Электронная библиотека Руниверс > Хрестоматия

Казак? Значит, старообрядец!

Казак? Значит, старообрядец! 10.11.2009

Казак? Значит, старообрядец!

Автор: Виктор Бирюков

Казаки защищали монархию, но их свободолюбие и склонность к грабительским набегам грозили вернуть страну в эпоху удельных княжеств. Поэтому монархия стремилась контролировать вольницу подобно тому, как контролировала крестьянство, дворянство, духовенство.

Сопротивляясь закабалению, казаки нередко обращали оружие на тех, кого должны были защищать. Эту взаимную вражду существенно обостряло религиозное противостояние, ибо казачество в массе своей продолжало придерживаться старообрядчества.


За «древний крест и молитву»

Манифест «О вольности дворянству» освободил последнее от колоссальной обузы: исчезла «та необходимость в принуждении к службе, какая до сего времени потребна была». По всей империи поэты славили Петра III, его витиевато благодарил от имени аристократов драматург и пиит Александр Сумароков, который сам всю жизнь тяготился службой, мечтая полностью отдаться литературным штудиям. Потомки боярских семейств, насильно переселенные «преобразователем» в ненавистный Петербург, хлынули назад – в Москву!

О простом народе любимец «верхов» Сумароков и не вспомнил. Между тем манифест от 18 февраля 1762 года ни много ни мало лишил крепостное право легитимности в глазах крестьян. Вслед за освобождением дворян крепостные стали ждать собственного освобождения.

Но годы шли, а крепостное право ужесточалось. В такой ситуации обойденную справедливостью крестьянскую среду оставалось кому-то распалить, чтобы миллионы «ничтожных» биографий внезапно вплелись в доминантно текущую историю российской знати. И такой человек нашелся.

Неграмотный донской казак Пугачев искусно привлекал людей на свою сторону. Вот что, к примеру, надиктовал писарю Емельян Иванович, которому едва исполнилось 32 года: «Жалуем сим имянным указом с монаршим и отеческим нашим милосердием всех, находившихся прежде в крестьянстве и в подданстве помещиков, быть верноподданными рабами собственной нашей короне, и награждаем древним крестом и молитвою, головами и бородами, волностию и свободою и вечно козаками, не требуя рекрутских наборов, подушных и протчих денежных податей, владением землями, лесными, сенокосными угодьями и рыбными ловлями, и соляными озерами без покупки и без аброку и свобождаем всех прежде чинимых от злодеев дворян и градцких мздоимцов-судей крестьяном и всему народу налагаемых податей и отягогдениев...» (из манифеста «Помещичьим крестьянам о пожаловании их вольностию, землями и освобождением от подушной подати»).

Обратили внимание на самую первую приманку – «награждаем древним крестом и молитвою»? Эти слова напрямую обращены к «стариковщине»: бунтовщик обещает возврат к дониконовскому православию. Для «святой Руси» дух – самое главное. Это уже далее в тексте говорится об отмене крепостного права, освобождении от сдачи сыновей в солдаты, а также о материальном подкреплении – вручении народу угодий «без покупки и без аброку».

И в становлении пугачевского движения, и в его распространении старообрядчество сыграло настолько заметную роль, что царские историки, не желавшие придавать восстанию религиозный характер, настойчиво подчеркивали: «раскольником Пугачев никогда не был» (Н. Василенко, Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона).

Советские же историки данную тему просто опускали, поскольку вынуждены были считать бытие первичным, а сознание вторичным: с точки зрения безбожников, голая вера не в состоянии поднять на бунт, к этому непременно нужны экономические предпосылки.

Правда прорвалась на поверхность, когда в 1918 году большевики переименовали городок Николаевск в Пугачев, что ныне в Саратовской области. До 1835 года Николаевск назывался Мечетной слободой – ее основали в 1764-м вернувшиеся из Польши староверы. Именно они, отцы-основатели, тепло приняли Пугачева, когда тот явился в Мечетную слободу с паспортом, который также исхитрился получить под личиной старовера на границе с Речью Посполитой.

Прежде живал Емельян за Кубанью среди староверов поповского согласия, а также в таких крупных старообрядческих центрах, как Гомель (ныне в Белоруссии) да Чернигов (ныне на Украине). Чужого, «троеперстного» бродягу нигде с подобным старанием укрывать бы не стали.

Поэтому когда упоминавшийся выше Безотосный утверждает, что ядром пугачевского восстания «стали яицкие казаки-старообрядцы», опять получается тавтология. Хочется уточнить: а что, разве среди яицких казаков насчитывалось еще и заметное число приверженцев нового обряда?

Иллюстрация взаимной ненависти

После устройства Петром армии на европейский манер военная мощь России постепенно утрачивала свою зависимость от казаков. Их детей стали зачислять в регулярные войска (драгуны, уланы, пехота). Но среди царских вельмож упорно вынашивались планы вовсе упразднить вольницу – вслед за стрельцами. В частности, созданные в 1810 году военные поселения задумывались по образцу... казачьих Войск.

Окружение внушило 33-летнему Александру I, будто новая структура удешевит содержание армии. Дескать, каждый поселенный батальон будет содержать по два действующих батальона, и «солдаты-поселенцы» станут жить в домах у семейных «солдат-хозяев»: в каждом доме по четыре крепостные семьи с неразделенным (!) хозяйством. В этом полукаторжном-полутюремном «раю» предполагалось исподволь выковать новую иммунную систему государства, дабы в конце концов заменить ею рожденное на степной свободе казачество.

Не дожидаясь, когда сей заведомо дегенеративный замысел увенчается успехом (объективно провал всей затеи зафиксирует Крымская война), Николай I возвел гонения на старообрядцев (читай – казаков) и вздумал «высочайшей милостью» назначать атаманом всех ка­зачьих Войск своего престолонаследника. Так, из-под Николаевой палки, произошел массовый переток казачества из «двуперстия» в «троеперстие».

 «Вольное казачество, его предприимчивость и героический дух были убиты административной опекой», – ссылался упоминавшийся выше казачий историк Васильев на мнение «талантливого государственного человека», коим не без оснований полагал графа Муравьева-Амурского, знаменитого «присоединителя» Дальнего Востока.

Далее Васильев приводит выразительную иллюстрацию взаимной ненависти «организма» и его «иммунитета». Вот как описывает он строевой смотр, который все тот же Муравьев-Амурский устроил забайкальским казакам летом 1852 года.

«Пешие казаки безропотно принимали на себя новые обязанности, – сообщает Васильев. – Только три казака, происходивших из 70 семейств раскольников, сосланных за Пугачевский бунт, проявили недисциплинированность. Один казак схватил бригадного командира за эполет, другой выразился дурно об особе Его Императорского Величества, а третий одобрил голосом своего преступного товарища. Схвативший бригадного командира за эполет был прогнан сквозь строй и не перенес – умер; двое других были отправлены в Якутский полк...»

Более Васильев не говорит об этом эпизоде «прорвавшейся ненависти» ни слова. Однако не нужно обладать богатым воображением, чтобы вообразить чувства казаков, которые забили шпицрутенами одного из тех, с кем делили тяготы службы и одинаково молились.

Из огня да в полымя

Тем не менее, внутренняя жизнь государства по-прежнему контролировалась казаками, выполнявшими полицейские функции. Поневоле вспоминается навязанный нам со школьной скамьи образ страны, по которой веками стихийно перемещались массы беглого крестьянства. Очень сомнительно, чтобы такое было возможно в реальности.

В России происходило многое из того, что не дозволялось Романовыми. Но здесь почти ничего не могло случиться вопреки воле хотя бы части казачества. Высокая мобильность населения – следствие его права на свободу передвижения. Если уж в XXI веке гражданин не вправе свыше трех месяцев находиться в собственной стране без регистрации в миграционной службе, то что говорить об отношении государства к крепостным, которые не являлись гражданами даже формально!

Вероятно, бегство крепостных осуществлялось с участием казаков или стрельцов. Иначе беглецы не ушли бы и на полсотни верст. Во-первых, землепашцы, как правило, совершенно не ориентировались в пространстве за пределами своей малой родины. Во-вторых, они не имели оружия, не знали ратного мастерства и были беспомощны перед разбойными шайками, которые во множестве орудовали на больших дорогах. В-третьих, крестьяне, в отличие от казаков, были слабыми охотниками, что усложняло добычу дичи и оборону от волков. В-четвертых, в отдельных случаях продолжение этого казацко-крестьянского симбиоза ожидалось и на новом месте: крестьяне планировали растить хлеб, а казаки (или стрельцы) – их защищать. В-пятых, сходцы являлись нарушителями Соборного уложения 1649 года, согласно которому крепостное состояние стало передаваться по наследству.

Лишь профессиональные военные с прекрасным знанием географии, умением ориентироваться на местности и обширными связями с прочими стрельцами (или казаками) по всей огромной стране могли защитить переселенцев и доставить их к цели. Но возникает вопрос: с какой стати «вольные люди» помогали презренным полурабам?

Думается, крепостных сплачивала со стрельцами (или казаками, или полицейскими) тайная либо явная верность «древлему» православию. Соответственно, бегство крестьян «на реку» носило преимущественно духовный характер и принимало особо широкий размах в ходе гонений на старообрядцев. Мне кажется, именно поэтому столетиями льнула к казачеству «святая Русь».

А то ведь принято считать, будто на Яик, Дон или Днепр бежали от несвободы. Маловероятно, чтобы воля служила ведущим мотивом. И правило «с реки выдачи нету» часто нарушалось, и собственная «крепость» имелась: зажиточные казаки нередко владели крестьянами, являясь помещиками. Да и прочий пришлый люд также обитал при станицах в полной зависимости от казаков, нередко терпя от этих крутых норовом кавалеристов оскорбления, принуждение к бесплатному труду, жестокие побои.

«Сре­ди казаков жило много неказачьего населения, но оно находилось на положении "иногороднего" и не поль­зовалось правами казаков, – рассказывает донской казак А.А. Гордеев. – Полулегендар­ные представления, что в казаки принимался всякий сброд по порядку... "в Бога веруешь, перекрестись, – вот и казак", никакого отношения к порядку зачисления посторонних в состав Войска не имели. Прием этот производился с большим раз­бором и требовал обыкновенно значительного вре­мени пребывания зачисляемого среди казаков и по­ручителей среди казачества».

Кстати, не кажется ли вам это странным: «В Бога веруешь, перекрестись, – вот и казак»? Что тут сложного – перекреститься? Скорее всего, смысл данного «теста» в том, что перекреститься следует обязательно двумя перстами, иначе казаки уж точно не примут за своего.

Государственный иммунодефицит

По всей видимости, невиданный разгул русского терроризма в конце XIX и начале XX веков не был бы возможен без казачьего попустительства. Эдвард Радзинский подсчитал, что в тот период произошло 18 тысяч террористических актов! Озлобленная николаевскими репрессиями иммунная система отказывалась защищать свой прогнивший организм.

И вот еще нюанс: сравнительно недавно ходившая «за зипунами» – то бишь пограбить – казачья вольница послужила образцом ранним революционерам. Во всяком случае, зачинатель терроризма Сергей Нечаев (1847–82) в своем «Катехизисе революционера» взывал: «Соединимся с лихим разбойничьим миром, этим истинным и единственным революционером в России».

И действительно, анархисты, эсеры да большевики сделают «эксы» (экспроприации, т.е. грабежи) одним из основных источников пополнения партийных касс...

В 1906 году Николай II – правнук Николая I – с подачи придворных интриганов взял, да и запретил последний оплот былой казачьей демократии – войсковые круги (после Петра они были восстановлены)!

«Стоит ли удивляться тому факту, что тысячи казаков не только спокойно отнеслись к падению монархии, но и способствовали этому? – вопрошает донской казак Владимир Новиков, президент фонда "Культура и история казачества". – Февральская революция 1917 года в Петрограде началась с того, что казаки 1-го Донского казачьего полка не только не стали разгонять демонстрацию на Знаменской площади, но и зарубили полицейского пристава Крылова».

Вот как изложен этот эпизод у Солженицына в «Марте семнадцатого»: «И толпа заревела ликующе, махала шапками, платками: "Ура-а казакам! Казак полицейского убил!" Пристава добивали, кто чем мог – дворницкой лопатой, каблуками. А его шашку передали одному из ораторов. И тот поднимал высоко: "Вот оружие палача!" Казачья сотня сидела на конях, принимая благодарные крики».

Присоединение большинства казаков к белому движению не выражало их тоски по монархии – то был протест против еще худшей неволи, которую несли большевики. Видимо, ничем иным ментальное противостояние казачества и самодержавия окончиться не могло: дух свободы был настолько же чужд обладателям престола, насколько близок «вольным людям».

Многие страны в разных концах земли, пережив целые каскады революций, устояли перед коммунистическими соблазнами оттого, что у имели исправный иммунитет. Возьмите хоть Францию, хоть Мексику; Российское же государство в начале XX века поразил иммунодефицит – СПИД.

Заключение

Автор сознательно не вдавался в культовые нюансы старо- и новообрядцев. У современного человека совершенно иное отношение к религии, нежели у последователей протопопа Аввакума. В условиях информационного общества старообрядческая молодежь все меньше чтит традиции, «сходя» при этом отнюдь не в троеперстие, а де-факто в атеизм.

Но и Московский патриархат давно готов примириться с «присными чадами», некогда прозванными раскольниками. Этот термин было запрещено употреблять еще при Екатерине II (правда, при Николае I запрет отменили).

В 1800 году обе стороны шагнули навстречу друг другу: часть «стариковских» образовала единоверческое согласие, приемлющее главенство Московского патриархата, но не его богослужебные книги.

Позднее – и в царское время, и в советскую эпоху, – РПЦ признавала преследования староверов ошибкой. А в 1971-м собор Московского патриархата снял со «стариковщины» анафему 1667 года. Может быть, всерусское православное единство уже и не за горами.

Наш современник, атаман и генерал Забайкальского казачьего войска Александр Богданов рассказывает, что на войсковой круг казаки собираются независимо от обряда. Одни крестятся двоеперстно, другие – тремя перстами. Но веруют те и другие в одного Бога.



Возврат к списку

Библиотека Энциклопедия Проекты Исторические галереи
Алфавитный каталог Тематический каталог Энциклопедии и словари Новое в библиотеке Наши рекомендации Журнальный зал Атласы
Алфавитный указатель к военным энциклопедиям Внешнеполитическая история России Военные конфликты, кампании и боевые действия русских войск 860–1914 гг. Границы России Календарь побед русской армии Лента времени Средневековая Русь Большая игра Политическая история исламского мира Военная история России Русская философия Российский архив Лекционный зал Карты и атласы Русская фотография Историческая иллюстрация
О проекте Использование материалов сайта Помощь Контакты
Сообщить об ошибке
Проект "Руниверс" реализуется при поддержке
ПАО "Транснефть" и Группы Компаний "Никохим"