Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 5 июля 1835 г. Рыскино

94

14

Пятница. 5-го июля. Рыскино. 1835

Твое производство²⁵, милый Лева, разумеется, всех нас очень обрадовало. Вчера приехал сюда Мудров, еще до обеда. Я уже не ожидала математика, потому что последнего письма твоего с почты еще не получала, где ты пишешь, что нашел для нас Архимеда. И так, перестав уж ожидать его, я вместе удивилась и обрадовалась, что приехал он, ибо когда мне сказали, что приехал из Петербурга молодой человек, то я сей час догадалась, что этот господин должен учить нас математике. Я послала Мишу попросить у него твое письмо, а между тем с Колею рассуждаю о том, что как жаль, что этот учитель приехал так поздно, и что Коле не долго придется брать у него уроки. В это время бежит Миша на лестницу к нам, и слышу, что он пищит что-то очень весело. Вбежав в комнату он сказал нам: Savez-vous quoi? Maman, savez-vous quoi?* Я думала, что, верно, этот новый приезжий кто-нибудь из добрых знакомых, или Моисеев или Аникин. Кончилось тем, что Миша,

95

указывая на адрес пакета, наконец объявил нам, что ты произведен. Я сперва была уверена, что ты написал так для шутки, потому что письмо шло не по почте, то ты верно шалил, надписавши Его Превосх<одительству>, но распечатав письмо и начав его читать, по серьезному слогу и чувствам, тобою описываемым насчет детей, я удостоверилась, что ты не шутишь. В миг это известие разнеслось по всему дому, и не было конца радости и поздравлениям всех людей. Все очень рады, это видно на их лицах, но больше всех рада Александра Алекс, дочь благочинного, которая у меня опять гостит с самого моего приезда. Она прибежала ко мне в комнату, ну плакать, обнимать меня, благодарить Бога, так что ее восхищение продолжалось очень долго. Дети тоже очень шумно радовались, а я благодарила Бога за тебя и за них: за тебя, что твои неимоверные труды наконец награждены достойно, что ты, в твои лета, наконец на своем месте, и что в новом твоем звании ты можешь быть еще полезнее и еще более предаваться своей склонности быть общим благодетелем. За детей я порадовалась, что ты можешь быть им теперь еще полезнее прежнего. Дай Бог, только, чтоб ты был здоров.

 

План имения Рыскино

Что ж до меня касается, я чувствую себя, как в чужом пиру, в похмелье. Мне смешно, что и на меня простирается твое возвышение, когда я тут ни душой, ни телом не виновата. За себя я рада только тому, что может быть мужики и люди будут лучше слушаться.

Вчера я также получила еще три письма твоих по почте и письмо Машиньки Лавровой. Как мне жаль этих 600 <рублей>, которые увез у тебя твой постоялец. Как хорошо, что у нас нет дома в Петербурге²⁶. Мы бы никакого дохода не получали, все постояльцы уезжали бы от нас, не заплатив денег за постой. Спасибо, голубчик, за расчет об акциях. Я тому рада, что ты заплатил Коле Столыпину 5 <тысяч рублей>, которые брал у него, терпеть не могу долгов. Скажи, пожалуйста, теперь уж ему ничего не должен, не правда ли? Слава Богу, что ты заплатил около 3 <тысяч рублей> долгу в сундук, и что теперь уж немного осталось на тебе долгу.

Теперь спешу оправдать нашего Николиньку. На него наклепали, что будто у него тетрадка риторики французской, писанная Рифе. Николинька брал ее, это правда, но уже очень давно, и

96

очень задолго до своего отъезда сюда, отдал ее пажу 2-го класса Желтухину. Я сама переписывала ему почти всю риторику и потому знаю, что ему эта тетрадка не нужна уже давно, потому что у него двойной комплект риторических тетрадок. Притом, когда он ехал, я сама выбирала все его тетради и книги из комнатки у Бенуа, сама их дома перебирала и сама давала их укладывать в дорогу. Рифеевой тетрадки не только тут не было, но даже она давно уже и до того не нужна была Коле, потому что он до того еще времени имел у себя всю риторику переписанную и сам уже давал свои тетрадки другим пажам, когда оне были им нужны. Они так потеряли, верно, эту тетрадку, да и клеплют на Колю. Если же нужна им фр<анцузская> риторика для литографии, то предложи Колины тетрадки, оне в его бюро, в маленьких ящиках, за доскою, а ключи от бюро я отдала тебе перед отъездом, они на железном колечке. Сделай милость, Лева, оправдай Колю перед Игнатьевым²⁷ и скажи, что если б Коля даже потерял эту тетрадку, то он бы непременно и в том признался, и я, бывая у него каждый день и наблюдая за каждым его шагом, и зная все, что он делал, в чем нуждался, что занимал у своих товарищей и когда отдавал, очень хорошо знаю, что не только Коля не завозил этой тетрадки в деревню, да и не имел уж в ней никакой нужды задолго до своего отъезда и даже до экзамена. Во время экзамена он твердил риторику при мне по своим собственным тетрадкам, а Рифеевой тетради и духу не было. Я так боюсь, чтобы Колю не очернили за глаза. В чем другом, а в этом он ни душой, ни телом не виноват.

Я здесь получила письмо от Дешевова, он пишет, что его дело лежит в Тверском губернском правлении без всякого действия, ни взад ни вперед нейдет. Милый Лева, напиши к тверскому губернатору, напомни ему его обещание кончить скорее дело Дешевова. Уж так или сяк, лишь бы скорее кончил. Пожалуйста, похлопочи, он нам много сделал пользы.

Ты писал в одном из своих писем, что муж Надежды Васильевны Каховской назначен городничим в Дорогобуж, и это хорошо, но как-то давали надежду, что он будет городничим в Ржеве. Это было бы лучше, и им этого хотелось. Скажи пожалуйста, отчего назначили его в Дорогобуж, а не Ржев? Писал ли ты об этом Надежде Васильевне, или она еще ничего не знает?

Посылку с шерстями и холстинками я еще не получала, а получила объявление с почты. Поблагодари Елисавету Николаевну за ее милую любезность, что ей угодно было потрудиться купить для меня эти мелочи. Я потому не хотела ее беспокоить, что для таких безделиц совестно было бы мне ее тревожить, тем более, что она живет на даче. Поблагодари очень, очень за меня.

Если имеешь средство, доведи до сведения Андрея Ник<олаевича> Муравьева, что благочинный по доносу дьякона на него о раскольниках не виноват, а архирей тому и рад, чтоб не сдержать слова, не посвящать его в протопопы. Попроси Муравьева постараться об окончании этого дела.

Много и премного благодарю тебя за присылку Мудрова. Хоть и мало времени остается, но Коля с своими способностями и прилежанием все-таки еще много успеет. С четверга до сегодняшнего дня, то есть в три дня, они уже прошли половину тригонометрии и уж прошли эту половину два раза. То есть в три дня Николинька теперь знает то, что его товарищи будут знать в октябре месяце, следуя постепенности курса. Кажется, есть надежда, что он от них не отстанет.

Левочка, кажется, я забыла в Петербурге в своем шкапу, который стоит в моей спальне, сверток с шерстями, всю голубую тень, в клубках, которые мне теперь здесь нужны для вышивания. Потрудись, пожалуйста, сам поискать этот сверток, не пускай туда Марки, прошу тебя. Этот сверток с шерстями должен быть на третьей полке от верху, с левой стороны; вся шерсть размотана в клубках: голубых, кажется, семь да серых два. Серых не присылай, они мне не нужны, а все синие и голубые пришли, пожалуйста, поскорее. За ними остановилась моя работа на пяльцах, где именно мне теперь приходится вышивать голубой цветок. Пожалуйста, сей час отыщи эти шерсти в шкапу и пришли их как можно скорее. Извините, ваше пр<евосходительст>во, что я вас так беспокою. Такую важную особу.

Маленький Колюшка был не очень здоров эти дни, должно быть, к зубкам, потому что в новом месте десны распухли. Но как тяжело и жаль видеть больного ребенка, это навело уныние на весь дом на несколько дней. Теперь, слава Богу, он почти совсем здоров и еще стал для меня милее за то, что я так о нем беспокоилась. Левочка, не давай моих писем читать никому,

97

не поверишь comme cela me gêne de vous écrire, quand je sais, ou je crains, que mes lettres seront lues. Je ne puis vous écrire a coeur ouvert, si vous n’êtes pas le seul a lire ce que j’écris Adieu, mon cher*.