Апории мессианизма у Эрнста Блоха и Вальтера Беньямина
4 марта 2011 года состоялся межкафедральный философский семинар РУДН. Тема...
Нет сомнений, что в глазах любой традиционной религии философия Блоха должна быть признана ересью. Но не менее очевидно и то, что религиозное мышление оказало на Блоха решающее воздействие. Ниже мы попытаемся обсудить, о каком именно воздействии идет речь и к каким традициям восходят идеи Блоха.
Мировоззрение раннего Блоха, несомненно, определялось неким комплексом мистических идей. В молодости он постоянно обращался к мистике в самых разных ее формах и, скорее всего, относился к ней серьезно, ощущая ее частью своего непосредственного духовного опыта. Уже в диссертации о Риккерте «моторная» интенция познания, направляющая его вовне и придающая ему темпоральность, сопровождается мистической, интуитивной, обращающей субъекта вовнутрь и одновременно погружающей в сердцевину, в самую сокровенную тайну каждого предмета, в грезу его. Мистическая функция в познании – это функция «собирания» вещей, их преображения в их зависимости от Я, а мистическая сторона предметностей – их сокрытое, еще не проявившееся абсолютное существо, дополняющее созданное моторной интенцией время пространством нового, нарождающегося мира1. С тех пор мистическое как непосреждственно очевидное и вместе с тем выходящее за пределы обычной данности мира стало важным элементом утопической философии. В таком интеллектуальном развитии не было ничего удивительного. И дело не только в отчетливом воздействии на Блоха немецкой мистики и немецкой же спекулятивной мысли. Религиозно-философский дискурс давал утопическому философствованию необходимую универсалистскую перспективу2.
В «Духе утопии» мистические настроения естественным образом соединяются с искусством экспрессионизма и вдохновляются им. В частности, обсуждая Ван Гога и Сезанна3, Блох соотносит свое мышление с общими принципами экспрессионистской эстетики и находит в современном ему искусстве «целостное экстатическое созерцание» субъективности4. Благодаря сверхъестественной силе искусства вещи перестают быть мертвым антуражем, вечной тавтологией, и когда в них мы встречаемся с самими собой, видим наконец человеческий лик, и эта одушевленная мистическая вселенная оказывается всечеловеком («макантропосом»), тавтология рушится, возникает новый мир. Наследие экспрессионизма несомненно проявляется и во внимании к простым, часто незаметным мелочам и вообще к предметности повседневной жизни5. Эстетика становится обоснованием философии истории, а мистическое переживание искусства легко переходит в эсхатологию. Новая эсхатологическая очевидность дарует нам истину, «которая не берет больше, а дает, которая больше не постигает, а, именуя, трудами и молитвами назначает»6.
Впоследствии на волне жесткой критики иррационализма (которая, впрочем, есть уже в «Духе утопии») Блох сдержаннее пишет о мистических прозрениях, заменяет призывы к новой церкви и к истине как молитве7 марксистскими идеалами неотчужденного социального бытия, а поиски Бога – диалектическим взаимодействием человеческого труда и становящейся природы. Но неприятие научной рациональности осталось и в поздних работах – ведь само обоснование утопического философского проекта не является рассудочным, философские идеалы Блоха – прежде всего предмет аффективной убежденности, даже веры, но отнюдь не какой-то рациональной реконструкции или следования строгим гносеологическим стандартам.
Негативная программа «Духа утопии» и «Томаса Мюнцера» – критика рассудочного аналитического мышления и связанного с ним репрессивного, косного государственного механизма – есть отражение тех смыслов, которые Блох вычитывал из мистических сочинений. Он не случайно называл свою доктрину политической мистикой8. В первом издании «Духа утопии» предпринята попытка переосмысления различных эзотерических идей, которыми жила его эпоха, например теософии9. Именно в этом контексте Блох пишет о поиске в новом слове новых предметов философствования и «быть может, даже возрожденной мистики»10. Однако вписать тексты Блоха в рамки какого-то одного учения не удается. Тем не менее следы разных эзотерических доктрин в этих текстах, несомненно, остались, не только выдавая интересы автора, но и свидетельствуя о попытке интеграции разнородных смыслов, – амбиции, которая явно владела Блохом в 1910-е годы.
По-видимому, вдохновение ранний Блох черпал не только и не столько из первоисточников мистической литературы, сколько из разного качества компилятивных сочинений, попадавших ему под руку. В частности, сведения о еврейской мистике и особенно о книге «Зогар» он, по его собственному признанию, почерпнул из четырехтомного компилятивного труда «Философия истории» (1827-1853) Ф. Й. Молитора (1779-1860), друга и ученика Баадера, знатока иудейской религии и эзотеризма11. Под руку ему попадались и другие сочинения, например, оккультные книги теософа конца 19 в. Франца Гартмана12. Этим, возможно, и объясняется явная эклектичность эзотерических интуиций Блоха, его нежелание примыкать к какой-то одной традиции.
Разумеется, влияние гностицизма на раннего Блоха не подлежит сомнению. Но что такое гностицизм, как его определить и почему Блоха можно назвать гностиком? Дать однозначное и всецело удовлетворительное определение гностицизма невозможно13, хотя ничто не мешает пользоваться этим термином менее строго, отсылая к некоторому комплексу идей.
Под гнозисом обычно понимается тайное знание, обращенное лишь к избранным и им одним доступное, знание о возникновение космоса и будущем спасении (также возможном лишь для избранных), а под гностицизмом – весьма гетерогенная совокупность религиозных учений II в. н. э. Важно, что именно откровенное знание об устроении и судьбе мира является ключом, открывающим перед гностиком все двери. Душа заброшена в мир, созданный не подлинным Богом (который абсолютно запределен и непостижим), а злым демиургом, но в ней есть божественная искра, которая дает надежду на спасение – возвращение всех вещей к истинному божеству, от которого они отпали. Гнозис, объединяя знающего (гностика) и объект познания (божественную искру в глубинах субъективности), – это и есть процесс восстановления утраченного единства.
Спасение, искупление (Erlösung) для гностика происходит мгновенно и связано с той самой сокровенной частью его души, которая соприкасается с Богом.
Более общие гностические мотивы – это дуализм (онтологический, а равно и гносеологический), неизбежный скепсис по отношению к позитивному научному знанию и прогрессу14, представление о внешнем мире и реальности тела15 как о грандиозной иллюзии, в основе которой – хаос, надежда на преодоление этой иллюзии путем самоуглубления и экстатического опыта. Гнозис позволяет выйти за пределы вещного мира, указать вещам их «утопическую судьбу»16, постичь мировой процесс борьбы света и тьмы и найти себе место в этом процессе.
Блох познакомился с гностицизмом в том числе и через Лукача, активно интересовавшегося гностическими темами в Гейдельберге, особенно в 1911 г., в эпоху их наиболее интенсивного общения. Конечно, мог на него повлиять и Шеллинг17. Блох активно пользуется гностической терминологией, ссылается на гностиков18, а главное – использует их идеи.
Надо сказать, что гностическая метафорика не исчезает и в поздних текстах Блоха. Вселенская тьма и новый свет, надежду на который несет новое искусство, появляются в статьях об экспрессионизме 1930-х годов19. «Принцип надежды» начинается с гностической стилизации: «Кто мы? Откуда мы? Куда мы идем? Чего мы ждем? Что ждет нас?»20. Именно на эти вопросы должен дать ответ гностик, и именно в такой роли мыслит себя Блох. Заканчивается же эта книга так: «...в мире возникнет то, что является всем в детстве, но где еще никто не был: родина»21. Эта фраза, которая, по мнению, Якоба Таубеса22,есть некая вариация из Маркиона в трактовке Адольфа фон Гарнака (вопрос о том, был ли еретический писатель II в. н. э. Маркион гностиком, мы здесь подробно рассматривать не будем), характеризует ключевой парадокс философии Блоха: в мире через нас возникает нечто радикально новое, которое вместе с тем исходит из сокровеннейших глубин нашей личности.
Весь тот пафос мироотрицания, который был столь характерен для гностиков, остается и у Блоха: «Мир сей – это ошибка, он ничтожен, и пред лицом абсолютной истины единственное его право – погибнуть»23. Природа – тюремная клетка, в которой томится человечество24. Убогому, падшему материальному миру, силам тьмы, противостоит светлая сила субъективности. Лишь после апокалиптического переворота станут различимы окончательные контуры нового мира. Способствовать этой революции должно, согласно молодому Блоху, тайное, непроявленное знание. В частности, он говорит и о божественной искре, о сокрытом бытии божества в глубинах человеческой души25, о дуализме Бога творения, мира сего, и Бога спасения и любви, который еще не пришел26. «Плохой» Бог выступает в разных обличьях, но всюду как враг, кровавый тиран, владыка мира несправедливости и угнетения, свою власть и лишь ее отождествляющий с законом, «солидный Господь для солидных господ», владыка застывшего и прогнившего языческого царства - катехона. «Застывшего», ибо не дающего осветить мир силам души, «прогнившего», ибо без этого мистического света мир не исполнит своего предназначения, не выйдет за пределы плоской и унылой самореференции, то есть за свои собственные пределы.
У Блоха есть и такое гностическое рассуждение: «Незнание вокруг нас есть последнее основание явления мира сего, и именно поэтому знание, молния будущего ведения, что пронзает нашу тьму... составляет неукоснительное в своей достаточности основание для явления иного мира, для прибытия к нему»27. Само представление о том, что знание есть некий инструмент преобразования мира, искупления, что обретение знания эквивалентно спасению – объединяет гностицизм с марксизмом, поэтому нет ничего удивительного в том, что заключительную часть «Духа утопии» Блох снабдил заглавием «Карл Маркс, смерть и апокалипсис»28, на первый взгляд, весьма эксцентричным. Познание законов капитализма, понимание неизбежности его конца, осознание глубокой несправедливости капиталистической эксплуатации должно, по Марксу, в конце концов взорвать наш мир изнутри. Гностики говорят, конечно, о другом знании, но Блоху важен их революционный пыл, и ради него он мог не замечать спутанности некоторых гностических построений.
Эсхатология раннего Блоха, несомненно, отмечена воздействием Маркиона. Как и Маркион, Блох прокламирует радикальное уничтожение старого мира и столь же радикальное его обновление. Оно происходит в глубинах души, но «вещи просыпаются вместе с нами», «ищут своего поэта»29, и весь мир переживает некое утопическое перерождение.
Отметим, что в одно время с «Духом утопии» писалась и опубликованная в 1921 г. книга Адольфа фон Гарнака «Маркион. Евангелие чуждого бога»30, где учение Маркиона объявлялось ключевым для понимания возникновения христианства как самостоятельной религии. Отказ от иудаизма и от Ветхого завета, отрицание связи между Богом-Отцом и Христом, утверждение совершенно новой религии – все эти черты маркионизма способствовали, по Гарнаку, автономизации христианства.
Надо сказать, что идеи Гарнака оказались частью напряженной политической атмосферы Германии 1920-х годов. Отказ от иудейской религии, своеобразный «антисемитизм» Маркиона31 и предложение Гарнака убрать из христианского канона Ветхий завет32 не способствовали мирному диалогу между христианами и иудеями. Сложно сказать, были ли все эти дискуссии фактором или следствием нараставшего антисемитизма, но ясно одно: в ту эпоху они были прочитаны весьма однозначным образом33.
В этом контексте синкретизм Блоха, у которого Маркион – выразитель радикального мессианизма и тем самым – глубочайшей истины еврейской духовности, – особенно бросается в глаза. Мы могли бы, конечно, сказать, что под еврейской духовностью Блох понимает особое мессианское направление в еврейском мистицизме34, однако у него нет такой дифференциации. «Метафизический антисемитизм» Маркиона ранний Блох ценит гораздо выше «священной ойкономии» Ветхого завета, в которой мессианские небеса из педагогических соображений спускаются на землю35. Маркион провозглашает радикально иное, вместе с апостолом Павлом, которого берет себе в союзники, противопоставляя иудейский закон Евангелиям. При этом аскетизм Маркиона у Блоха не противоречит гуманизму – бунт против религиозных догм и авторитетов означает помимо прочего поворот к человеку36.
Конечно, не все идеи гностиков попали в тексты Блоха. Например, хотя он использует гностические представления о плероме (божественной полноте), но почти не говорит о трансцендентном генезисе37 - первой стадии развития мира. Его скорее интересует радикальный дуализм гностиков и представление о том, что именно тайная жизнь человеческой души – источник спасения всего мира38.
Интересно, что идея активного, становящегося Бога, который спасает не только мир и человека, но и самого себя, встречается и у Франца Розенцвейга в «Звезде спасения»39. Рассуждая о вечности Бога, он пишет, что для Него спасение (избавление), творение и откровение – суть одно и то же, ибо Он стоит вне времени – время нужно человеку и миру, чтобы спастись. Конечные и связанные со временем дистинкции Спасителя и спасаемого для вечного Бога недействительны40. «Лишь в избавлении Бог превратится в то, что повсюду разыскивалось легкомысленным человеческим мышлением, но так нигде и не нашлось, потому что нигде еще и не могло найтись, ибо этого еще не было: Все и Одно»41. Надо сказать, что зависимость судьбы Бога от судьбы мира – важная идея Бубера, обсуждавшаяся в его ранних лекциях о еврейской религиозности. Блох высказывается в этом же духе: окончательный суд ждет и Бога, и человека42. Конечно, мыслить действия Бога, не накладывая на них привычных антропологических схем, трудно, отсюда сложная космическая метафорика у Розенцвейга и двусмысленный, загадочный текст у Блоха, отсылающий к необычному и непрозрачному опыту. Отсюда же итоговая формула: «Мир не истинен, но с помощью человека и истины он хочет вернуться домой»43. Пафос радикального мироотрицания Блох впоследствии сочетает с гуманизмом. Отвергая современный мир, человек ничуть не теряет, напротив – обретает самого себя44. Другое дело, что у раннего Блоха этот человек сгорает в ницшеанском костре, ибо радикализм гностических идей, как и любое тотальное мироотрицание, всегда жжется – об этом свидетельствует, в частности, история рецепции Гарнака.
Перенимая стиль мысли гностиков, Блох вместе с тем отвергает гностический миф как миф, его в принципе не устраивает мифология. Говоря о чуждости человека миру, о его удаленности от Бога как об аномалии, он утверждает, что не получится упразднить такое положение вещей, описывая переживания в абстрактных аллегориях или в традиционной символике. В пышной и отягощенной подробностями гностической мифологии Блоху недостает личностной непосредственности, которую он стремится привнести в свои тексты.
______________
ПРИМЕЧАНИЯ:
1 См.: Tendenz-Latenz-Utopie. S. 112-114.
2 Münz-Koennen I. Konstruktion des Nirgendwo. S. 58.
3 Unser bildnerisch geheimer Namenszug // Geist der Utopie. 2. Fassung. S. 45-48.
4 GU 1. S. 47.
5 См. об этом, например: Ueding G. Geschichten aus dem undeutlichen Leben // Utopie in dürftiger Zeit. S. 42.
6 GU 1. S. 388f.
7 Gu 2. S. 346.
8 Geist der Utopie. 1. Fassung. S. 410.
9 Geist der Utopie. 1. Fassung. S. 238-242.
10 GU 1. S. 73.
11 Характерно, что именно чтение Молитора вдохновило Шолема на изучение иудейской мистики (См. указания в: Mosès S. L’Ange de l’Histoire. P. 268).
12 Landmann M. Op. cit. S. 167.
13 Предварительный итог полемики о гностицизме положила конференция в Мессине (1966 г.). См.: Ugo Bianchi (Hg.): Le Origini dello Gnosticismo. Colloquio di Messina. Testi e Discussioni. Leiden 1970. См. также: Hans Jonas: Typologische und historische Abgrenzung des Phänomens der Gnosis. In: Kurt Rudolph (Hg.) Gnosis und Gnostizismus, Darmstadt 1975; Norbert Bolz: Erlösung als ob. Über einige gnostische Motive der Kritischen Theorie. In: J. Taubes (Hg.) Religionstheorie und Politische Theologie Bd. II: Gnosis und Politik. München, Paderborn, Wien, Zürich, 1984 p. 264-289; Pauen M. Dithyrambiker des Untergangs. Gnosis und die Ästhetik der Moderne // Deutsche Zs. f. Philosophie 40 (1992) Heft 8 p. 937-61; Hanegraaf W. J. (ed.) Dictionary of Gnosis and Western Esotericism. Amsterdam: Brill, 2006. P. 403 ff.
14 У Блоха об этом см., например: Geist der Utopie. 2. Fassung. S. 241.
15 Ср. у Блоха о презрении к телу: Geist der Utopie. 1. Fassung. S. 417.
16 Geist der Utopie. 1. Fassung. S. 339.
17 Pauen M. Dithyrambiker des Untergangs: Gnostizismus in Ästhetik und Philosophie der Moderne. Berlin: Akademie, 1994. S. 214.
18 В частности, на Василида (Geist der Utopie. 2. Fassung. S. 245-246; Atheismus im Christentum. S. 289) и Маркиона (Atheismus im Christentum. S. 237-243); гнозис неоднократно упоминается и в «Принципе надежды». См., например: Prinzip Hoffnung. S. 382, 841, 857.
19 См.: Ujma C. S. 236f.
20 Prinzip Hoffnung. S. 1. Ср. «Извлечения из Феодота» Климента Александрийского: «Знание о том, кем мы были и кем стали, где мы были и куда заброшены, куда мы спешим и от чего спасены, что есть рождение и что – перерождение». (78, 2). Похожие выражения есть, разумеется, и в «Духе утопии». См., например: Geist der Utopie. 2. Fassung. S. 285, 343.
21 Prinzip Hoffnung. S. 1628.
22 Taubes J. Vom Kult zur Kultur. Baustein zu einer Kritik der historischen Vernunft; gesammelte Aufsätze zur Religions- und Geistesgeschichte/ Hrsg. von Aleida und Jan Assmann. München: Wilhelm Fink Verlag, 1996, S. 177.
23 Geist der Utopie. 2. Fassung. S. 287.
24 Geist der Utopie. 2. Fassung. S. 336-337.
25 См., например: Geist der Utopie. 2. Fassung. S. 48, 257.
26 Geist der Utopie. 1. Fassung. S. 441; 2. Fassung. S. 335.
27 Geist der Utopie. 2. Fassung. S. 287 (ср. 1. Fassung. S. 389).
28 Кстати говоря, первоначальное название «Духа утопии» – «Музыка и апокалипсис».
29 (Gu1 387, 335.
30 Harnack А. Marcion: Das Evangelium von Fremden Gott. Leipzig: J.C. Hinrichs, 1921.
31 Разумеется, называть исторического Маркиона антисемитом некорректно – речь идет лишь об истолковании его идей.
32 Marcion: Das Evangelium von Fremden Gott. S. 214.
33 Ср. об этом: Buber M. Der Jude und sein Judentum. Köln: Melzer, 1963. S. 151ff.
34 См. ниже, а также общее обсуждение в: Scholem G. Zum Verständnis der messianischen Idee im Judentum // Judaica I. Fr. a. M.: Suhrkamp, 1986 [1963]. S. 7-74.
35 Geist der Utopie. 1. Fassung. S. 330.
36 Atheismus im Christentum. S. 238-240.
37 (Christen, s. 60)
38 Ср. Pauen. S. 250, Geist der Utopie. 2. Fassung. S. 346.
39 Идеи мессианского обещания, отодвинутого в будущее, непроявленности, принципиальной новизны – определяющие для Блоха – встречаются и у Розенцвейга. Эта тема еще ждет исследования.
40 Rosenzweig F. Stern der Erlösung. S. 303.
41 Rosenzweig F. Stern der Erlösung. S. 266.
42 Geist der Utopie. 1. Fassung. S. 439.
43 GU 2. S. 347.
44 Atheismus im Christentum. S. 240.
Теги: Мистицизм
Автор: Иван БОЛДЫРЕВКомментарии (1) 07.04.2011