Крестьянский мир и внешний мир
25.01.2010
«Моральная экономика» села имела свои границы. То, что нельзя плохо поступать по отношению к родственнику или односельчанину, еще не значило, что нельзя плохо поступать по отношению к другим, которые не проживают в том же селе. Мораль ограничивалась рамками сельского мира. Для человека, живущего в мире личных связей, свои – члены общины, а по отношению к чужакам культивируется инструментальный подход. Особенно это проявлялось в отношении к городу и горожанам, представителям другого этноса, религии, например, цыганам, евреям, сектантам, немецким колонистам.
«Чужим» был уже житель соседнего села, однако, степень «чужести» могла быть разной.
Жители городов свысока относились к крестьянам и определенным образом, были проводниками властных структур. Крестьяне, со своей стороны, готовы были признать свою некультурность и необразованность, однако, были уверены в моральной первосортности своего традиционного уклада и рассматривали городскую жизнь, как ленивую, ненастоящую и чудную.
Крестьянин боялся, не любил и презирал город, где жили, с его точки зрения. одни лодыри, благополучие которых построено на ущемлении крестьян. Городская работа не воспринималась крестьянином, как настоящая: «Я при батьку працював у строгости, только и баловства моего было, шо чотыры мисяци на фабрике фордыбачив».
Неприязнь проявлялась в критическо-недоверчивом отношении к деятельности горожан, их быту и развлечениям, что смешивалось с чувством собственной неполноценности, завистью. Отношение к городу было амбивалентным: он был притягательным и, одновременно, страшным и греховным. Крестьянин воспринимал город, как место ярмарок и праздников. Жизнь в городах представлялось как сплошная бездеятельность, «галабурда и разврат». Крестьянин, приезжавший в город на ярмарку, видел там множество людей «напидпытку» (полупьяных), которые шлялись и развлекались. Город развращает.
Крестьянин ничего не хотел отдавать городу, хотя сам был не прочь поживиться за его счет. Никем не осуждалось, а, наоборот, считалось естественным, обмануть горожанина («город – яма, всё прижрёт»), поскольку и самим крестьянам нередко приходилось покупать у торговцев некачественные товары. Крестьянин не признавал со своей стороны несправедливым воровство или обман по отношению к любому, кто не крестьянин. В этом была своеобразная месть всем, кто обманывал мужика. Поэтому «обдурыты» всякого «хто не мужик» в селе считалось справедливым, а никак не преступным.
Особыми были отношения крестьянина и пана, помещика. Часто они сохраняли традиционный патерналистский характер. Пан давал работу. На его помощь можно было рассчитывать в случае неурожая. Помещики часто занимались благотворительностью: открывали школы. Больницы, сооружали церкви.
Для крестьянина отношения с дворянином-помещиком, у которого они за небольшую плату или часть урожая арендовали землю, были более привычными и понятными, нежели с капиталистом. Однако. В результате земельных спекуляций помещичья земля переходила к новым владельцам, не связанным никаким образом с селом и его традициями. Больше всего крестьяне ненавидели помещиков из числа купцов, мещан и разбогатевших крестьян, которые, покупая имения, спешили вернуть капитал. Они либо расширяли запашку, интенсифицируя хозяйство, что вело к сокращению арендной земли, либо задирали цену на аренду.
К помещикам-дворянам крестьяне относились как к представителям другой культуры, со всеми вытекающими из этого последствиями. Возможно, с чуть большим уважением, нежели ко всем остальным «чужим». Во всяком случае, с местным помещиком легче было найти общий язык, чем с другими представителями «образованного общества». Однако. хроническое недоедание и балансирование на грани голода, создавало напряженную обстановку, когда озлобление против крупных землевладельцев, которые считались виновниками крестьянского малоземелья, было способно вызвать насилие. С другой стороны, нарастал конфликт между помещиками и зажиточной верхушкой села, которая претендовала на владение как надельной, так и панской землей. А.М. Энгельгардт писал про кулаков, как про «первых либералов на селе».
Такими же сложными, амбивалентными были отношения крестьянства с местным духовенством. Здесь многое зависело от личностного фактора, от авторитета священника.
Отношения с интеллигенцией комментируются по-разному, часто исходя из противоположных точек зрения. Тем не менее, трудно отрицать, что наиболее близкая к крестьянам прослойка агрономов, учителей, телеграфистов воспринималась, всё же, чужаками по складу ума и способу жизни.
Крестьянский мир с подозрением и даже враждебно относился к интеллектуальным исканиям, моральным терзаниям, хождениям в народ, показной любви к сельской одежде и попыткам «балакаты на мове». Все это лишь усиливало негативный образ «блаженного барина». Другое дело, что социалистические идеалы интеллигенции находили отклик в крестьянской душе. Хотя, крестьянский «архаичный коммунизм» ничего общего не имел с интеллигентскими теориями.
Из крестьян в нацию
Название раздела - явное перефразирование работы О.Вебера "Из мужиков во французы". Увы мне, но найти эту работу в Сети я не смог. А жаль. Название многообещающее.
Мир села был замкнут и самодостаточен. Крестьянские интересы не простирались дальше своего села и еще, может быть, нескольких близлежащих. А.В.Чаянов отмечал, что ему доводилось «слышать от кооперативных работников Волыни, что они в своей работе встречали селения, для жителей которых весь известный им мир ограничивался пятиверстным радиусом. В районах с промышленным выходом этот радиус был значительно шире, но крестьянский кругозор оставался достаточно убогим».
Один из свидомых украинских деятелей того времени - Михаил Шаповал - отмечал: «Украинский народ жил до революции традиционно… Подавляющее большинство украинцев не имело даже наименьшей национальной сознательности, даже не имела отдельного национального имени – большинство городских украинцев называли себя русскими и в лучшем случае малороссами, крестьяне же не называли себя никак». Известный деятель Центральной Рады и УНР Исаак Мазепа сделал на этом основании вывод: «Двухсотлетняя московская неволя искалечила украинский народ, уничтожила его нормальное социальное устройство …сделала из украинского народа сырую этнографическую массу несознательных и неорганизованных рабочих и крестьян» :-)
Далее А.М.Михайлюк целым рядом цитат Геллнера, Хобсбаума, Андерсона раскрывает суть конструктивистского взгляда на нацию. Нация, как «воображенное сообщество», делает вывод он, не вписывается в представления крестьян, которые мыслят всегда конкретно. В то же время, украинская интеллигенция, даже «національно свідома», представляла собой маргинализированную прослойку, которая возникла в результате модернизации и в этом плане была «денационализированна» (т.е. выпала из традиции), хотя сама и разработала под западным влиянием национальную идеологию. Именно интеллигенция пыталась привнести в крестьянство национальную сознательность.
Анализируя антиеврейские выступления крестьян, Михайлюк приходит к выводу, что юдофобские настроения были реакцией на модернизацию, и имели не расовый или религиозный подтекст, а антикапиталистический. Крестьяне громили евреев не за то, что они были евреями, хотя негативное отношение к «чужим», несомненно, имело место, а за то, что они были ростовщиками, перекупщиками, торговцами и арендаторами.
С призывом «спасать Россию!», или без него, но украинский крестьянин был готов, при случае, «бить жидов», как и вообще «чужих»: «городских», «студентов», «кацапов», «басурман», в том числе и «сторонних» крестьян - выходцев из других губерний или, даже, жителей соседнего села - «не нашего пана» - и поживиться за их счет.
Крестьянский мир и внешний мир
«Моральная экономика» села имела свои границы. То, что нельзя плохо поступать по отношению к родственнику или односельчанину, еще не значило, что нельзя плохо поступать по отношению к другим, которые не проживают в том же селе. Мораль ограничивалась рамками сельского мира. Для человека, живущего в мире личных связей, свои – члены общины, а по отношению к чужакам культивируется инструментальный подход. Особенно это проявлялось в отношении к городу и горожанам, представителям другого этноса, религии, например, цыганам, евреям, сектантам, немецким колонистам.
«Чужим» был уже житель соседнего села, однако, степень «чужести» могла быть разной.
Жители городов свысока относились к крестьянам и определенным образом, были проводниками властных структур. Крестьяне, со своей стороны, готовы были признать свою некультурность и необразованность, однако, были уверены в моральной первосортности своего традиционного уклада и рассматривали городскую жизнь, как ленивую, ненастоящую и чудную.
Крестьянин боялся, не любил и презирал город, где жили, с его точки зрения. одни лодыри, благополучие которых построено на ущемлении крестьян. Городская работа не воспринималась крестьянином, как настоящая: «Я при батьку працював у строгости, только и баловства моего было, шо чотыры мисяци на фабрике фордыбачив».
Неприязнь проявлялась в критическо-недоверчивом отношении к деятельности горожан, их быту и развлечениям, что смешивалось с чувством собственной неполноценности, завистью. Отношение к городу было амбивалентным: он был притягательным и, одновременно, страшным и греховным. Крестьянин воспринимал город, как место ярмарок и праздников. Жизнь в городах представлялось как сплошная бездеятельность, «галабурда и разврат». Крестьянин, приезжавший в город на ярмарку, видел там множество людей «напидпытку» (полупьяных), которые шлялись и развлекались. Город развращает.
Крестьянин ничего не хотел отдавать городу, хотя сам был не прочь поживиться за его счет. Никем не осуждалось, а, наоборот, считалось естественным, обмануть горожанина («город – яма, всё прижрёт»), поскольку и самим крестьянам нередко приходилось покупать у торговцев некачественные товары. Крестьянин не признавал со своей стороны несправедливым воровство или обман по отношению к любому, кто не крестьянин. В этом была своеобразная месть всем, кто обманывал мужика. Поэтому «обдурыты» всякого «хто не мужик» в селе считалось справедливым, а никак не преступным.
Особыми были отношения крестьянина и пана, помещика. Часто они сохраняли традиционный патерналистский характер. Пан давал работу. На его помощь можно было рассчитывать в случае неурожая. Помещики часто занимались благотворительностью: открывали школы. Больницы, сооружали церкви.
Для крестьянина отношения с дворянином-помещиком, у которого они за небольшую плату или часть урожая арендовали землю, были более привычными и понятными, нежели с капиталистом. Однако. В результате земельных спекуляций помещичья земля переходила к новым владельцам, не связанным никаким образом с селом и его традициями. Больше всего крестьяне ненавидели помещиков из числа купцов, мещан и разбогатевших крестьян, которые, покупая имения, спешили вернуть капитал. Они либо расширяли запашку, интенсифицируя хозяйство, что вело к сокращению арендной земли, либо задирали цену на аренду.
К помещикам-дворянам крестьяне относились как к представителям другой культуры, со всеми вытекающими из этого последствиями. Возможно, с чуть большим уважением, нежели ко всем остальным «чужим». Во всяком случае, с местным помещиком легче было найти общий язык, чем с другими представителями «образованного общества». Однако. хроническое недоедание и балансирование на грани голода, создавало напряженную обстановку, когда озлобление против крупных землевладельцев, которые считались виновниками крестьянского малоземелья, было способно вызвать насилие. С другой стороны, нарастал конфликт между помещиками и зажиточной верхушкой села, которая претендовала на владение как надельной, так и панской землей. А.М. Энгельгардт писал про кулаков, как про «первых либералов на селе».
Такими же сложными, амбивалентными были отношения крестьянства с местным духовенством. Здесь многое зависело от личностного фактора, от авторитета священника.
Отношения с интеллигенцией комментируются по-разному, часто исходя из противоположных точек зрения. Тем не менее, трудно отрицать, что наиболее близкая к крестьянам прослойка агрономов, учителей, телеграфистов воспринималась, всё же, чужаками по складу ума и способу жизни.
Крестьянский мир с подозрением и даже враждебно относился к интеллектуальным исканиям, моральным терзаниям, хождениям в народ, показной любви к сельской одежде и попыткам «балакаты на мове». Все это лишь усиливало негативный образ «блаженного барина». Другое дело, что социалистические идеалы интеллигенции находили отклик в крестьянской душе. Хотя, крестьянский «архаичный коммунизм» ничего общего не имел с интеллигентскими теориями.
Из крестьян в нацию
Название раздела - явное перефразирование работы О.Вебера "Из мужиков во французы". Увы мне, но найти эту работу в Сети я не смог. А жаль. Название многообещающее.
Мир села был замкнут и самодостаточен. Крестьянские интересы не простирались дальше своего села и еще, может быть, нескольких близлежащих. А.В.Чаянов отмечал, что ему доводилось «слышать от кооперативных работников Волыни, что они в своей работе встречали селения, для жителей которых весь известный им мир ограничивался пятиверстным радиусом. В районах с промышленным выходом этот радиус был значительно шире, но крестьянский кругозор оставался достаточно убогим».
Один из свидомых украинских деятелей того времени - Михаил Шаповал - отмечал: «Украинский народ жил до революции традиционно… Подавляющее большинство украинцев не имело даже наименьшей национальной сознательности, даже не имела отдельного национального имени – большинство городских украинцев называли себя русскими и в лучшем случае малороссами, крестьяне же не называли себя никак». Известный деятель Центральной Рады и УНР Исаак Мазепа сделал на этом основании вывод: «Двухсотлетняя московская неволя искалечила украинский народ, уничтожила его нормальное социальное устройство …сделала из украинского народа сырую этнографическую массу несознательных и неорганизованных рабочих и крестьян» :-)
Далее А.М.Михайлюк целым рядом цитат Геллнера, Хобсбаума, Андерсона раскрывает суть конструктивистского взгляда на нацию. Нация, как «воображенное сообщество», делает вывод он, не вписывается в представления крестьян, которые мыслят всегда конкретно. В то же время, украинская интеллигенция, даже «національно свідома», представляла собой маргинализированную прослойку, которая возникла в результате модернизации и в этом плане была «денационализированна» (т.е. выпала из традиции), хотя сама и разработала под западным влиянием национальную идеологию. Именно интеллигенция пыталась привнести в крестьянство национальную сознательность.
Анализируя антиеврейские выступления крестьян, Михайлюк приходит к выводу, что юдофобские настроения были реакцией на модернизацию, и имели не расовый или религиозный подтекст, а антикапиталистический. Крестьяне громили евреев не за то, что они были евреями, хотя негативное отношение к «чужим», несомненно, имело место, а за то, что они были ростовщиками, перекупщиками, торговцами и арендаторами.
С призывом «спасать Россию!», или без него, но украинский крестьянин был готов, при случае, «бить жидов», как и вообще «чужих»: «городских», «студентов», «кацапов», «басурман», в том числе и «сторонних» крестьян - выходцев из других губерний или, даже, жителей соседнего села - «не нашего пана» - и поживиться за их счет.
