Ильинское 24 сентября [1832].
Твое письмо от 17-го меня вдвойне обрадовало: во-первых, как всякое твое письмо, а во-вторых, как доказательство твоего намерения еженедельно радовать меня вестями о себе. Спасибо, любезн(ый) друг Киреевский. - Очень тебе тоже благодарен за Шеллингов "Идеализм": он мне был очень нужен, а теперь, если хочешь, могу тебе возвратить. - Мои занятия идут все порядочно. Я теперь по уши в спинозисме. Читаю его сочинения по-латыни. Давно я не открывал никакой латинской книги, а философической по-латыни никогда не читывал, а потому это истинно Геркулесов подвиг; но, несмотря на то, иду вперед. Ясность ума сего любомудра вполне вознаграждает за понесенные труды для того, чтобы в него вчитаться. Метода Шеллинга меня всегда приводила в восторг, а теперь вижу, что он выучился оной у Спинозы, который еще строже немца доказывает свои предложения. Давно никакая книга так не заставляла меня жить, как этот, по-видимому, сухой еврей! Удивительно, как сила его любомудрия должна была целые полтора века остаться в небрежении и только по истечении сего времени прозябнуть в головах Лессинга, Гердера и новейших немец(ких) философов. - Что ты мне говоришь о добродетели французских революционеров, о их энтузиязме к оной - это я просто не понимаю. Если б ты еще был напитан идеями материалистов, то меня бы не удивило твое похвальное слово Роберспиеру. По-моему, они столько же добродетельны, сколько инквизиторы. И те и другие имели цель высшую, но и те и другие не гнушались средств самых безнравственных для достижения оной. - Конечно, во время революции французы были не столь безнравственны, как незадолго до начала оной, т. е. когда они только что вышли из рук материализма; ибо во времена сильных переворотов действует в человеке менее ум, чем страсть. Когда мы увлечены силою происшествий, тогда уже не можем думать о своем преобразовании; мы идем сами не зная куда, а потому, как во время мира надобно готовиться к войне, так во времена спокойствия надобно закаливать свой характер, сердце примирять с умом и из добродетели сделать привычку. Но, ради Бога, не из французской добродетели, а то горе нам. - Когда уехали Одоевские, или они еще в Москве? В последнем случае поклонись им от меня дружески, а княгине скажи от матушки, что она, полагая их уже на пути в Питер, туда ей отвечала. Мы останемся здесь еще недели две, а потом поселимся на всю зиму в белокаменной. - Мне бы очень хотелось знать, что ты разумеешь под добродетелью. У меня за ответом дело не станет. - Прощай.
На век твой друг А. Кошелев.
Когда матушка твоя переедет в Москву. Не имеешь ли известий о Шевыреве? На днях буду писать к Грефу в Питер, а потому на всякий случай выпишу Dupin.
Твое письмо от 17-го меня вдвойне обрадовало: во-первых, как всякое твое письмо, а во-вторых, как доказательство твоего намерения еженедельно радовать меня вестями о себе. Спасибо, любезн(ый) друг Киреевский. - Очень тебе тоже благодарен за Шеллингов "Идеализм": он мне был очень нужен, а теперь, если хочешь, могу тебе возвратить. - Мои занятия идут все порядочно. Я теперь по уши в спинозисме. Читаю его сочинения по-латыни. Давно я не открывал никакой латинской книги, а философической по-латыни никогда не читывал, а потому это истинно Геркулесов подвиг; но, несмотря на то, иду вперед. Ясность ума сего любомудра вполне вознаграждает за понесенные труды для того, чтобы в него вчитаться. Метода Шеллинга меня всегда приводила в восторг, а теперь вижу, что он выучился оной у Спинозы, который еще строже немца доказывает свои предложения. Давно никакая книга так не заставляла меня жить, как этот, по-видимому, сухой еврей! Удивительно, как сила его любомудрия должна была целые полтора века остаться в небрежении и только по истечении сего времени прозябнуть в головах Лессинга, Гердера и новейших немец(ких) философов. - Что ты мне говоришь о добродетели французских революционеров, о их энтузиязме к оной - это я просто не понимаю. Если б ты еще был напитан идеями материалистов, то меня бы не удивило твое похвальное слово Роберспиеру. По-моему, они столько же добродетельны, сколько инквизиторы. И те и другие имели цель высшую, но и те и другие не гнушались средств самых безнравственных для достижения оной. - Конечно, во время революции французы были не столь безнравственны, как незадолго до начала оной, т. е. когда они только что вышли из рук материализма; ибо во времена сильных переворотов действует в человеке менее ум, чем страсть. Когда мы увлечены силою происшествий, тогда уже не можем думать о своем преобразовании; мы идем сами не зная куда, а потому, как во время мира надобно готовиться к войне, так во времена спокойствия надобно закаливать свой характер, сердце примирять с умом и из добродетели сделать привычку. Но, ради Бога, не из французской добродетели, а то горе нам. - Когда уехали Одоевские, или они еще в Москве? В последнем случае поклонись им от меня дружески, а княгине скажи от матушки, что она, полагая их уже на пути в Питер, туда ей отвечала. Мы останемся здесь еще недели две, а потом поселимся на всю зиму в белокаменной. - Мне бы очень хотелось знать, что ты разумеешь под добродетелью. У меня за ответом дело не станет. - Прощай.
На век твой друг А. Кошелев.
Когда матушка твоя переедет в Москву. Не имеешь ли известий о Шевыреве? На днях буду писать к Грефу в Питер, а потому на всякий случай выпишу Dupin.
Теги: Шеллингианство, Латынь
Добавлено: 28.10.2013
Связанные события: Не имеются ли у тебя: Кантова "Критика чистого ума", и Шеллингов "Идеализм"
Связанные личности: Киреевский Иван Васильевич, Кошелев Александр Иванович