1950 год. 22 апреля

Я стар и глубокий Европеец. Ехать в Америку значит для меня таким образом понемногу угасать

Den 22.IV.1950

Дорогой Дмитрий Иванович,

Я бесконечно виноват перед Вами. Получил целых три письма и еще ни на одно не ответил Вам. Отвечать мне, впрочем, не на что, но ведь важен не ответ, а беседа. Спасибо за память и желание таковой. Все, что Вы пишете, наводит на меня грусть. Уж одно то, что Вы, имея настоящую профессуру и получая солидные сотни долларов, стремитесь вернуться в Германию, чтоб посидеть в Штутгартском кафе и пройтись вдоль Некара, не возбуждает во мне желания ехать за океан. Недавно был тут у меня ученик Карповича; русский американец по фамилии, кажется, Fischer, как мне показалось, умный, осведомленный, живой и справедливый человек. Мы виделись накануне нашего отъезда в Швейцарию накоротке, но все же я выяснил, что для процветания в Америке надо быть, во-первых, молодым, а во-вторых, американцем, хотя бы по стилю и духу личности. Я стар и глубокий Европеец. Ехать в Америку значит для меня таким образом понемногу угасать. Тем не менее, я все же своего плана о переезде не оставляю, т.к. постепенно прихожу к заключению, что Западу без войны с Советами не справиться. Его политические деятели никак не могут сговориться, в особенности не могут сговориться в отношении Германии. Демонтажи родят коммунистов. Продолжающееся перевоспитание гальванизирует «национал-социалистов». Доверие к американцам постепенно падает, а боязнь Советов растет. Растет, к сожалению, не только боязнь, но и чувство, что сопротивляться почти не стоит. При таком унынии у Советов растут шансы на успех холодной войны. Иной раз я какою-то дрожью в позвоночнике чувствую, что пора собирать манатки. Потом это чувство, конечно, проходит. Жизнь вокруг так быстро улучшается, работа в Университете идет так хорошо, книги мои распространяются весьма быстро, постепенно приоткрывается и Европа, то есть Швейцария и Париж, что невольно начинаешь терять чувство бдительности.

Недавно был у меня Гурьян, толстый, астматический, с лицом то очень брезгливым, то детски улыбчатым; он не верит ни в какую войну и очень советует оставаться в Германии. Сначала я было обрадовался его мнению, а потом, поговорив, убедился, что он не очень разбирается в политических вопросах. Главное же, [больше] боится мертвых нацистов, чем живых большевиков. Такая точка зрения по мне гиблое дело для Европы.

На днях я познакомился здесь с Федором Ивановичем Либ'ом, который, несмотря на свою советофилию, которая, как он мне написал, сошла с него, оказался очень милым человеком. Проведя час в его библиотеке, я пришел в отчаяние, т.к. у нас [в] Мюнхене почти ничего нет. Все спасение в Марбурге. Я связался с Frl. Apel, которая недавно была у меня с Гурьяном, и она помогает мне в работе. Следующий семестр я читаю о культурных взаимоотношениях "Geistige Beziehungen между Россией и Германией в XIX и XX веках. Курс этот очень волнует меня, но и интересует. Читаю Веселовского: «Западноевропейское влияние в Русской литературе». Я вспоминаю Ваше волнение по поводу русского просвещенства. Это поистине мракобесная книга. Слова: мистика, средневековье, католицизм, все это означает у него в конце концов сплошную глупость и обскурантизм. А ведь книга вышла в 1910 году.

Вы пишете, что к 80-летию Лосского будет издан, быть может, в честь его сборник. Мне очень хотелось бы написать в нем философскую статью, т.к. я уже давно не печатал ничего философского на русском языке и т.к. печатать философию кроме как в таком сборнике негде. Если сможете, то сообщите редакции сборника о таковом моем желании, за что буду Вам очень благодарен.

Очень хотел бы знать, успели ли Вы прочесть второй том моих воспоминаний. Единственный дошедший до меня из Америки отзыв, это две рецензии Вишняка. Оно, конечно, лестно, что он меня сравнивает и с Шатобрианом, и с Герценом, но тем не менее в рецензии много подводных шпилек, и главное, мало понимания; даже где-то усмотрел во мне антисемитизм, хотя он только в том и состоит, что я признаю существование евреев, но ведь это необходимо, хотя бы только для того, чтоб их любить. В свое время мы списывались с Карповичем, что в «Новом журнале» напишет Вейдле, но, к сожалению, и в нем, как и в «Новом русском слове» появился Вишняк.

Через несколько недель выходит мой третий том, который в продажу поступит только в августе. Я, конечно, сейчас же вышлю его Вам и в редакцию «Нового журнала». Думаете ли Вы, что есть какая-нибудь возможность заинтересовать моей автобиографией американского издателя? Мне было бы бесконечно важно запастись в Америке хотя бы несколькими тысячами долларов.

Сейчас, готовя курс, читаю по-русски Вашего Гегеля и очень радуюсь европейской солидности русской работы. Видали ли Вы, к слову сказать, книгу Schelting'a "Russland u. Europa . На первый взгляд, она тоже сделана очень солидно, но солидность скорее стилистическая, чем существенная. Киреевского вообще нет, а Шевырев очень выпячен. На протяжении двух страниц утверждаются противоречивые вещи: один раз утверждается, что славянофилы были гегельянцами, а другой раз, что они ими не были, т.к. были шеллингианцами. И.А. Ильин, конечно, зря его заподозрил в желании перевести Россию в католичество и в полном незнании философии, но все же книга хуже ее славы, а прославилась она в Германии быстро.

О смерти Яковенко я знаю, мне писала его дочь; просила написать рецензию в Германии, но я сделать этого не мог, отчасти потому, что у меня не было под рукой его книг, а отчасти по глубокой чуждости его метода философствования всему моему существу. Известие о его смерти вызвало во мне большую грусть и боль. Какова, в конце концов, его чешская история русской философии? Стоило бы ее перевести на немецкий язык, или она рядом с работой Зеньковского не имеет смысла?

Ну, дорогой Дмитрий Иванович, пора кончать, а то не хватит швейцарских франков на отправку этого запоздалого, но зато уж очень длинного письма. Не казните меня молчанием, а напишите поскорей. Во-первых, у Вас почерк читабельный, а во-вторых, у Вас машинка есть. Я же диктую письма случайно встретившейся в трамвае соотечественнице, чем объясняется незнакомость Вам почерка этих строк.

Наташа и я шлем Вам самый сердечный привет.

Крепко жму Вашу руку.

Ваш Федор Степун

P.S. Простите грязь и безграмотность письма. Здешние знакомые (О.Э. Макер) порекомендовали стенотипистку. Вот результат этой (слово неразборчиво. - В.К.) работы. Единственное утешает, что она очень нуждалась в заработке.