Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 9 января <1835 г.> Рыскино

87

7

<1835 г.> 9-го января. Рыскино

Милый Левочка, не можешь ли ты мне сказать словечко о моем переводе Блера? Извини, что я тебя беспокою этим вопросом, но как-то хочется знать судьбу моего детища. 18-го письмо это начато, девять дней тому, и все что-нибудь мешает продолжить. Осыпали меня здесь и свои дела и чужие, кто просит, кто за советом идет и едет. Думаю, что я ужасть как много помочь могу. Более всего меня занимает дело Алексея Степановича, которого явною злонамеренностию хотят погубить со всех сторон, хватаясь за все, что подает тень обвинения и упуская все, что может служить к его оправданию. Например, кричат: взял 2 <тысячи рублей> от исправника, а что он из этой суммы заказал поминовение в трех церквах и заплатил за самое погребение около 350 <рублей>, — об этом не хотят ни справок, ни росписок принять. Обвиняют: взял ложки из кладовой и шелковый платок, а молчат, что ложки взял к столу, платок же надел на покойницу. Зачем распоряжался, говорят, но есть пословица: если бы знал, где упадешь, соломки бы подложил. Если бы он знал, что назовут расхищением заботу о погребении безродной женщины, не поехал бы на зов людей ее и вотчинного старосты, которые, как она умерла, не знали, что им делать и как ее хоронить.

Трудно пересказать все злонамеренные и пристрастные действия следователей и судей, в чьих руках было это дело. Больнее всего, что тот же самый уездный предводитель Завальевский, который так жестоко поступал при этом следствии и старается погубить человека за 2 <тысячи рублей>, принятые на погребение и поминовение бездетной женщины, которая оставила праправнучатным племянникам имения, хлеба и денег более чем на 200 <тысяч рублей>, этого он губит,

а извергов, которые жили 20-ть лет в Волочке воровством, грабежом и зажигательством, так тот же Завальевский старается оправдать. Я недавно видела одного священника из Вышневолоцкого Казанского Собора, который, будучи человек совсем посторонний, полковнику Станкевичу не может нахвалиться его действиями. Завальевский распускает слухи, будто Станкевич морил голодом обвиненных и употреблял разные истязания, чтоб исторгнуть от них сознание, но этот священник — вышневолоцкий житель и говорит, что ни истязаний, ни каких строгостей не было употребляемо, а виновные или доказывали друг на друга, или сознавались сами по убеждениям Станкевича. Вышневолоцкие жители, проведшие столько лет в беспрестанном страхе от грабежей и пожаров, не знали, как благо<дарить>*