Старообрядчество, раскол русского общества и церкви в XVII веке. Часть 1
Кто был героем этой исторической драмы и в чем ее смысл?
Вообще говоря, героев у этой драмы было больше, чем царь, Никон и протопоп Аввакум. Дело в том, что, по сути говоря, для того чтобы понимать, кто были герои драмы, нужно понимать ее смысл. По большому счету Россия в начале XVII века встала перед возможностью нескольких различных сценариев модернизационного развития. По этой причине самым главным и принципиальной точкой-развилкой был так называемый учет исторической, культурной и религиозной специфики, то есть, в зависимости оттого, как вы ее учитываете, открываются разные сценарии. Как, в общем, выяснилось – выяснилось это не сразу, не в середине XVII века, когда начался раскол, а в начале XVIII века, – был избран самый рискованный и, в общем, самый такой проблематичный сценарий: практически полного игнорирования русской национальной культурной специфики и перевода России на «западные рельсы». Это то, что мы называем «петровскими преобразованиями».
Петровские преобразования, как любые преобразования, начались не Петром, они были подготовлены заранее. Подготовлены заранее именно теми действиями, которые называются «раскол». Сначала я опишу проблему, которая стояла перед государством, потом я опишу еще альтернативные возможные сценарии. Проблема перед государством во внешней политике стояла в преодолении последствий Ливонской войны и изменении геополитических границ, геополитических параметров существования России, особенно на западе и особенно в последствии не только Ливонской войны, но и смутного времени, польской интервенции и так далее. На востоке у России был очень сильный геополитический противник – это Турция, естественно, в которой находились национальные религиозные меньшинства, прежде всего, греческие, заинтересованные в том, чтобы Россия их вызволила из этого турецкого ига.
Соответственно, внутри России постепенно, на протяжении XVI, начала XVII века вызревала вот такая реваншистская идеология, которую часто называют «Константинопольским проектом». Смысл его состоял в следующем. Как все большие геополитические проекты, это – утопия, что Россия должна военным образом перекроить карту Востока, завоевать Турцию, по крайней мере, отвоевать большую часть, европейскую часть Турции – это, собственно говоря, Константинополь, прежде всего, нынешний Стамбул, – и русский император должен воссесть в Константинополе, тем самым восстановив единство Второго и Третьего Рима.
Эта концепция опиралась на известные слова старца Филофея о Третьем Риме и невозможности существования Четвертого Рима.
Решить эти задачи, с одной стороны, на западном направлении, с другой стороны, на восточном направлении в одном проекте никак не получалось, потому что, с одной стороны, довольно большая часть России, в особенности это касается тяготевшей к России Украины – назовем ее так, широко, – южных рубежей, Малороссии – тут можно применять разные термины, – было совершенно очевидно, что там достаточно западная ориентация. Украина в этом смысле уже довольно сильно вестернизировалась в религиозном отношении. И, собственно говоря, Переславская Рада, которая была заключена, и Союз, они двигали Россию в эту сторону – в сторону Запада. Соответственно, «Константинопольский проект» двигал Россию в сторону Востока, но Востока очень специфического – это была, как я сказал, реваншистская утопия с переосмыслением той роли, которую играет Россия, по большому счету, на мировой арене, то есть что Россия берет на себя роль новой Византии и перекраивает полностью все геополитические схемы, которые существуют на этот счет в мире. Это была большая революционная, по сути говоря, утопия, для которой понадобилось продемонстрировать некое единство с вот этим греческим меньшинством – небольшой кучкой греков, которые подталкивали Россию к этому. И, собственно говоря, вот религиозные реформы в определенном смысле работали на этот проект.
Теперь альтернативы – какие представлялись для России альтернативы. Та альтернатива, которой Россия не воспользовалась, первая – это не вмешиваться в этот проект и выстраивать отношения с Турцией не на основе утопии и конфронтации, а на основе понимания, что Турецко-Османская империя – это есть главный игрок и главная сила на Востоке, более того, сила, обеспечивающая стабильность.
Турция – это мощная, унифицирующая сила, в которой сходятся европейские, восточные и азиатские – в широком смысле слова – направления. Но это требовало очень большого класса, внешнеполитического, по конструированию мышления. Этот проект не имел силы. И главное – он предполагал сознательную такую вот ориентацию, в общем, на Восток, а не на Запад.
Третий проект, который предполагался или мог быть реализован, предполагал тоже очень высокий уровень такого сознательного конструирования. Это проект опоры на традиционные русские ценности, сформировавшиеся в XV-XVI веках, в частности на определенный тип религиозно-культурной идентичности, основанный на верности старине – это была одна из важных констант, – основанный на определенном религиозном буквализме, но при этом внутри которого был готовый сценарий рационализации и развития. Вот это нужно было увидеть. Это то, что потом реализовалось в старообрядчестве. Но поскольку этого не было сделано и фактически русская старина – церковная и так далее – была объявлена дикостью и вещью, подлежащей демонтажу, то в угоду описанным разным утопическим проектам объединения с греками и так далее, к сожалению, не был реализован вольно, то есть централизованно, но в определенном смысле он реализовался в старообрядчестве, но очень локально, как в некоей части общества, в которой от этих ценностей не отказались. Вот, собственно говоря, в чем был смысл этой исторической драмы.