Сегодня и вчера

1740 год. Михаила Ломоносова обманом забирают в прусскую армию. Ломоносов разочаровался в учебе и в наставнике, заявив, что знает больше него. Решил возвращаться в Россию. По дороге в Гаагу, откуда в Петербург шли парусные суда, он зашел в трактир, где сидели прусские солдаты. Крепко выпили, и когда Ломоносов пришел в себя, он был в мундире прусской армии с документами на имя прусского солдата. Службу тогда несли в течении многих лет, убежать из крепостного гарнизона сразу было невозможно. Спустя некоторое время, усыпив бдительность, он рано утром, когда все спали, перелез через крепостную стену, переплыл через ров и прямо в мокрой одежде пробежал десять километров — до государственной границы.

..В то самое время, то есть 1740 года, женился Ломоносов в Марбурге тайно на дочери хозяина того дома, где жил, портного мастера, которая еще до отлучения его из сего города учинила его отцом.

Жил он в Марбурге, городе недалеком от Гарцских гор, одним жалованьем, получаемым из Петербургской Академии по третям, содержал порядочно свое семейство.

Академия, по прошению его, позволила ему побывать на Гессенских рудниках, что в Гарце. Там познакомился он со славным горным советником и металлургистом г. Крамером, имевшим тогда уже в готовности к напечатанию прекрасное свое сочинение об искусстве разделения металлов. У сего ученого и искусного мужа он довольное время и много успел в практической металлургии. Во осматривании плавильных и разбивных заводов провел целое лето; зимою возвратился в Марбург и остался там до весны 1741 года (прим. редакции: в действительности описываемые далее события произошли в 1740 году). От неминуемых издержек на содержание скрываемого им семейства своего и от непорядочного, может быть, хозяйства впал в нищету и долги; дошел наконец почти до отчаянного состояния, так что непрестанно угрожаем был тюрьмою от должников, коих удовольствовать не имел силы. Принужденным себя увидел уйти из сего города, питаясь милостынею по дороге. Из полученного им незадолго пред тем третного жалованья не оставалось у него ни копейки. Расположился идти или в Любек, или Голландию, и после отправиться морем в Петербург.

Не простившись ни с кем, ниже с женою своей, одним вечером вышел со двора и пустился прямо по дороге в Голландию. Шел всю ночь. На третий день, миновав Диссельдорф, ночевал поблизости от сего города, в небольшом селении, на постоялом дворе. Нашел там прусского офицера с солдатами, вербующего рекрут. Здесь случилось с ним странное происшествие: путник наш показался пруссакам годною рыбою на их уду. Офицер просил его учтивым образом сесть подле себя, отужинать с его подчиненными и вместе выпить, так ими называемую, круговую рюмку. В продолжение стола расхваливана ему была королевская прусская служба. Наш путник так был употчеван, что не мог помнить, что происходило с ним ночью. Пробудясь, увидел на платье своем красной воротник; снял его. В карманах ощупал несколько прусских денег. Прусский офицер, назвав его храбрым солдатом, дал ему, между тем, знать, что, конечно, сыщет он счастие, начав служить в прусском войске. Подчиненные сего офицера именовали его братом...

«Как, — отвечал Ломоносов, — я ваш брат? Я россиянин, следовательно, вам и не родня...». «Как?—закричал ему прусский урядник, — разве ты не совсем выспался или забыл, что вчерась при всех нас вступил в королевскую прусскую службу; бил с г. порутчиком по рукам; взял и побратался с нами. Не унывай только и не думай ни о чем, тебе у нас полюбится, детина ты доброй и годишься на лошадь».

Таким образом сделался бедный наш Ломоносов королевским прусским рейтаром. Палка прусского вахмистра запечатлела у него уста. Дни чрез два отведен в крепость Вессель с прочими рекрутами, набранными по окрестностям.

Принял, однако же, сам в себе твердое намерение вырваться из тяжкого своего состояния при первом случае. Казалось ему, что за ним более присматривают, нежели за другими рекрутами. Стал притворяться веселым и полюбившим солдатскую жизнь. К счастию, не поставили его постоем в городе, а держали в караульне, где он и спал на нарах.

Караульня находилась близко валу, задним окном была к скату. Заметив он то и высмотрев другие удобности к задуманному побегу, дерзновенно оный предпринял и совершил счастливо.

На каждой вечер ложился он спать весьма рано; высыпался уже, когда другие на нарах были еще в первом сне. Пробудясь пополуночи и приметя, что все еще спали крепко, вылез, сколько мог тише, в заднее окно; всполз на вал и, пользуясь темнотою ночи, влекся по оному на четвереньках, чтобы не приметили того стоящие на валу часовые. Переплыл главной ров, а за внешними укреплениями и равелинной, проминовал с крайним трудом контрескарп, покрытый ход, палисадник и гласис и увидел себя наконец на поле. Оставалось зайти за прусскую границу. Бежал из всей силы с целую немецкую милю. Платье на нем было мокро.

Стало между тем рассветать. Услышал пушечной выстрел из крепости, обычайный знак погони за ушедшим рекрутом. Овладевший им страх придал ему силы. Ударился бежать, сколько мог, скорее. Непрестанно оглядываясь, завидел вдали скачущего за собою человека во весь опор, но успел, однако же, он между тем перебежать за Вестфальскую границу.

Обошел из предосторожности епископское селение находившимся поблизости лесом, остановился в нем отдохнуть, сушил мокрое свое платье, проспал спокойно до полудни. Восстановя, таким образом, силы свои, пустился в путь и прибыл чрез Арнгейм и Утрехт в Амстердам, называясь везде бедным саксонским студентом.

В последнем городе российской императорской поверенной в делах господин Олдекоп, изрядно его приняв, отправил, сходственно с его желанием, в Гагу к российскому же послу графу Головкину на шлюпке. Сей граф довольствовал его чрез несколько дней всем нужным и, дав на дорогу деньги, отослал обратно в Амстердам, где скоро сыскал он удобной случай отправиться морем в Петербург...