Аксаков И. С. Письмо Бюлеру Ф. А., 26 апреля 1845 г. Москва // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 1999. — С. 183—184. — [Т.] IX.
26 апреля 1845 г. Четверг. Москва
Правительствующему Сенату и ко всему, меня окружающему, особенно к ослу Бестужеву15. Ради Бога, избавь меня из этой помойной ямы! Промысли мне место товарища (председателя) угол(овной) палаты, где бы то ни было, но лучше в Туле, и никак не в Астрахани. Дело в том, что товарищ — лицо самостоятельное, может не писать против своего убеждения, держаться крепко своего мнения, свободен от канцелярских занятий, не имеет начальника...
А здесь в Сенате ждут Шереметева и его ревизии... Впрочем, это подобно вешней грозе, которую Бестужев пугается ежегодно весною...
Чистят везде настольные реестры, расставливают кордонки, и т. п. «У нас в настольных реестрах слишком много белого места, надо исписать, непременно исписать, а то министр подумает, что мы ничего не делаем»... — говорит мне вчера ст(атский) сов(етник) двора его и(мператорского) в(еличества) камергер, состоящий за обер-прокурорским столом Ханыков16, глупое полено. С Фомина понедельника, когда я вступил на службу, после продолжительного отпуска, я нахожусь в самом неприятном положении духа, в самом неблагоприятном для стихов.
Бедный Самарин17, грустно мне видеть его, 26-летнего молодого человека, магистра, с такими достоинствами, с привычками самостоятельности и независимости, под гнетом мертвого, бездушного служебного механизма. Кажется, 15-го он едет обратно в ваш Петербург — скверный город, надо признаться... С ним я пришлю тебе, любезный друг, «Зимнюю дорогу».
Что же ты не присылаешь ко мне ни одного труда своего, ни статьи в «Москвитянин»? Или жизнь чиновничья и петербургская не дает тебе времени ни опомниться, ни уединиться духом? Повторяю мою просьбу. Освободи меня от Сената, употреби к тому все усилия. Извини, что обременяю тебя этим поручением, но к кому же мне обратиться, как не к человеку, который связан со мною взаимною и даже испытанною дружбою?
Если увидишь Топильского18, то скажи ему, чтоб меня не слишком далеко высылали из Москвы. Прощай. На тебя надеюсь.
Твой Ив(ан) Аксаков
Обнимаю тебя.
Аксаков И. С. Письмо Бюлеру Ф. А., 17 апреля 1845 г. Москва // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 1999. — С. 183. — [Т.] IX.
17 апреля 1845 г. Вторник. Москва
Христос воскресе, любезнейший друг Бюлер, поздравляю тебя и целую.
Брат привез мне твое пятилистовое письмо, за которое я очень, очень тебе благодарен и на которое буду отвечать на днях. Много в нем интересного и приятного для меня. Назначение меня на прокурорское место — просто комедия. По всему видно, что я этого места не получу, ибо Шереметев совершенно против этого. Признаться, мой пыл прошел, и я не сильно гонюсь за этим местом. Во-первых, я имею твердое намерение, по окончании моего служебного курса, взять отставку и ехать в чужие края. Во-вторых, занятия прокурорские, если заниматься добросовестно, отнимут у меня всякое время для других благородных занятий. Нынешний год мне бы хотелось писать кое-что, а ты сам знаешь, что прошлого года, при служебных астраханских занятиях, я не много сделал. — Поэтому место товарища председателя угол(овной) палаты было бы лучше. К черту самолюбие и тщеславие служебное! Есть побуждения высшие.
Оболенский, приехавший на праздники в Москву, сказал мне, что в Туле открывается место товарища председ(ателя) угол(овной) палаты. Я охотно бы занял эту должность, жил бы вместе с Митей, а на праздники приежал бы в Москву безо всякого отпуска, близости ради. Потому, любезный друг, если можешь достать мне место товарища председателя в Туле, или вообще тов(арища) председ(ателя) угол(овной) палаты, то одолжил бы меня очень.
Очень охотно позволяю дать копию с мистерии Никитенке12. Скажи ему, что если он боится пропустить мистерию ради дурных последствий для меня, то чтобы не боялся, а пропустил. Мне бы очень хотелось, чтобы он пропустил, я не боюсь дурных последствий. Если, Бюлер, ты можешь заставить ее пропустить каким бы то ни было образом, чрез Никитенко, или Очкина13 (который еще снисходительнее Ник(итенко)), то сделай это для меня!
С Самариным пришлю тебе «Зимнюю дорогу»14 (вспомни только впечатления путешествия в дальнюю Астрахань) и другие, новейшие стихотворения. Прощай, обнимаю тебя. Будь здоров. Желаю тебе успеха, или секрет(арского) места, а не мешало бы нам вместо обещанных наград, дать денежные. Не худо. На днях буду отвечать тебе пространным образом. Кланяйся Блоку. Обнимаю тебя.
Твой Ив(ан) Аксаков
Если пропустишь мистерию, то уведоми, разумеется.
Аксаков И. С. Письмо Бюлеру Ф. А., 28 декабря 1843 г. Москва // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 1999. — С. 181—182. — [Т.] IX.
случай сблизиться с тобою еще короче, хотя, мне кажется, мы всегда были приятелями.
Да, брат Бюлер, едем! Я могу ответить тебе на все вопросы.
Князь Гагарин выбрал себе старшими чиновниками двух: кол(лежского) сов(етника) Ник(олая) Мих(айловича) Строева и секретаря 7-го департамента Павленко2; младшими — тебя, барон, меня, Блока3, столоначальников Немченко4 и Яснева5; сверх того двое канцеляристов и курьер. Да, пропустил совсем князя Родиона Оболенского6, двоюродного брата Митьки7, молодого человека, светского, отнюдь не гения, но доброго малого. До получения известия о том, что ты едешь, сделал он мне предложение ехать вместе и я согласился. Князь Гагарин человек очень деятельный и торопливый; он хотел выехать отсюда накануне Рождества, но неполучение денег из М(инистерст)ва финансов его задержало. Впрочем, он дня два проведет в Тамбове у племянницы. Он имеет разные государственные намерения на счет края и потому собирает теперь отовсюду сведения. Я с ним в прекрасных отношениях и видаюсь довольно часто. Был у него сегодня и он говорил, что слышал будто Бюлер должен ему привезти инструкцию. Заехав от него в казённую палату узнал я там, что предписание о выдаче нам денег пришло и деньги будут выданы в середу. Завтра буду с Строевым опять у князя и если что-нибудь будет особенное, то тотчас же тебе сообщу.
Князь поедет, вероятно, 2-го января, а мы с Оболенским 4-го, а потому советую спешить и вам. Во всяком случае вы не застанете князя в Москве, а канцелярии своей он будет дожидаться в Царицыне, оттуда мы поедем ревизовать сначала Черный Яр, потом Енотаевск и после всего этого попадём в Астрахань. Будет интересно. Приезжай в Москву поскорее. Если не застанешь меня в Москве, так настигнешь на дороге, ибо Оболенский также намерен провести сутки в Тамбове у своей сестры (вышеозначенной племянницы князя Гагарина). Есть кое-что порассказать и о чем перетолковать. Заверни к Жадовскому, поздравь его от меня с тем, что отец его получил Андреевскую ленту, и возьми от него для меня записку о каспийских рыбных промыслах. Скажи ему, что бумагу я купил и пришлю с Юшкой.
Пожалуйста, подбери все, что знаешь любопытного об Астрахани. Кланяйся товарищам; до свидания
Твой Ив(ан) Аксаков
P. S. Распорядились ли вы о высылке вам в Астрахань жалованья ежемесячно?
Аксаков И. С. О тюлене, май 1844 г. // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 1999. — С. 190—191. — [Т.] IX.
О ТЮЛЕНЕ
1844 г. Мая
Посв(ящается) барону Бюлеру
Тюлень водится в море трех родов собственно: весенний (сиварь), осенний и зимний, т. е. беленький. Последний весит от 3-х до 10 фунтов; весенний фунтов 20; осенний же пуд, иногда два и больше.
Тюлень разводится на льду, и более в северо-восточной части Моря, в эмбенских водах на 5-ти сажен(ной) глубине. Но бой зимнего тюленя в эмбенских водах запрещен.
Весь добываемый тюлень обложен акцизом, по рублю (30 коп(еек) сер(ебром)) с пуда, — как тюлень добываемый вольными ловцами, получающими на то билеты из Экспедиции28, так владельцами и их подрядными ловцами; бьющими тюленя без билета Экспедиции, ибо предполагается, что они бьют его в своих водах.
Как те, так и другие о побитом количестве обязаны объявлять при провозе на заставах и объявления эти о числе штук передаются в Экспедицию.
Закон не обязывает поверять показание тюленобойцев с действительным числом штук! Следовательно можно провезти вдвое больше показанного.
Когда хозяин намерен будет сбыть тюлень во внутренние губернии и будет нагружать суда, тогда должен просить о перевеске, для чего Экспедиция и наряжает одного из смотрителей. Иногда же перевеска совершается и прежде. Пошлина вносится тогда, когда тюлень этот будет складываем на суда; т. е. закон не требует, чтоб пошлина взносилась ранее. Пошлину первый хозяин может передать покупщику, который, часто, скупая тюленя разом у многих лиц, — отправляет во внутренние губернии и перед отправкою взносит пошлины за тюлень, обозначая, у кого именно какое количество куплено, для соответственной отметки в книге.
Из постановления о пошлинах выходит:
1) Что тюлень имеет право оставаться неоплаченным до тех пор, пока никто его не купит и не отправит вверх по Волге.
провоз.
Вот какие правила существуют насчет тюленя, но вот какие злоупотребления встречаются на каждом шагу и свидетельствуют о недостаточности этих правил.
В книге Экспедиции недоимочного тюленя по 1 января 1844 года 209 тысяч штук с 1835, с 1837, 1838 и т. д. Хотя закон и дает лазейку, что тюлень может оставаться неоплаченным, покуда не сбыт во внутренние губернии, — но тюлень, лежащий 9 лет, — не годится, верно, ни к черту. Многие лица показали, что пошлины за этот тюлень заплачены, и он давно сбыт, или перетоплен, или обращен в пушной товар, или отправился с огромным количеством тюленя патентованного, скромно и незаметно. Пошлины, по простоте сердечной и по глупости, подавали они не при прошении, а отдавали смотрителю, секретарю или столоначальнику, иногда под росписку, иногда без росписи. Поэтому при действиях общих комиссии29, барон будет стараться делать следующее:
1) Недоимочный тюлень частию перевешен, частию нет. Поэтому надо непременно не перевешанный — счесть и перевесить: тогда откроется — правильно ли показали хозяева при заставах и в Экспедиции число штук тюленя и можно будет составить себе приблизительное понятие о настоящем количестве добываемого тюленя. Если же тюлень перевешен, так новою перевескою откроется правильно ли весил и считал господин смотритель.
2) Весьма вероятно, что большей части тюленя вы не найдете, особенно старого улова. Тогда отберите от хозяев показания, как, когда, почему уехал этот тюлень. Сошлется он, что пошлины должен был внесть покупщик, спросите покупщика, внес ли он, имеет ли свидетельство; если у них какие росписки имеются, не совсем законные, так отобрать.
3) Спрашивать всех промышленников, долго ли, по их мнению, может храниться в ларях тюлень, соленый и несоленый. Это очень нужно для составления нового проекта и для установления срока ожидания взноса пошлины.
4) Спрашивать, где водится тюлень, где разводится, где добывается. Это опять очень нужно. Зимний бой тюленя в эмб(енских) водах запрещен, а тюлень разводится только на 5 саженной глубине моря, на льду. Владельцы прибрежных вод, в виду которых тюлень не имеет обыкновения показывать носа, бьют тюленя беленького штук до 90 и 100 тысяч, показывая, что бьют на своих промыслах. Так и Сапожников30. У них добывается всего больше тюленя. Любопытно будет сравнить объявленное количество с наличным.
Вот главные грубо набросанные черты тюленьего вопроса. Местные обстоятельства и новые практические сведения доставят баронскому уму нужные материалы и поводы к исследованию тюленьего вопроса.
Ив(ан) Аксаков
Аксаков И. С. Письмо Бюлеру Ф. А., 6 августа 1845 г. Абрамцево // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 1999. — С. 188—189. — [Т.] IX.
быть глупее в сем мире, забываешь коренных друзей и приятелей... Но ты слагаешь вину на сенатскую работу, и я не только принимаю твое оправдание, но* вполне сожалею о тебе, ибо подлее служебных занятий в России ничего быть не может.
отпуском) и постараюсь увидаться с ним, если он не в деревне...
Нынче же привезли мне из Москвы неприятное известие о перемене моей судьбы. Я назначен окончательно, указом Сената, товарищем предсе(дателя) угол(овной) пал(аты) в Калугу! Чтоб черт их всех побрал! Писал я им, что не хочу в Калугу, нет, ничего не взяли в толк! Кажется ты знаешь, почему мне не хотелось в Калугу?.. Город многолюдный, богатый губернским bean-monde, которого притязания самые несносные, — я там не знаю ни души, и устраиваться, и обзаводиться, и жить совершенно одному скучно. То ли дело, если б я стал жить вместе с Митей Оболенским в Туле, где нет никакого общества!
В Калугу отправляюсь я в самых первых числах сентября. Разумеется, ты получишь от меня подробное описание калужских нравов и обычаев, пожалуй, даже параллельное сравнение с Астраханью... Кстати об Астрахани. Видел ли ты Матюшку, сиречь Матвеева? Он был в Петербурге, я его видел в Москве, когда он еще собирался к вам и горел желанием видеть и барона Федора Андреевича и Льва Александровича. Великая дрянь этот Матюшка! Даже немного скотина, как я убедился из некоторых разговоров с ним, впрочем я мало с ним виделся.
Пожалуйста, Бюлер, пиши ко мне почаще, я имею дерзость думать, что это будет тебе полезное развлечение от скуки служебной и светской суеты... Напиши мне подробно мнение твое о «Зимней дороге»... Я начал было писать поэму — «Марию Египетскую», написал введение и первую главу, но летом решительно ничего не делал, а находился в непосредственном наслаждении природою, и все удил рыбу: я большой охотник ловить рыбу на удочку.
Странно, что Юрий Федорович не отвечает брату на письмо его, в котором он извещает о намерении нашем издать альманах, в котором я предполагаю поместить «Зимнюю дорогу»22, но не знаю, отдавал ли ее Самарин в цензуру или нет... Лучше ли быть секретарем, чем помощником?...
Прощай, любезный друг Бюлер, обнимаю тебя, будь здоров, не слишком убивай себя и свою душу служебными занятиями и светскими развлечениями. Вот совет искреннего твоего приятеля. Блоку кланяйся и Самарину тоже. Бахметева я почти не знаю. Вероятно, он светский человек, которому ни до каких вопросов нет, кроме собственных удовольствий?
Прощай, не забывай меня и пиши почаще.
Твой Ив(ан) Аксаков
Если хочешь писать ко мне до сентября м(еся)ца, то пиши в Московский почтамт его высокоблагородию Антону Францевичу Томашевскому, для передачи И. С. Аксакову; а после сентября прямо в Калугу.
Аксаков И. С. Письмо Бюлеру Ф. А., 31 мая 1845 г. Москва // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 1999. — С. 186—188. — [Т.] IX.
от тебя твое последнее письмо от 24 мая. Но я должен дать ответ тебе на предыдущее письмо, описать тебе свое свидание с Топильским и рассказать свои дальнейшие действия.
Я писал в Петербург к Топильскому следующее: «М(илостивый) г(осударь) Мих(аил) Ив(анович)! Извините, что не имея чести быть лично знакомым с Вами, обращаюсь к Вам с просьбою: знаю, что дела у Вас много, но и просьба моя, как мне кажется, из таких, которые Вам легко будет уважить и исполнить, если только Вы захотите принять участие в моем положении. Дело вот в чем: (здесь вкратце описываю свою службу, разумеется, безо всяких себе похвал). Далее: «Теперь я имею не только сильное желание, но и надобность уступить счастие служить в Сенате и под начальством его пр(евосходительст)ва А. В. Бестужева другим. Знаю, что князь П. П. Г(агарин) ходатайствовал о прок(урорской) для меня должности. Но* должность эта действительно требует таких знаний и опытности, какими я не имею права похвалиться, да и молодость моя навлекла бы мне тысячи неприятностей и врагов. А потому я желал бы скорее получить место тов(арища) пр(едседателя) уг(оловной) п(алаты), и если можно в Туле. Не захотите ли Вы мне в этом содействовать и не доложите ли об этом графу? Если нельзя в Туле, то, по крайней мере, в одной из соседственных с Москвою губерний. Право, Вы сделаете доброе дело, освободив меня от Сената, и пр.» Вот в чем состояло мое письмо. Не правда ли, что тон его не роняет нисколько моего достоинства, даже несколько резок? Я думал, что он не понравится петербургскому чиновнику Топильскому. Письмо это, впрочем, показывает вовсе не приличную мне ветренность, в которой я потом очень раскаивался: я не подумал, что это письмо несколько компрометирует князя с его хлопотами. С другой стороны, я не могу без ужаса думать, что без этого письма я был бы, может быть, послан куда-нибудь в Вятку, в Херсон и т. п. и облечен собачьею должностью — тогда, когда во мне нет теперь ни тени того чиновника, которого ты зрел в Астрахани! Согласись, что это ужасно!
Получив твое письмо, я немедленно справился, приехал ли Топильский? Нет еще. На другой день послал также проверить и получил ответ, что приехал и просит пожаловать в 7 часов вечера.
Для того, чтоб не очень польстить Топильскому, я отправился к нему в сюртуке и с огромной палкой (знаешь, Никольского, которую я выменял на «Москвитянин» 1844 года). Увидав его морду, я чуть не упал в обморок! Какая пакость! Вот тип чиновника! Топильский, кланяясь, подходит ко мне, жмет руку, и однотонным голосом говорит: «Благодарю Вас, Вы доставили мне такую высокую минуту наслаждения, какую редко испытываешь на службе». Батюшки светы! Это что такое! Вот уж повинен в душе, а если и было так, то грех невольный!
Мы сели. Топильский продолжал: «Министр приказал Вам изъявить Вам свою искреннейшую признательность и уверить, что высокий поступок Ваш будет вечно храниться в его памяти».
Я был сначала ошеломлен, потом уже объяснил себе, что они восхищаются моею скромностью (?!!), моим «высоким взглядом на службу», не позволяющим мне принять такой высокой обязанности. В самом деле, как иначе могут эти чернильные души объяснить себе отказ от почетного и выгодного места, в эти лета, и требование другого, низшего!
Да черта с два, думал я про себя, я вам дам знать высокий взгляд на службу, как выйду в отставку, да напечатаю «Чиновника», собаки!
Министр приказал меня уверить, что я непременно получу место тов(арища) пр(едседателя) в Туле, где впрочем еще не открылось официальной вакансии, а мне частным образом известно, что должна открыться в скором времени.
Я просил Топильского, нельзя ли дескать меня причислить покуда к Департаменту20. Он посоветовал взять лучше отпуск, чтоб ехать в деревню, и говорит, что не откажут, несмотря на то, что я уже брал отпуск зимой. А потому я, после долгих прений, неприятностей и даже взаимных ругательств с Бестужевым, заставил его отправить к министру мою просьбу об отпуске на два месяца, по причине сильного геморроя и грыжи (что действительно правда: мне приказано пить минер(альные) воды и употреблять, как можно чаще, холодное купание в реке), вместе с формальным свидетельством о болезни. Рапорт отправлен 30 мая, № 580.
Еще одну, последнюю услугу, Бюлер! Понудь Министерство, чтоб мне скорее прислали этот отпуск. Кажется, Пинский21 управляет теперь Департаментом: можешь и ему сказать, он* меня знает коротко и все согласится сделать. А если я получу отпуск, то уеду в нашу чудесную деревню, в 50 верстах от Москвы, на реке Воре по Троицкой дороге. Боже, какое блаженство! Лето провести в деревне, без службы! Без невольного трепета радости и думать не могу об этом! Как плодотворно было бы для меня это лето, я чувствую. Там бы я стал писать! Ах, Бюлер, Бюлер, уезжай в деревню на лето, бери отпуск, отведи душу, спаси ее от губительного влияния условной жизни созерцанием вечно изящной, непреложной красоты природы! Не даром будут эти ощущения, хотя бы ты и ничего не сделал! А я уверен, что ты бы стал делать, и это дело лучше было бы, верно, всех других. Выхлопочи мне отпуск!..
Я теперь пишу целую поэму «Марию Египетскую». Не думай, чтоб это было сухо. Я думаю, ты будешь доволен. Но у меня идет очень медленно, ибо служба мешает целостному расположению духа.
Благодарен тебе за все твои письма. Все они мне совершенно нравились, и я всегда сочувствовал им, и Командорской статуе, и т. п. Не люблю я только, когда ты говоришь о себе, как о светском человеке, и о своей «страсти к женщинам».
Прощай, обнимаю тебя крепко, будь здоров, поклонись Блоку. К Вам едет Матюшка.
Итак, не забудь моего «отпуска!»
Твой друг Ив(ан) Аксаков
Аксаков И. С. Письмо Бюлеру Ф. А., 21 мая 1845 г. Москва // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 1999. — С. 185—186. — [Т.] IX.
заставить принять честь против моего желания, хотят уверить меня, что я этого хочу и не принимают в расчет моих слов! Когда я был в Астрахани, то под влиянием еще пошлой и бесплодной служебной деятельности, я действительно проявлял желание быть прокурором. Но потом, когда прошло почти полгода, я одумался, протер глаза, вспомнил участь своего же «Чиновника»; обстоятельства переменились. Чем дальше в жизнь, тем яснее становятся нам наши собственные стремления, тем определеннее становится характер, тем явственнее значение жизни. И я слышу в себе иное призвание, если не к поэзии и литературе, то к другим занятиям. Сверх того, мои политические мнения получили другое направление, которому я всегда впрочем сочувствовал. И я не хочу принадлежать правительству, т. е. тому, от чего терпит Россия. Благородный чиновник, подлый чиновник, все равно, все чиновник, все жертва системы, ложной и гибельной, против которой надо вооружаться, которую надо вырвать с корнем, а не поддерживать. Я убежден, что в службе нельзя принести общей пользы. Зачем же буду губить на этом поприще лучшие годы моей жизни? Годы, из которых можно было бы извлечь другие плоды. И потому мое твердое намерение оставить службу в будущем 1846 году, когда мне минет 4 года службы, и ехать за границу. Потом, если я вступлю в службу, так для видимости, с условием не быть заваленным работою... Впрочем, о значении службы в письме на почте распространяться трудно: я и так уже переступил меру.
Что касается до прокурорства, то вот еще особенные причины, заставляющие меня не желать этого места:
1) Дьявольская работа, которая отнимет у меня все время. Этот год будет потерян в моей жизни, а разве это шутка! Быть может, он убьет во мне много хорошего, помешает развитию многого...
2) Моя молодость и неопытность. Я не могу сказать, чтоб я вполне надеялся на свое знание дела и службы, а мое назначение навлекло бы мне тысячи врагов, которые всячески старались бы повредить мне, подставить мне ногу. Чтоб не упасть в грязь лицом, мне пришлось бы надорваться...
3) Первое условие мое, чтобы всякий мой протест, от которого зависело бы мое положение в губернии, мои отношения к губернатору, чтобы всякий протест мой против губернатора был уважен: в противном случае мне следовало бы выйти в отставку, а разве я могу это сделать? Какое же фальшивое положение! Панин и Шереметев меня не поддержат, и я останусь в дураках.
4) Моя молодость навлечет мне множество неприятностей.
5) Мое намерение — через год оставить службу, но не потерять этого года, а провести его с пользой для себя, многим позаняться, многое почитать, многое сделать. Всего этого я могу достигнуть, сделавшись тов(арищем) пр(едседателя) уг(оловной) пал(аты). Дела мало, уединенная жизнь в губернии, всего этого желал бы я, освобождаясь притом от мерзостного Сената! Итак, прошу верить мне, когда я говорю, что не хочу прокурорства, и тот, кто будет хлопотать о доставлении мне этой должности, сделает мне большое зло, огорчит меня донельзя! Вы в Петербурге уже не можете себе и вообразить, что можно не иметь чиновного честолюбия! Я в высшей степени взбешен запиской, поданной князем П(авлом) П(авловичем) принцу19 (зачем ты пишешь все е(го) в(высочест)во? К чему это! Просто принц, да и дело с концом). В этой записке князь говорит, что мой навык к службе и пр. «усилили в Аксакове желание быть более на виду своего начальства»! Как, черта с три! Отрекаюсь от князя и всех, кто мог это про меня подумать! Это, по моим понятиям, равняется названию подловатого человека. Да черт ли мне во всяком начальстве!
Я готов плюнуть в рожу начальству, а не желал быть на виду! Стыд, позор и срам! Как тебе не стыдно, неужели ты этого не чувствуешь? Или Петербург и камер-юнкерство (с которым тебя поздравляю, причем не могу воздержаться от сожаления, что ты стал придворный) наложили уже на тебя свою печать. Берегись! Мой вольный московский дух ненавидит петербургских начал, и я боюсь, боюсь за тебя. Сгибнешь ты, пожалуй, в поганом городе, сделаешься честолюбивым чиновником, придворным, и будешь вместе с правительством угнетать Москву и Россию. Прошу передать князю мнение мое о его записке и мое решительное намерение не быть прокурором. Пусть князь только не продолжает своих настояний и ходатайств, а я уже с своей стороны хлопочу о товариществе. Мне было досадно, что этим я как будто бы компрометирую князя, мне было совестно, но теперь, после такой записки, я готов торжественно отречься ото всего и сказать, что я не хочу места, о котором ходатайствует для меня князь в таких выражениях!
Прощай, любезный барон, обнимаю тебя крепко. Извини, что пишу к тебе немного резко, зато откровенно. Впрочем это письмо посылать не благоразумно по почте, но я пошлю. Если можешь и не соскучился моими письмами, то сделай для меня то, что я хочу, объясни все князю, чтобы он не изволил меня обвинять в чем. Прощай, поздравля(ю) Блока. Я теперь так всем этим расстроен, что о другом писать не в состоянии. Жду ответа.
Твой Ив(ан) Аксаков
Аксаков И. С. Письмо Бюлеру Ф. А., 12 мая 1845 г. Москва // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 1999. — С. 184. — [Т.] IX.
12 мая 1845 г. Суббота. Москва
Где ты, милый, что с тобою? На два моих письма, очень для меня важных, не получил ответа. Что с тобой, Бюлер? Уж не уехал ли ты в Остзею. Право, грешно. Ты не знаешь, как я страдаю в Сенате, хоть от одного лицезрения Бестужева. Ну вообрази, каково было бы тебе или мне служить под начальством Павленки? Ну, а Бестужев хуже его. Нельзя ли тебе попросить о том кн(язя) Павла Павловича? Он обязан для меня хоть что-нибудь сделать. Чин, им мне доставленный, вовсе не награда, я бы получил его, сидя на месте; разуверь его в том! Старшинства он мне также никакого не дает. Вам всем только чин объявляется позже, а старшинство считается со дня выпуска.
Самарин в середу едет обратно в ваш поганый город. У него ты можешь, если хочешь, попросить прочесть «Зимнюю дорогу», но только под секретом.
Проклятая сенатская служба лишает меня всякой способности о чем-нибудь думать или писать! Черт знает что такое!
Вместе с этою почтою отправляю письмо к Топильскому, только боюсь, чтобы оно не разъехалось с ним, ведь, говорят, он собирается в Москву.
Прощай, любезный друг, обнимаю тебя крепко, пришли статью в «Москвитянин», будь здоров. Извини, что не пишу больше, я совершенно de mauvaise humeur!*
Твой Ив(ан) Аксаков
Аксаков И. С. Письмо Бюлеру Ф. А., 6 марта 1845 г. Москва // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 1999. — С. 182. — [Т.] IX.
6 марта 1845 г. Москва
Очень, очень благодарен тебе, любезный друг Бюлер, за твои письма и за исполнение моего поручения. Эта радушная готовность, эта взаимная наша уверенность в надежности друг друга, — все это было мне очень приятно. Досадно, что не пропустили мистерию8. Я хотел дебютировать ею потому, что она должна, мне кажется, возбудить внимание: содержание взято из жизни столь обыкновенной и проникнуто однако ж воззрением не пошлым. Кроме того, мне бы хотелось немножко насолить Шереметеву9 и Панину10, дать от себя протест против той бессмысленной деятельности, несогласной с моими убеждениями, деятельности, к которой я, к сожалению, прикован, но от которой желал бы оторваться. Если б я имел хоть несколько независимое состояние, я бы оставил службу и предался бы тому, к чему сознаю в себе истинное влечение, — к науке, к искусству, к литературе... Но, может быть, ты, мой милый петербургер (petersburger), вращаясь в гнилом водовороте петербургской жизни, не поймешь меня, или, лучше сказать, удивишься немало такому расположению духа? Ты видел меня всегда таким ревностным чиновником! Да, это правда, согласно своему характеру, я горячо и добросовестно тяну гуж, за который взялся, но вечно быть в этой колее, убийственной для духа, — для меня невозможно. А потому я взял отпуск и еду (именно завтра) в деревню нашу (в 50 верстах от Москвы)11, совершенно один, чтобы там воспитываться душевно в трезвости уединения (как говорит Гоголь), сознаться, заниматься, работать, писать. Да, в голове у меня много стихов впереди: дай Бог, чтоб они написались. Надо сказать правду, что мы в нашем Училище
... учились понемногу
Чему-нибудь и как-нибудь!
Недостаточность фактического образования, малый запас сведений, принятых наукообразно (нрзб.) ощутительны мне теперь на каждом шагу, особенно потому, что я живу теперь в обществе людей образованных и умных.
Итак, я еду в деревню. Ворочусь в Москву на Страстной, а, может быть, приеду послушать Виардо. Что бы тебе прислать статью в «Москвитянин»? Пришли ко мне и она будет помещена. Пожалуйста, пришли.
Аксаков И. С. Письмо Бюлеру Ф. А., 12 мая 1847 г. Москва // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 1999. — С. 189—190. — [Т.] IX.
1847 года, 12 мая. Москва
Здравствуй, любезнейший друг Бюлер, давно мы с тобой не видались и не разговаривали! Ты хоть и жалуешься на службу, нопровел однако время не бесплодно, выполнил труд, одним словом, сделал дело. Я говорю о твоих мундюках. Про себя не могу сказать того же. Кроме стихов решительно ничего путного не сделал. А потому, воротившись теперь из Калуги и поселяясь в Москве, хочу приняться решительно за работу и труд, отказавшись на время, а может быть и совсем от стихотворных претензий! Что делать!
По твоему образчику не могу судить о достоинстве всех твоих «Степных писем».25 Письма эти должны иметь предметом собственно описание любопытного Астраханского края, а образчик твой говорит только о Пивате,26 Араповой,27 польке, шампанском и других вещах, нисколько для публики неинтересных, но для меня, конечно, более или менее занимательных, а потому и благодарю тебя за намерение посвятить эти письма мне. Только под стихами, пожалуйста, не выставляй моего имени.
извещать меня о твоих занятиях, планах и намерениях.
Прощай, будь здоров, обнимаю тебя. Спешу ехать с визитами, в Москве я еще недавно и не всех еще объехал.
Твой Ив(ан) Аксаков
Аксаков И. С. Письмо Бюлеру Ф. А., 10 сентября 1845 г. Калуга // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 1999. — С. 189. — [Т.] IX.
10 сентября 1845 г. Понедельник. Калуга
Всего трое суток, что я в Калуге, любезный друг Бюлер. Письмо твое получил накануне отъезда, и потому не мог отвечать ранее. Теперь, хотя я еще не могу ничего сказать тебе о Калуге, но спешу ответить тебе на твои вопросы.
«Современник» — единственный журнал в Петербурге, в котором еще можно порядочному человеку печатать, но скажи Плетневу23, что я уже обещал «Зимнюю дорогу» в московский альманах и что я никак не согласен разрывать ее на отрывки. Нет, или все печатать, или ничего. Когда я говорю все, это не значит, чтоб я не дозволил вместо слов о наборе поставить несколько точек, но не больше. Лучше пусть твои приятели заставят цензуру пропустить ее. Никитенко великий подлец. Он такие вещи пропускает «Отечественным запискам», которые в тысячу раз важнее невинной «Зимней дороги», а не пропускает сочинений московских!
Я покуда ничего не пишу и писать не способен. Хлопоты отправления, приезда, устройства, делание новых знакомств, новая служба, новые дураки — все это мешает еще заниматься и уединяться духом. Куда к черту! Но у меня в перспективе целый ряд длинных, долгих, уединенных зимних вечеров, и дай Бог, дай Бог, чтоб они не остались бесплодны, ради тех высоких наслаждений, которые доставляет мне поэтическая работа.
Губернатор Смирнов24 сказал мне, что sa femme arrive dans six semaines*, правда ли это? Почтенные люди города Калуги отзываются об нем, как о человеке «благонамеренном». Он действительно лезет из кожи, и очень благонамерен. Бывши у меня в гостинице с визитом, он сказал мне, что гостиницы не довольно хороши, и что il fadra tacher d’introduire un grand changement** также и по этому предмету. Избавить путников от клопов и блох, без шуток, благое намерение.
Прощай, обживусь, напишу тебе все подробно.
Твой Ив(ан) Аксаков
Сноски к стр. 189
* его жена приезжает через шесть недель. (Пер. с фр.)
** следует постараться сделать больше изменение. (Пер. с фр.)
Бухерт В. Г. Примечания: Письма И. С. Аксакова к Ф. А. Бюлеру // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 1999. — С. 191—192. — [Т.] IX.
ревизии Астраханской губернии.
2 Павленко-Данченко Михаил Алексеевич.
3 Блок Лев Александрович (1823—1883), тайный советник, юрист, дед А. А. Блока.
4 Немченко Петр Иванович.
5 Яснев Болеслав Васильевич.
6 Оболенский Родион (Иродион) Андреевич (1820—1891), князь племянник П. П. Гагарина.
7 Оболенский Дмитрий Александрович (1822—1881), один из ближайших сотрудников Вел. Кн. Константина Николаевича, двоюродный брат Ю. Ф. Самарина.
8 Имеется в виду поэма «Жизнь чиновника» (1843).
9 Шереметев Василий Александрович (1795—1862), граф, товарищ министра юстиции (1843—1847).
10 Панин Виктор Никитич (1801—1874), граф, министр юстиции (1841—1862).
11 Абрамцево, имение Аксаковых.
12 Никитенко Александр Васильевич (1805—1877), в 1833—1848 г. был цензором.
13 Очкин Ампилий Николаевич (1791—1865), редактор «Санкт-Петербургских Ведомостей» (1838—1863).
14 Поэма Аксакова (1845).
15 Бестужев Андрей Васильевич, обер-прокурор 6 департамента Сената.
16 Ханыков Николай Яковлевич.
17 Самарин Юрий Федорович (1819—1876), философ, публицист, общественный деятель.
18 Топильский Михаил Иванович (1809—1873), правитель канцелярии министра юстиции.
19 Очевидно, принц Ольденбургский Петр Георгиевич (1812—1881), главноуправляющий 4 отделением Собственной Его Императорского Величиства канцелярии, член Государственного Совета.
20 Департамент Министра юстиции.
21 Карниолин-Пинский Матвей Михайлович (1796 или 1800—1866) с 1845 г. директор Департамента Министерства юстиции.
22 Имеется в виду «Московский литературный и учебный сборник», в котором в 1847 г. была опубликована поэма «Зимняя дорога».
23 Плетнев Петр Александрович (1792—1865), редактор «Современника» (1838—1846).
24 Смирнов Николай Михайлович (1807 или 1808—1870), калужский губернатор (1845—1851).
25 Посвященная Аксакову статья «Степные письма», описывающая путешествие Бюлера из Москвы в Астрахань в январе — феврале 1844 г., была написана в 1847 г. и предназначалась для издаваемого А. П. Башуцким журнала «Иллюстрация», но не увидела свет в связи с прекращением издания журнала.
26 Пивато, итальянец, содержатель гостиницы в Тамбове.
27 Жена тамбовского губернского предводителя дворянства У. И. Арапова.
28 Экспедиция рыбного и тюленьего промыслов.
29 Имеется в виду комиссия, занимавшаяся перевеской тюленя для выявления неоплаченного пошлиной. В состав комиссии входил и Бюлер.
30 Астраханский рыбопромышленник.
Публикация В. Г. БУХЕРТА
Бухерт В. Г. Письма И. С. Аксакова к Ф. А. Бюлеру // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 1999. — С. 181. — [Т.] IX.
Одним из друзей юности Ивана Сергеевича Аксакова (1823—1886) был барон Федор Андреевич Бюлер (1821—1896). Познакомились они еще в Училище правоведения, а сблизились в 1844 г., когда как подчиненные князя П. П. Гагарина приняли участие в ревизии Астраханской губернии. Министр юстиции поручил Бюлеру составить «подробный очерк о калмыках в географическом и этнографическом отношениях». Аксаков писал о своем друге: «Надо признаться, что занятий по службе у него очень мало, почти нет вовсе, и он занимается собиранием сведений и составлением статистики собственно для себя». В целом же мнение Аксакова о Бюлере было таково: «Он человек умный и способный», хотя не осталось без внимания и присущее барону тщеславие*.
Аксаков посвятил Бюлеру два шутливых стихотворения («Утешение» и «Приглашение»)**, написанные в том же 1844 году.
В оценке личности Бюлера Аксаков оказался точен. Став усердным чиновником и заслужив от А. И. Герцена прозвище «цензурного зуава»***, Бюлер сохранил интерес к науке и дружеское расположение к Аксакову. Являясь членом Главного управления цензуры от Министерства иностранных дел, Бюлер в январе 1859 г. выступил против закрытия издаваемой Аксаковым газеты «Парус» и лишь давление министра иностранных дел князя А. М. Горчакова заставило Бюлера отказаться официально отстаивать свое «особое мнение» в отношении «Паруса»****.
В 1873—1896 гг. Бюлер возглавлял Московский главный архив Министерства иностранных дел, который под его руководством переживал едва ли не лучшие времена в своей истории.
Автографы писем Аксакова хранятся в РГАДА (Ф. 186. «Бюлер Ф. А.» Оп. 1. Д. 638. Л. 1—18 об.; Оп. 2. Д. 559—566. Л. 1 об.). В этом же фонде хранится «Записка о тюлене» (Ф. 186. Оп. 1. Д. 193. Л. 1—4 об. Автограф), написанная Аксаковым для Бюлера. При публикации подчеркнутые автором слова выделены курсивом.