В последнее время в общественный дискурс возвращается идея изменения национального статуса российского Дальнего Востока, которую в начале прошлого века сформулировал писатель и этнограф Сибири Илья Семенович Левитов в своей концепции «Желтороссии». Левитов предлагал «освободить» часть территории России между Байкалом и Тихим океаном и устроить там русскую колонию, открытую для Китая.

«Под Желтороссией я понимаю пространство, в котором русский элемент смешивается с желтой расой, особенно то, которое простирается от Байкала к Тихому океану. Это пространство как бы изолировано от России и имеет с ней нечто общее»[1]. Такое разделение российского государства позволило бы, согласно автору, «ограничить желтый поток в Европу и использовать в хозяйственных нуждах китайское население, которое окажется под русским господством в районах Амура и Уссури»[2]. Подпитанная этой колонией, Россия, по мнению Левитова, сможет создать в Маньчжурии зону, открытую для мировой торговли, противопоставить себя Японии на континенте и даже овладеть «желтым Босфором»[3] - Формозой.

Вместе с тем, идея Желтороссии не сводилась к простому созданию экономической колонии. В ней обнаруживалась определенная двусмысленность в отношении русских к Азии. Левитов проводил смелые сравнения: «Это пространство нельзя называть Россией в строгом смысле слова… Это в большей степени желтая Россия. У нас есть белая Россия, малая Россия и т.д., почему бы не быть желтой России?»[4].

Но поскольку Белоруссия и Украина рассматривались исследователем как составная часть «тела» русского народа, а не просто часть государства; должна ли была и желтая Россия находиться в таком же режиме отношений с русским центром? Не означало ли в концепции Левитова географическое положение империи (благодаря ее сибирским территориям) признания некой азиатской идентичности страны? Создавала ли желтая Россия по ту сторону Байкала нечто вроде зеркала, в котором отражалась бы европейская Россия, выявляя ее скрытое азиатское лицо? Илья Семенович утверждал, что Желороссия будет «мерилом столкновения двух рас»[5].

Сейчас эти старые идеи в современных, разумеется, формулировках, вновь встали на повестку дня дискуссий о будущем России. Причина возрождения «желтороссийских» настроений кроется в некотором сходстве исторических условий.

Действительно, И.С.Левитов сформулировал свою концепцию после поражения в войне с Японией (1904-1905 г.г.), выявившей неспособность царского правительства удержать в составе империи отдаленные восточные территории под натиском «желтой расы». После того, как по итогам войны Японии пришлось отдать Курильские острова и половину Сахалина, левитовская «Желтороссия» выглядела компромиссным вариантом, нацеленным на частичное сохранение российского контроля над Приморьем.

В настоящее время, после распада СССР и резкого ослабления российского государства в обществе вновь возникли сомнения в способности и решимости Москвы отстоять территориальную целостность страны, прежде всего дальневосточных территорий на фоне параллельного резкого усиления Китая.

Китайская мирная экспансия на Дальнем Востоке России вкупе с латентными сепаратистскими настроениями некоторых региональных элит, «наглотавшихся» ельцинского суверенитета, усиливают брожение в умах. Тем более, что при расчленении СССР от него отпали не только национальные окраины с нерусским населением, но и те самые «белая Россия и малая Россия», о которых Левитов писал как о составной части «тела» русского народа. Почему бы тогда не оторвать от этого тела и другую его часть, а именно Приморье-Желтороссию, где численность русского населения неуклонно уменьшается, а число этнических китайцев растет на глазах и где, говоря словами Левитова, «русский элемент» не только «смешивается с желтой расой», но и начинает в ней растворяться?

«Желтороссийские» и прочие сепаратистские тенденции на огромных российских просторах чреваты очередным расчленением страны. Это серьезная угроза национальной безопасности, которая требует в первую очередь научного анализа и философского осмысления содержания базовых понятий и реалий, на которых зиждется российская государственность.

В конечном итоге все замыкается на определении национальной идентичности России как государства и национальной самобытности государствообразующего русского народа. Национальный вопрос, несмотря на все усилия отечественной и зарубежной научной мысли, до сих пор не имеет общепризнанного решения. Есть ли у «европейской России» скрытое «желтое лицо», о котором писал Левитов? И насколько «европейским» является открытое ее «лицо»? И вообще, что такое «русский человек» и что такое «русский народ», имеют ли эти сущности реальное бытие или являются некими собирательными образами социальной мифологии?

Разброс мнений по этим и другим аналогичным вопросам чрезвычайно велик, вплоть до отрицания самого факта существования русской нации.. Если оно на самом деле так, если русский народ как таковой не существует, то почему бы не образовать на Дальнем Востоке «Желтороссию», западнее «Сибиророссию», далее «Уральскую республику», на северо-западе европейской территории – «Ингерманландию», на юге – казачьи автономии и т.д. Причем все это – с относительно однородным в этническом отношении «русским», то есть полностью метисированным, по мнению сторонников этой концепции, населением. О регионах со значительной долей нерусского населения, в нынешнем административно-территориальным делении отнесенным к разряду «национальных» республик и автономий, и говорить нечего – они готовы к отрыву от России в любой момент. Таков современный либеральный подход к решению национально-государственных вопросов.

Логика либерального толкования национальной проблемы, безраздельно господствующая в настоящее время в общественнонаучной сфере, не нова, она явствует, в частности, из давней статьи Николая Григорьевича Дебольского «Начало национальностей в русском и немецком освещении» (1916). Современник И.С. Левитова, Н.Г. Дебольский в этой работе критически разобрал различные способы определения национальной идентичности, причем сделал это настолько, на наш взгляд, удачно, что и сейчас, столетие спустя, его представления по национальному вопросу достаточно полно отражают практически весь спектр мнений на этот счет.

Дебольский пишет: «Что такое "национальность"? Ближайшим образом национальный союз определяется отрицательными признаками. Это есть союз, не обуславливаемый исключительно единством ни государства, ни происхождения, ни языка, ни религии...»[6].

Рассматривая перечисленные параметры по отдельности, автор отмечает: «…говорить о происхождении, как об условии национального единства, может только тот, кто не обращает внимания на историю образования европейских народов. Начиная с того времени, как первобытный европеец охотился за мамонтом и пещерным медведем, и до современной эпохи, во всех странах Европы, даже таких, где ныне господствует наиболее полное единство национального сознания, происходило непрерывное смешение человеческих пород. Совершенно неправильно, поэтому, говорить о какой-то французской, немецкой или русской породе людей, как о чём-то связанном единством происхождения. Если и наблюдается в них известное внешнее единство национального типа, то оно является следствием или продолжительного единообразного скрещивания, т.е. фактом производным, а не первоначальным, или одинаковых привычек жизни, одежды и т.п…»[7].

Язык и религия, по мнению Дебольского, также не могут считаться конституирующими признаками национальности: «Равным образом, и язык далеко не всегда знаменует собою национальность. Двуязычие бельгийцев не препятствует им сознавать себя единою народностью и вместе защищать свою независимость от немецкого нашествия…

То же самое следует сказать о религии. Мы постоянно видим, что сила национального единения превозмогает различия вероисповеданий, а с другой стороны, - что единство веры не в состоянии преодолеть национальных различий…»[8].

Подводя итог своему анализу, Николай Григорьевич приходит к следующему выводу: «Государство, порода, язык, религия становятся орудиями народного единения или разъединения лишь тогда, когда с ними в сознании народа соединяются дорогие для людей связывающие или разъединяющие их духовные интересы. Эти интересы создаются историей, связующим или разъединяющим действием которой и образуется национальность. Национальное единство есть порождение не единичных помянутых выше фактов, но культурно-исторических влияний, духовно связующих ту или иную совокупность людей …народное единство познаётся по его плодам, но как единство духовное, по духовным плодам, по духовной, сознательной близости людей, порождающей собою общие и дорогие им культурные результаты»[9].

В концепции Н.Г. Дебольского, ключевым понятием является «союз» индивидов на основе «дорогих им культурных ценностей»[10]. Соответственно, «национальность» человека определяется исключительно его личным отношением к «ценностям» того или иного человеческого сообщества, которые «создаются историей».

Понятно, что такой подход открывает перед индивидом нелимитированную свободу выбора собственной национальной идентичности. С утра можно причислить себя к одному «союзу», в обед к другому, а на ночь глядя к третьему – в зависимости от настроения. Например, проснуться человек может, сознавая себя, скажем, белым европейцем, в течение дня причислять себя к афроамериканцам, а спать лечь с самоощущением монгола. Все дело в «ценностях», которые в данный момент времени индивиду «дороже». Именно в свободе выбора на ценностном направлении заключается суть либерализма в национальном вопросе. А «государство, порода, язык и религия» существенной роли в глазах либералов не играют, как и прочие объективные, не зависящие от отклонений человеческой воли и поэтому ограничивающие индивидуальную свободу параметры жизнедеятельности.

Научная несостоятельность, идеализм и волюнтаризм этого подхода совершенно очевидны, что не мешает ему определять вектор общественного дискурса на данную тему в угоду соображениям современной политкорректности. Отступления от него в естественнонаучном, особенно биологическом направлении в наше время воспринимаются как ересь, как проявления «расизма» и «фашизма». Подобным же образом полвека назад в СССР кибернетику клеймили как «продажную девку империализма», а ее создателей подвергали остракизму.

Между тем, наука не стоит на месте, и в последние годы открытия ученых-генетиков, главным образом из США, нанесли сокрушительный удар по либеральной концепции национальной идентичности. То, что есть государство, есть язык и есть религия, равно как и другие социальные факторы, связанные с национальностью, известно было и ранее – все они на виду, и оспаривать их существование трудно. Но вот с «породой» дело до сих пор обстояло сложнее. Все рассуждения на этот счет являлись голословными, будь то приведенный выше тезис Дебольского насчет «непрерывного смешения человеческих пород» или постулат Л.Н. Гумилева, который полагал, что «из смеси славян, угров, алан и тюрок развилась великорусская народность»[11].

Современная биология внесла в этот вопрос ясность, опровергая домыслы насчет национальной идентичности. Благодаря исследованиям механизмов наследственности получено естественнонаучное подтверждение того очевидного, казалось бы, но упорно отрицаемого либералами факта, что человек есть существо не только социальное, но и биологическое. Под углом зрения онтологии это прежде всего самобытная материальная сущность, «единичная вещь», физическое бытие которой у Аристотеля единственно не вызывало сомнения. Материальное тело с его существенными признаками имманентно человеку и не зависит от привходящих внешних факторов, в том числе социальных.

В частности, ученые-генетики установили, что человек появляется на свет, имея в своем генетическом коде набор элементов, которые ни он сам, ни социум в процессе социализации человеческой личности изменить не могут – биологическое и социальное просто не пересекаются. Так, согласно данным ученых, исследующих ДНК человека (в частности, известного современного биохимика Клесова А.А.)[12], после всех перипетий человеческой жизни индивид умирает с теми же комбинациями генов, которые он получил от родителей при зачатии. Это его биологическая идентичность, никоим образом не зависящая от социальной жизнедеятельности, в какой бы национальный «союз» он ни входил, в каком бы государстве ни жил, на каком бы языке ни говорил и какую бы религию ни исповедовал. На материальную, точнее биологическую, а еще точнее генетическую идентичность человека его социальная жизнь не влияет. Эту идентичность определяет только одно – биологическая наследственность, «кровь», как говорили в старину, или «порода» по Дебольскому.

Биологическая «порода» формирует «тело» народа, о котором писал И.С. Левитов и которое представляет собой материальное вместилище народного «духа» в самом широком смысле этого слова, то есть всего того, что в народе есть идеального. Единство материального и идеального делает народ самобытной биосоциальной сущностью, отличающейся от других таких же сущностей на данном уровне организации живой материи. Каждый народ уникален, и на земле нет двух одинаковых народов - это был бы один и тот же народ.

В свете сказанного расчленение СССР по административно-территориальным границам союзных республик может быть расценено двояко. С одной стороны, обретение государственной самостоятельности «национальными» окраинами (прибалтийскими, закавказскими и среднеазиатскими республиками) представляется логическим завершением имперского периода русской истории.

Опыт показывает, что империи обречены на раздел по национальному признаку, когда численность нацменьшинств превышает численность имперского государствообразующего народа, который теряет из-за этого возможность контролировать территорию страны. Этот путь прошли все великие империи прошлого без исключения. Чрезмерная территориальная экспансия с включением в состав государства других народов сгубила империю Александра Македонского, Древний Рим, Византию, империю Чингисхана, империю Карла Великого, Оттоманскую, Австро-Венгерскую и Британскую империи.

Российская империя не стала исключением из общего правила, несмотря на качественное отличие русского «империализма» от остальных его разновидностей. Русские не грабили инородцев, а, наоборот, не жалели собственных ресурсов для развития «национальных» территорий. И, тем не менее, в результате присоединения к концу XIX века среднеазиатских регионов с их многочисленным населением империя оказалась обреченной на разрушение при первом же ослаблении центральной власти, что и произошло сначала в 1917 году, а затем в 1991 году.

Закономерность распада государства имперского типа на национальные государства из-за утраты государствообразующим народом численного доминирования является универсальной. Целое, которое из-за добавления излишнего количества инородных частей (более половины всей массы) утрачивает системное качество целостности, одновременно теряет свою устойчивость и распадается.

С другой стороны, отделение от России Украины с Белоруссией представляется явлением противоестественным. Никаких объективных предпосылок к тому не было и быть не могло. Это событие представляет собой расчленение не только государства как системы институтов, но и «тела» русского народа. Попытки оправдать возникновение независимых украинского и белорусского государств некой культурной или языковой самобытностью их народов столь же нелепы, как и потуги вывести происхождение этих народов от чужих, нерусских биологических корней. Генетического различия между обитателями трех русских государств, как показывают исследования, нет вообще никакого (разумеется, в том, что касается национального большинства), а социальные аспекты «самобытности» ограничиваются региональными особенностями единого русского языка в виде специфических диалектов и фольклорными особенностями единой русской культуры.

Тем не менее, разделение состоялось, хотя и, думается, ненадолго, поскольку кроме эгоистических устремлений местных элит, исходящих из принципа «лучше быть первым в провинции, чем вторым в Риме», никаких причин тому нет. Объективные центростремительные силы нации, тяготеющей к единству, в конечном итоге обязательно возобладают. Однако прецедент создан опасный, подкрепляющий логику Левитова: если есть независимые Украина с Белоруссией, то почему бы не возникнуть «Желотороссии» и прочим независимым государствам на пространстве нынешней России?

Между тем, разукрупнение национального государства путем его деления на множество новых государств означает разделение государствообразующего народа на части. Часть – меньше целого, у нее более ограниченные возможности. Аристотель постулировал, что целое больше совокупности составляющих его частей – в том смысле, что у целого качественно иные свойства, чем арифметическая сумма свойств частей. Целое – вещь более высокого порядка организации материи, чем одна часть или все его части, рассматриваемые сами по себе, а не как целое.

Соответственно, для народа жить в одном государстве или в нескольких государствах не одно и то же. Единое национальное государство является оптимальной формой для достижения того, что Платон называл «благом», а именно для реализации имеющегося у народа потенциала развития. Благо русского народа предполагает его продвижение по пути исторического развития как единого целого, то есть в государственном единстве всех его частей – России, Украины и Белоруссии.

Из сказанного выше явствует, что идея расчленения России на части, периодически всплывающая в общественном дискурсе, не имеет под собой ни биологического, ни исторического, ни культурного, ни языкового и никакого другого объективного основания. Исследование геополитических, экономических, военно-стратегических и прочих последствий раздробления российской целостности, однозначно негативных, выходит за рамки данной работы. А под историко-философским углом зрения представляется очевидным, что разделение национального целого на отдельные части дает новое, более примитивное качество каждой из частей и потому означает «откат назад» народа по эволюционному пути развития.

ПРИМЕЧАНИЯ:

---