[Протокол допроса П. М. Кауфмана-Туркестанского, 16 апреля 1921 г.]

287

76

ПРОТОКОЛ

1921 года, апреля 16 дня, судебный следователь по особо важным делам Омского окружного суда, в г. Париже (во Франции) допрашивал в качестве свидетеля нижепоименованного с соблюдением 443 ст. уст. угол. судопр.

Петр Михайлович Кауфман-Туркестанский, 62 лет, православный, проживаю в настоящее время в г. Париже

На Ваши вопросы могу показать следующее:

В 1906—1907 годах я был министром народного просвещения. С 1906 года я был членом Государственного Совета. В декабре 1915 года я был назначен главноуполномоченным Красного Креста при Верховном главнокомандующем.

Я находился в личном подчинении исключительно одного Государя Императора как Верховного главнокомандующего, что неоднократно указывалось мне самим Государем. Кроме того, отношение Государя ко мне было исключительно милостивое и внимательное. Благодаря этим обстоятельствам и моему личному положению я имел возможность всегда говорить в глаза Государю, что я по совести считал нужным докладывать, не обусловливаясь никакими побочными соображениями.

В 1916 году, посещая многие места фронта, я воочию убедился, что в армии, как в солдатской, так и в офицерской среде, идет сильнейшая пропаганда, уже в значительной степени деморализовавшая дух ее. Я сам лично убедился, что пропаганда была направлена, между прочим, на дискредитирование личности Царя и Царицы, и средством для этого служила главным образом личность Распутина. Все, что мне приходилось тогда наблюдать самому, создавало в душе чувство сильнейшей тревоги, и я решил сказать все это лично Государю. Я и сделал это. Я доложил Государю без всякой утайки, что я слышал и видел, и прямо высказал Ему, что уже создалась грязная сплетня про отношения Государыни Императрицы к Распутину, что дискредитирует самую идею власти; что необходимо немедленное удаление Распутина. Я высказал при этом мое глубокое

288

убеждение, что, если этого не будет сделано, Распутин будет убит. Государь выслушал меня. Он не высказал мне никакого своего мнения. Он сказал лишь несколько слов, из которых мне стало ясно, что Государю уже известны обстоятельства, только что мною Ему доложенные¹¹⁸.

6 декабря 1916 года я был уволен из Ставки, а с 1 января 1917 года — из числа присутствующих членов Государственного Совета. В отношении Протопопова я могу рассказать о следующем факте.

В конце ноября месяца 1916 года “Центром” Государственного Совета мне было поручено довести до сведения Протопопова, что “Центр” считает абсолютно недопустимым нахождение его на посту министра внутренних дел и предлагает ему, ради блага Родины, добровольно уйти в отставку. Я пригласил к себе Протопопова. Это было 2 декабря. Он пришел ко мне около 12 часов ночи и ушел от меня около половины третьего. Я передал ему то, что мне было поручено. Проявив много черт, свойственных болезни “истерии”, Протопопов уверял меня, что его никто не понимает, что он — это несокрушимая мощь и воля; что он преисполнен такими планами, которые принесут благо России. В конце концов, он дал мне слово, что завтра же (3 декабря) он отправится в Царское и подаст прошение об отставке. При этом он просил меня как-нибудь поспособствовать, чтобы ему была дана возможность остаться при Государе, потому что он так полюбил Государя и Государыню, что абсолютно не может жить без Них. В то же время он высказал желание, чтобы ему как-нибудь был устроен чин “генерал-майора”. В самом конце нашей беседы я сказал ему, что возможно, конечно, что отставка его не будет принята Государем; что это, вероятно, изменит и позицию Государственного Совета, если к тому же он окажется таким деятелем, каким он сам себя рисует, но только при одном непременном условии: если он, Протопопов, не ставленник Распутина. В самых энергичных выражениях Протопопов стал меня уверять, что он не имеет связей с Распутиным, что он встречал его раза два: один раз — в лечебнице Бадмаева, где Распутин своими личными свойствами произвел на него огромное впечатление, а где другой раз, — я уже не помню. На этом расстались, как я уже сказал, около половины третьего.

Около 10 часов утра (3 декабря) ко мне пришло одно лицо, назвать которое я не могу, не имея на то его согласия. Оно мне сказало, что у меня минувшей ночью был Протопопов и ушел от меня в третьем часу. Из дальнейшей беседы с этим лицом мне стало ясным, что он в курсе дел. Я должен удостоверить, что мой посетитель действительно был осведомлен в различных явлениях общественно-государственной жизни, что было для него нетрудно благодаря его служебному положению. Я не стал от него скрывать темы моей беседы с Протопоповым. Тогда это лицо сказало мне, что Протопопов прямо от меня отправился в квартиру Распутина на Гороховую, где его уже ждали и откуда была отправлена в Царское телеграмма, такого, приблизительно, содержания: “Не соглашайтесь на увольнение директора-распорядителя. После этой уступки потребуют

289

увольнения всего правления. Тогда погибнет акционерное общество и главный его акционер”. Подпись под текстом была: “зеленый”. Я еще раз повторяю, что мой собеседник по своему положению мог и должен был знать содержание отправленной телеграммы. Я не помню теперь, кому именно она была адресована, возможно, Государю или Государыне, возможно, и Вырубовой. Содержание этой телеграммы каким-то образом стало известно и некоторым другим, кроме меня, лицам, между прочим, покойному члену Государственного Совета Владимиру Трепову, который автором телеграммы считал Белецкого, другие — Мануса. Впоследствии в августовском номере журнала “Исторический вестник” за 1917 год я читал рецензию статьи Бинштока, помещенной во французском журнале “Memoire de Françe”. Из содержания рецензии было видно, что Биншток, указывая на Распутина как на одного из главных виновников, вызвавшего со своей кликой негодование общества, утверждал, что Распутин был орудием тайной политической организации, находившейся в Стокгольме и вдохновлявшейся фон-Люциусом.

Я не делаю сам никаких выводов, излагая Вам лишь одни факты. В связи с изложенным могу указать еще такой факт. В августе месяце 1916 года я представлял в Ставке доклад Государю по вопросу о цинге. После доклада в беседе с Государем я указал Ему на критическое положение продовольственного вопроса в крупных городах, что уже вызывало ропот, недовольство и создавало чувство тревоги. Я старался убедить Государя, что положение, созданное этими явлениями, серьезное, но не безнадежное: хлебных запасов, находящихся в распоряжении интендантства и не нужных войскам, очень много и в крупных центрах, но не удовлетворителен аппарат, который мог бы их использовать. На вопрос Государя я доложил, что, по моему мнению, следовало бы вверить это дело интендантству, прекрасно справляющемуся с ним на фронте. Государь эту мысль одобрил и приказал мне переговорить по этому вопросу с полевым интендантом Егорьевым, что-бы он представил Государю доклад. Я выполнил Высочайшее повеление и в беседе с Егорьевым, имевшим в своем распоряжении точные цифровые данные, убедился в правильности моего взгляда и полной возможности быстро начать снабжение населения хлебом во всех городах Европейской России, что только и требовалось.

На следующий день Егорьев представил доклад, Государь одобрил его и приказал сейчас же ехать в Петроград, переговорить с военным министром Шуваевым и немедленно оформить это дело. Я исполнил и это. Шуваев на другой же день с готовым планом отправился в Ставку, куда отправился вслед за ним и я. Прибыв в Могилев, я встретил Шуваева, когда он уже шел от Государя. Увидев меня, он махнул рукой и сказал, что ничего не вышло. Меня все это крайне поразило. Я пытался расспросить Шуваева, но он спешил уходить и только кинул мне в ответ: “Сами узнаете”.

Во время обеда Государь ничем не дал мне понять, что Он интересуется возложенным Им на меня поручением. Тогда, по окончании обеда,

290

я, как лицо, подчиненное лично Ему, сам попросил приема. Я сказал Государю, что Его повеление мною выполнено. Чувствуя некоторую неловкость, Государь стал мне говорить, что, в сущности, продовольствием населения должно ведать Министерство внутренних дел, имеющее готовый для этого аппарат в лице губернаторов, полиции и других органов; что именно этому министерству надлежит ведать это дело по силе закона (продовольственный устав). Мне стало ясно, что Государя за мое отсутствие успели ввести в заблуждение.

По закону вопрос обстоял вовсе не так, как, очевидно, было доложено Государю. Все, что было тогда у меня в разуме и совести, я тогда же доложил ему, начав свои слова фразой: “Ваше Величество, Вас опять обманывают”. В ответ на мои слова Государь ответил: “Ну, об этом мы еще поговорим”. Однако больше этот вопрос со мною никогда не обсуждался. Когда же я навел справки, кто имел у Государя доклад в мое отсутствие, я узнал, что был Протопопов.

Чем кончился этот вопрос и какие за собой повлек последствия, — достаточно известно¹¹⁹.

Показание мое, составленное в двух экземплярах и в обоих мне прочтенное, записано с моих слов правильно.

Петр Михайлович Кауфман-Туркестанский

Судебный следователь Н. Соколов