Без предварительного подготовления новых форм нашей внутренней политики, разрушение старого порядка породило бы хаос

Владимир Иванович Назимов. Очерк из новейшей истории северо-западной России // Русская cтарина. Том XLV. 1885. Выпуски 1-3

Если не единственная, то главная причина печального и даже безнадежного 1850—1860-х гг. положения русского дела в 9-ти западных губерниях, возвращенных от Польши, заключалась в ревнивом охранении нашим правительством крепостного права во всей его силе и размерах; при чем все аборигены страны, русского и литовского происхождения, в силу крепостного своего состояния, оставались в совершенной зависимости от поместного польского дворянства; таким образом край, состоящий de jure под русскою короною, находился de facto в таком же почти положении, в каком он был в цветущие времена Речи Посполитой. Ошибочный взгляд нашего правительства и русских передовых людей, признававшись еще весьма недавно, что существование самодержавия на престоле возможно только при условии сохранения принципов самодержавия в семье, в сельской общине в виде крепостного состояния, в школе, в армии, в суде, и даже в церковной иерархии, — такой взгляд, требовавший оставления в неприкосновенности тех форм общественного строя, какие господствовали до 1861 года, тормозил даже самые скромные попытки, направленные к ослаблению крепостного права, а смелая мысль о совершенном упразднении этого права в той форме, в какой она выразилась в положении 19-го февраля 1861 года, с сохранением существующего образа правления, представлялась парадоксальным сочётанием в одном и том же государстве республиканских порядков внизу и абсолютизма сверху, то есть такого общественного строя, какой до сих пор не встречался в истории народов, населяющих землю; вследствие чего такая мысль отвергалась как бред расстроенного воображения, как неосуществимая утопия, как пагубная для государства и общества затея, с перспективою анархических ужасов в будущем. Что же касается польской пропаганды, которую Муравьеву по-видимому, отождествляет с революционной пропагандой, то ничто ей так не благоприятствовало, этой мирной и естественной пропаганде, как то же самое крепостное право и экономическо-этнографический склад жизни населения страны, в которой материальная, интеллигентная и правовая силы составляли достояние высшего, то есть дворянского, сословия, принадлежащего по своему происхождению к польской национальности, а убожество, невежество и бесправие, вытекающее из крепостной зависимости, мало чем отличающееся от рабства, приходились на долю низшего класса общества, то есть крестьянства, принадлежащего по своему происхождению к русской или литовской национальностям. Поэтому весьма естественно, что, при таких неблагоприятных для интересов государства порядках, дом каждого польского помещика, дворянина и даже простого застенкового шляхтича (таких же домов в западном крае не одна тысяча, а многие десятки тысяч), без всякой предвзятой мысли хозяина, в силу естественного порядка вещей, представлял собою подобие элементарной школы, в которой вся прислуга и другие разночинцы из аборигенов страны охотно без всякого принуждения усваивали себе польскую речь, польские обычаи и польские воззрения. Такая добровольная натурализация совершалась не столько вследствие свойственной каждому простолюдину переимчивости, которая с такою силою проявляется в детском возрасте людей и народов, или же вследствие естественного желания сблизиться а высшим, интеллигентным и могущественным дворянским сословием, но преимущественно в силу глубокого убеждения, что только полное ренегатство откроет этим приниженным существам возможность выйти из своего жалкого и трудного положения.

Если принять во внимание, что стихийные силы природы, в том числе и народные массы, по закону инерции, двигаются в сторону наименьшего сопротивления, или, говоря иначе, туда, где им npocторнее, где они могут развиваться свободнее, и куда их влечет личная выгода и материальные интересы; если принять во внимание, что каждая сила обладает известною долею притяжения, то нельзя будет сомневаться в том, что как только мы откроем для порабощения аборигенов страны лучшие перспективы, польская пропаганда, которая существовала, существует и еще долго будет существовать, даже на глазах самого бдительного и строгого начальства, утратить свой зловредный характер для русского дела в западном крае. Подобная пропаганда, при таком же складе общественного строя, практиковалась безмятежно и невозбранно в Прибалтийском крае в пользу немцев, а в Финляндии — в пользу шведов.

Назначение В. И. Назимова генерал-губернатором северо-западного края в феврале 1856 года совпадало с тем периодом времени, который для дворянства западных губерний и Царства Польского ознаменовался великими монаршими милостями, но случаю восшествия на прародительский престол и священной коронации покойного императора Александра II. Милости эти были вполне естественны и уместны, потому что безмятежное и спокойное положение поляков во время трудной и продолжительной борьбы России с ее могущественными врагами сперва на Дунае, а затем в Крыму, под стенами многострадального Севастополя, где многие из поляков, сражаясь в рядах нашей армии, легли костьми и отличились подвигами мужества на поле брани, давало им полное право на благоволение государя за их честную и полезную для России службу. Правдивая и рыцарски-благородная натура В. И. Назимова, которого дворянство литовских губерний и виленские обыватели встретили восторженно, как старого знакомца, снявшего с них в 1841 году незаслуженную опалу, грозившую им многими бедствиями, — такая натура не могла задаваться планами разрушения того общественного строя, который до тех пор наше правительства считало, хотя и ошибочно, если не вполне удовлетворительным, то по крайней мере безвредным. Со стороны Назимова такие мечты и планы были бы только бесплодною тратою времени, так как, без предварительного подготовления новых форм нашей внутренней политики, разрушение старого порядка породило бы хаос, граничащий с анархиею. Впрочем, есть натуры, для которых всякого рода разгромы и разрушения, с подчинением своей власти людей и народов, составляют главную цель и задачу их жизни, предмет самых пламенных вожделений. Стремясь постоянно к каким-то туманным целям, не имеющим точных, определенных очертаний, люди эти готовы всегда приступить к разрушению не только ветхого, но и вновь воздвигнутого прочного и удобного здания; для других же натур, наоборот, разрушение старой руины здания, отжившего свой век, даже грозящего неизбежным падением жизни его беспечных обывателей, представляется чем-то противозаконным, посягательством на право существования, данное Создателем всякой твари, чем-то в роде святотатства. К первому разряду принадлежат все завоеватели, имена которых народная память хранить как страшную грозу, как бич Божий; ко второму — мирные пионеры идей добра и пользы.

Михаил Николаевич Муравьев и Владимир Иванович Назимов были представителями этих двух диаметрально противоположных направлений, и то, что первому не трудно было совершить, для последнего оказывалось неосуществимым. Это, впрочем, не мешало им обоим быть полезными слугами отечества при известных обстоятельствах