Рост ксенофобских настроений в современной России (начавшийся в конце 00-х гг.) довольно быстро стал привычным феноменом социальной повседневности, - феноменом, на который, в сущности, уже никто не обращает внимания и, тем более, не пытается проанализировать его природу и причины его интенсивных темпов. Между тем, некоторые из них настолько очевидны и прозрачны, что представляется, по меньшей мере, странным то, почему они всё же остаются не осознанными даже многими образованными людьми, и в этой связи – по-прежнему имеют мало шансов быть преодолёнными. Ниже мы рассмотрим несколько наиболее распространённых аргументов враждебно настроенного ксенофоба и проследим реальную логику фактов, которые он пытается использовать для отстаивания своей позиции. 

 
Крайне часто и от самых различных граждан доводится слышать о «вопиющем» поведении мигрантов, об их циничном злоупотреблении одолжением, которое мы (?) им сделали. Которое, очевидно, состоит в том, что им «позволяется» жить рядом с аборигенами мест, о которых идёт речь. В качестве примера подобного «злоупотребления» обычно приводят такие «врождённые» черты мигрантов, как нечистоплотность, хамство и употребление ненормативной лексики в общественных местах, лень, скудоумие, проявление принадлежности к «примитивному» обществу, вытекающую из этого общую некультурность\ необразованность\ нецивилизованность. Последние проявляются, с точки зрения «истинных» – белых – граждан буквально во всём: во внешнем виде мигранта, в его языке, в привычках, в готовности на самую унизительную (и при этом почти бесплатную) работу, в отсутствии интереса к театрам, музеям, книгам и прочим феноменам культуры, в склонности мигрантов и мигранток к воровству и проституции. И в прочих неисчислимых пороках. 

Приговор: онтология.
Однако посмотрим пристальнее на причины приписывания мигрантам указанных «свойств». 

 
Вообще, всякий раз говоря о присущности чего-то кому-то, мы как бы утверждаем за ним некую онтологию, приписываем себе некое знание о том, как есть «на самом деле», и какова в действительности его «сущность». При этом очевидно, что сущность отличается от не-сущности именно тем, что она дана как бы заведомо, изначально, от неё невозможно избавиться, она есть некое имманентное объекту и не отделимое от него качество. Наоборот, не-сущность может быть каким-то случайным качеством, которое вызвано теми или иными обстоятельствами и может исчезнуть при их перемене. Так, к примеру, робкий по природе человек отличается от человека, которого редко можно смутить, но которого всё же каким-то удивительным образом смутили в данной конкретной ситуации. Тем же будет отличаться человек, с детства склонный к агрессии, - от человека, который попал в экстренную ситуацию, требовавшую от него проявления агрессии, хотя в целом он может быть вполне спокойным и вежливым. Очевидно, что назвать такого человека агрессивным только на основании частного случая было бы несправедливо. Хотя у наблюдателя только данной конкретной ситуации сложится именно такое представление.

И в этом смысле вопрос о том, насколько мы вообще в состоянии умозаключать о «врождённых свойствах» людей, о которых мы сами не знаем ничего однозначно достоверного, - вопрос не такой уж и простой, каким может показаться. И уж во всяком случае – открытый. Особенно – в условиях России, жителям которой - по ряду причин -трудно выявить даже свою собственную онтологию, и где она всегда трактуется предельно противоречиво.
Однако вернёмся к «свойствам» мигрантов, которые так катастрофически препятствуют спокойному сну порядочных славянских граждан. 

Обвинение номер 1: нечистоплотность.
Что касается чистоплотности, то, во-первых, на эту тему в последние десятилетия написано множество текстов, обнаруживающих крайне специфический феномен: культ гигиены в современном Западном мире подвергся колоссальному гипертрофированию. Многие исследователи (например, Р.Барт) связывают это с общей тенденцией создания некого «стерильного» мира, в котором всё абсолютно гладко, чисто, замкнуто в своём неорганическом (!) совершенстве. К этому повсеместно призывает реклама – что свидетельствует о связи этого явления и с интересами и логикой рыночной экономики. К сверхгигиене призывают и стерильные глянцевые журналы, и телепередачи, и вообще всё коммерческое визуальное пространство крупных городов. Впрочем, анализ этого явления – предмет другого исследования, и потому мы не станем на нём останавливать подробно, ограничившись лишь его упоминанием. Прежде всего – для того, чтобы указать на детерминированность наших оценок чистоплотности и нечистоплотности существующими в медиапространстве общества процессами и симулякрами.
Во-вторых, говоря о якобы онтологической нечистоплотности приезжих, мы забываем о том, что гигиена и в целом гигиенически чистый вид требуют значительных материальных затрат, поскольку сегодня «нормальный» гигиенический набор уже не исчерпывается мылом, шампунем и зубной пастой – как раньше. Собственно говоря, в условиях упомянутой выше тенденции это неудивительно: пользуясь общественной манией на гигиену, крупные компании взвинчивают цены на свою многообразную продукцию, понимая, что потребитель готов и переплачивать – ведь он убеждён в значимости всех этих продуктов для его счастья, состоятельности, самоощущения. Между тем, о доходах мигрантов всем прекрасно известно: их, безусловно, не хватит ни на что из того, что предлагает рынок как залог признания твоей полноценности. В условиях крайней нищеты трудно следовать моде и баловать себя вещами чисто декоративного характера. Как подчас трудно просто выжить.

Обвинение номер 2: грубая речь.
Следующее приписываемое мигрантам «свойство» - хамство, грубость, ненормативная лексика и прочие поведенческие и речевые пороки. Вывод о присущности приезжим этих качеств, судя по всему, делается на основании повседневной практики социальной коммуникации, в которой они, так или иначе, участвуют. В самом деле, очень часто можно слышать, как водитель маршрутки грозно и с акцентом излагает свои мысли матом, или как на рынке в том же лексическом стиле выясняют отношения торговцы и, к примеру, хозяева территории, на которой они торгуют. Безусловно, граждане крайне раздражаются, видя такое безобразие. И всячески негодуют по поводу «понаехавших», «чурок» и «чёрных», которые порочат невинный слух их истинных в чистоте своей крови, славянских детей.
Между тем, каждый образованный «белый» – если он, конечно, вообще знает хоть один иностранный язык – имеет представление о том, как именно происходит усвоение чужого языка в «среде». И поэтому рассматриваемый аргумент против мигрантов попросту не выдерживает никакой критики: более-менее выучив грамматику и кое-какую лексику, всё остальное в языке мы впитываем именно из среды. Это значит, что стиль общения, интонации речи, лексика, способы решения повседневных социальных проблем и сложных ситуаций – всё это иностранцу (носителю другого языка) неоткуда больше взять, кроме как из общения с самими аборигенами. 

В подтверждение этих слов приведём эпизод из повседневной жизни. В маршрутном автобусе едут несколько женщин и на задних сидениях – двое относительно пьяных мужчин славянской внешности, громко разговаривающих между собой с регулярным использованием разнообразной ненормативной лексики. Водитель – выходец из какой-то республики – то ли Таджикистана, то ли из Узбекистана. Наконец, мужчины требуют остановить автобус и открыть им заднюю дверь. Водитель останавливается, но, видимо, по привычке открывает сначала переднюю дверь, и лишь через несколько секунд – заднюю. За эти пару секунд мужчины успевают выйти через переднюю дверь, т.к. автобус очень маленький. Выходя, они громко и нецензурно несколько раз оскорбляют водителя, апеллируя к его национальности и её «онтологии» - как они её понимают. Водитель коротко, но резко отвечает им в том же стиле (очевидно, уже усвоенном им от других подобных людей), подчёркивая, что, во-первых, он выполнил их требования, а во-вторых, они не имеют права так называть его. После чего все присутствующие в автобусе женщины накидываются на водителя с проклятиями о его «бессовестности», опять-таки апеллируя к национальному фактору. При том, что всю дорогу они не обращали внимания на подчёркнуто громкое сквернословие своих соотечественников – к тому же ещё и пьяных средь бела дня. 

Подобных примеров можно привести огромное множество. В данном же случае очевидно не только то, что, усваивая русский язык из живой среды, водитель – как и всякий иностранец – воспринял как норму стиль общения местных и перенял его, - возможно, не особо задумываясь о том, нормальный он или не нормальный. Так здесь говорят – значит это нормально. И, в общем-то, это – здоровая логика. Так делает любой человек, приезжая в страну изучаемого языка. Очевидно ещё и то, что само понятие «нормы» почему-то вдруг оказывается относительным: то, что можно одним, нельзя другим: то, что нормально и не вопиюще слышать от славянских мужчин – от мужчины из Таджикистана слышать возмутительно и оскорбительно. 

Однако откуда человек, осваивающий язык, должен понять, что именно из того, что звучит в естественной среде общества, - ему перенимать и воспроизводить нельзя – так как он не местный, а что, наоборот – говорить нужно, и особенно неместному – чтобы показаться культурным? Критерии этого нигде никогда не артикулировались, потому что язык – это всё-таки некое универсальное пространство, в котором пребывают и взаимодействуют люди – без разграничения прав на использование тех или иных его частей. Ни один филолог не смог бы составить список того, что именно из языка иностранец – желающий, при этом, выучить язык, - должен пропускать мимо ушей, а что запоминать. Это было бы в любом случае невозможно. 

Кроме того, специфика языка обычно обусловлена также и более частными вариантами среды – сферами деятельности и кругом общения. Так, всем известно, что в армии общаются иначе, чем в женской гимназии, а в научной среде – иначе, чем на заводе. То есть стиль языка детерминируется ещё и более локальными факторами. А наши приспособленность и успешность в соответствующей сфере во многом определяются владением языком, присущим именно ей.
Например, над солдатом станут смеяться, если он будет разговаривать языком барышни позапрошлого века, и он вряд ли достигнет успехов в своей области, но, скорее, будет, напротив, иметь массу трудностей. Так же и девушка, разговаривающая исключительно солдатским языком и в соответствующем стиле, вряд ли с отличием окончит гимназию и поступит в университет. 

Иными словами, в этом пункте мы обнаруживаем очевидное «в-третьих»: сферы, в которых задействованы мигранты, во многом сами предопределяют стиль общения и лексический набор, используя которые можно максимально успешно и результативно в них действовать. А это, прежде всего, свидетельствует именно о быстрой обучаемости, внимательности и хорошей приспособляемости, мобильности мигрантов, а также их готовности схватывать и усваивать то, что требуется именно здесь и теперь. Во всяком случае, так бы сказал любой «русский» о человеке, уехавшем куда-нибудь на Запад и устроившемся там, быстро освоив на необходимом уровне (а не на уровне Гёте, Шекспира, Дюма или представителей ещё каких-нибудь стран, в которые уезжают русские) язык и приспособившись к своим новым условиям. 

 
Обвинение номер 3: лень.
Следующий образ, закреплённый в «русском» сознании за мигрантами – образ лени и некомпетентности. Однако, во-первых, причины этого стереотипа не вполне ясны: обычно именно мигранты начинают работать раньше всех прочих граждан и заканчивают – позже всех. При этом – как всем известно – работают они в гораздо худших условиях, а потому их рабочий день можно смело считать хотя бы за 1,5. Кроме того, всем известно, что практически все мигранты работают в крайне тяжёлой психологической обстановке, постоянно подвергаясь различным формам дискриминации по национальному признаку и признаку низкого социального статуса. Таким, как: невыплаты и без того мизерных зарплат – за которые ни один местный не будет не то что хорошо работать, но и вовсе работать не станет; оскорбления; шантаж, обусловленный частыми проблемами с документами и незащищённым социальным положением – зачастую, вовсе нелегальным; а также просто физические расправы - вплоть до лишения жизни. 

Иными словами, очевидно, что работать в таких условиях ленивый человек явно не стал бы. Видимо, если кто-то и наблюдает тех редких мигрантов, которые работают в полную силу не все свои рабочие часы – или даже меньшую их часть, и умозаключает из этого, что мигрант ленив, то, очевидно, мы вновь сталкиваемся с двойными стандартами: критерии лени у самих местных отчего-то совсем другие, а та граница, где она начинается, значительно выше. Так, ленивым у местных жителей принято считать человека, который не хочет работать даже в благоприятных условиях и даже не очень большое количество часов – при условии, что ему – как «полноценному» – предоставляются в дополнении к такой работе все социальные блага и разнообразные приятные приложения в виде надбавок, отпусков, медицинской страховки, санатория и проч.. 

Таким образом, очевидно, что в случае с мигрантом мы часто просто подменяем словом «лень» понятие «необходимость отдыха». Полагая в чувстве своего превосходства, что «раз уж приехали и мозолите глаза, нечего отдыхать». Или – просто потерю мотивации к искреннему и интенсивному труду.
В Западном мире такое состояние обычно связывают с депрессиями, личными психологическими проблемами, недостатками рабочего места и прочим. И это считается понятным и извиняющим обстоятельством. В самом деле, любой человек может иметь личные проблемы и становиться от этого менее продуктивным.
Но в случае с мигрантами речь идёт не о психологических проблемах и не о депрессии – для этого они недостаточно благополучно живут – не так, как «белые», которые уже доросли до того, что им это стало можно и простительно. Речь идёт о том, что человек, труд которого оплачивается низко в любом случае (а он, при этом, не реабилитируется в глазах своих желающих сэкономить нанимателей – как личность, как профессионал), действительно демотивирован прилагать чрезмерные усилия. Сложно представить местного жителя, который, видя подобное обращение и отношение к себе и своей работе – продолжал бы вкладывать в работу все свои силы. Ведь от качества и быстроты её выполнения – ничего не изменится. Отсюда у многих возникает вполне понятное равнодушие к труду. Которое, подчеркнём, вызвано даже не какими-то личными переживаниями, а чисто социальными проблемами, о которых так многое сказал ещё Маркс. Однако, учитывая то, что работать приходится всё равно, мигранты, оказавшиеся в таком состоянии, часто просто снижают качество и темп работы. Это – даже не саботаж и не стачка. Но – лишь попытка сохранить свои силы в жёстких условиях выживания, когда от этих сил и трудолюбия в действительности мало что зависит.

Обвинение номер 4: отсталость.
Что касается «скудоумия и принадлежности к примитивному обществу», то здесь всё ещё более сомнительно. Во-первых, критерии «остроумия» в Западном и Восточном мирах – разные. И если Запад под прогрессом понимает, к примеру, изощрённые формы капитализма и совершенствование оружия массового поражения под маской толерантности и плюралистичности, то Восток (или прочие традиционные миры) мыслит в радикально иных категориях. Традиционное общество изначально имеет другие ценности, которые в рамках обозначенной логики прогресса кажутся его потребителям устаревшими и примитивными. Как, впрочем, и всё, что не ведёт к процветанию рынка и техническому прогрессу. Так, устаревшими, непрогрессивными и примитивными в Западном мире выставляются, к примеру, также идеи социализма и солидарности. 

В этом смысле изначально иначе формируемый стиль мышления восточного человека в радикально чуждых и незнакомых ему западных контекстах несправедливо интерпретируется их обитателями как отсталый. Несправедливо – потому что в таком случае мы должны провозгласить, что существует только одна истинная модель мышления и миропонимания – та, что известна нам. Все же остальные – ошибочны, несовершенны и бесплодны. Однако провозгласить этого Запад, естественно, не может: мешает, с одной стороны, опыт и легитимная необходимость артикуляции вины за фашизм и его осуждения, а с другой – опять-таки мода на толерантность (во многом обусловленная этим «чувством» вины). Поэтому на официальном и неискреннем уровне множественность стилей миропонимания признаётся и даже утверждается, а вот в быту – где ничто не регламентировано – отрицается.

Кроме того, способность быстро ориентироваться в тех или иных сферах деятельности во многом зависит от длительности пребывания человека в стране, от его знания языка, психологической приспособляемости к обстоятельствам, от его образования, в конце концов. По этой причине множество людей во всём мире с трудом осваивают ту или иную работу, имеют среднюю или даже плохую успеваемость на разных уровнях получения образования, не справляются со сложными задачами с первого и даже второго раза. Все эти общечеловеческие свойства могут быть усугублены неблагоприятной обстановкой для освоения нового и сложного, а также враждебностью окружающего общества. 

Но и здесь мы встречаем всё те же двойные стандарты, что и в случае с ленью: когда местный житель имеет такие трудности, окружающие понимающе связывают это с проблемами в семье, в детстве, в личной жизни, - и мирятся с этим, не приписывая человеку неполноценность на одном лишь этом основании. Напротив, если в такой ситуации оказывается мигрант (для которого язык и культура страны, где он пребывает в состоянии непрерывного выживания – вовсе чужие), за ним тут же закрепляется образ бестолкового и неспособного человека, с которым ещё и возиться приходится (что ж, кто хочет бесплатных работников, должен и повозиться). 

 
Кроме того, очевидно, что в связи с тяжёлыми условиями жизни многие дети мигрантов не могут получить полноценного образования, поскольку вынуждены помогать родителям в непрерывном процессе выживания. Поэтому единственная их «школа» - повседневная реальность местных жителей и её законы. Что касается взрослых мигрантов, то условия, из которых они уехали, чтобы навсегда обречь себя если не на унижение, то по крайней мере на презрение, - в большинстве своём также не позволяли им получить полноценное образование – как оно понимается на Западе. Вменять им это в вину – означает полагать, что одни из нас рождаются избранными, а другие – презренными, а также утверждать, что то, что нам посчастливилось родиться в обстоятельствах, где всё относительно доступно, и где легко стать «полноценным» - наша личная заслуга – как существ высшего порядка. 

Таким образом, предположение интеллектуальной неполноценности иностранцев лишь на основании того, что в первое время многое в незнакомой культуре и в тяжёлых условиях - даётся им с трудом – выглядит не только цинично, но и попросту непоследовательно. Равно как и приписывание им неполноценности лишь на основании следствия того, в каких условиях они существовали на своей родине и существуют – в других местах.

Обвинение номер 5: «дикость».
Аналогичным образом дело обстоит и со стереотипом о «некультурности и нецивилизованности». 

По «культурностью» обычно понимают, во-первых, владение нормами поведения данного конкретного общества, а, во-вторых, знание фактов культуры этого общества. И то, и другое, закладывается в школе и семье. Однако утверждать единственность таких норм и наибольшую значимость именно этих фактов культуры в сравнении с фактами других культур – опять-таки означает приписывать своей культуре единственность и знание истины в последней инстанции.
Между тем, когда в Россию приезжают состоятельные иностранцы, не знакомые с местными обычаями и культурой, их любезно проводят по всем достопримечательностям, поясняют им все тонкости здешних традиций и нравов. Словом, с ними ведут себя как с гостями – каковыми они, разумеется, и являются. Между тем, это отчего-то не становится поводом для презрения. Даже если эти люди остаются в России на продолжительное время – скажем, по работе. Напротив, в этом случае им всячески помогают скорее узнать о местной культуре как можно больше. То есть в них видят тех, кто обладает какой-то своей культурой, тех, кто является носителем других знаний, представлений, других эпистемологических систем. 

 
Однако если речь заходит о гостях из мира, в котором мы никак не заинтересованы, (с точки зрения выгоды или других интересов), - всё радикально меняется.

В плоскости стереотипа «онтологической некультурности и дикости» мигранта существует ещё одна проблема. И она представляется нам наиболее важной и необходимой для осмысления именно теми, чей уют чувствует себя таким оскорблённым приезжими людьми.

Часто можно видеть молодых людей и девушек – выходцев из различных республик бывшего СССР или с Кавказа – распивающими в общественных местах спиртное, курящими, ведущими себя непристойно, или как-то иначе провоцирующими общественное мнение. Обычно это служит поводом для особенно возмущённых воскликнуть, мол, а вы говорите, у них своя культура – а посмотрите сами, ничего такого у них нет, и никаких ценностей, и они только бесчинствовать сюда приезжают, наплевав на свою и (без того сомнительную) культуру. 

Однако рассуждающий подобным образом не видит очевидного. Во-первых, того, что ради успешной адаптации и социализации в новом для них обществе, молодые (и потому пластичные) мигранты готовы отказаться от собственных истоков и стиля поведения, предписываемого им их изначальной культурой. В сущности, нечто похожее происходило в Алжире, где всё местное население считало себя французами, потому, что жило в реалиях французской экономики, политики, французского языка и самосознания. 

Во-вторых, оценивающий «русскую культуру» в таком духе - почему-то непременно ассоциирует её с её высотами – вроде Пушкина, Достоевского, Бродского или Солженицына. Но если это так, тогда откуда же таджики и узбеки, приехавшие из традиционного мира обрядов, религии и близости к природе, вдруг взяли эти образы (такие чуждые им изначально) – пьющих, распущенных и в целом маргинальных – персонажей, нацеленных на капиталистические ценности? Выходит, что помимо Пушкина и Достоевского, или даже Высоцкого и Окуджавы - вокруг нас незаметно выросло что-то ещё, - пространство, которое на официальном уровне (в СМИ и учебниках) культурой не называется, но является таковой по факту - как стиль и контент повседневности, её образов и ритмов. И это пространство – пространство нашего повседневного быта, труда, коммуникации. Против которого мы сами отчего-то не сильно возражаем.

Так, совершенно очевидно, что, приезжая в страну с намерением остаться там, любой здравомыслящий человек будет стремиться подстроиться под её стиль и перенять те нормы, ценности и образы, которые в ней господствуют. Из чего видно, что, приезжая в незнакомый, но изобильный (и этим резонно пленительный) мир, молодые мигранты следуют его векторам. И то, что мы видим в них – в сущности, и есть наша культура – в неожиданном, но правдивом отражении. Наподобие того, как о родителях многое может стать понятно по внезапному «внештатному» поступку их ребёнка в непривычной среде (например, в гостях): будучи пока что гостем в социуме, ребёнок отражает без разбора всё, что видит вокруг себя (то есть преимущественно в семье), стремясь к «нормальности», к тому, чтобы быть воспринятыми как «полноценный». Именно это чувство собственной полноценности – как уже более ста лет назад установил психоанализ – является залогом продуктивности человека, его открытости окружающему миру и готовности активно в нём участвовать.
Так, попадая в климат чужих ценностей, молодые мигранты стремятся отразить и перенять то в нём, что больше всего бросается в глаза как норма и стиль местной культуры. А то, что этим неожиданно и неприятно для нас самих – вдруг оказывается «отвёртка», модная одежда и потребление мейнстримовой музыки и продуктов – что ж, значит нам есть, о чём задуматься. И значит, вера в Пушкина-Лермонтова и духовная связь с ними в нас не так уж сильны, как нам хочется это показать, когда мы противопоставляем себя – мигрантам.

Заключение.
К мигрантам и проблемам миграции в современном Западном мире, разумеется, можно относиться по-разному. Всё зависит от того, действительно ли мы хотим быть современными и «продвинутыми» людьми с высокой степенью рефлексии и глубоким пониманием социальных процессов, - или же нам достаточно просто казаться таковыми. И противопоставлять эту фальшивую и зачастую сомнительно понятую «прогрессивность» - всем остальным – «другим», «чужим», «неполноценным». 

В первом случае мы найдём в себе силы признать, что «чужие» - это не только то, что мы чувствуем по их поводу, что они – что-то помимо этого. И что, главным образом, они – маркер того, что происходит с нами самими. И вокруг нас. Маркер того, что примелькалось, и чего мы не замечаем у таких же – «полноценных», легитимных, - но что мы непременно заметим у «другого». И тут же отнесёмся к этому как-то искренне, справедливо – осуждающе – как осуждающе никогда не отнесёмся к собственным порокам. 

Волна миграции – это серьёзное испытание для культуры и всего устройства каждого общества, испытание для его граждан. Если общество сталкивается с этим, то очевидно, что лучшее, что оно может сделать – извлечь для себя не только конструктивный опыт навыков взаимодействия с мигрантами, но и, прежде всего, увидеть через них самое себя – со стороны, диагностировать свои болезни. И сделать выводы – с терапевтической целью. 

 
В противном случае – мы в очередной раз, не покидая своей насиженной зоны комфорта, займём позицию беспрецедентного превосходства, вновь отказываясь видеть и слышать то, что происходит не только рядом с нами, но и с самими нами, - мало интересуясь объективным положением вещей. 

Об авторе: Рахманинова Мария Дмитриевна, кандидат философских наук, асс. кафедры философии факультета фундаментальных гуманитарных дисциплин С.-Петербургского государственного горного университета.

---