Словосочетание «образ будущего» нельзя отнести к общепринятому категориальному аппарату гуманитаристики, хотя оно достаточно часто встречается в философских, исторических, футурологических исследованиях. Одним из первых, кто стал использовать это словосочетание в качестве самостоятельной категории, был нидерландский социолог Ф. Полак. В своей работе 1961 года «The Image of the Future» он, проводя аналогии между образами будущего, существующими в нашем сознании, и образами искусства, определил «образ будущего» как позитивную модель ожидаемого будущего. Им был задан вектор исследований, предполагающих, что наши субъективные образы будущего определяют реальный ход событий. В отличие от данного подхода, здесь мы хотели бы подчеркнуть значимость «образа будущего» для изучения социального настоящего, вне зависимости от того, насколько удачным оказался его прогностический потенциал. 

Понятие «образ будущего» можно применить по отношению к творчеству конкретного автора, если он не просто указывает на возможные тенденции, но моделирует более или менее целостную перспективу будущего, как это делает Д. Белл в «Грядущем постиндустриальном обществе» или Ф.Фукуяма в «Нашем постчеловеческом будущем». Можно выделять образы будущего в различных типах текстов: публицистических статьях, мемуарных или художественных произведениях, правительственных или партийных программах. Дают возможность продуктивного анализа картины будущего в фантастических произведениях. Но нам более интересным представляется использование этого понятия для исследования синтетических картин будущего, образов, которые функционируют в сфере общественного (К.Маркс) или коллективного (Э.Дюркгейм) сознания, образов, продуцируемых социальным воображаемым (К.Касториадис) определенного общества в тот или иной момент времени. Мы полагаем, что в образах будущего запечатлевается некое предчувствие будущего, принимающее зримые черты. 

Очевидно, что в конкретный период в социуме функционирует не один, а несколько образов будущего, каждый из которых представлен близкими по интенции картинами различных авторов. Их фантазии о будущем не носят произвольного характера, не являются плодом индивидуального воображения, а инициируются тем состоянием социума, в котором формируются. Конечно, конкретный автор не является в этом процессе пассивным транслятором присутствующих в обществе ожиданий. Чем значимее личность творящего, тем оригинальнее будет его образ будущего, тем меньше в нем будет выражаться социальный стереотип в отношении к будущему. Но и наоборот, чем талантливее автор, чем сильнее его личность, тем сильнее его индивидуальный образ будущего будет оказывать влияние на образы общественного сознания. Но и в этом случае имеет место интересующий нас процесс коллективного творчества. Как менее одаренный автор обращается в своем творчестве к наиболее расхожим мнениям относительно будущего, так и у самого талантливого автора окажутся востребованными только те идеи, которые созвучны его времени. Поэтому в образах будущего наиболее интересным представляется именно их надперсональный характер, то общее, что присутствует в отношении к будущему в рамках некой социальной системы.

Представляется наиболее актуальной возможность рассмотреть образы будущего с позиции выявления ими тех состояний социума, которые, будучи альтернативны настоящему, в то же время не противоречат исходным условиям данного социального бытия. Образы будущего здесь предстают в качестве возможных миров, в том значении, в котором о них говорили Г.В. Лейбниц, И. Кант, Я. Хинтикка. Концепт возможных миров в полной мере раскрывает свой потенциал по отношению к будущему, которое содержит варианты продолжения настоящего состояния, включает в себя множество альтернативных версий. Все возможные направления развития событий, запечатленные в образах будущего, изначально не претендуют на реализацию, но осмысление их совокупности открывает границы мыслимого, а значит, и потенциально осуществимого в жизни. 

В качестве примера мы хотим обратиться к образам будущего, бытовавшим в России на рубеже XIX – XX веков. Из самого перечисления этих моделей становится понятна общая интенция отношения к будущему: «новый социальный порядок», «новая духовность», «космос», «хаос», «торжество науки» – вот самые распространенные образы будущего названного времени.

Образ нового социального порядка в качестве возможной перспективы будущего был, пожалуй, одним из самых востребованных в России на рубеже веков. Лидировали в нем такие черты, как изменение государственного устройства в сторону конституализации правления, введение принципа выборности в институты государственного управления, изменение форм земельной собственности, утверждение свободы слова, печати, собраний, изменение в сфере судопроизводства. Этот политический горизонт привлекал внимание практически всех слоев населения, социальных и политических групп. О нем писали члены правительства: С. Ю. Витте, П. Д. Святополк-Мирский, В.Н. Коковцев, П.А. Столыпин; философы и публицисты: Л.Н. Толстой, С.Н. Булгаков, Н.А. Бердяев, М.О. Гершензон, Б.А. Кистяковский, П.Б. Струве, С.Л.Франк; будущий социальный строй нашел отражение в программах ведущих политических партий: РСДРП, Бунда, эсеров, кадетов; стал одной из популярнейших тем литературы.

Обобщенные черты нового социального порядка конкретизировались в рамках отдельных социальных групп. Коммунистический и анархический проекты были наиболее обсуждаемыми, а соответственно и разработанными вариантами этого образа. Знаковыми параметрами коммунистического образа будущего были идеи равенства прав и равенства доступа к благам цивилизации, упразднения монархии, выборности власти, общинного землепользования и национализации промышленности. Уверенность в высокой степени вероятности такой перспективы разделяли как ее сторонники (Г.В. Плеханов, В.И. Ленин, В.П. Воронцов, А.В. Пешехонов, Л.Д. Троцкий), так и противники (Л.Толстой, Л. Черный, А.А. Боровой, М.И. Туган-Барановский, П.Б. Струве, С.Л. Франк, Б.А. Кистяковский, М.О. Гершензон, С.Н.Булгаков). 

 
Анархическая модель будущего была ориентирована на упразднение любых форм государственной власти, любых ее проявлений: от правительства до тюрем, от бюрократического аппарата до воинской повинности. Анархическими по существу были идеи Л.Н. Толстого, осуждающего участие в государственной жизни: земских учреждениях, судопроизводстве, выступающего против уплаты налогов, работы на государственных предприятиях, исполнения воинской повинности и т.д. Модели безгосударственного общества разрабатывали П.А. Кропоткин, инициировавший идею всеобщего обобществления собственности; Я. Новомирский, выводивший на первый план проект самообеспечения и создания небольших рабочих ассоциаций; Л.Черный, противопоставлявший государственной бюрократии идею «справочных бюро», регулирующих стихийное производство и обмен. Анархическое общество будущего описывал в своих фантастических рассказах «Тост» и «Королевский парк» А.И.Куприн. 

Не менее распространенным был образ будущего, ориентированный на утверждение новой духовности. Перемены в сфере религии, общественной нравственности и индивидуальной морали представали в виде утверждения нового мировоззрения, которое приведет к кардинальным изменениям во всех сферах жизни. Его адепты видели в будущем преображенных людей, подчинивших свою жизнь служению высшему идеалу и объединившихся в одухотворенное человечество. В наиболее разработанном виде модели новой духовности присутствовали в проектах: «общего дела» Н.Ф. Федорова, «непротивления злу» Л.Н. Толстого и «нового религиозного сознания» Д.С.Мережковского и З.Н. Гиппиус. 

Н.Ф. Федоров изменение современных ему мировоззренческих установок связывал с переосмыслением смерти. Этот угол зрения смещал центр внимания с 

 личного «Я» на общественное «мы», со стремления к комфортному существованию – на усилия к воскрешению предшествующих поколений, с ориентации науки на создание технических изобретений, улучшающих условия жизни, – на усилия, направленные на регулирование природных процессов. В итоге человечество, оставив религиозные, политические и прочие дробления должно слиться в единый творческий коллектив, занятый «общим делом». Л.Н. Толстойи его последователи, будучи уверенными в самодостаточности добра, связывали будущее с другой нравственной парадигмой – «непротивления злу», которая позволит, не вступая в противоборство со злом, изменить мир к лучшему. Каждый человек, пришедший к этой духовной установке, займет позицию неучастия в любых негативных действиях: ссорах, войнах, насилии, в том числе и для самозащиты. Сторонники «нового религиозного сознания» работали над проектом преобразования христианства. Данная группа видела в будущем утверждение «Царства Третьего Завета», основанного на свободном общении человека-творца и Бога-творца, единении Логоса и Космоса. Мистически предвосхищая будущее, последователи Мережковского прозревали в нем нового андрогинного человека, дух которого вобрал в себя природные начала, соединил интуитивное и рациональное познание, подчинил политику нравственности. 

Центральной темой космического образа будущего был выход человечества за границы Земного шара. Этот образ обыгрывал перспективу преодоления планетарной замкнутости человечества, окончательной победы человека над природной стихией. Вдохновляло это стремление именно покорить космос, утвердить в нем главенство человека. В работах ученых естествоиспытателей, таких как К.Э. Циолковский, Н.А. Умов, Н.Г. Холодный, В.И. Вернадский, А.Л. Чижевский, размышления были направлены на практическую сторону освоения космоса, на вопросы о том, как человечеству оторваться от поверхности своей планеты, каким образом существовать в космическом пространстве и с помощью чего обустроить жизнь на иных планетах. У мыслителей, оперирующих скорее мыслительными абстракциями, нежели научными данными, таких как А.В. Сухово-Кобылин, Н.Ф. Федоров, А. К. Горский, Н. А. Сетницкий, выход в космос ассоциировался с преображением мира, движением к новому небу и новой земле, понимаемым в евангельском духе. 

Писатели-фантасты, чьи картины будущего отличались наибольшей образностью, обращались к космосу как варианту «неисследованных земель», на фоне которых удобно разворачивать приключенческие сюжеты. Интересно, что несмотря на развлекательный характер этих произведений, в них отсутствуют военные конфликты Миров, что отличает образы космоса отечественной фантастики от западной этого периода. Марс, Венера, Луна – вот границы, освоенные литературой конца XIX – начала XX веков. Во многих произведениях этого времени тема космических путешествий еще не сопряжена с научными достижениями. В романах П.П. Инфантьева и В.И. Крыжановской не встретить описания устройства межпланетных кораблей или самих космических перелетов, путешествие на другие планеты происходит здесь магическим путем. Однако уже в этот период закладывается традиция более поздней, советской, фантастики, в которой тема космоса прочно соединена с идеями революционных открытий в науке и проектами социальных преобразований. «Красная звезда» и «Инженер Менни» А.А. Богданова, серия рассказов «На границе неведомого» Н.А. Морозова актуализируют тему научных открытий будущего, достижений в области техники, существенно улучшающих жизнь человека. У Богданова марсианская жизнь преподносится в качестве образца универсального светлого будущего.

В отличие от предыдущих образов будущего, образ хаоса отнюдь не доминировал в картинах будущего. Тревожный мотив ожидания краха, приближения бездны, потери устойчивого состояния общества, ощущение утраты определенности встречается в относительно немногих текстах, и с позиции эмоциональной окрашенности является амбивалентным.

Страх перед грядущим хаосом наиболее отчетливо проявлялся в эсхатологических образах. Так, в чистом виде эсхатологичны были ожидания раскольников Тираспольских хуторов Херсонской губернии, живьем закапывающихся под землю из-за страха перед концом Света, ассоциировавшегося с переписью 1897 года. Близки к религиозно-эсхатологическим и ожидания философа Вл.С. Соловьева, связывавшего свои негативные предчувствия с мировой войной, приходом антихриста и наступлением апокалипсиса. В литературе страх перед наступающей неопределенностью нередко приобретал вид ожидания абстрактных социальных беспорядков. В «Творимой легенде» Ф.К. Сологуба, «Королевском парке» А.И. Куприна, «Республике Южного креста» и «В днях запустений» В.Я. Брюсова возникают картины полного краха общественного порядка. В них показывается человек, утративший свой облик, обнаруживший звероподобие, доведший мир до всеобщего разрушения.

Однако надвигающийся хаос внушал не только страх, но и надежду на обновление, изменение привычного и монотонного течения жизни. Лозунгом этого отношения к будущему можно считать строчку из стихотворения В.И. Иванова – «Хаос волен, хаос прав!» Та же ожидаемая мировая война представлялась переходным периодом, пережив которое, европейское человечество объединится и придет к более совершенному социальному порядку. Эта идея объединяет романы А. Беломора «Крейсер "Русская надежда"» и «Роковая война 18??», А. Оссендовской «Грядущая борьба». Тем более позитивно мог оцениваться хаос революции, признаваемый сторонниками социализма и анархизма неминуемым переходным этапом к новому социальному строю. В первое десятилетие XX века огненный фон грядущих катастроф начинает наделяться положительным смыслом. Эллис (Л.Л.Кобылинский), К.Д. Бальмонт, В.И. Иванов, Ф.К. Сологуб, В.Я. Брюсов, А.А. Блок видят в нем пролог нового мира. 

Образ торжества науки связывал будущее с воплощением просветительских идей. Такое видение будущего было актуально не только для ученых, хотя, конечно, именно они задали саму тему приоритета науки. Уверенность в прямой зависимости будущей жизни от научных достижений разделяли философы, публицисты, литераторы. Если ученые размышляли главным образом о продуктивности тех или иных областей научного знания, прогнозировали появление в них определенных тенденций, то интерпретация науки как социально преображающей силы – это удел философов и художников слова. Так, В.И. Вернадский задумывается о значении для будущего человечества исследований руд урана и радия, предопределяет значимость просвещения для государственной мощи. А такие популяризаторы науки, как А.А. Богданов, В.Н. Чиколаев, А.А. Родных, пишут о прямой взаимосвязи достижений науки с социальным прогрессом. Н.Ф.Федоров и К.Э. Циолковский создают масштабные картины, в которых наука явится решающим фактором грядущего совершенствования и преобразования природы человека, превращенного в бессмертное, автотрофное существо с развитым интеллектом и атрофированной эмоциональной сферой. Но именно писатели поднимают тему негативных последствий научных открытий. Одни из них обращаются к проблеме гения и нравственности (А. Оссендовский «Бриг „Ужас"»), персональной ответственности за последствия научных открытий (А.И. Куприн «Жидкое солнце»), другие затрагивают более общую тему социальных последствий научных открытий (В.Я. Брюсов «Восстание машин»). 

Из приведенного выше обзора видно, что рассмотренные нами образы – это именно коллективные образы, не являющиеся плодом исключительно субъективного творчества, будь то индивидуальный или социальный субъективизм. Представители различных социальных слоев, сторонники отличающихся мировоззренческих концепций рисуют очевидно похожие картины будущего, при том, что их единство не объясняется ни общей политической платформой, ни принадлежностью к одной философской школе, ни наличием полемики по общему вопросу. Показателен в этом плане коммунистический социальный идеал, который обсуждался как сторонниками, так и противниками, надеявшимися на него или опасавшимися его осуществления в будущем, но равно признающими возможность этого. То же самое можно сказать о предчувствии близкого хаоса, которое возникает на заре ХХ века и нарастает с течением времени. Поэты стремятся запечатлеть само ощущение близящейся бури, писатели моделируют картины возможных бедствий, политики и философы рассматривают неизбежные последствия социального разлома, а религиозные фанатики добровольно приближают свой личный апокалипсис, но все они одинаково заворожены возможностью наступления конца. Достаточно очевиден «общий знаменатель» каждого из рассмотренных образов, тот мотив, который объединяет ожидания новой духовности, торжества науки или покорения космоса, этот «общий знаменатель» и составляет существо коллективного образа будущего. 

Вариации ключевой идеи, возникающие при ее детализации в картинах будущего, являются результатом особенностей ее индивидуальной разработки. Это можно сравнить с воссозданием одного пейзажа различными наблюдателями, каждый из которых акцентирует внимание на отдельных сторонах картины и использует для их передачи собственный язык описания. Так, предчувствие появления новой духовности приобретает вид синтетической христианско-языческой религии у Мережковского, религии морального непротивления у Толстого и религиозно-научного общего дела у Федорова. А новый социальный порядок предстает в качественно противоположных образах тотального огосударствления или анархической безгосударственности.

Для нас важно, что образы будущего запечатлевают варианты развития, как если бы эти возможности обладали характером действительности. В конкретных моделях будущего мы встречаем не только указание на возможные в будущем тенденции, но и описание отдельных сторон социальной и индивидуальной жизни, новых качеств и черт человека. Образы будущего фиксируют следы возможностей, которые были присущи конкретной социальной действительности. На данный момент мы не готовы ответить на вопрос, ограничивается ли их существование сферой общественного сознания или их присутствие там вторично по отношению к социальной реальности, и модальность социально-возможного онтологична. В любом случае, образы будущего являются элементом настоящего, в котором функционировали, и потому их исследование позволяет понять, насколько богатым потенциалом наделяли современники свое общество. 

В нашем примере обращает на себя внимание широкая вариативность видения будущего. Пять образов, каждый из которых включал три-четыре варианта

 будущего, несомненно свидетельствует в пользу того, что современники весьма высоко оценивали жизнеспособность своего общества. Несмотря на недостатки, избавиться от которых стремились авторы четырех из пяти моделей будущего, настоящее России рассматривалось ими как имеющее мощный потенциал развития, обладающее жизненными силами, достаточными для преобразования. Неслучайно, что варианты возможных миров будущего, возникающие в России накануне ХХ века, не приходят в противоречие, а нередко дополняют друг друга. Видение нового социального порядка согласуется с идеями доминирования науки и новой духовности, идеи завоевания космоса сопряжены с мыслями о научных открытиях и духовной эволюции человека. Очевиден общий оптимистический настрой по отношению к наступающему веку. При этом заметны лидирующие позиции двух отчасти противоположных образов – проекта социальных преобразований и идеи новой духовности. Так, образы будущего показывают специфику самосознания российского общества, в котором политика и нравственность оценивались как ведущие силы будущих трансформаций.

Показательна и массовость обращения к теме будущего. Литература, публицистика, наука и политика – вот сферы, буквально наводненные проектами будущего. Не последнюю роль в этом сыграло время рубежа веков, но следует отметить и то, что сами наши соотечественники были открыты будущему. От будущего ожидали обновления жизни, и ожидания эти были пронизаны радостным ощущением близости перемен. Уровень страха перед будущим очень незначителен. Опасение вызывало социалистическое/анархическое движение, конец света, социальный хаос, некоторые научные открытия. Однако эти тревоги сопровождались критикой, особенно заметной в отношении к образам социальных преобразований и конца света.

Мы сказали, что образы будущего фиксируют варианты возможного, как если бы эти возможности обладали характером действительности. В определенном смысле образы возможного будущего должны быть рассмотрены именно в модальности действительности. Представление о некой возможности, ожидание определенной перспективы оказывает реальное влияние на эмоциональное и интеллектуальное состояние человека, а социальное ожидание моделирует поведение социальных групп. Не только раскольники, убивающие себя из-за приближающегося апокалипсиса, или революционеры, допускающие сегодняшнее насилие во имя светлого завтра, подчиняли свое настоящее будущему. В рассматриваемый нами период стиль поведения, ориентированный на будущее, становится приоритетным. Предвосхищая новую духовность, Толстой перестраивает и перестраивает свой быт, вплоть до ухода из поместья. Аскетизмом жизни демонстрирует верность принципам общего дела Федоров. Неоднократно рискует здоровьем и трагически погибает в результате неудачного эксперимента Богданов, верящий в торжество науки. И примеры, в которых образы будущего оказываются при мотивации поступков гораздо актуальнее, чем реальное положение вещей, можно было бы множить. Зримое предугадывание перспективы в образах будущего вызывает определенные реакции в обществе, результатом которых редко бывает приближение желаемого образа. Однако сам этот образ входит в социальную реальность на правах ее элемента и тем самым меняет настоящее. Поэтому в заключение хотелось бы подчеркнуть, что, рассматривая образы будущего, мы получаем возможность более отчетливо и разносторонне представить эпоху их создания, увидеть в ней не только реализовавшееся бытие, но и множество нереализованных возможностей, которые характеризуют исследуемую эпоху с позиции ее скрытого потенциала. 

Об авторе: Желтикова Инга Владиславовна - кандидат философских наук, доцент кафедры философии и культурологии Орловского государственного университета.