9 руб.). Таким образом, мой крест обошелся мне в 30 р. (15 р. заплатил за него казне и 15 р. роте). Затем я выпил за их здоровье чарку водки, поболтал с ними, гуляя между их рядов и, дав им отеческое наставление, к<а>к следует вести себя на празднике, ушел домой. Сейчас (уже 11-ый час ночи) приходил ко мне с рапортом дежурный по роте и отрапортовал мне, что в роте все благополучно и пьяных нет. Спасибо им, молодцам, отблагодарили меня.

Теперь буду отвечать на твое письмо. Костя5 в письме к тебе высказывает очень нелепую мысль об отсутствии для меня интереса в его письмах, на что я ему скоро напишу ответ. Если он теперь в Москве, к<а>к ты ожидала, то передай ему на словах, Надюша, это и, вообще, изругай его хорошенько за такое крайне неприятное для меня заключение его. Насчет Колиного крика он чрезвычайно прав и за то, ч<то> он навел тебя на эту справедливую и утешительную мысль, очень благодарен ему, милому. Поэтому не приходи в трепет, Надюша, от его крика, если только, конечно, этот крик своею громогласностью не может испугать. Очень жаль беднягу Михаила; но на чем же собственно помешалась его жена?

Неужели, Надюша, в твоей комнате т<а>к скоро и т<а>к внезапно пропала вся сырость, которая по твоим словам была довольно сильная? Если теперь настала сухость, то смотри, к<а>к бы эта сухость не была обманчива.

Ты говоришь, деточка, что не совсем понимаешь мои слова: «крест, доставшийся мне не совсем дешевой ценой», — и тут же сама разъясняешь смысл этих слов тем, что я претерпел очень много лишений и трудов физических и душевных, за которые и получил свой крест. В этом самом смысле я и говорил; но теперь все это уже давно забыто, и настоящая жизнь сложилась так удачно, что впечатления этого первого трудного времени сильно поизгладились. Ты говоришь, родная моя, что я не ответил тебе на твой вопрос о том дне, памятном для меня, когда я так терпел от жажды и утомления. Не ответил я тебе не потому, что не желал ответить, а просто потому, что забыл; теперь, когда ты мне снова напомнила об этом, я расскажу тебе подробности того дня в следующем письме, а то уж здесь места нет.

Наконец-то ты, глупая моя девочка, «теперь только успокоилась насчет меня». Слава Богу! Давно пора! Теперь беспокоиться обо мне значило бы все равно ч<то> о Володе: я окружен совершенно такой же мирной и комфортабельной жизнью, как и он.

Надюшечка, я думаю и даже уверен, ч<то> ты очень балуешь Колю и вот вследствие чего он неспокоен. Малейший его крик, и ты берешь его на руки, где ему, конечно, лучше, чем на кровати, и потому он, привыкнув к этому, уже не может примириться и успокоиться кроватью, а уже требует, чтобы его и вперед постоянно брали на руки. Да и другие, я думаю, немало помогают тебе в этом, вследствие чего в нем постепенно развивается требовательность, которая с каждым днем будет в нем пускать корни все глубже и глубже и составит, таким образом, впоследствии одну из черт его характера. Характер в человеке начинает складываться очень рано и формируется так незаметно, постепенно, но неуклонно, ч<то> нужно быть в высшей степени осторожным и предусмотрительным, чтобы не привить к ребенку помимо своего желания таких качеств и наклонностей, которые потом уже трудно, даже невозможно будет исправить.

163

Воспитание должно начинаться именно с самого нежного возраста ребенка, в тот период его жизни, когда он еще бессознательно относится к окружающим его явлениям. Этим приобретается привычка поступать в известном направлении, а привычка, как совершенно справедливо замечено всеми, есть вторая натура. Вот почему необходимо нужно уже теперь обращать на Колю большое внимание и все свои поступки относительно его нужно основывать на самом значительном и серьезном обсуждении.

Поцелуй от меня Олюшку, Марусю и наших, и кланяйся Гукову, Мар. Вас. Целую и благословляю моего дорогого баловня, т. е. твоего. Береги ради двух Колек твое драгоценное здоровье.

Новицкий-2 и Островский тебе кланяются. Не говори про болезни Новицкого никому, а то кто-нибудь разболтает и может дойти до родителей, которые будут очень беспокоиться, тогда, как беспокоиться нечего. Театр будет у нас под Новый год. Целую Вас крепко, моих милых бесценных деток.

Ваш Коля.

Сноски к стр. 161

* Прозвище Новицкого, друга Н. И. Сперанского по полку (прим. публ.).

Теги: Российский архив, Том V, 10. Письма Н. И. Сперанского с азиатского театра Русско-турецкой войны 1877—1878 гг., Документы личного происхождения

Библиотека Энциклопедия Проекты Исторические галереи
Алфавитный каталог Тематический каталог Энциклопедии и словари Новое в библиотеке Наши рекомендации Журнальный зал Атласы
Алфавитный указатель к военным энциклопедиям Внешнеполитическая история России Военные конфликты, кампании и боевые действия русских войск 860–1914 гг. Границы России Календарь побед русской армии Лента времени Средневековая Русь Большая игра Политическая история исламского мира Военная история России Русская философия Российский архив Лекционный зал Карты и атласы Русская фотография Историческая иллюстрация
О проекте Использование материалов сайта Помощь Контакты
Сообщить об ошибке
Проект "Руниверс" реализуется при поддержке
ПАО "Транснефть" и Группы Компаний "Никохим"