Сегодня и вчера

Лесков Н.С. Святительские тени // Исторический вестник. Историко-литературный журнал. Том V. СПб., 1881. — С. 60.

С Лаврентия Горки начинается альбом портретов епископов не великорусского происхождения, которые и являют в главных характерных чертах довольно разнообразную отмену от своих великорусских «антецессоров».

Первый за Горкою идет Вениамин Сахновский — какой-то необыкновенный красавец. Он был на Вятке всего два года и как «жительствовал здесь не по собственному желанию, то и не многия оказал здесь опыты своих дарований». Прежде же этот статный архиерей пользовался расположением императрицы Анны Ивановны, «которое снискал в проезд ея величества в Москву и жалован был членом в московскую св. синода контору, а потом через несколько времени неведомо по какому случаю переведен на Вятку». Здесь он находил себя не на своем месте и потому не хотел ничего делать. «Любопытное известие» передает о нем, что Сахновский был «телом статен, громогласен и гостеприимен, и хотя сам в славяно-латинских школах мало учен, однако ученых любил». В недостойной такого изящества Вятке Сахновский томился только до смерти Анны Ивановны и до падения Бирона, который ярких образцов русской красоты на виду не любил... При воцарении Елисаветы Петровны, о епископе Сахновском вспомнили и удалёние его тотчас же кончилось: он «отправился в Москву быть при коронации».

Вместо отозванного красавца, в «1743 г. священ на Вятку в Петербурге преосвященный Варлаам Скамницкий». Этот опять «природою был малоросс; обучался даже до богословия в академии киевской. Позван был в кадетский сухопутный корпус и напоследок епископом на Вятку, где дал о себе знать, что он муж строг, бодраго духа и гостеприимен». Гостеприимство пр. Варлаама объясняется однако не тем соболезнованием о голодных, которое отличало Горку и довело его до «параличной болезни», а совершенно иным. Преосвященный Варлаам был весельчак и имел большую «склонность к частым пиршествам с великолепными забавами и позорищами, на что расточал не мало иждивения». По преданиям, он очень любил танцы и сам будто охотно и хорошо танцевал. При таких навыках, владыка Варлаам мог без тоски жить даже и в Хлынове, но его преосвященство, к несчастию своему, был спорлив и неуступчив, хотя и в этом отношении тоже являл черты немалого характера. Так, например, он завел «с бывшим тогда здесь воеводою Андреем Писаревым междуусобие, за что оба подвергли себя гневу государеву (и) требованы были в Петербург, где вместо штрафа Писарев определен был навсегда для жительства в своей деревне, а преосвященный Варлаам по долговременном продолжительстве отправлял чреду священнослужения при гробах императорских». Но, собственно говоря, он и здесь проявил свой непобедимый характер тем, что назначенной ему «чреды священнослужения при императорских гробах не отправлял, а жил более трех лет в Невском монастыре на собственном коште».

Антоний Ильляшевич «природою польской литвы из воеводства виленскаго,—учен и учения любитель». Жизнь этого епископа весьма трогательна и поучительна, для «хотящих высшаго сана святительскаго». Святитель Антоний был просто замучен и перетерт «между двух ножниц».

«Любопытное известие» сообщает, что преосв. Антоний имел прекрасные душевные свойства: он был человек умеренный, «наблюдал чистоту без великолепия, обилие без роскоши, строгость без жестокости, однако чрез подчиненных своих, которые по причине его смирения могли свободно предпринимать все по своей воле, введен был в непринадлежащия к нему хлопоты». Поссорились в его время между собою два секретаря — «консисторский и провинциальный», а владыка попал «между сии острыя ножницы», которые и «бытие его пресекли». Дело собственно зашло между секретарями, но «как сей род людей слепо следуя стремлению своей злобы обык сражаться не прямым воинским оружием, но кривыми приказными крючками, — безсовестно подобранными или натянутыми законами, то между сии ножницы попала сия невиная душа, которыя продолжение бытия ея на свете пресекли». «Оные секретари к (личной) ссоре своей присовокупили: провинциальный: якобы архиерейский дом и монастыри не правильно завладели черносошными». «От сего все архиерейские и монастырские крестьяне взбунтовали (sic) и учинили отпирательство, а консисторский (секретарь) со стороны дому архиерейскаго и монастырей по сему делу объявил себя адвокатом. От сих-то двух людей, если ими их назвать можно, воспламенился великий пожар. Учреждена (была) особливая коммисия и продолжалась несколько лет причинением обеим сторонам весьма многих убытков». Но были кроме «сторон» тяжущихся еще другие живые существа, которые тоже встряли в это дело. Третья сторона были сами «черносошные», о которых «Любопытное известие» не распространяется, но очевидно, что этим худородным людишкам шло уже не о гоноре, и даже ни о прибылях, а о самой жизни…