Мысловский П. Н. Письмо Якушкину И. Д., 22 апреля 1836 г. С. Петербург

146

2

С. Петербург. 1836, Апреля 22.

Добрая княгиня Екатерина Ивановна между прочим сказала мне, в последнем своем письме, что Вы, любезнейший мой Иван Дмитриевич, с нетерпением

ждете от меня письма. Какого роду это нетерпение? Уж не думаете ли Вы, что долг мой, хоть самый искреннейший и — смею сказать — отеческий будет для Вас так сладок и любезен, как звуки Баснословного музыканта, смягчавшего во дни оны камни и заставлявшего утесы двигаться? Не ждите от меня этих выспренностей и вдохновения: за языком сердца дело не станет. Есть перо, бумага, а произволение — вдвое, вчетверо. Из письма того же друга человечества узнаю, что Вы, друг мой, и многие из товарищей Ваших меня еще не позабыли. Не поверите, как это приятно и даже обязательно для меня. Должно правду сказать, что живое чувство, и, право, неподкупленное усердие мое слишком недостаточно, чтоб быть вознагражденным таким лестным воспоминанием и столь бескорыстною любовью. Вы, конечно, держитесь этого правила, что более или менее возвышая предмет, которому мы чем-либо обязаны, этим самым делаем честь самим себе. Следовательно, мне остается сказать словами Писания: не нам, не нам, а Вам. В особенности и лично спасибо Вам за столь постоянные чувства Ваши ко мне: Небо да воздаст Вам за оные, если не здесь, по крайней мере, там, где нет места ни страданиям, ни тяжким вздохам. Бог да будет тогда всячески во всех. И действительно, затеям и смятениям сердца человеческого не будет конца, пока оно не успокоится в Боге.

Без сомнения, по живому участию Вашему ко мне, Вы пожелаете узнать обо всем, что касается до меня. Живу, благодарение Богу, иногда весело и приятно, а в другой раз и с скукой пополам. Нельзя же требовать, чтоб дни жизни нашей были постоянно ясные. Перемены в воздухе суть эмблема наших перемен в общежитии, даже в сердце. Человек везде и всегда тот же человек. Главное условие жизни в том, что кто волею Провидения поставлен на поприще жизни, тому надобно пройти оное; идти прямо, не уклоняясь ни на десные, ни на шуее, к назначенной цели. Это второе условие, предписуемое и разумом, и верою.

Вы, я чаю, слышали, что мое семейство состоит из двух Департаментов: из детей собственно моих и внучат. Тех и других порядочная кучка. В мои лета, живя уже не своею собственною жизнью, а жизнию крови моей, признаюсь — кругло-сиротское положение внучат моих нередко трогает меня до глубины души. Есть среди них и такие, которые никак не понимают ни сиротства, ни сопряженных с ним и почти неизбежных горестей. На чье ж все это падает сердце? Ты за них и думай, ты за них управляйся с препятствиями и с горем; ты за них не спи ночей и размышляй об утре; одним словом, беспечные и невинные младенцы знают лишь одни свои куклы и карточные домики, а ты исподтишка, вместо росы небесной, обливай их созидания со всеми фасадами и чертежами — невольными, хотя и тихими слезами. Господу так угодно. Он видит, однакож, что я до сих пор ни на минуту не позволил себе ни возражать, ни усомниться в беспредельной Его Благодати и особенном покровительстве сирым. Я помню, что Он сказал и всегда говорил им: Аз буду вас во Отца, вы мне — в сыны и дщери. Но о сем довольно. Заключим тем, что есть сироты, имеющие и родителей. Завет Божий простирается и на них. Имейте веру сему.

Ежели Вы получите это письмо в Петровском⁴⁸, то возьмите на себя труд завсидетельствовать искреннейшую и беспредельную мою благодарность Сиятельной, не столько по титлу, сколько по делам, Княгине Екатерине Ивановне за ее милостивое ко мне писание, которое служит мне как бы зеркалом, в котором вижу я всех Вас. Особенно занимательна и мила картина семейной ее жизни.

Кажется, слетел бы в этот скромный приют и часа на два, на три присел бы к тому столику, за которым малютки ее глотают сладость учения не наемного, здравого и убедительного. Уверьте эту добрую жену и мать, что я не замедлю писать к ней особенно. Признаться ли Вам, что я лишний раз не смею писать к ней потому, чтобы не отнять у нее времени, нужного для переписки...

Говорят мне, что Ваша голова покрыта снегом, и таким, который не сойдет даже в июле месяце. Что это? Не рано ли, друг мой? Не хотите ли Вы тем пристыдить нашего брата, у которого на голове не единого седого волоска, а в бороде — этом гнезде пыли и снегу — пястки с две? Понимаю, конечно, Вы вздумали, по выражению Соломона, сочетать мудрость с сединою. Но ведь там сказано в обратном смыле, т. е. мудрость есть седина, а седина не всегда бывает мудростью. Прощайте. Поезжайте к любому полюсу, в пятую часть света, к Антиподам, и куда угодно: всюду последует за Вами отеческая, искренняя любовь

Преданного Вам Петра Мысловского.

Покамест до письма к Княгине, кланяйтесь от меня всем и пожелайте им всего доброго.