Реформы патриарха Никона и история старообрядчества. Часть 2

Видите ли, если бы она погибла – вот погибла! – прошло 200 лет, и старообрядцев уже нет, вы бы их вспоминали: «Вот видите, вот были умные люди. Они, может быть, не очень умные, но такие, упрямые, протестовали против чего-то, совесть их протестовала. Но нет их больше – не о чем говорить». Сейчас, конечно, мы может говорить, что их мало, что они уже не сохранились, но они, тем не менее, до сих пор живы и до сих пор существуют. 

А вот давайте простую вещь вспомним – нашу Россию где-то к 1917 году. Практически, скажем так, четвертая часть капитала – старообрядческая. Четвертая часть! Причем самая концентрированная и самая высокотехнологичная. Это феномен необыкновенный. Об этом сейчас пишут и пытаются понять, в чем дело. Серьезно пытаются понять, может быть, что-то ценное взять для наших времен. Вот еврейский капитал, иностранный капитал, условно говоря, православный капитал и старообрядческий, несмотря на то, чтобы были периоды времени – да почти все вот эти периоды преследования, когда, собственно говоря, капитал отец сыну передать не мог, потому что и тот и другой были вне закона, вообще-то говоря.

После 1905 года произошел взлет, но он произошел совсем не на пустом месте. Вы думаете, что вот эти вот купеческие династии возникли после 1905 года? Они возникли, конечно, раньше. Это знаменитые династии купцов. Возьмем обе столицы, все Поволжье от Твери до Астрахани, как хотите – везде громадные старообрядческие заводы, все Подмосковье – ткацкие фабрики. Они что, после 1905 года возникли? Они развивались после 1905 года – свободно развивались, когда стали строить для них уже целую свою инфраструктуру. А если бы это представить себе сослагательное наклонение, то да, динамика была такая, что еще несколько десятков лет, 20-30 лет такого спокойного развития, без мировых войн и так далее – вы знаете, динамично развивалось именно старообрядческое производство и старообрядческий капитал, – что бы там было бы, можно только себе представить. Это интересный вопрос. Именно вот это вот лежало внутри души человека. Ну, смотрите, если – опять же, очень условно говоря, – в путешествии где-то, предположим, по Сибири, где могли остаться какие-то достаточно давние поселения, 100-200 лет хотя бы, конечно, мы понимаем, что колхоз, там, бараки – и сейчас все там уже заросло, и ничего там уже нет, но если это какая-то более или менее живая деревня, где есть серьезные дома, серьезные заборы, серьезные хозяйства, то это либо немцы, либо старообрядцы, вы уже простите меня, так сказать, за прямоту. Как правило. И мы сразу видим, что вот эти люди умели жить и умели работать, и хотели это делать. Не в силу какой-то обязательно, сейчас пытаются Вебера привлечь и это объяснить какой-то протестантской психологией, есть такие теории, что даже у этих людей вообще божье стоит не знаю на каком месте, им главное – себя материально обеспечить, они о материальном заботятся, – да ровно наоборот: арбузы выращивали в Соловецком монастыре не потому, что забыли молитву, а потому что как раз ее помнили, что это был монастырь, а не колхоз.

Вот за полярным кругом колхоз не вырастит арбузы, а монастырь вырастит. Потому что все начиналось с того, что быт был сакральный. Вот мы говорили, как Средневековье менялось Новым временем. Культурологи так говорят, и это, может быть, самые правильные слова и самая правильная терминология, которой можно было бы пользоваться, чтобы объяснить, что произошло в душе человека. Есть такие понятия, как десакрализация, то есть молитва стала уходить из жизни, из быта стала уходить. И вообще старообрядец, он всегда очень четко себе определяет: вот это сакральное, духовное, а вот это вот божье, вот это храм. Здесь в быту одно поведение возможно, одна одежда, а в церкви – совсем другая. 

Современный человек, он очень обижается, не понимает, что иногда ему делают в храме какие-то замечания. Вот не совсем понятно: с утра встал идти на пляж, а по дороге зашел в церковь, и кого-то это, видите ли, трогает. У него культуры этой нет, он не понимает, что вот в этом сакральном пространстве нужно одеваться и вести себя иначе, чем на пляже или на базаре. Это утеряно совершенно. А вот в традиционном обществе это держится. Это касается и семейных отношений, и отношений с родителями, и отношений родителей с детьми – все, что хотите. Это целая система определенного рода правил поведения. 

И вот если человек вставал с утра и понимал, что он должен помолиться, он должен благословиться, он перед каждым делом – забор красить или класть кирпичи – должен попросить об этом благословения божьего. Так забор кривой – ты и не выходил, какой надо - потому что это делалось с молитвой. Это очень просто понять, но вот эти простые и элементарные вещи были когда-то утеряны. 

Видите, есть много тут таких моментов, которые были бы и полезны, и справедливы для оценки всех этих событий. Есть одна больная сторона. Конечно, требовалось для развития государства, для развития своей национальности, цивилизации, нужно было, конечно, воспринять много технологий, скажем так, Запада или той же Европы. Такие книги уже издавались. Мы про книгоиздание говорили, что первые книги светского содержания стали выходить при Иосифе. Скажем, «Учение о ратном строе» – ну, военная технология: как организовать боевые порядки и так далее. Спрашивается: а возможно ли сделать так, чтобы, скажем не брить при этом бороду? Вот почему мусульманский мир пытается усвоить современные технологии, но абсолютно не заинтересован в том, чтобы усваивать западную культуру. Посмотрим, чем это кончится. Кажется интересным, как развитие событий происходит. Почему Япония смогла сохранить свою самобытность, при этом намного обогнав западные технологии, сохраняя свое, так сказать, самосознание и свою культуру? Насколько удачно? – это другой вопрос. Наверное, что-то в мире затеряется, мы в глобальном мире живем. Но в известной мере удалось.

А русским нужно было периодически себя уничтожать до нуля, чтобы потом опять на обломках снова что-то строить. Ведь наша основа – как бы сказать? – нашей исторической памяти, она ведь очень и очень глубокая, уж никак не 1917 год и даже не XVII век, она раньше. Мне кажется, очень такой хороший пример, показательный: когда потеряли Русь, эмигранты оказались за рубежом, в квартирах, в гаражах, в сараях, где угодно, а потом начали строить. Стали строить, вообще-то говоря, привлекая формы и виды какой-то все-таки древней, русской архитектуры – очень интересные формы стали появляться. 

Самые простые вещи. Мы друг друга хотим поздравить с Рождеством или с Пасхой, и вот надо открыточку нарисовать, журнал какой-то мы издаем, какие-то ностальгические воспоминания. Вы видели там Казанский собор или Исаакиевский собор? Хотя они замечательные – слов нет! Петербург – красивейший город, это наша, так сказать, жемчужина. Но – как вам сказать? – она наша и не наша. Казанский собор можно найти в Европе, а вот с луковками церковь – там таких нет, это наша цивилизация, наша культура. И плакали не по петровской Руси, плакали, прежде всего, по той Руси, которую потеряли, по Древней Руси, потому что совсем другие пришли формы. 

Потом, например, певческое искусство. Сейчас оно возрождается. Сейчас мы начинаем интересоваться своим древним пением. В храмах на сегодняшний день – это опять же мое сугубо личное мнение, можно с ним не согласиться, у кого может быть свое – произошло очень странное явление такое, на первый взгляд, в XX веке. С начала XX века не было такого понятия «народный хор», пели только профессиональные певчие – это своя, особая такая каста. А сейчас почти в каждом храме есть хор, который или народным хором называется, или просто хор поет. Поет самые такие обыденные вещи: «Символ веры», «Отче наш», Богородице некоторые молитвы, то есть вот этот вот сложный партез – он в чем-то хорош и, наверное, какую-то свою функцию когда-то выполнял, но он не особенно молитвенен, он отчуждает человека от молитв. Хочется чего-то другого. Вот то древнее унисонное пение, когда идет один голос… Ведь искусство может быть ради искусства. Есть эстетические категории, есть религиозные категории, есть духовных категории. У апостола Павла очень твердо различается душевное и духовное, психическое и пневматическое. Это разные уровни, их смешали. Нам внесли другую культуру, не нашу. И она, наша культура, сейчас прорывается. В иконописании, я уже говорил, она уже давно себя нашла. Сейчас еще пишут, но очень мало кому уже приходит в голову писать живописные какие-то иконы. Картины – еще да, а иконы-то уж вряд ли.

А вот эти вот народные промыслы? Очень редко встретится народный промысел, который не связан со старообрядчеством. Я таких, может быть, знаю несколько: елецкие, липецкие кружева, вологодские, может быть, – тут никакой связи нет. Но почти все остальное, наугад, связано со старообрядцами: и хохлома, и лаковые миниатюры, и городецкая роспись, и так далее, и так далее. Это тоже вещь, которую нужно осмыслить: почему именно там зарождались какие-то особые такие проявления национального духа, которые дали высокого рода продукты, так сказать. Иногда церковные, потому что там же писались и иконы, иногда и бытовые – какие-то предметы быта там делались. Держалась эта вот самобытность