ЕЩЕ ОДИН ПОХОД НА ДЕМОКРАТИЮ 

Позорно знаменитая книга «Вехи», имевшая громадный успех среди либерально-буржуазного общества, насквозь пропитанного ренегатскими стремлениями, вызвала недостаточный отпор и недостаточно глубокую оценку в лагере демократии.

Отчасти это произошло потому, что время успехов «Вех» совпало с таким временем, когда «открытая» печать демократии была почти совсем придушена.

Теперь г. Щепетев в «Русской Мысли» (август) выступает с подновленным изданием «веховщины». Это вполне естественно со стороны органа веховцев, редактируемого главой ренегатов, господином П. Б. Струве. Но так же естественно будет со стороны демократии, особепно рабочей демократии, если она наверстает теперь хоть немногое из того, в чем она осталась в долгу перед «веховцами».

I

Г-н Щепетев выступает по форме с скромным «письмом из Франции» - о русских в Париже. Но под этой скромной формой кроется на самом доле весьма определенное «обсуждение» русской революции 1905 года и русской демократии.

«У всех еще на памяти, - пишет веховец, - этот тревожный (вот как! для кого тревожный, почтеннейший г. либерал?), беспокойный и весь сплошь запутанный 1905 год...»

«Беспокойный и весь сплошь запутанный»! Сколько должно быть грязи и болота в душе у человека, который способен написать такие слова. Немецкие противники революции 1848 года обозвали этот год «безумным» годом. Ту же мысль или, вернее, тот же тупой, подлый испуг выражает российский кадет из «Русской Мысли».

Мы противопоставим ему лишь немногие, наиболее объективные и наиболее «скромные» факты. Заработная плата рабочих повышалась в этот год, как никогда. Арендные цены на землю падали. Всякие формы объединения рабочих - вплоть до прислуги - росли с невиданным успехом. Миллионы дешевых изданий на политические темы читались народом, массой, толпой, «низами» так жадно, как никогда еще дотоле не читали в России.

Некрасов восклицал в давно-давно прошедшие времена:

... Придет ли времечко
(Приди, приди, желанное!),
Когда народ не Блюхера
И не милорда глупого,
Белинского и Гоголя С базара понесет? 


Желанное для одного из старых русских демократов «времечко» пришло. Купцы бросали торговать овсом и начинали более выгодную торговлю - демократической дешевой брошюрой. Демократическая книжка стала базарным продуктом. Теми идеями Белинского и Гоголя, которые делали этих писателей дорогими Некрасову - как и всякому порядочному человеку на Руси - была пропитана сплошь эта новая базарная литература...

... Какое «беспокойство»! - воскликнула мнящая себя образованной, а на самом деле грязная, отвратительная, ожиревшая, самодовольная либеральная свинья, когда она увидала на деле этот «народ», несущий с базара... письмо Белинского к Гоголю.

И, собственно говоря, ведь это же - «интеллигентское» письмо - провозгласили «Вехи», под гром аплодисментов Розанова-Нововременца и Антония-Волынского.

Какое позорное зрелище! - скажет демократ из лучших народников. Какое поучительное зрелище! - добавим мы. Как оно отрезвляет тех, кто сентиментально смотрел на вопросы демократии, как оно закаляет все живое и сильное среди демократии, беспощадно отметая гнилые, барски-обломовские иллюзии!

Разочароваться в либерализме весьма полезная вещь для того, кто был когда-либо им очарован. А тот, кто пожелает вспомнить давнюю историю русского либерализма, тот уже в отношении либерала Кавелина к демократу Чернышевскому увидит точнейший прообраз отношения кадетской партии либеральных буржуа к русскому демократическому движению масс. Либеральная буржуазия в России «нашла себя» или, вернее, нашла свой хвост. Не пора ли демократии в России найти свою голову?

Особенно нестерпимо бывает видеть, когда субъекты, вроде Щепетева, Струве, Гре-дескула, Изгоева и прочей кадетской братии, хватаются за фалды Некрасова, Щедрина и т. п. Некрасов колебался, будучи лично слабым, между Чернышевским и либералами, но все симпатии его были на стороне Чернышевского. Некрасов по той же личной слабости грешил нотками либерального угодничества, но сам же горько оплакивал свои «грехи» и публично каялся в них:

Не торговал я лирой, но бывало, Когда грозил неумолимый рок, У лиры звук неверный исторгала Моя рука...

«Неверный звук» - вот как называл сам Некрасов свои либерально-угоднические грехи. А Щедрин беспощадно издевался над либералами и навсегда заклеймил их формулой: «применительно к подлости».

Как устарела эта формула в применении к Щепетевым, Гредескулам и прочим веховцам! Дело теперь совсем не в том, чтобы эти господа применялись к подлости. Куда тут! Они сами по своему почину, на свой лад, исходя из неокантианства и других модных «европейских» теорий, построили свою теорию «подлости».

II

«Весь сплошь запутанный 1905 год», - пишет г. Щепетев. «Все перемешалось и перепуталось во всеобщей сумятице и бестолковщине».

И по этому пункту мы можем представить лишь немногие теоретические возражения. Мы полагаем, что об исторических событиях надо судить по движениям масс и классов в целом, а не по настроениям отдельных лиц и группок.

Громаднейшую массу населения России составляют крестьяне и рабочие. В чем можно усмотреть «сплошную путаницу и бестолковщину» по отношению к этой массе населения? Совершенно напротив, объективные факты свидетельствуют неопровержимо, что именно в массах населения шла невиданно широкая и успешная разборка, положившая навсегда конец «путанице и бестолковщине».

До этой поры в «простонародье» были действительно «перепутаны и перемешаны» «во всеобщей бестолковщине» элементы патриархальной забитости и элементы демократизма. Об этом свидетельствуют такие объективные факты, как возможность зубатовщины и «гапонады».

Именно 1905 год этой «бестолковщине» положил раз навсегда конец. В истории России не бывало еще эпохи, которая бы с такой исчерпывающей ясностью, не словами, а делами, распутывала запутанные вековым застоем и вековыми пережитками крепостничества отношения. Не бывало эпохи, когда бы так отчетливо и «толково» размежевывались классы, определяли себя массы населения, проверялись теории и программы «интеллигентов» действиями миллионов.

Каким же образом бесспорные исторические факты могли получить столь извращенный вид в голове образованного и либерального писателя из «Русской Мысли»? Дело объясняется очень просто: этот веховец навязывает всему народу свои субъективные настроения. Он лично и вся его группа - либерально-буржуазная интеллигенция - оказались в это время в положении особенно «бестолковом», «сплошь запутанном». И свое недовольство, естественно явившееся от этой бестолковщины и от разоблачения массами всей дрянности либерализма, либерал переносит на массы, валя с больной головы на здоровую.

Разве не бестолково, в самом деле, было положение либералов в июне 1905 года? или после 6-го августа, когда они звали в булыгинскую Думу, а народ шел на деле мимо Думы и дальше Думы? или в октябре 1905 года, когда либералам пришлось «бежать петушком» и объявлять забастовку «славною», хотя они вчера еще с ней боролись? или в ноябре 1905 года, когда все жалкое бессилие либерализма выплыло наружу, будучи демонстрируемо столь ярким фактом, как визит Струве у Витте?

Если веховец Щепетев пожелает прочесть книжонку веховца Изгоева о Столыпине, то он увидит, как Изгоеву пришлось признать эту «бестолковщину» в положении кадетов «меж двух огней» в I и во II Государственной думе. И возникали эта «бестолковщина» и бессилие либерализма неизбежно, ибо не было у него массовой опоры ни в буржуазии вверху, ни в крестьянстве внизу.

Рассуждения г. Щепетева об истории революции в России оканчиваются следующим перлом:

«Впрочем, вся эта путаница продолжалась очень недолго. Верхи мало-помалу освободились от овладевшего ими почти панического страха и, придя к тому несложному выводу, что добрая рота солдат действительней всей революционной словесности вместе взятой, снарядили «карательные экспедиции» и привели в действие скорострельную юстицию. Результаты превзошли всякие ожидания. В какие-нибудь два-три года революция до такой степени была уничтожена и вытравлена, что некоторые учреждения охранного характера принуждены были местами ее инсценировать...»

Если предыдущие рассуждения автора мы могли снабжать хотя некоторыми теоретическими комментариями, то теперь у нас нет и этой возможности. Мы должны ограничиться тем, чтобы прибить эти достославные рассуждения покрепче к столбу повыше, чтобы их дольше и дальше видеть можно было...

Впрочем, мы можем еще спросить читателя: удивительно ли, что октябристский «Голос Москвы» вместе с националистическим иудушкиным «Новым Временем» цитировали Щепетева, захлебываясь от восторга? Чем отличается, в самом деле, «историческая» оценка «конституционно-демократического» журнала от оценки названных двух изданий?

III

Больше всего места занимают у г. Щепетева очерки эмигрантского быта. Чтобы найти аналогию этим очеркам, следовало бы откопать «Русский Вестник» времен Каткова и взять оттуда романы с описанием благородных предводителей дворянства, благодушных и довольных мужичков, недовольных извергов, негодяев и чудовищ-революционеров.

Г-н Щепетев наблюдал (если наблюдал) Париж глазами озлобленного на демократию обывателя, который в первом появлении на Руси массовой демократической книжки сумел усмотреть одно только «беспокойство».

Известно, что каждый видит за границей то, что он хочет видеть. Или иначе: каждый видит в новой обстановке самого себя. Черносотенец видит за границей отменных помещиков, генералов и дипломатов. Охранник видит там благороднейших полицейских. Либеральный российский ренегат видит в Париже благонамеренных консьержек и «деловых» лавочников, обучающих русского революционера тому, что у них «гуманитарные и альтруистические чувства слишком уже подавляли запросы личности и часто в ущерб общему прогрессу и культурному развитию всей нашей страны».

Лакей душой, естественно, интересуется всего больше царящей в лакейских сплетней и скандальчиком. Идейных вопросов, разбираемых на парижских рефератах и в парижской печати на русском языке, лавочник и консьерж-лакей, разумеется, не замечает. Где ему видеть, что в этой печати поставлены, например, еще в 1908 году, те самые вопросы о социальной сущности 3-июньского режима, о классовых корнях новых течений в демократизме и т. п. , которые много позже, уже, извращеннее нашли себе дорожку (в урезанном виде) в печать, «охраняемую» усиленной охраной?

Лавочник и лакей, в какие бы «интеллигентские» костюмы ни рядились имеющие такую душу люди, не в состоянии заметить и понять этих вопросов. Если этот лакей называется «публицистом» либерального журнала, то этот «публицист» обойдет полным молчанием великие идейные вопросы, нигде, кроме Парижа, открыто и ясно не поставленные. Но зато такой «публицист» подробно расскажет вам то, что отлично знают в лакейских.

Он расскажет вам, этот благородный кадет в журнале благороднейшего г. Струве, что из «квартиры одной очень известной в Париже революционной деятельницы» выдворили «не без помощи полиции» несчастную эмигрантку-проститутку, - что на балу с благотворительной целью «безработные» опять устроили скандал, - что переписчик в одном, известном г. Щепетеву, доме «забрал вперед довольно значительную сумму денег и затем стал манкировать», - что эмигранты «встают в 12 часов, ложатся во 2-м-3-м ночи, весь день гости, шум, споры, беспорядок».

Обо всем этом лакейский журнал кадета г. Струве расскажет вам подробно, с иллюстрациями, со смаком, с перцем - ничуть не хуже Меньшикова и Розанова из «Нового Времени».

«Давай денег, а то морду побью - в такую недвусмысленно враждебную форму отлились отношения между верхами и низами эмиграции. Правда, формула эта не получила широкого распространения, и «крайнее течение низов» представилось» (так пишет грамотный кадет в журнале г. Струве!) «всего лишь десятком-двумя весьма сомнительных элементов, быть может, даже направляемых искусной рукой со стороны...»

Остановитесь на этом рассуждении, читатель, и подумайте о различии лакея обыкновенного от лакея-публициста. Лакей простой - конечно, в массе, исключая те сознательные элементы, которые уже стали на классовую точку зрения и ищут выхода из своего лакейского положения, - наивен, необразован, часто неграмотен и неразвит; ему простительна наивная страсть перебалтывать то, что всего легче до него доходит, что ему всего понятнее и ближе. Лакей-публицист - человек «образованный», принятый в лучших гостиных. Он понимает, что уголовных шантажистов в эмиграции ничтожнейшее число («десяток-два» на тысячи эмигрантов). Он понимает даже, что этих шантажистов «направляет, быть может», «искусная рука» - из чайной Союза русского народа.

И, понимая все это, лакей-публицист орудует «по-образованному». О, он умеет заметать следы и показывать товар лицом! Он не продажный писака черной сотни, ничего подобного. Он даже «сам» указал, что, может быть, кое-кто направляет десяток-другой шантажистов, но в то же время именно об этих шантажистах, скандалах, манки-ровках переписчиков только и рассказывает!

Нововременская школа для «писателей» «Русской Мысли» не пропала даром. Нововременец Суворин хвастался, что никогда не получал субсидий, - он только «сам умел» попадать в тон.

«Русская Мысль» не получает субсидий - боже упаси! Она только «сама умеет» попадать в тон, приятный для нововременцев и для тучковских «молодцов».

IV

Да, много тяжелого в эмигрантской среде. В ней, и только в ней, ставились в годы безвременья и затишья важнейшие принципиальные вопросы всей русской демократии. В этой среде больше нужды и нищеты, чем в другой. В ней особенно велик процент самоубийств, в ней невероятно, чудовищно велик процент людей, все существо которых - один больной комок нервов. Может ли быть иначе в среде людей замученных?

Разные люди разным поинтересуются, попадая в эмигрантскую среду. Одних заинтересует открытая постановка важнейших принципиальных вопросов политики. Других заинтересуют рассказы про скандал на балу, про недобросовестного переписчика, про недовольство образом жизни эмигрантов среди консьержек и лавочников... Каждому свое.

А все же, когда испытаешь всю тяжесть измученной, постылой, болезненно нервной эмигрантской жизни и когда подумаешь о жизни господ Щепетевых, Струве, Головиных, Изгоевых и К° , то никак нельзя удержаться, чтобы не сказать: какое это безмерное счастье, что мы не принадлежим к этому обществу «порядочных людей», - к обществу, куда сии лица вхожи, где им подают руку!

В этом «порядочном обществе», наверное, не бывает никаких скандалов. Проститутки не попадают чуть не на положение товарищей в квартиры этих господ. Нет. Они остаются на других квартирах.

Безработные не устраивают скандалов на балах этой публики. Балы у них чинные. У них это разделено: проститутки (из безработных) на одной квартире, а балы на другой. И, если они берут себе переписчиков, то никогда не допускают такого разврата, чтобы переписчик забирал вперед деньги, да смел еще манкировать.

Скандалы из-за денег у них невозможны. Около них нет голодной, измученной, из-нервленной, готовой к самоубийству публики. А если «миллионы братаются» - сегодня с «наукой» в лице г. Струве и К°, - завтра с депутатским званием в лице г. Головина и К° , - послезавтра с депутатским и адвокатским званием в лице г. Маклакова и К°, - то что же в этом скандального??

Тут все сплошь - одно благородство. Если писания гг. Струве, Гредескулов, Щепетевых и К° против демократии доставляют удовольствие Рябушинским и т. д., то что же здесь дурного? Ведь Струве не получает субсидни, он «сам» попадает в тон! Никто не может сказать, что «Русская Мысль» - содержанка гг. Рябушинских. Никому не придет в голову сравнить удовольствие, получаемое гг. Рябушинскими от некиих «публицистов», с удовольствием, которое доставляли в старину помещикам крепостные девки, чесавшие им пятки.

Чем же виноват, в самом деле, г. Струве или г. Гредескул, Щепетев и т. д., если их писания и речи, в которых они выражают свои убеждения, представляют из себя своего рода чесание пяток российского, озлобленного на революцию, купца и помещика?

Что же скандального в том, что бывший депутат г. Головин обзавелся доходной концессией? Ведь он же сложил с себя звание депутата!! Значит, когда он был депутатом, концессии еще не было, она только подготовлялась. А когда он получил концессию, он перестал быть депутатом. Не ясно ли, что дело это чистое?

Не очевидно ли, что только клеветники могут показывать пальцами на Маклакова? Ведь он защищал Тагиева - как он сам заявил в письме в «Речи» - «согласно своим убеждениям» ! Невозможны никакие сомнения в том, что ни одна парижская консьержка и ни один парижский лавочник не найдет ровно ничего, - ну абсолютно ничего предосудительного, неловкого, скандального, - в образе жизни и в действиях всей этой почтенной кадетской публики.

V

Общее принципиальное рассуждение г. Щепетева заслуживает воспроизведения полностью:

«До сих пор, особенно в кругах, причастных к революции, гуманитарные и альтруистические чувства слишком уже подавляли запросы личности и часто в ущерб общему прогрессу и культурному развитию всей нашей страны. Стремление к «общественной пользе» и к «благу всего народа» заставляло слишком уж забывать о себе, о своих личных потребностях и запросах, забывать настолько, что самые общественные чувства и стремления не могли быть реализованы в виде положительной (!!) творческой и вполне сознательной работы, а фатально приводили к пассивным формам самопожертвования. Да и не только специально в этой области, а и в сфере самых обыденных отношений запросы личности постоянно и всячески угнетались, с одной стороны, «больной совестью», доводившей часто до гипертрофических размеров эту жажду подвига и самопожертвования, с другой - недостаточной оценкой самой жизни, обусловленной низким уровнем нашей культуры. А в результате - постоянная раздвоенность, постоянное сознание неправильности и даже «греховности» своей жизни, постоянное стремление принести себя в жертву, пойти на помощь неимущим и обездоленным, пойти, наконец, «в стан погибающих» - факт, получивший такое полное и такое яркое отражение в нашей литературе.

Ничего подобного нельзя встретить в воззрениях и нравах французского народа...»

Это - комментарий к тем политическим и программным заявлениям г. Гредескула, которые «Речь» без единой оговорочки напечатала и которые «Правда» (№ 85) напомнила, когда «Речь» пожелала забыть их.

Это - продолжение и повторение «Вех». Еще и еще раз можно и должно убедиться на примере этого рассуждения, что «Вехи» только, по-видимому, воюют с «интеллигенцией», что на деле они воюют с демократией, отрекаются целиком от демократии.

Единство «Вех», Гредескула и «Речи» должно быть особенно подчеркнуто теперь, в дни выборов, когда кадеты изо всех сил стараются, играя в демократизм, затушевывать и затирать все действительно важные и коренные принципиальные вопросы политики. Одна из насущных практических задач демократии - поднять эти вопросы на избирательных собраниях, - разъяснить возможно более широкой публике смысл и значение речей гг. Щепетевых и всех веховцев, - разоблачить лицемерие «Речи» и Милюковых, когда они пытаются сложить с себя ответственность за «Русскую Мысль», хотя пишут в ней члены партии к.-д.

«Споры» с веховцами, «полемика» с ними гг. Гредескулов, Милюковых и пр. есть только отвод глаз, только лицемерное прикрытие глубокой принципиальной солидарности всей партии к.-д. с «Вехами». Разве можно, в самом деле, «спорить» с основными положениями приведенной цитаты? Разве можно оставаться в одной партии с людьми таких взглядов, не неся полной ответственности за эту проповедь решительного отречения от элементарнейших принципов всякой демократии?

Вопрос затемняют те, кто соглашается ставить его à la «Вехи» в терминах противоположения «индивидуализма» «альтруизму» и т. п. Политический смысл этих фраз яснее ясного: это - поворот против демократии, это - поворот к контрреволюционному либерализму.

Надо понять, что этот поворот не случайность, а результат классового положения буржуазии. Надо сделать отсюда необходимые политические выводы относительно ясного размежевания демократии от либерализма. Без сознания этих истин, без их широкого распространения в массе населения не может быть и речи ни о каком серьезном шаге вперед.

«Невская Звезда» №№ 24 и 25, 2 и 9 сентября 1912 г.
Подпись: В. И. 
 Печатается по тексту газеты «Невская Звезда» 

Теги:  Полемика, Журналы

Добавлено: 16.07.2012

Связанные события: Библиографический анонс о сборник статей о русской интеллигенции "Вехи"

Связанные личности: Ленин Владимир Ильич