« Назад к списку номеров

Талина Г.В. Выбор пути: русское самодержавие второй половины XVII — первой четверти XVIII в. М.: Русскiй Мiръ, 2010

6.jpgемнадцатый век известен большинству современных россиян несравненно хуже, чем эпоха Петра I. Видимо, это «уникальное неравенство» (с. 5 1) и побудило доктора исторических наук, профессора МПГУ Галину Валерьевну Талину, автора ряда работ о России времен первых Романовых2, написать книгу о «двух эпохах вместе», рассчитанную на массового читателя, но, по собственной авторской оценке, не безынтересную и для профессионалов (с. 6).

Успешность двухадресного научного текста — задача вполне выполнимая3, определяемая не «сюжетом», а культурой письма, — в смысле нахождения автором своеобразной «золотой середины» ожиданий разных категорий читателей.

Текст Г.В. Талиной весьма далек от такой «золотой середины»; с высокой долей вероятности он может явиться головоломкой для любого читателя. 

Любитель истории будет озадачен аскетизмом полиграфического оформления, отсутствием иллюстраций, информационной плотностью текста, отсутствием ссылок на интернет-ресурсы («для дополнительного чтения») при наличии «академических» примечаний в конце книги. 

Историк-профессионал не найдет в книге теоретико-понятийного, историографического и источниковедческого разделов, т.е. всего того, что позволяет не «догадываться», а иметь более или менее ясное представление о ключевых позициях исследования.

Тем не менее книга Г.В. Талиной, безусловно, претендует на определенное место в современном российском общественно-историческом сознании. «Виной» тому и заявленная автором проблема — «выбор путей» (кто из россиян откажется от того, чтобы, по крайней мере, поговорить о «путях»?) и «месседж» обложки, визуально намекающий на возможное примыкание текста к известным идеологическим платформам — заглавие «наложено» на крупные буквы PRO PATRIA, а вдоль правого края идет надпись: «историко-политологическая библиотека».

Приступая к изложению материала, Г.В. Талина предлагает, прежде всего, изменить исходную исследовательскую установку. Отметив, что профессиональные историки нередко видят в XVII в. только предпосылки петровских преобразований (с. 5—6), автор продолжает:

«эта книга — попытка взглянуть на исторические процессы второй половины XVII — первой четверти XVIII века как на имеющие равное значение, рассмотреть достаточно хорошо известные итоги петровских преобразований сквозь призму моделей развития государства, предложенных и реализованных в XVII веке» (с. 6).

Но что такое процессы, «имеющие равное значение»? И не является ли изучение «итогов преобразований» «сквозь призму моделей» лишь перевернутой схемой изучения «предпосылок преобразований» на основе их «итогов» — той схемой, от которой хочет дистанцироваться Г.В. Талина? 

Авторское видение государственно-политического развития России во второй половине XVII — первой четверти XVIII в. не отличается историографической новизной.

Г.В. Талина отмечает, что существуют две формы правления — монархия (неограниченная/абсолютная и ограниченная/конституционная) и республика. В России существовала сословно-представительная монархия, связанная с наличием законосовещательного Земского собора, после отмирания которого (середина XVII в.) развивается абсолютизм, утвердившийся в первой четверти XVIII в. Определение «самодержец» присутствует в официальном титуле царя с XVI в.; это — «Божий наместник и полновластный правитель в своем государстве», получивший власть в результате династического наследования (с. 6–10). Абсолютизм — это более емкое и всеобъемлющее понятие, чем самодержавие, но последнее включало в себя черты формирующегося абсолютизма (с. 44–45)4.

Книга Г.В. Талиной включает шесть глав, тематически распадающихся на три группы: происхождение и наследование российской власти, ее статус и международное признание, идеальный и реальный образы носителя власти (гл. I); высшее, центральное и местное управление, государственная служба, вооруженные силы (гл. II–V); государство и церковь (гл. VI).

Весьма своеобразная культура авторского самоопределения в историографическом поле — одна из наиболее уязвимых особенностей книги Г.В. Талиной. В этом смысле особенно показательна глава I — «Монархия и монархи: от православного царства к империи» (с. 12–84), казалось бы, уже самим названием «обреченная» на «панорамность» и междисциплинарность историографической базы.

Но этого не произошло. Судя по примечаниям (с. 415 и след.), Г.В. Талина опирается всего на несколько работ, более или менее претендующих на обобщающий характер5, две из которых увидели свет в середине 1980-х гг., пять — в конце 1990-х (причем четыре опубликованы в одном и том же сборнике статей6) и одна — в начале 2000-х. Вне внимания исследователя остались десятки фундаментальных российских и зарубежных трудов, посвященных генезису и развитию российского «самодержавства» и абсолютизма, способам их самоопределения и самопрезентации, сходствам и отличиям от «западных» и «восточных» моделей власти и т.д. 7

Следствием этого стала определенная историографическая вторичность высказываемых автором положений8. Так, говоря о происхождении и природе российской власти, Г.В. Талина отмечает, что в Европе XVI–XVII вв. существовало «два направления» монархической идеи: первое отстаивало божественное происхождение и права государей, второе — необходимость ограничения прав суверена исходя из «контрактной теории». Для Руси исконно характерно первое направление, однако если до XVII в. царь отождествлялся с обезличенной волей Божьей, то начиная с середины XVII в. Бог рассматривается лишь как источник силы царской власти, благодаря чему последняя приобретает личностные черты, что характерно для правления Алексея Михайловича и Федора Алексеевича. В связи с этим повышается значение «службы государю», понимание которой при Петре I знаменует «принципиальный сдвиг»: «служение царю стало рассматриваться как служение Отечеству», формировался синтез государственности, Отечества и личности самодержца, а идея богоданности верховной власти переплелась с элементами «контрактной теории» (с. 12–21).

Из современного историографического поля «выпадает» и следующий раздел гл. I — «Наследование власти» (с. 22–40), посвященный, главным образом, усилиям первых Романовых по легитимации своей власти и утверждению новой династии.

Говоря об использовании Алексеем Михайловичем и его окружением идей о Москве как о Третьем Риме, происхождении Рюриковичей от императора Августа, преемственности династий Рюриковичей и Романовых, и т.д., Г.В. Талина обращает особое внимание на появление чина объявления наследника престола и связанных с ним ритуалов и церемоний, а также практику привлечения наследника к реальному участию в государственном управлении (с. 27–32).

Однако «на полях» авторского текста остается ключевой вопрос — о специфике и эволюции мышления9 образованной элиты второй половины XVII — первой четверти XVIII в., т.е. того слоя, который (прямо или опосредованно) формировал и продвигал комплекс идей, корпус документов и ансамбль ритуалов, обслуживавших интересы верховной власти России.

Следующий раздел гл. I — «Статус и международное признание власти» (с. 41–50) — объединяет два, в сущности, самостоятельных сюжета, которые лишь отчасти сопрягаются друг с другом: очевидно, что «статус» власти имеет не только внешнюю (международную), но и внутреннюю адресацию, а «международное признание» власти зависит как от статуса монарха, так и от внешней политики страны, ее торговых и культурных связей и др.

Подробно разобрав неудачные переговоры России и Священной Римской империи 1675 г., связанные с титулованием русского царя в дипломатической переписке (с. 45–48), Г.В. Талина полностью обходит вопрос о специфике посольских ритуалов XVII в. и конкретной практике дипломатических отношений России с государствами Запада и Востока10, успехи и неудачи которой, в свою очередь, были тесно связаны с динамикой общего внешнеполитического курса страны, в том числе ходом и результатами многочисленных военных конфликтов с соседями.

В последнем разделе гл. I — «Идеальный и реальный образ носителя власти» (с. 51–80) малоубедительным представляется и авторская концепция, и способы операционализации используемого понятийного аппарата.

Интерпретируя «образ» как воспринятую тем или иным человеком «совокупность представлений, суждений и оценок», Г.В. Талина далее обращается к понятию «чина», который включает в себя не только особый статус и социальную роль, но и соответствующие им сценарии поведения (с. 51–52). Отметив, что «чин», в свою очередь, соотносится с «образом» и «личностью» монарха, автор вступает на путь создания все новых и новых бинарных оппозиций (идеальный образ/реальный образ, образ/чин, чин/ личность, личность/образ), не поясняя, однако, их «контента» и сопряженности друг с другом.

Остается неясной структура образа как такового, хотя текст раздела позволяет сделать вывод о том, что «образ» включает в себя, по меньшей мере, три составляющие: вербальную, визуальную и невербальную; очевидно также, что «образ» строится на двух основаниях — религиозном и светском — которые сложно взаимодействуют друг с другом.

Не прописаны автором способы создания образа монарха и трансляции его подданным, — одного упоминания «машины придворной идеологии» (вряд ли существовавшей в тот период) явно недостаточно, а также «обратная» реакция населения на предъявляемый образ11.

В итоге, выстраивая «образы» Алексея Михайловича и его преемников, Г.В. Талина фактически описывает их жизнь и деятельность. Образ монарха превращается в причудливое нагромождение цитат из личных писем, подробностей хозяйственных забот в подмосковной вотчине, особенностей поведения во время дворцовых церемоний, увлечений, особенностей характера и др. Систематизации этого разнородного материала помогло бы обращение к таким дефинициям, как «публичный/ приватный» и «официальный/ неофициальный» образы монарха, но автор не использует такую возможность.

Первая глава12 завершается кратким авторским обобщением, которое обнаруживает примечательную тенденцию: чем выше уровень обобщения, тем чаще встречаются спорные и (или) неясные формулировки, за которыми почти невозможно увидеть конкретную историческую ткань эпохи. Вот лишь несколько примеров.

«Век XVII подытожил, привел в единую логическую конструкцию и завершил наработки общественной мысли и идеологии, отвечавшие на вопрос о происхождении и сущности монаршей власти и восходившие к периоду Древнерусского государства» (с. 81).

«Идеальный образ государя менялся от царствования к царствованию, но задача культивирования образа монаршей власти ставилась на каждом новом уровне» (с. 83).

«Все символические черты времени и его идей как в уменьшенной копии проявлялись в той роли, которую играл носитель власти для своих подданных» (с. 84).

Вторая глава — «Высшие государственные учреждения страны: от Боярской Думы к Сенату» (с. 86–160) — имплицитно содержит одну из важнейших проблем книги, которая, бесспорно, заслуживает самостоятельного и развернутого обсуждения.

Могла ли сохраниться в том или ином виде Боярская дума при Петре I? — задает вопрос Г.В. Талина (с. 87), выдвигая перед этим тезис, который, в сущности, делает этот вопрос излишним:

«Главным учреждением, эволюция которого в большей мере отражала динамику централизации власти и управления, а также основным ограничителем монаршей власти выступала Боярская Дума…» (с. 86). 

Завершая главу, автор еще раз указывает на попытки Алексея Михайловича и Федора Алексеевича «подчинить Думу задачам монаршей политики», лишив аристократию возможности проводить через Думу «политику, противоречившую интересам монаршей власти» (с. 157). 

Примеров подобной «политики» Г.В. Талина не приводит. Разумеется, автор был вправе «обойти» вопрос о характере и динамике взаимоотношений царской власти и «аристократии» в России во второй половине XVII — первой четверти XVIII в. Однако, на наш взгляд, этот вопрос имеет и «вполне госучрежденческий» аспект, поразмышлять о котором побуждает фактически материал всей книги Г.В. Талиной.

Речь идет о взаимной подчиненности и очередности, взаимовлиянии и приоритете двух сценариев реформирования госаппарата России указанного периода. Первый, условно говоря, «политический», предполагает, что те или иные преобразования госаппарата обусловлены внутри- или внешнеполитическими факторами, а сам госаппарат является в первую очередь инструментом реализации политической воли монарха (и элиты). Второй, «управленческий», детерминируется противоречиями и «нестыковками» внутри самого госаппарата и призван сделать этот аппарат более системным и эффективным.

Фактически и сама Г.В. Талина не может не признавать сложного переплетения двух выделенных нами сценариев в реальной российской практике второй половины XVII — первой четверти XVIII в. Так, Алексей Михайлович пытался превратить Боярскую думу в учреждение, посредством которого элита общества служит монарху; в то же время он настойчиво разрабатывал варианты управления страной, «минуя» Боярскую думу в ее полном составе, введя практику «походных заседаний» с сокращенным думским присутствием и официально оформив Ближнюю думу. Последняя, как отмечает Г.В. Талина, имела существенное преимущество по сравнению с петровской Консилией министров и ранним Сенатом, т.к. включила в себя почти всех значимых политических деятелей, тогда как для Петра I опора на аристократию была практически недоступна (с. 158).

Федор Алексеевич, разрабатывая проекты реформ Боярской думы, стремился создать целостную систему государственного управления, опирающуюся на российские традиции. В этой системе Боярская дума сохранялась, но трансформировалась в законотворческое, судебное и контрольное учреждение с сокращенным числом должностных лиц, для которых думские заседания превращались в единственную и постоянную работу (с. 159).

Петр I в начале XVIII в. во многом продолжал политику Алексея Михайловича, создав сначала Ближнюю канцелярию из избранных членов Боярской думы, а затем — Консилию министров из ограниченного числа доверенных сановников, причем в тот период сын мог опираться на несравненно более узкий круг людей, чем его отец.

Взяв курс на полную ликвидацию Боярской думы, во второй половине царствования Петр I несколько раз возвращался к реформе Сената, одновременно создавая новый тип учреждений — органы государственного контроля. Однако фискалитет и прокуратура лишь отдалили Россию от «возможности реализации принципа взаимоконтроля учреждений разной, неподконтрольной специализации» (с. 160).

Глава III — «Государственное управление: от приказов к коллегиям; от уездов к губерниям» — состоит из двух разделов, выделенных по хронологическому признаку: «Эволюция центрального и местного управления Московской Руси» и «Система управления в период Петровских реформ» (с. 162–206).

В первом разделе Г.В. Талина последовательно рассматривает виды приказов, их функционал, кадровый состав, взаимоотношения с царем и Боярской думой, деятельность приказа Тайных дел и Счетного приказа, попытки реформирования приказной системы при Федоре Алексеевиче и в период регентства царевны Софьи, а также организацию местного управления во второй половине XVII в. Во втором разделе, посвященном эпохе Петра I, особое внимание автора привлекли использование опыта государственного строительства в Швеции (с. 189–191) и роль регламентов коллегий в перестройке центрального звена российского госаппарата.

Г.В. Талина полагает, что при решении задачи создать центральные учреждения строго отраслевого характера их форма не играла решающей роли:

«теоретически такими учреждениями могли являться и приказы, и коллегии, и министерства более позднего времени» (с. 203).

С таким тезисом трудно согласиться, тем более что автор не разъясняет свое понимание «формы госучреждения»; думается, что в любом случае она связана с «содержанием» его деятельности, а значит, «отягощена» исторической традицией, предшествующими управленческими практиками и прецедентами и др.

Обобщая опыт реформирования центрального звена госаппарата России, Г.В. Талина выделяет три этапа перестройки приказной системы во второй половине XVII — первой четверти XVIII в. (с. 203–204).

На первом этапе (1650-е — первая половина 1660-х гг.) создание приказа Тайных дел отражает тенденцию к «отстранению приказной системы как целостного механизма» и передачи ее полномочий новому учреждению, реальным главой стал сам царь.

Второй этап (вторая половина 1660-х гг. — первая половина 1670-х гг.) отмечен ограничением круга вопросов, решавшихся приказом Тайных дел и назначением в некоторые приказы лиц, непосредственно подчиненных царю, что приводит к формированию трехуровневой приказной системы (приказ Тайных дел — приказы под царским контролем — прочие приказы).

На третьем этапе (вторая половина 1670-х гг. — конец 1680-х гг.) формируются отраслевые группы приказов, подчиненные одному человеку. 

Наконец, во второй половине царствования Петра создаются коллегии, но при этом часть приказов продолжает существовать.

В данной главе еще нагляднее, чем в предыдущей, проступает такая черта исследовательского «почерка» Г.В. Талиной, как уход от концептуализации альтернатив развития госаппарата России не только на макроуровне, но и на уровне отдельных звеньев госаппарата. Если последние могут быть достаточно легко «выведены» из авторского текста (упомянутые выше три этапа реформирования приказов — это одновременно и три способа их реформирования), то выстраивание первых предполагает обращение к определенному типу исторического моделирования и соответствующей ему лексике и стилистике текста13, от которых автор явно дистанцируется14.

Глава IV — «Государственная служба: от служения по роду» к годности к государственной службе»» (с. 208–272) — выделяется среди других заметной степенью новизны15 и проявлением новых предметных областей анализа, — прежде всего коммуникативной, визуальной и невербальной. Г.В. Талина скрупулезно выстраивает сеть горизонтальных и вертикальных взаимодействий российского боярства и дворянства друг с другом и с монархом, показывая, как актуальные групповые и личностные смыслы репрезентируются через официальные статусы (должности, ранги и др.), одежду и поведение.

Как справедливо замечает Г.В. Талина, российская элита рассматриваемого периода — это элита служебная, и именно «служба» является тем социальным пространством, в котором реализуются ее отношения с монархом (с. 208). По мнению автора, во второй половине XVII — первой четверти XVIII в. в России существовали два типа корпораций — родовые и служебные; первые способствовали социальной интеграции, вторые, наоборот, усиливали социальную дифференциацию (с. 215). На уровне верхних слоев общества оба типа корпораций, в свою очередь, были неразрывно связаны с таким институтом, как местничество, которое выполняло две «разнонаправленные» функции: во-первых, консолидировало единство рода, подтверждая взаимозависимость между «службой» каждого из его представителей и служебным положением рода в целом, а во-вторых, размывало границы между сословиями (боярство — дворянство) и внутри них (боярство), открывая тому или иному лицу возможности движения вверх по бюрократической вертикали, не только опираясь на заслуги «рода», но и за счет собственных личных качеств (с. 209). 

Выделяя основные этапы развития местничества в России, Г.В. Талина вновь обращается к проблеме отношений монарха и аристократии, конкретизируя ряд тезисов, высказанных ею в предыдущих главах. На первом этапе (до середины XVI в.) необходимость компромисса между центральной властью и феодальной верхушкой обусловливала «сугубо аристократический» характер местничества, которое было обороной аристократии от самодержавия и обороной формировавшегося самодержавия от самой аристократии. На втором этапе (середина XVI — первая половина XVII в.) происходит «демократизация» местничества, нормы которого проникают в новые слои населения (выборное дворянство, дьяки и др.). На третьем этапе (середина — начало 80-х гг. XVII в.) абсолютизирующаяся власть начинает ограничивать местничество, уже не нуждаясь в компромиссе с верхушкой общества и утверждая концепцию не родового, а личностного служения государству (с. 213–214).

Иски о «невместности», порядок их рассмотрения и виды наказаний виновным, вмешательство старших членов рода в местнические «казусы» младших, «опосредованное местничество» через третьих лиц, попытки уклонения от службы, сулящей «бесчестье» и др., — все это показано автором не только «изнутри», глазами непосредственных участников, но, что не менее важно, — как неотъемлемая часть жизни, «горделивая рутина» повседневности российских «верхов».

Рассмотрев, как институт местничества фактически закреплял высшие служебные должности за верхушкой общества (с. 220–230), автор далее выявляет круг служб и поручений, которые считались наиболее почетными, и выстраивает их внутреннюю иерархию (с. 230–239). Г.В. Талина фактически выстраивает своеобразный «тезаурус почетности», который постоянно воспроизводился элитой в ее придворных коммуникациях и включал множество однозначно «читаемых» визуальных и невербальных параметров. Считалось, например, что «тот, кто идет к другому, ниже того, кто ждет приближения другого, оставаясь на месте» (с. 236).

Автор рассматривает ограничение и отмену местничества в России как политику, не имевшую альтернативы: «местничество препятствовало не отдельным угодным царю назначениям, оно не давало перестроить политику служебных назначений в целом» (с. 241). Приучая подданных к тому, что «всякая служба государю почетна», власть создавала предпосылки для внедрения во второй половине XVII в. абсолютистского принципа «годности к государевой службе», окончательно закрепленного петровской Табелью о рангах (с. 241).

Сравнение Табели с «Проектом устава о служебном старшинстве» Федора Алексеевича приводит автора к несколько неожиданному выводу: лестница чинов во второй половине XVII в. была выстроена более четко, чем три десятилетия спустя. Табель о рангах, несмотря на кажущуюся «регулярность», смешала два существенно отличных служебных статуса — должности и чины, что сделало ее первоначальный вариант весьма «сырым» и повлекло за собой многочисленные доработки и уточнения (с. 266, 272).

Пятая глава книги Г.В. Талиной — «Вооруженные силы: от войска к армии» (с. 274–340) — в наибольшей степени опирается на новейшую историографию16, отличается широким охватом материала и высокой информационной плотностью изложения.

Название первого раздела — «Рода войск: национальный и европейский опыт» — намного шире его содержания: развитие российской кавалерии, артиллерии, пехоты и флота во второй половине XVII — первой четверти XVIII в. рассматривается по большей части вне связи с «европейским опытом», который представлен отрывочно и фрагментарно (с. 288–289, 308, 337).

Между тем Г.В. Талина специально подчеркивает, что Россия в указанный период была включена в общемировой процесс совершенствования вооруженных сил:

«Воевать с успехом со странами, которые давно включились в этот процесс, было невозможно, оставаясь на задворках реформируемого пространства. Процесс большинства заимствований в армии означал не столько приспособление чужого к своим условиям, сколько приятие и использование в своих интересах общепризнанного и выгодного каждому» (с. 337).

Тезис об усилении «единства и взаимосвязанности» мира в XVII в. сегодня вряд ли нуждается в особом обосновании. Но как, в таком случае, объяснить своеобразие «рамок» исследования Г.В. Талиной, которое, — не только в этой главе, но во всех остальных — по существу, ограничено «историей одной страны»17? Более того, Г.В. Талина лишь эпизодически вводит в свой текст тот или иной материал, касающийся феноменов социальной и культурной жизни, экономики и внешней политики России18

Второй раздел главы — «Зарождение и утверждение регулярства» — напоминает развернутую энциклопедическую статью или фрагмент учебника. «Виной» тому используемый Г.В. Талиной дедуктивный прием выстраивания текста: перечислив восемь признаков регулярной армии (с. 303), автор далее «наполняет» их конкретно-историческим содержанием. К подобному приему Г.В. Талина прибегает неоднократно, — так выстроено, например, «Послесловие» к книге, — однако в научно-популярных (и тем более научных) текстах он вряд ли оправдан: у читателя возникает ощущение «жесткой» теоретической схемы, под которую «подгоняется» фактический материал.

По мнению Г.В. Талиной, движение от «войска» к регулярной армии в России началось после Смуты19, завершилось в первой четверти XVIII в. и не имело альтернативы:

«Вопрос о том, необходимо ли было реформироваться русскому войску, не стоял: обновляться или проиграть. В то время как в иных сферах государственной жизни проблема “европейское или национальное” в разные царствования решалась по-разному, а погоня за Европой нередко уничтожала те отечественные наработки, которые были необходимы и не имели европейских аналогов, в сфере армии европеизация носила несколько иной смысл. Реформы вооруженных сил в мире были крайне рациональны» (с. 336).

Регулярная армия при Петре I имела одну характерную особенность: она создавалась и существовала в условиях непрерывных войн 1700–1720-х гг., так что проблема ее содержания в мирное время при Петре I попросту не возникала, став неожиданным «сюрпризом» для его преемников (с. 329, 340).

Шестая, последняя, глава книги — «Государство и церковь: от патриаршества к Синоду» (с. 342–403) — организует материал по «коммуникативным парам»: от «Царь Алексей Михайлович — патриарх Иосиф II» до «Царь Петр Алексеевич — правительственный Синод». 

Исключительная сложность анализа любых государственно-церковных сюжетов требует от исследователя особого внимания к формулировкам и выводам. Заключительная часть главы (с. 396–403) свидетельствует о прямо противоположном:

«Активизация государственной политики в отношении церкви — явление, которое было способно нести и несло как плюсы, так и минусы. С одной стороны, подключение всей мощной государственной системы к любому вопросу способствует его быстрейшему решению. С другой стороны, государство может не только решать церковные проблемы, но и создавать их, если интересы церкви и государства не совпадают» (с. 399).

«Создавая Синод как коллегию и гордясь тем, что “само имя президент не гордое есть”, государство намеренно изничтожало возможность появления духовного лидера, равного по авторитету в народе лидеру светскому. Вместе с ним уходила и альтернатива государственной официальной идеологии» (с. 403).

Подведем итоги.

Неспешное знакомство с книгой Г.В. Талиной небесполезно и любителю истории, и профессиональному историку. Отсутствие ответа на вопрос о путях развития российского самодержавия второй половины XVII — первой четверти XVIII в. только обостряет ситуацию дальнейшего вопрошания.

Речь вновь идет о выборе. Что же выбрать: закрытость или открытость (видения предмета исследования), резонанс или диссонанс (с новейшей историографией), жесткую дедукцию или хрупкую индукцию (выстраивания текста), аргументированную полемичность или монологический априоризм (исследовательской мысли)? 

---------------------------------------
1 Здесь и далее в скобках указаны страницы книги Г.В. Талиной.
2 См.: Царь Алексей Михайлович — государственный деятель России XVII в.: Автореф. дисс. канд. ист. наук. — M., 1995; Царь Алексей Михайлович: личность, мыслитель, государственный деятель. — М. : Магистр, [1996]; Государственная власть и системы регулирования социально-служебного положения представителей высшего общества России 40–80-х гг. XVII в. Дисс. д-ра ист. наук: Спец. 07.00.02 — отечественная история. — М., 2001; Всея Великия и Малыя и Белыя России самодержавие: Очерки абсолютизирующейся монархии III четверти XVII века. — М.: Прометей, 2005; Наместники и наместничества в конце XVI — начале XVIII века. — 2-е изд., испр. и доп. — М.: Прометей, 2012 и др.
3 Своеобразным эталоном, на наш взгляд, могут служить работы М.Л. Гаспарова: см., напр.: Путешествие по культурной карте Древней Греции. — М.: Фортуна ЭЛ, 2004.
4 Г.В. Талина выделяет 11 черт самодержавия XVII в., «как его понимали современники». — Cм. с. 45.
5 Горский А.А. Представления о «царе» и «царстве» в средневековой Руси (до середины XVI века) // Царь и царство в русском общественном сознании. — М., 1999; Карпец В.И.
Некоторые черты государственности и государственной идеологии Московской Руси: Идея верховной власти, // Развитие права и политико-правовой мысли в Московском государстве. — М., 1985; Он же. Символизм в политическом сознании: Эпоха Московской Руси, // Из истории развития политико-правовых идей. — М., 1984; Лаушкин А.В. Провиденциализм как система мышления древнерусских летописцев (XI–XIII вв.). Автореф. дисс. … канд. ист. наук. — М., 1997; Побережников И.В. Монархизм в народной политической культуре России XVIII–XIX вв. // Ежегодник историко-антропологических исследований. 2001–2002. — М., 2002; Пушкарев Л.Н. Богоизбранность монарха в менталитете русских придворных деятелей рубежа нового времени, // Царь и царство в русском общественном сознании. — М., 1999; Тарнопольская И.О. «Божественное право королей» и «контрактная теория»: монархическая идея на Западе и Востоке Европы в XVI–XVII веках// Царь и царство в русском общественном сознании. — М., 1999; Щапов Я.Н. Достоинство и титул царя на Руси до XVI века// Царь и царство в русском общественном сознании. — М., 1999.
6 Царь и царство в русском общественном сознании. — М., 1999. — Статьи А.А. Горского, Л.Н. Пушкарева, И.О. Тернопольской и Я.Н. Щапова.
7 Укажем лишь некоторые из них: Шмидт С.О. Становление российского самодержавства (Исследование социально-политической истории времени Ивана Грозного). — М., 1973; Плюханова М.Б. Сюжеты и символы Московского царства. — М., 1995; Синицына Н.В. Третий Рим. Истоки и эволюция русской средневековой концепции (XV–XVI вв.). — М.,1998; Успенский Б.А. Царь и император: Помазание на царство и семантика монарших титулов. — М., 2000; Уортман Р.С. Сценарии власти. Мифы и церемонии русской монархии. Т. 1. От Петра Великого до смерти Николая I. — М., 2000; Черникова Т.В. Европеизация России во второй половине XV–XVII веке. — М., 2012.
8 Отмеченная тенденция в большей или меньшей мере характерна для всех глав книги. Новейшая литература в наибольшей степени актуализирована лишь в гл. V, посвященной вооруженным силам.
9 См.: Плюханова М.Б. Указ. соч.
10 См.: Чистякова Е.В. Око всей великой России: об истории русской дипломатической службы XVI–XVII вв. — М., 1989; Юзефович Л.А. Как в посольских обычаях ведется. Русский посольский обычай конца XV— начала XVII в. — М., 1988; Он же. Путь посла: русский посольский обычай, обиход, этикет, церемониал: конец ХV — первая половина XVII в. — М., 2007; Рогожин Н.М. Посольский приказ: колыбель российской дипломатии. — М., 2003; Семенов И.Н. Традиции кремлевского дипломатического протокола (посольского обычая) XV–XVII веков и их современное значение. Дисс. ... канд. ист. наук. Спец. 07.00.02 — отечественная история. — М., 2007.
11 О реакции населения на образ монарха и реинтерпретации этого образа см.: Курукин И.В, Никулина Е.А. Повседневная жизнь Тайной канцелярии. — М., 2008.
12 Как и все последующие главы.
13 Ср.: Карацуба И.В., Курукин И.В., Соколов Н.П. Выбирая свою историю. «Развилки» на пути России от Рюриковичей до олигархов. — М., 2006.
14 Показательно в связи с этим неоднократное обращение автора к термину-образу «скачок» для характеристики изменений в российской государственности во второй половине XVII — первой четверти XVIII в. (с. 41 и др.). Скачок — это всегда разрушение континуальности, тогда как анализ альтернатив, наоборот, предполагает фиксацию внимания исследователя на сохранившихся и оборванных «нитях» исторического континуума.
15 Автор широко привлекает материалы Российского государственного архива древних актов (РГАДА): ф. 166, 210 и др.
16 Впервые в книге появляется и фамилия иностранного ученого: это Майкл Робертс, автор теории «военной революции» (с. 338). К сожалению, Г.В. Талина не дает ссылку на известную лекцию Робертса, положившую начало полувековой научной дискуссии. См.: Roberts Michael. The Military Revolution, 1560–1660: An Inaugural Lecture Delivered Before the Queen’s University of Belfast. — Belfast, 1956.
17 Ср. концепцию Б.Ф. Поршнева о трех видах связей между человеческими общностями, казалось бы, «списанную» с России XVII в.: Поршнев Б.Ф. Мыслима ли история одной страны? // Историческая наука и некоторые проблемы современности. Статьи и обсуждения. — М., 1969. С. 310–311.
18 Ср.: Кристенсен С.О. История России XVII в. Обзор исследований и источников. — М., 1989.
19 В сравнении с остальными главами автор, следовательно, отодвигает нижнюю хронологическую рамку исследования почти на полвека назад — с середины XVII в. на его начало.

image014.png


Автор:  Е.Ю. Наумов, .

« Назад к списку номеров

Библиотека Энциклопедия Проекты Исторические галереи
Алфавитный каталог Тематический каталог Энциклопедии и словари Новое в библиотеке Наши рекомендации Журнальный зал Атласы
Алфавитный указатель к военным энциклопедиям Внешнеполитическая история России Военные конфликты, кампании и боевые действия русских войск 860–1914 гг. Границы России Календарь побед русской армии Лента времени Средневековая Русь Большая игра Политическая история исламского мира Военная история России Русская философия Российский архив Лекционный зал Карты и атласы Русская фотография Историческая иллюстрация
О проекте Использование материалов сайта Помощь Контакты
Сообщить об ошибке
Проект "Руниверс" реализуется при поддержке
ПАО "Транснефть" и Группы Компаний "Никохим"