Николай Александрович Бердяев
24 марта, как передало английское радио, в Париже скончался философ Николай Александрович Бердяев.
Я хорошо знал этого публициста и деятеля Санкт-Петербургского религиозно-философского общества по его печатным работам. Как и его близкий соратник о. Сергий Булгаков, он прошел марксистскую школу, увлекался скорым разрешением социального вопроса, но затем по мере углубления своего в жизнь нашего времени, по мере разворачивания исторических событий в сторону воплощения социализма в плоть и кровь современности, Николай Александрович отходил от социализма как целостного и окончательного разрешения всех вопросов: в нем просыпалась его подоплёка, происхождение от духовного корня сказывало себя в духовном росте его личности все звучнее и решительнее.
Христовы слова о тленности внешнего, о первичности внутреннего человека начинали все ярче звучать в его сердце:
“Какая польза человеку, если он приобретет себе весь мир, а душу свою отпустит”
Раскрытию этой Христовой истины о великой значимости личности человека, об его первородстве в сравнении с материей и посвятил своё рыцарское служение пером писателя Николай Александрович.
Я только мельком на перепутьях св[оей] страннической жизни виделся с этим человеком и, конечно, мало вгляделся в него, мало взял от богатства его души, от сложности его натуры.
Первый раз это было в Париже. Наш неутомимый, “взыскующий людей” харьковец, Василий Львович Львов-Рогачевский, во что бы то ни стало захотел познакомить меня с любопытнейшими харьковцами и затащил меня к Евгении Юдифовне Рапп, у которой бывали тогда ещё (в 1906-07 годах) не столь одиозные, как впоследствии т[ак] назывались, легальные марксисты.
Из этого свидания, конечно, ничего точного и связного не вышло, кроме впечатления большой и своеобразной умственной силы. Метасоциалистический тон ещё нечетко проступал в моей душе, и впечатление от этой встречи потонуло, смешалось с множеством других впечатлений, столь же неожиданных, разноречивых, разрывающих в разные стороны мою мятущуюся душу.
Вторая и последняя моя встреча была в Москве уже после Октября. Она оставила во мне очень мимолетное воспоминание, похожее порою на сновидение. Их, целую группу литераторов, по предложению самого Ленина высылали за границу, а я, приехав по делам Рыб[инского] п[отребительского] о[бщества] в столицу и по обычаю пытаясь поспеть туда и сюда каким-то образом попал на проводы где-то в хорошей квартире б[ывшего] Леонтьевского переулка.
На этот раз у меня было ясное сознание, приобретенное опытом жизни из непосредственного каждодневного наблюдения за тем, как наше соборное духовенство отталкивалось с переднего плана все ниже и ниже: видно было, что отделение Церкви от Государства резко направляется в сторону полного поглощения Государством Церкви. Вместе с тем эти два начала, организующие человеческое общество и общежитие, рельефно отделялись друг от друга, каждое со своими особыми задачами.
Слова Христа “Отдайте Кесарево Кесареви и Божье Богови” пополнялись глубоким чувством божественного предвидения нашей эпохи.
Среди фигур поникших, затененных, потерявших ориентировку, особенно выделилась в моём восприятии мужественная осанка Николая Александровича. Его не сломила и даже не запугала - так казалось мне - социальная буря, которую он предвидел ещё за долгие годы.
О чем говорили тогда, что он заявил, не страшась для себя никаких последствий, что сейчас он не может писать против того, ч чему не лежит его сердце в нашей Социальной Революции, но как только откроется возможность для свободного обмена мыслями, он ни за что не откажется от самого ценного права и долга писателя высказывать своё независимое слово.
Тогда же было известно о Ник[олае] Ал[ександрович]е, что он, разделяя в принципе все основы и последствия экономического переворота, становится в оппозицию существующему режиму, когда он отсекает и материализует высокое назначение человека и все его духовные религиозно-нравственные запросы.
С тех отдаленных лет я очень мало, почти ничего не слышал и не знал о Николае Александровиче. Но тем с большим чувством любви и симпатии к покойному философу, продолжателю живой традиции русской философской школы я говорю и молюсь о нем: Господи! Прими дух его с миром!
23 окт.1948 г.
(РГАЛИ. Ф.218.Оп.1.Ед.хр.18.Л.97-99 об.)
24 марта, как передало английское радио, в Париже скончался философ Николай Александрович Бердяев.
Я хорошо знал этого публициста и деятеля Санкт-Петербургского религиозно-философского общества по его печатным работам. Как и его близкий соратник о. Сергий Булгаков, он прошел марксистскую школу, увлекался скорым разрешением социального вопроса, но затем по мере углубления своего в жизнь нашего времени, по мере разворачивания исторических событий в сторону воплощения социализма в плоть и кровь современности, Николай Александрович отходил от социализма как целостного и окончательного разрешения всех вопросов: в нем просыпалась его подоплёка, происхождение от духовного корня сказывало себя в духовном росте его личности все звучнее и решительнее.
Христовы слова о тленности внешнего, о первичности внутреннего человека начинали все ярче звучать в его сердце:
“Какая польза человеку, если он приобретет себе весь мир, а душу свою отпустит”
Раскрытию этой Христовой истины о великой значимости личности человека, об его первородстве в сравнении с материей и посвятил своё рыцарское служение пером писателя Николай Александрович.
Я только мельком на перепутьях св[оей] страннической жизни виделся с этим человеком и, конечно, мало вгляделся в него, мало взял от богатства его души, от сложности его натуры.
Первый раз это было в Париже. Наш неутомимый, “взыскующий людей” харьковец, Василий Львович Львов-Рогачевский, во что бы то ни стало захотел познакомить меня с любопытнейшими харьковцами и затащил меня к Евгении Юдифовне Рапп, у которой бывали тогда ещё (в 1906-07 годах) не столь одиозные, как впоследствии т[ак] назывались, легальные марксисты.
Из этого свидания, конечно, ничего точного и связного не вышло, кроме впечатления большой и своеобразной умственной силы. Метасоциалистический тон ещё нечетко проступал в моей душе, и впечатление от этой встречи потонуло, смешалось с множеством других впечатлений, столь же неожиданных, разноречивых, разрывающих в разные стороны мою мятущуюся душу.
Вторая и последняя моя встреча была в Москве уже после Октября. Она оставила во мне очень мимолетное воспоминание, похожее порою на сновидение. Их, целую группу литераторов, по предложению самого Ленина высылали за границу, а я, приехав по делам Рыб[инского] п[отребительского] о[бщества] в столицу и по обычаю пытаясь поспеть туда и сюда каким-то образом попал на проводы где-то в хорошей квартире б[ывшего] Леонтьевского переулка.
На этот раз у меня было ясное сознание, приобретенное опытом жизни из непосредственного каждодневного наблюдения за тем, как наше соборное духовенство отталкивалось с переднего плана все ниже и ниже: видно было, что отделение Церкви от Государства резко направляется в сторону полного поглощения Государством Церкви. Вместе с тем эти два начала, организующие человеческое общество и общежитие, рельефно отделялись друг от друга, каждое со своими особыми задачами.
Слова Христа “Отдайте Кесарево Кесареви и Божье Богови” пополнялись глубоким чувством божественного предвидения нашей эпохи.
Среди фигур поникших, затененных, потерявших ориентировку, особенно выделилась в моём восприятии мужественная осанка Николая Александровича. Его не сломила и даже не запугала - так казалось мне - социальная буря, которую он предвидел ещё за долгие годы.
О чем говорили тогда, что он заявил, не страшась для себя никаких последствий, что сейчас он не может писать против того, ч чему не лежит его сердце в нашей Социальной Революции, но как только откроется возможность для свободного обмена мыслями, он ни за что не откажется от самого ценного права и долга писателя высказывать своё независимое слово.
Тогда же было известно о Ник[олае] Ал[ександрович]е, что он, разделяя в принципе все основы и последствия экономического переворота, становится в оппозицию существующему режиму, когда он отсекает и материализует высокое назначение человека и все его духовные религиозно-нравственные запросы.
С тех отдаленных лет я очень мало, почти ничего не слышал и не знал о Николае Александровиче. Но тем с большим чувством любви и симпатии к покойному философу, продолжателю живой традиции русской философской школы я говорю и молюсь о нем: Господи! Прими дух его с миром!
23 окт.1948 г.
(РГАЛИ. Ф.218.Оп.1.Ед.хр.18.Л.97-99 об.)
Теги: Воспоминания
Добавлено: 20.05.2012
Связанные события: Смерть Н. А. Бердяева
Связанные личности: Бердяев Николай Александрович, Золотарёв Алексей Алексеевич
