Конфессионально-этническая мотивация хозяйствования староверов в XVIII-XIX веках. Часть 1

В XIX веке никто не боялся слова «капитализм». Это сейчас боятся, как будто действительно марксисты придумали слово «капитализм» или Маркс, например. Тот же Вебер активно пользуется термином «капитализм», имея в виду западно-европейскую социально-экономическую систему.

Так вот, такая была логика. Вот возникает у тех же протестантов, потом у католиков в ходе контрреформации – она тоже была, ответ же должен быть. В ходе реформации и контрреформации развивался религиозный рационализм в Западной Европе. И они, размышляя о том, во что они верят, стали размышлять (я упрощаю, конечно) о том, а как вообще устроено общество, что происходит вокруг. Как надо действовать человеку не только для того, чтобы спастись, а для того, чтобы иметь успех, для того, чтобы выполнить какие-то свои профессиональные задачи. Это не я – это Вебер и другие.

Считалось, что у нас христианство – это такая как бы мистическая ветвь православия. То есть православие – это мистическая ветвь христианства. Вот старообрядцы показали, что православие может быть религиозно-рационалистическим. В любой религии, конечно, есть место мистике, у тех протестантов её сколько угодно. Но такого объема визионерства, как в средневековом католицизме, в меньшей степени – в православии, конечно, в протестантизме не могло быть.

И вот у старообрядцев возникает этот самый религиозный рационализм. Более того, они доходят до ужасных вещей. Они осознают и говорят об этом, что можно не буквально, а критически относиться к священным текстам. Это совершенно недопустимо.

В католической церкви, как вы знаете, очень долгое время, до XIX века, запрещено было мирянам вообще читать Библию. Потому что они могли не так подумать, им все объясняли. В православии, конечно, это было невозможно, но ее особо не читали, ее не было. До 1868 года полного текста Библии не было переведено ни на один из русских языков. А старообрядцы стали изучать тексты и стали выяснять, что же в них написано. И очень быстро пришли к выводу, что там ведь, оказывается, написано-то не буквально все, что там много иносказаний. А вот это непонятно, а вот здесь очевидно переписчик что-то там свое, а может быть, составитель. А значительная часть религиозных текстов, даже большая часть, это ведь не священное писание, то есть Ветхий или Новый заветы, а это патристика. Это литература, созданная святыми отцами, отцами церкви, которые пытались приспособить эту религию последних дней к длительному ожиданию этого самого пришествия. Века надо было ждать. Возможно, надо было ждать века, никто не знал точно.

Созданные тексты для того, чтобы объяснить людям разные нюансы, как жить в этой ситуации, они активно использовались в православии вообще, в византийском, в русском. Вот старообрядцы взяли эти тексты и стали их обсуждать, стали их не догматизировать, а наоборот, сопоставлять. Это была огромная, замечательная даже не богословская школа, а богословские школы. В результате уже в начале XVIII века, то есть лет через 30-40 после того, как вообще возникла эта проблема, с возмущением один из гонителей старообрядчества, представитель синодальной церкви (уже тогда синодальной), с возмущением заявлял, что в любой старообрядческой деревне или поселении что ни баба, то типик, что ни мужик, то какое-то религиозное мнение он имеет.

Знаменитый автор так называемых произведений антистарообрядческой брынской веры или духовного алфавита Димитрий Туптало, епископ русской православной церкви, вышедший из Западной Украины, он так же возмущался, говорил, что у старообрядцев постоянные дискуссии. Даже женщины, чего, кстати, не было нигде почти, и в католицизме тоже, при протестантизме это возникло только в ХХ веке, - здесь, пожалуйста, в начале XVIII века уже женщины активно участвовали в обсуждении религиозных вопросов, причем, со знанием дела. Именно женщины занимались распространением грамотности среди людей, потому что это тоже особенность старообрядчества. В этих дискуссиях участвовали все, то есть простые люди, крестьяне, не обязательно купцы, не обязательно тем более духовные лица.

С духовными лицами была очень большая проблема, потому что последний епископ, который поддерживал старообрядчество, Павел Коломенский, умер. И что, кто будет рукополагать священников? Некому. Искали-искали, в Грецию посылали. В Беловодье искали, там, считалось, есть настоящие священники. Но так и не нашли, поэтому где брать духовных лиц? Соответственно, таким образом возникло беспоповство. Это ряд деноминаций или согласий, как это называет старообрядчество, или как гонители их называли «толки», которые не признают возможность – пока, потом, может быть, получится, они не отрицают необходимость священства – невозможность пока получить священство, получить иерархию. Соответственно, в этой ситуации вообще духовных лиц, то есть священников-то нет. Оказывается, что вот эти духовные руководители – просто грамотные люди, ну как вот раввины и пасторы. Они же не священники, но уважаемые люди, конечно. Часть, правда, заявила, что лучше перекрещивать попов вот этой неправильной, синодальной церкови. Ну, без попа не может русский человек, их, кстати, было большинство. Так или иначе, в этой ситуации, в дискуссиях участвовали все. Дискуссии были очень популярными. Дискуссии были повсеместными, очень активными, вплоть до того, что друг другу платья рвали и волосы выдирали. Это друг другу, плюс дискуссии между согласиями. Надо было себе объяснить, как можно жить, спасать душу в новых условиях, не отступая от канонических правил, но при этом нет священника. Вот что делать в этой ситуации?

Кто-то пошел на компромисс, перекрещивали, как я сказал, священников официальной церкви. А кто-то сказал: «Нет, тогда извините. Тогда все, мы отказываемся от тех таинств, которые невозможны без священника». А самое сложное таинство – это венчание. Так возникли безбрачники, прежде всего, Федосеевское согласие. Оно было практически на втором месте по значимости в начале XIX века. Они отказались от браков. А что делать? Проще, извините… Ну, согрешил где-то, ну, отмолить надо. Но сам по себе брак полноценный невозможен. Не все, кстати, беспоповцы пошли на безбрачие, некоторые считали, что можно как-то. Есть специфические обряды. То есть это был уровень компромиссов. Но дело не в этом.

Главное в этих ужасных новых условиях: и поповцы, и беспоповцы должны были четко объяснить. Причем, раньше-то как или в официальной церкви и позже: есть сомнения, есть дискуссия – пожалуйста, помните, стяжатели, не стяжатели? Всё, собор созвали, приняли постановление. Генеральный секретарь в лице митрополита, а потом патриарх всея Руси, соответственно, утвердил – все, значит, все так и есть. А здесь-то чего? Иерархии нет. Некому поставить точку и сказать: «Вот такая линия партии». Что делать в этой ситуации?

Во-первых, стали делиться, так же, как и в протестантизме, к сожалению, стали делиться, хотя, конечно, не так множественно. Потому что в протестантизме, там уже, наверное, за тысячу зашкаливает количество разных церквей. Там непонятно иногда, где-то и на секту похоже. Но одно можно сказать: деноминация. А в старообрядчестве, конечно, меньше. Реально там, наверное, несколько десятков, тех, кто серьезно, а не то, что 1,5 человека. А главных вообще по числу пальцев, таких самых значимых. Но все равно произошло разделение.

Хорошо, а даже внутри разделения что делать? Кто-то руководит, кто-то более грамотный, духовный руководитель – с ним спорят. Вот этот вновь возникший с домонгольских времен демократизм захлестнул старообрядчество. Это были новые совершенно социальные ориентиры. Вплоть до середины XIX века рабочие могли хозяину что-то высказывать не поводу, конечно, того, какую там производить ткань, а по поводу форм спасения души. Происходили дискуссии в артелях промышленных, на мелких предприятиях. Да и на крупных проходили.

Я такой пример приведу. В начале XIX века вторым по значимости в европейской России было согласие Федосеевцев. Они, эти Федосеевцы, по-моему, тут недалеко – были создателями первой фабричной окраины Москвы, Лефортовского промышленного района. Около 3-х тысяч фабрик по 900 человек (это для начала XIX века очень много) и до маленьких мастерских, каких-то ленточных, где работали 3-6 человек. Эти самые федосеевцы, которые в Москве, по крайней мере, твердо держали второе место, у них была проблема с венчанием, потому что они были беспоповцы.

Что делать в этой ситуации? Как вообще поступать? Часть, конечно, готовы были отказаться от безбрачия, ну, ладно, так сказать, что-нибудь придумаем. Но руководство общины прямо заявило, что если мы сейчас откажемся от безбрачия, то Москва останется одна во всей России, потому что все российские федосеевцы в то время выступали твердо за безбрачие, за правильную, логическую форму православия в форме старообрядчества того времени. Нет иерархии – нет венчания, нет таинства.

Таинство крещения проводили миряне до этого. Это такое таинство, в смысле тайны не очень значительное. Даже миряне могли крестить. Да и сейчас тоже сколько угодно примеров.

Там возникла борьба. А собрания проходили… Конечно, не вся община московская – там десятки тысяч людей, - но какие-то представители, постоянные дискуссии, отчеты руководителя. А руководил тогда Федосеевской общиной совет попечителей Преображенского богадельного дома. Кстати, который отчитывался перед всей общиной, все финансовые отчеты были публичными. Община на собрании могла снять этого попечителя. Критика вообще – это нормальное дело.