Гончаров И. А. Письмо Романову К. К., 27 июня 1884 г. Дуббельн

179

2. И. А. ГОНЧАРОВ — К. К. РОМАНОВУ

Лифлянд<ская> губерн<ия>
Дуббельн⁹, близ Риги.
Господская улица, дом Поссель

Ваше Императорское Высочество!

Вот уже три недели с лишком, как я перенес сюда, в этот немецко-польско-жидовско-латышский угол, свои пенаты, т. е. свою лень, нелюдимость и уединение, и до сих пор еще не воспользовался Вашим разрешением написать к Вашему Высочеству.

Причины тому — невольные. Сначала было холодно, по небу ходили точно моря, беспощадно поливая и землю и воду, в моем Palazzo* без печей, надо было кутаться в плед. Затем начались жары: тело таяло, как масло, на голове точно меховая шапка надета, мысли свертывались, как сливки в жару. А в больном своем, незрящем оке, я чувствовал, и в жар, и в холод, как будто вставленный горящий уголек.

180

К этому еще надо прибавить питье Мариенбадской воды, которая устами врачей запрещает читать и писать, а если послушать жестокосердых окулистов, то и курить не надо!

Но я взбунтовался против всего этого, бросил Мариенбадскую воду, закурил самую крепкую сигару и взял самый большой лист почтовой бумаги — и с великим удовольствием, с Вашего позволения, приступаю к беседе к Вашим Высочеством.

Пишу прямо, без приготовления, без обдумывания, без черновой: сделай я все это — вышла бы литературная, журнальная, может быть, эффектная статья: но в ней не доставало бы того, что всего лучше в переписке двух лиц — это искренности, интимности. Писать для всех — значит оглядываться, охорашиваться, остерегаться, являться не самим собой. А я желаю явиться перед Вами — au naturel*. Надеюсь, что Вы изволите одобрить это. Простите меня за это длинное, болтливое вступление. Не им следовало бы начать письмо, а глубокою благодарностью за дорогой подарок, которым Вы напутствовали мой отъезд из Петербурга: это день, проведенный у Вашего «семейного очага»! Я робко приближался к Вашему порогу, не имея никакого представления в уме о новой для меня личности — Великой Княгине:¹⁰ но Ваш и Ее приветливый прием рассеяли мою робость, а грациозное председательство Ее Высочества за трапезой, очаровательная любезность и внимание, тонкая, изящная обстановка — вместе с блеском красоты и юности Новобрачной Четы — все это окружило меня атмосферою такой нежной, благоухающей поэзии, что я тихо, незаметно для Вас, наслаждался про себя, этою прелестною картинкою Вашего молодого, семейного счастья! Сам Гименей, казалось мне... нет, не Гименей, а православный Ангел Хранитель невидимо присутствует на страже Вашего юного, брачного гнезда! — Эта картинка прекрасно дополнялась присутствием Великой Княгини Екатерины Михайловны¹¹ и Принцессы Елены Георгиевны. Глядя на Ее Высочество, я припоминал образы женщин в портретах Веласкеса, где достоинство спорит с благодушием.

Словом — я чувствовал, что был в гостях — действительно у «баловня судьбы»!¹² Конечно, Ваше Высочество заслужили это «баловство»: да не оскудеет же она, по милости Божией, во век! Аминь.

У меня в ушах и в сердце так приятно звучат последние слова Ее Высочества: «Venez nous voir souvent»**.

«Souvent» — нет, это нельзя: я не баловень судьбы — и никогда не отделаюсь от страха — abuser***. Но изредка, изредка, осенью, или зимой, повторение такого дня будет богатым подарком для старика!

Теперь следовало бы мне сказать что-нибудь об этом крае, где я теперь: но сказать почти ничего не могу. О нем много офиц<иальных> донесений, еще больше пишут в газетах — часто разное, одно другому противоречащее. Да оно и быть иначе не может. Край бродит и не убродится, по-видимому, долго. Амальгамма немцев, латышей, евреев, поляков и иных — еще не отливается в одну массу. Пока — все врозь. Немцы, сказывали мне, стараются в поместьях своих не давать Латышам ничего, а Латыши стараются взять себе все, жиды хотят брать как можно больше и у тех и у других и т. д. Все это натурально и практикуется всюду между людьми. И лютеранские пасторы противятся переходу Латышей в

181

православие, теснят наших священников и тех, кто смел перейти в православие. Словом — «борьба за существование», как везде! Дай Бог, чтоб победителем из нее вышел русский элемент!

Эту «политику» я знаю только по рассказам, а сам с балкончика своего вижу только сквозь деревья, как мелькают мимо все эти народности, больше всего Латыши и Евреи, даже не Евреи, а просто жиды. Латыши многочисленны, как волны морские. Жутко станет, когда очутишься в толпе их — точно Папуасов, подданных царя Миклухи-Маклая, или Караибов¹³!

Вел. Кн. Константин Константинович. 1882 г.

Народ не симпатичный, упрямый, плутоватый — и выпить водки не глуп! Говорят будто их немцы притесняют: не преувеличено ли это? Их, кажется, не скоро притеснишь: они постоят — не только за свои права, но и за то, на что никаких прав не имеют! Скорее, не боятся ли немцы их большинства и оттого стараются, где могут, держать их в руках, даже, будто бы, с помощью Правительства! Не знаю. Может быть, это толки злых газетных и негазетных языков! Что касается до враждебных выходок лютеранских пасторов против русского духовенства и православных Латышей, то это, кажется, вовсе не преувеличено: рассказы об этом слышишь на каждом шагу.

Странно: у Лютеран вообще нет религиозного фанатизма, следовательно, в нерасположении пасторов к нашему духовенству здесь — надо предполагать другую причину — вероятно, убыль доходов, неизбежную с распространением православия. Кроме того они разделяют с баронами и некоторую, впрочем, взаимную враждебность немецкой и славянской рас, подогреваемую в остзейских немцах еще их политическою зависимостью от России. Им обидно (как и

182

Полякам), кажется, зависеть от сильной, великой, но, по их мнению, менее культурной страны, чем... кто? Германская культура и интеллигенция — конечно — старее, обширнее, пожалуй, выше русской; но она есть всеобщее европейское достояние вместе с французской, английской, другими культурами, и между прочим также и русской, внесшей и вносящей значительные вклады в общую сокровищницу европейской цивилизации!

А что же сделала для последней — Рижская, Митавская и Ревельская¹⁴ культура? Особенного, кажется, ничего. Она берет все из-за Немана — и воображает, что в каждом Рижанине, Ревельце и Митавце — непременно кроется Кант, Гумбольт или Гете! Ах, добрые, наивные провинциалы! Чего им хочется? Слиться с Германиею: Боже сохрани! Они и руками и ногами от этого! Там, несмотря на парламентаризм, еще не умер режим Фридриха II^го15, — и этих милых баронов там скоро бы привели к одному знаменателю! Они это очень хорошо знают — и не хотят. Нет, им здесь, у нас, под рукой Русского царя живется привольно, почетно, выгодно! Им хочется сохранять status quo* своего угла, жить под крепкою охраною русской власти, своими феодальными привилегиями, брать чины, ордена, деньги, не сливаясь с Россией — ни верой, ни языком, сохраняя за собой значение, нравы и обычаи средневекового рыцарства и тихонько презирая Русских, — будто бы за некультурность. Неправда, это не презрение, а нерасположение, как я выше сказал, слабых к сильным, что нередко бывает. Но это очень некультурно со стороны слабых платить враждою сильным, когда эти последние их щадят и балуют!

Я познакомился с некоторыми из немецких баронов, и не баронов тоже — и правду говоря — не только не заметил никакой вражды: напротив, они показались мне очень порядочными, образованными, предупредительными джентльменами. Они сходятся с нами, Русскими, в парке, на музыке, играют в карты, говорят порядочно по-русски, а «иные, как скалозубовские офицеры, и по-французски!» Мне кажется, есть надежда, что они со временем исправятся, забудут всякий антагонизм — и взамен всех получаемых от России и из России благ — научат нас, Русских, своим, в самом деле завидным племенным качествам, недостающим Славянским расам — это persévérance** во всяком деле (не умею перевести persévérance) и систематичности. Вооружась этими качествами, мы тогда, и только тогда, покажем, какими природными силами и какими богатствами обладает Россия! Другому пока нам у остзейских культур-херов учиться нечему и занять ничего не приходится. Снабжает нас Рига своими прославленными сигарами: но как они плохи не только сравнительно с Гаванскими, но даже с культурными немецкими заграничного изделия сигарами! Я это изведал собственным опытом, куря, с горем пополам, рижский продукт (ибо Гаванские, с нынешним курсом — и не мне не по карману). Мне кажется даже — может быть — из патриотизма, что наши петербургские не хуже! Главным же перлом Рижской культуры — считается Кюммель¹⁶, и даже Доппельт-Кюммель, рассылаемый по всей Европе, и даже в Америку!

Помню я этот Доппельт-Кюммель: лет шесть назад я хотел попробовать этой славы Риги и принял в себя рюмку: тут я помянул царя Давида и всю Кротость Его! Это все равно, что принять пару гвоздей в желудок. Как уживается этот яд с добрым пивом в немецких желудках — не понимаю!

Жиды здесь, по своему обыкновению, прососались всюду. Это какой-то всемирный цемент, но не скрепляющий, как подобает цементу, а разъедающий основы здания! Они и слесари, и портные, и сапожники и торгуют, чем

183

ни попало, в ущерб, конечно, местной, не только Латышской, но и Немецкой промышленности! Ох, я боюсь, как бы их и здесь не побили! Их же развелось много: в одной Риге, на 200 тыс. жителей, их считается до 30 тысяч! Да кроме того, они наползают сюда из Витебска, Динабурга, Плоцка — как гости, на летний сезон.

Хороши гости! Когда они, в купальные часы, раздеваясь на морском берегу, разложат на целую версту свое ветхозаветное тряпье, то не знаешь, куда девать нос и глаза.

Но что я наделал! Разве это письмо: это Бог знает что! Два листа кругом! Поло́жим, я в этой письменной беседе душу отвел, отдохнул от своего невольного безделья! Но я совершил два преступления: одно против Вашего Высочества — написав это: но я не претендую (спешу прибавить), чтобы Вы изволили дочитать это до конца. Другое преступление: — против своего больного глаза! У меня по бумаге уже начали прыгать какие-то желто-зеленые пятна, а из глаза сочится от напряжения — непрошеная слеза. Простите, больше не стану! Это грех — на целое лето!

Примите, Ваше Высочество, мой глубокий сердечный поклон — и смею ли просить Вас передать Ее Высочеству, Август<ейшей> Супруге Вашей — в переводе, несколько слов из этого письма о моем впечатлении от проведенного у Вас времени перед моим отъездом.

Ваша передача придаст много цены моим словам.

Имею счастье быть Вашего Императорского Высочества всепокорнейшим
и всепреданнейшим слугою
Иван Гончаров

27 июня 1884.