В первом выпуске альманаха «Российский архив» были напечатаны воспоминания Петра Ивановича Бартенева (1829—1912), историка, археографа, родоначальника пушкиноведения, основателя, редактора и издателя крупнейшего в дореволюционной России исторического журнала “Русский архив”. Эти воспоминания, подготовленные к публикации А. Д. Зайцевым, охватывают период до конца 1850-х годов*. Они хранятся в личном фонде Бартенева, в РГАЛИ (Ф. 46).
Многочисленные и разнообразные материалы о Бартеневе хранятся также и в Отделе письменных источников Государственного Исторического музея. Здесь имеется архивный фонд редакции журнала «Русский архив» (Ф. 368), включающий в себя письма редактору и сотни рукописей, предназначавшихся к публикации. Кроме того, рукописи, составлявшие часть редакционного портфеля “Русского архива”, сохранились в фонде Чертковых (Ф. 445). Они поступили в редакцию в 1863—1872 гг., когда журнал издавался Бартеневым при библиотеке Черткова. Около половины их так и не было напечатано в «Русском архиве».
Несомненный интерес для истории журнала и биографии его издателя представляют письма Бартенева разным лицам, личные архивные фонды которых также хранятся в ОПИ. Издание журнала “Русский архив” было главным делом пятидесяти лет жизни Бартенева (1863—1912), но далеко не единственной его издательской инициативой. В фонде князей Воронцовых (Ф. 60) имеется большое количество документальных материалов, отражающих работу Бартенева по осуществлению издания “Архива Воронцовых” в 40 томах. В фонде Хомяковых (Ф. 178) хранятся письма и рукописи, которые освещают ход подготовки Бартеневым издания собрания сочинений А. С. Хомякова. Аналогичные материалы содержатся и в фонде графов Уваровых (Ф. 17).
Деятельность П. И. Бартенева как собирателя и публикатора сведений по отечественной истории и русской литературе отражена в его письмах Е. В. Барсову, И. Д. Беляеву, Н. П. Бочарову, М. С. Бутурлиной, Н. И. Григоровичу, Д. Н. Долгорукому, И. Е. Забелину, Д. И. Иловайскому, Н. И. и П. А. Мухановым, В. Н. Рогожину, Л. М. Савелову, А. И. Станкевичу, А. М. Черняеву, Г. А. Черткову, П. И. Щукину и другим.
Особое место среди них занимают письма Бартенева его другу и однокашнику по историко-филологическому факультету Московского университета Петру Алексеевичу Бессонову (1827—1898), слависту, доктору славянской филологии, секретарю Общества любителей российской словесности, профессору и заведующему кафедрой Харьковского университета. В архивном фонде П. А. Бессонова (Ф. 56) сохранились 72 письма, написанные ему П. И. Бартеневым в 1848—1887 гг., а также письма без даты. Письма Петра Ивановича дополняют его воспоминания. Однако в отличие от воспоминаний, написанных на склоне лет, письма сохраняют свежесть юношеских впечатлений.
Первые семь писем Бартенева Бессонову были написаны во время их совместного обучения на историко-филологическом факультете Московского университета (с лета 1848 до лета 1850 г.). Как указывает А. Д. Зайцев, «ко времени окончания университета — к 1851 году — Бартенев становится известен в сравнительно широкой московской научно-литературной среде. Известен прежде всего своим исключительным трудолюбием, хорошим знанием истории, литературы и языков»*.
В конце 1851 — середине 1852 г. П. И. Бартенев жил в Петербурге. Предполагалось, что он станет секретарем у В. А. Жуковского, однако этим планам не суждено было осуществиться, и будущий издатель поступил учителем детей дочери графа Д. Н. Блудова Л. Д. Шевич. Об этом достаточно подробно рассказано в воспоминаниях самого Бартенева, но в письмах ряд эпизодов освещается несколько иначе. Прежде всего, обращает на себя внимание само описание поездки в Петербург. Как известно, Николаевская железная дорога была открыта 1 ноября 1851 года; Бартенев в своих воспоминаниях пишет, что отправился в путь 19 ноября того же года. На самом деле он выехал из Москвы на месяц позже. Это явствует из двух его писем Бессонову: от 20 декабря, с завещанием «в случае погибели на железной дороге» и от 22 декабря, в котором сообщается о благополучном прибытии в Петербург.
В Петербурге П. И. Бартенев знакомится с П. А. Плетневым, С. А. Соболевским и В. Ф. Одоевским, близко знавшими А. С. Пушкина и хранившими у себя его автографы, что сыграло решающую роль в становлении Бартенева как первого в России пушкиниста.
В письмах также прослеживается тема «Бартенев и славянофилы». Еще во время учения в Московском университете он познакомился с А. С. Хомяковым и вскоре стал своим человеком в его доме на Собачьей площадке. «В начале 1850-х гг. Бартенев близко сходится с братьями Киреевскими, семьями Елагиных, Аксаковых. Эти знакомства стали важнейшим фактором в формировании его историко-литературных и общественных воззрений»*.
Более половины публикуемых здесь писем относится к 1863—1887 годам, охватывающим 35-летний период издания “Русского архива”. Редакция сочла уместным включить в публикацию также письмо П. И. Бартенева, адресованное его студенческому товарищу А. Н. Прейсу.
При публикации сохранены авторские подчеркивания, особенности правописания некоторых слов и исправлены явные описки. Условно прочитанные слова взяты в квдратные скобки.
В первом выпуске альманаха «Российский архив» были напечатаны воспоминания Петра Ивановича Бартенева (1829—1912), историка, археографа, родоначальника пушкиноведения, основателя, редактора и издателя крупнейшего в дореволюционной России исторического журнала “Русский архив”. Эти воспоминания, подготовленные к публикации А. Д. Зайцевым, охватывают период до конца 1850-х годов*. Они хранятся в личном фонде Бартенева, в РГАЛИ (Ф. 46).
Многочисленные и разнообразные материалы о Бартеневе хранятся также и в Отделе письменных источников Государственного Исторического музея. Здесь имеется архивный фонд редакции журнала «Русский архив» (Ф. 368), включающий в себя письма редактору и сотни рукописей, предназначавшихся к публикации. Кроме того, рукописи, составлявшие часть редакционного портфеля “Русского архива”, сохранились в фонде Чертковых (Ф. 445). Они поступили в редакцию в 1863—1872 гг., когда журнал издавался Бартеневым при библиотеке Черткова. Около половины их так и не было напечатано в «Русском архиве».
Несомненный интерес для истории журнала и биографии его издателя представляют письма Бартенева разным лицам, личные архивные фонды которых также хранятся в ОПИ. Издание журнала “Русский архив” было главным делом пятидесяти лет жизни Бартенева (1863—1912), но далеко не единственной его издательской инициативой. В фонде князей Воронцовых (Ф. 60) имеется большое количество документальных материалов, отражающих работу Бартенева по осуществлению издания “Архива Воронцовых” в 40 томах. В фонде Хомяковых (Ф. 178) хранятся письма и рукописи, которые освещают ход подготовки Бартеневым издания собрания сочинений А. С. Хомякова. Аналогичные материалы содержатся и в фонде графов Уваровых (Ф. 17).
Деятельность П. И. Бартенева как собирателя и публикатора сведений по отечественной истории и русской литературе отражена в его письмах Е. В. Барсову, И. Д. Беляеву, Н. П. Бочарову, М. С. Бутурлиной, Н. И. Григоровичу, Д. Н. Долгорукому, И. Е. Забелину, Д. И. Иловайскому, Н. И. и П. А. Мухановым, В. Н. Рогожину, Л. М. Савелову, А. И. Станкевичу, А. М. Черняеву, Г. А. Черткову, П. И. Щукину и другим.
Особое место среди них занимают письма Бартенева его другу и однокашнику по историко-филологическому факультету Московского университета Петру Алексеевичу Бессонову (1827—1898), слависту, доктору славянской филологии, секретарю Общества любителей российской словесности, профессору и заведующему кафедрой Харьковского университета. В архивном фонде П. А. Бессонова (Ф. 56) сохранились 72 письма, написанные ему П. И. Бартеневым в 1848—1887 гг., а также письма без даты. Письма Петра Ивановича дополняют его воспоминания. Однако в отличие от воспоминаний, написанных на склоне лет, письма сохраняют свежесть юношеских впечатлений.
Первые семь писем Бартенева Бессонову были написаны во время их совместного обучения на историко-филологическом факультете Московского университета (с лета 1848 до лета 1850 г.). Как указывает А. Д. Зайцев, «ко времени окончания университета — к 1851 году — Бартенев становится известен в сравнительно широкой московской научно-литературной среде. Известен прежде всего своим исключительным трудолюбием, хорошим знанием истории, литературы и языков»*.
В конце 1851 — середине 1852 г. П. И. Бартенев жил в Петербурге. Предполагалось, что он станет секретарем у В. А. Жуковского, однако этим планам не суждено было осуществиться, и будущий издатель поступил учителем детей дочери графа Д. Н. Блудова Л. Д. Шевич. Об этом достаточно подробно рассказано в воспоминаниях самого Бартенева, но в письмах ряд эпизодов освещается несколько иначе. Прежде всего, обращает на себя внимание само описание поездки в Петербург. Как известно, Николаевская железная дорога была открыта 1 ноября 1851 года; Бартенев в своих воспоминаниях пишет, что отправился в путь 19 ноября того же года. На самом деле он выехал из Москвы на месяц позже. Это явствует из двух его писем Бессонову: от 20 декабря, с завещанием «в случае погибели на железной дороге» и от 22 декабря, в котором сообщается о благополучном прибытии в Петербург.
В Петербурге П. И. Бартенев знакомится с П. А. Плетневым, С. А. Соболевским и В. Ф. Одоевским, близко знавшими А. С. Пушкина и хранившими у себя его автографы, что сыграло решающую роль в становлении Бартенева как первого в России пушкиниста.
В письмах также прослеживается тема «Бартенев и славянофилы». Еще во время учения в Московском университете он познакомился с А. С. Хомяковым и вскоре стал своим человеком в его доме на Собачьей площадке. «В начале 1850-х гг. Бартенев близко сходится с братьями Киреевскими, семьями Елагиных, Аксаковых. Эти знакомства стали важнейшим фактором в формировании его историко-литературных и общественных воззрений»*.
Более половины публикуемых здесь писем относится к 1863—1887 годам, охватывающим 35-летний период издания “Русского архива”. Редакция сочла уместным включить в публикацию также письмо П. И. Бартенева, адресованное его студенческому товарищу А. Н. Прейсу.
При публикации сохранены авторские подчеркивания, особенности правописания некоторых слов и исправлены явные описки. Условно прочитанные слова взяты в квдратные скобки.
Липецк, 1848 года Июня 4-го
Любезные друзья Безсонов и Прейс!1
Прежде всего, господа, дайте мне вас поблагодарить за ваше расположение, которое так открыто выразилось при прощании: хотя я и прежде был в нем уверен, но тут оно вполне раскрылось: особливо, Безсонов, ты привел меня совсем в умиление своей добротою, своим благословением и полувыступившими слезами. Благодарю Бога, давшего мне вас обоих и тихою, постоянною дружбою премудро платящею мне за все сердечные надрывания неровной любви! Вот и теперь я совершенно собою доволен: бездна новых приятных ощущений заслонили собой память о ней, и я нарочно старался как можно более заслонять ее. Приехал я домой во вторник вечером, после шестидневной, хотя и нескучной, но утомительной дороги: извозчик был малый хороший, спутница моя девушка предобрая2. Головнины3 от нее в восторге, на меня изливается целый поток благодарностей, даже слез из очей Марьи Ильиничны; вчера получил от нее перстень с символическими изображениями веры, надежды и любви! Что она мне говорила, надевая мне его на руку! Дома я теперь совершенно счастлив, можете себе представить, что кроме друга сестры нашел я еще нового друга — брата,4 которого не видел девять лет и который по этой новизне отношений еще милее и добрее. Одно только меня беспокоит дома: это чересчур большое развлечение; отношений сердечных так много, что до сих пор за серьезную работу я только раз принимался, а то все так почитывал; впрочем, теперь перебираюсь на верх, в уединенную комнату, где в продолжении пяти часов мне никто не будет мешать. Читаю Фон Визина, князя Вяземского,5 что за прелесть, не хочется оторваться!
Ну, господа, какою деревнею мне Липецк показался после нашей Москвы, просто смотреть гадко: везде все бледно, косо, бедно, купить решительного ничего порядочного нельзя; хотел сестре на платье, ездил в ряды — и горько и гадко; теперь решаюсь отправить деньги к экономовой жене просить и купить. Покуда больше в голову ничего не лезет, хотя знаю, что много и много еще остается передать, еще надо сообщить вам кое-какие путевые заметки: ах, какою погодою наслаждался я во время дороги, какие ночи были! Но оставлю до следующего письма, а от вас жду скорейшего ответа.
Весь ваш П. Бартенев.
Пишите мне скорее свои положительные адресы.
На обороте: «Его Благородию Господину Студенту Петру Алексеевичу Безсонову. В Москве, на Большой Якиманке, при церкви Петра и Павла, в доме священника, а в небытность его Александру Николаевичу Прейс, тоже на Большой Якиманке, в приходе Ризоположения в доме Давыдова.»
Липецк 1848 года, июня 25
Любезный, дорогой Безсонов! Стократ благодарю за твое милое, задушевное письмо, благодарю за все три его стороны, из которых на каждую теперь отвечаю тебе.
1) Подробное описание диссертации Буслаева1 восхитило меня, я читал его с особенным восторгом, все члены у меня так и ходили, дух занимался от радости. Я еще более полюбил Буслаева и еще более стал дорожить тобою, который предугадал мое желание и так полно исполнил его. Буслаев разумеется тотчас напомнил мне того, который это время у меня вышел было из памяти, и ты можешь себе представить, каково было впечатление, произведенное твоим письмом. Я отчасти благодарю Бога, что забываю его и что понемногу исцеляюсь от этой, можно сказать, страсти, если только согласишься на такое название; как подумаешь, что будет впереди и что впоследствии настанет еще больше мучений, потому что будет еще меньше отношений, право, махнешь рукою и пожелаешь лучше скорее как-нибудь заслонить и истребить прежде бывшие следы, тем более, что все это делает меня только мечтателем и отвлекает от положительности и устойчивого равновесия (если не позабыл из физики этого термина). Но все-таки бывает трудно не вздрогнуть, когда подадут на стол ...... ую уху или когда почерк его руки, его бумажка попадется на глаза! Ради Бога, не показывай никому этого письма.
Диссертацию Буслаева я прочел половину; признаюсь, ее читать утомительно, надо просто зубрить. Прочел я недавно книгу Вяземского о Фон Визине2, что за образцовый труд, в нем я много нашел упреков лично себе, именно касательно народной исключительности и вражды против Запада. Чтобы докончить первую часть письма, поблагодарю тебя еще за известие о Мыкыртычьянце3, к которому я недавно отправил письмо, и попрошу написать мне о Коссовиче4, спроси его, что, как идет дело насчет Хомякова.5
2) Прежде всего каюсь тебе в своих ошибках и в том, что заставил тебя сердиться; каюсь также во всем, что мог когда-нибудь сделать против тебя, ибо сознавая вполне, что я точно неисправим в своих ошибках, теперь готовлюсь к исправлению и очищению Божественным Телом и Кровью. Внутренняя нужда и бедность и тихие речи Головниной заставили меня решиться нынешний пост говеть, в понедельник, накануне своего Ангела, с которым поздравляю и тебя, если Бог сподобит приобщиться.6
Со второнша начну снова переделывать свой «Словарь»,7 хотя у меня его уже сделано до 142 страницы; сознаюсь, что точно некоторые из приведенных тобою слов у меня или пропущены или сложены не с первых страниц. В одном только позволь сделать тебе возражения: к чему следить все формы данного слова, ведь мы не составляем словаря грамматического, а то в «Остр Ев» придется все странные формы вносить в словарь. Но во всяком случае я свято соблюду все твои указания и даю клятвенное обещание начать всю работу сызнова. Мне остается только поблагодарить тебя за то, что ты в обширнейшем значении слова мой друг, чем я дорожу крепко.
3) Печальные показания твои о холере мне были известны еще из «Москов ведомостей». Благодарю за средство и за известие о Заступнице, умиляющее душу своей благостью. Все наши читали твое известие, вчера одна дама присылала ко мне выписать те строки, где ты пишешь о явлении иконы. Помяни имя мое и его пред Богом и Верою.
Сделай также милость, напиши мне, что замечательного помещено в июньской книжке «Москвитянина». Напиши, видел ли ты Ст Петр8 и что он говорит о смерти Белинского.9 Да, забыл было: посылаю тебе два листка, для образчика, как я писал прежде и как положено писать при втором составлении словаря.
Прейсу мой поклон. Что он ко мне не пишет? Да напиши положительный твой адрес.
Твой П. Бартенев.
На полях первого листа письма: Если ты еще не покупал на все деньги нот, то распорядись так: на 2 руб к Лукрецию, на полтора бисеру, да на 75 к шерсти английской, а остальное на пересылку и извозчика. Боюсь, не обременю ли я тебя этим.
Репьевка. Июня 23. 1849 года.
Любезный Безсонов!
Я выехал из Москвы гораздо позже, чем предполагал, именно 15 числа, проехал 850 верст быстрого пути и теперь живу на берегу тихоструйной Сызрани, как назвал реку эту покойник Языков1 в послании к Рейну. Я всем доволен и весел. О нашем «Словаре» имею тебе сказать следующее: Прейс и руками, и ногами, и жабрами противится исключению из нашего тройственного сотрудничества. Он обещался отдавать непременно переписывать листочки Голофтееву, который остался в Москве и удержал у себя мой «Словарь» к «Лаврентьевской»2 для образца. Но я вот что думаю, не знаю, согласишься ли ты: если Прейс к половине июля не пришлет нам по нескольку образчиков составленных им и переписанных Голофтеевым листочков, и если эти листочки окажутся недостаточны, то я тотчас же примусь составлять словарь к «Новгородской», которую с этой целью взял сюда, а ты — к «Слову о пке Иг». Тогда за исключением Памятн XII в. и мелких пиес все будет готово. А между прочим я все-таки буду составлять дальше к «Лаврентьевской», т. е. уже пойду в XIII век. Перед отъездом я был у Буслаева, он сказал мне, чтобы мы не слишком беспокоились о точности и строгой системе в нашем словаре, что она невозможна в таком труде; зато советовал при выписке текста побольше обращать внимания на формы производимых слов и в этом отношении соблюдать некоторую систему.
Степан Петрович все еще в Москве: жена его хворает. Когда я прощался с ним, он поручил мне отвезти поклон его родной Волге, которая в Сызрани производила на него первые впечатления жизни. У меня впереди есть одна и верная надежда, именно жить под одною кровлею с Гоголем: он нынешним летом намерен отправиться в эти страны к приятелю своему, симбирскому губернатору князю Черкасскому3 и дал обещание прожить несколько времени у Бестужевых4.
Вот покуда что имею сказать тебе. Надеюсь, ты исполнишь мое ревностное желание получить от тебя несколько писем. Желаю, чтобы светоч любви не гас в груди твоей.
Друг твой П. Бартенев.
Мой поклон доброму Васильчикову5, а если увидишь — Горлову и Свербееву6. Пиши мне, пожалуста, о своих занятиях.
Безсонов!
Много благодарен тебе и за страшно милое письмо и за лекции, кые с благодарностью возвращаю. Сделай только милость, когда пойдешь к нам, что, я не сомневаюсь, будет не позже понедельника, и об чем тебя просит и Тер1, то принеси мне на пять минут посмотреть 14 и 15 лекции, да конец 16-й, что на том месте вверху, где 17-я2. Мне еще нужно говорить с тобою насчет П-й, кое-что спросить.
Прощай. Будь здоров.
П. Бартенев
дек 1849.
Любезный Безсонов!
Вчера, на вечере у Алексея Степановича1, я имел очень удобный случай поговорить с Соловьевым2 о «Словаре», и он не только принял мое известие с участием, но даже просил доставить его к нему не мешкая, с целью напечатать во втором томе Архива3. Прошу об этом подумать! Как же быть в отношении Шевырева?
Бартенев.
Студенту Безсонову на Большой Якиманке, в приходе Петра и Павла, на церковном дворе, в доме священника.
Безсонов! Вручи сему посланному вопросы из древней истории и пришли от него твой лист средней истории, за который благодарю тебя.
Твой Бартенев.
Мая 11-го .
Любезный друг Безсонов!
По обстоятельствам домашним я не мог явиться к сроку: именно, сестра моя выходит замуж, а мое присутствие здесь считают необходимым. Ты не поверишь, как я тревожусь этим; одна надежда на тебя. Не оставь, друг мой, чтобы все лекции были в порядке и не пропущены. Сам я буду не ближе, как через неделю. Скажи об этом Зайковскому.
Липецк. 1850. 26 Июня.
Благодарю, любезный Безсонов за твои строки, хотя они у тебя скупее прежнего идут с пера и носят вид несколько официально-деловой, как, прибавлю, и самые наши нынешние отношения (но об этом или ниже или после). Отвечаю по пунктам:
1) Потерянных листочков у меня не обретается, сколько удалось заметить при беглом переборе «Словаря», сделанном с целью отыскать оные; коли отыщу, непременно вышлю.
2) Тетрадь с выписками действительно, помнится, у меня; но эта тетрадь есть вместе та самая, где первоначально составлялся и подавался на 1-м курсе Шевыреву Словарь наш; а по переносе его на листочки она у меня вышла из внимания и оставлена как ненужная в доме Хомяковых с другими бумагами. Впрочем, это не сделает помехи, ибо насчет сносок я того мнения, что их нужно будет давать по окончании всего словаря при внимательном переборе каждого листочка, иначе выйдет страшная путаница, особливо при сведении твоих и моих листочков в одно; нужно будет, напр иногда при моем слове ссылаться на твой листок и обратно; записывать же теперь каждую сноску лишняя помеха и трата времени. Я пишу просто каждое выражение или фразу на отдельных в 1/32 долю листках, оставляя их как сырой материал, из которого можно и убавить, и прибавить, и переписать.
3) Мысль твоя, что в составлении словаря надо соображаться со сносками («ибо, — прибавляешь ты, — иное слово пора перестать выписывать, ибо много уже сносок, другое постоянно встречается в сносках, так что и незачем записывать в тексте»). Эта мысль меня даже досадует. Неужели таки должно руководиться количеством выписанных фраз? Мы должны следить слово преимущественно, а некоторые слова даже исключительно, в таких случаях, где оно к-ниб замечательно употреблено или получает новый оттенок значения; если же слово это три раза сряду употреблено в одном значении, то достаточно выписать из трех мест одно, много два. Не говорю этого обо всех словах.
4) Совершенно согласен, что на листочке еще не время заранее выставлять заглавие; это определится по окончании дела, когда из нескольких форм слова найдется простейшая, первичная.
5) Словарь собств имен тоже, как ты заметил, д б отдельно сведен; я его устраиваю на листках в 1/64 одного листа и притом выписываю по возможности и самое место, а не просто слово, ибо это очень важно, особливо для географических имен по определяемой местности и доставляя драгоценный материал для древ географии. В образчик посылаю два листочка, которые пришли назад. О печатании — особо или выйдет еще рано.
В свою очередь выскажу след пункты и вопросы: 1) выписываешь ли ты варианты слов, что необходимо, ибо иногда вариант вернее самого слова в тексте; 2) все юридические термины следить почти без исключения, везде и вполне, напр, при вече — самое содержание веча, что легко сделать, ставя много точек, т. е. выпуская не идущее к определению слово, как делал и Карамзин в своих примечаниях.1 3) При собственных именах писать год, тоже при юридических — иногда, смотря по благорассмотрению, напр Ярославова грамота у меня в Новгороде!
Работа у меня, благодаря Бога, идет успешно, по крайней мере не мучусь бездействием и ленобесием. Зато беспокоит меня также Леонтьев2 и кандидатское сочинение. Душевно благодарен за чудесную песню, ты меня просто подарил ею, дай Бог тебе за то здоровья!
Я живу с двумя старухами и к сожалению в распорядке своего послеобеденного времени, гуляний и посещений нахожусь sub matris petestade, если не maxima то sati quoi*.
Жалею, что так длится наша корреспонденция; ты верно недели чрез две получишь это письмо после отправления своего ко мне, нельзя ли устроить через Подольск — уведомь.
Твой старый товарищ много и много по-прежнему носит в груди, с болезненными переворотами в душе его самые сложные психические процессы, которым он только дивится, но которых разгадать и крыми управлять он, увы!, не в силах. Далеко ты ушел вперед на этом поприще,.... а я далеко зашел! Не мое дело! Прощай. Пиши, пожалуйста, сейчас же. Бартенев.
На конверте: В Москву. На Большой Никитской, в доме Черкасского в квартире Васильчиковых. Его благородию Петру Алексеевичу Безсонову
24 июля 1850. Липецк.
Не укоряй меня, любезный Безсонов, что я пропустил почты три и не писал к тебе. Причина проста: особенной нужды писать нет. Я из твоих писем увидел, что ты завален работой и потому (несмотря на обещание, высказанное при мне, оставлять всякое занятие, только не «Словарь») особенно прилежно не занимаешься «Словарем». Я кончил весь третий том летописей, т. е. три новгородские с прибавлениями и, утомившись немного постоянною работою, позволил себе дней пять ничего не делать; но вместо пяти дней вот уже почти две недели как не взойду в прежнюю колею, и беспрерывно подчиняюсь томной лени, усиливаемой холерными припадками, довольно частыми в нашем городе, головною болью и вообще физич расслаблением. Очень не много читаю Ливия1; больше Нибурову2 историю, доставляющую большое удовольствие. Но одним словом, я шибко недоволен своим положением. Внешняя моя жизнь уединенна и скучна до высшей степени. Живу с двумя старухами: сначала угождать им было еще сносно, но теперь надоело страшно. Очень вероятно, что в половине августа перееду в Рязань.
Благодарю за твои известия. Ты живешь в такой сфере, что всегда можешь сообщить что-либо новое. Здесь же даже ни одного журнала нет, кроме «Моск ведомостей». Впрочем, твои последние обе новости о Каткове3 и об ученых степенях не так-то приятно было получить; первая меня ошеломила. Экого послала нам судьба презрительного Кроноса! Но родится же когда-нибудь светлый Зевс? Или не суждено жить под его державою? Не достанет сил его выработать?
Прощай! По крайней мере не забывай меня и напиши о себе и о Каткове.
Твой П. Бартенев.
На конверте: Его благородию Петру Алексеевичу Безсонову.
В Москве. На Никитской, в доме князя Черкасского, в квартире Его Превосходительства Ал. Вас. Васильчикова
Безсонов! Сегодня был у меня сам Скуратов1 и просил тебя быть у него завтра или в пятницу для переговора или уговора (как лучше?); он будет дома до 3-х часов пополуночи; если же ты не успеешь быть у него, то он, приехавши из деревни через 4 дня, даст тебе знать и попросит к себе. Для последней цели он взял у меня твой адрес.
Я еду или завтра вечером или в субботу утром. Заходи попрощаться.
Твой Бартенев
1851 июня 14.
На конверте: Его благородию Петру Алексеевичу Безсонову
У Харитония в Огородниках, в доме Соколова
В случае моей погибели на железной дороге вещи мои, едущие со мною в Петербург, должны быть доставлены для владения другу моему Петру Алексеевичу Безсонову и приятелю моему Александру Николаевичу Костылеву, которые да разделят их по своему усмотрению.
Кандидат П. Бартенев.
1851 г. Декабря 20-го.
При сем моя печать.
Приехал я, любезный Безсонов, благополучно в царствующий град в 10 часов утра. Дорога так хороша, что я вовсе ничего не боялся. Удобства удивительные: обедали мы в Твери, очень вкусно, обед стоил целковый, все торопилось, суетилось, и все успевало и делалось хорошо. На одной из станций со мной был экстренный случай: я вышел из гостиницы, где выпил стакан чаю, смотрю — вагонов нет, одни рельсы. Меня так и обдало холодом; я решил, что верно не расслышал звонка, что мне надо оставаться на целые сутки и уже ходил по галерее в самом жалком расположении духа; верно бы я и остался, если б часовой, стоявший на другом конце галереи, не спросил меня, зачем я здесь стою. Он довел меня до другой галереи, находившейся на другом боку гостиницы, где приветливо шумел паровик. Дело в том, что я вышел со станции в другие двери. Сидеть было очень покойно; до Твери я сидел рядом с Вернадским,1 к вел себя очень мило. Окрестностей нельзя было видеть, потому что окна совсем замерзли. Ночью вагоны б освещены, и раздавалось храпенье пассажиров. Взвизги машины, прежде меня страшившие, были не так слышны, как на открытом воздухе, и повторялись беспрестанно, а потому вовсе утратили для меня свой ужасный характер. На Петерб станции тотчас явилось неск человек, вызвавшихся довезти мои вещи до дому, и я преблагополучно прибыв на квартиру Коссовича, который б дома и нисколько не переменился против прежнего, с тем разве исключением, что одевается лучше и что квартира у него преудобная и очень опрятная: мебель, вещи, порядок — все в резкой противоположности с московским его бытом. Он такой же добрый: не знает края, который бы был лучше России. Но об нем после.
Тот же день я отыскал Фаусека2 и послал записку Васильчикову, а на другой день в 12 часов, в облачении кандидата я в Коссовичевской шляпе представлен был Лидии Дмитриевне3: все покуда согласно с тем, что я прежде об этой даме слышал. У ней я пробыл 3 часа, присутствовал при уроке, к давал двум моим будущим воспитанникам — ты думаешь, кто? — Горлов, который пригласил меня сегодня к себе на чай. К Шевичам я переезжаю завтра: в 12 час обещано прислать лошадь за мной и моим чемоданом. Покуда ничем еще не омрачаюсь. От Шевичей я приехал к Фаусеку, крого не застал дома и у которого теперь сижу за письмом к тебе. Успел уже увидать лучшие улицы Петербурга: очень, очень хорош, но не поразил меня покуда ничем особенно. Жди от меня скоро другого письма: покуда не могу ничего сказать еще.
Письма адресуй: в Спб, на Моховую, в дом Пель, в квартиру Лид Дм Шевич.
Кланяюсь всем.
Твой П. Бартенев.
СПб. 1851. Декабря 22-го
Приписано рукой Фаусека: Да и я же здесь и свидетельствую вам мое глубокое почтение. Фаусек.
8 Генваря 1852 г. СПб.
Что же, любезный друг, от тебя ни строчки. Я все ждал и жду, что ты мне что-нибудь напишешь на мое письмо, в котором я извещал тебя о своем прибытии в Спб. и ночевании у Шевичей. Пожалуйста, мой дорогой, не ленись извещать меня о делах твоих. Ты Человек, которого память для меня неразлучна с каждым воспоминанием о Москве, ты самое дорогое из оставленного мною в святом городе. Но ты должен знать, что ты для меня — мой старший брат во всем, что есть высокого.
Я начинаю привыкать к своему положению. Собственно, дела у меня немного, по три часа ежедневно уроков, кроме пятницы, кд вовсе нет со мной уроков. Я преподаю латин, русский, историю и географию. Но я должен смотреть за всеми занятиями детей, и это позволяет мне отлучаться из дому довольно редко. Тем не менее я уже успел кое-где побывать.
В Плетневе1 обрел неисчерпаемый запас всяких сведений о всех лучших наших писателях. Я у него был два раза, в последний раз он мне читал отрывки из писем Жуковского и одно его стихотворение «Лебедь»2, очень недавно присланное. Это биография одного из царскосельских лебедей, старика, еще Екатерининских времен, очутившегося среди молодого, Николаевского поколения. Он поет свою прощальную песнь, подымаясь все выше и выше и падает на землю прекрасный и мертвый. Много задушевного; Жук явно хочет изобразить себя.
Еще Плетнев передал мне за секрет, что Жук переложил в русскую прозу весь Новый Завет и Апокалипсис в подарок на день рождения своему сыну. Сочинения его выдут на днях в продажу, будут стоить 10 целк; их издало Министерство Просвещения, заплатив Жуковскому 33.000 серебр. После опишу тебе много, много интересного. Я провел 4 часа у Плетнева в безостановочном разговоре. Третьего дни был у Соболевского3, который подарил мне автограф Пушкина — на клочке бумаги, карандашом — план журнала и сообщил до 10 интересных сведений (т о у меня составлено около 10 известий, от него полученных). Вообще дело идет на лад. Я буду тебе много, очень много писать неоцененный друг. Пожалуйста только не откладывай сам написать мне, как ты жил и что делал после нашей разлуки.
Теперь начинается просьба. Если не получил от Бороздина и Кузьмина4, то получивши от Костылева 5 р серебр и взявши себе, что приходится, перешли мне, сделай одолжение, мои книги — главное, все словари и что есть относящееся до древности, потому что у нас в доме ничего этого не найдешь. Потом, оставь для себя, что тебе необходимо нужно (издания Арх экспедиции5 твои могут быть на два года, из них тлк летописи пришли мне), и перешли, что найдешь по твоему разумению мне нужным. Переслать можно чрез контору, что против Мясницкой, в доме, кажется, Салтыкова, она берет по 30 к с пуда или более, не помню. Пожалуйста же, не откажи в этих двух просьбах — писать и присылать.
Я должен был сшить себе платье целковых на 100. Итал оперы еще не видел: буду в субботу на Лукреции6.
Впрочем в прошлую субботу у графа Блудова слушал Тамбурини7 и какую-то мамзель, к пели под гитару на фортепьяне, князя Одоевского8, крому уже представлен я был Коссовичем. Много буду писать, поддержи только.
Твой П. Бартенев.
Адрес: в СПб. На углу Моховой и Пантелеймонов в доме Пель, в квартире Лид Дм Шевич.
СПб. 12 Генв1852 года.
Вчера в половине пятого, перед нашим обедом, я, наконец, получил от тебя письмо, дорогой Безсонов. Я возвратился только что домой, когда мне его подали. Я был у Анненкова,1 привез от него к себе одну драгоценность и вместо обычного скучного приветствия моих сожителей был приветствуем двумя письмами вашими, друзья мои! Чтобы тебе понять вполне мое удовольствие, опишу, как провожу я дни свои. Мы встаем в 6 часов. Надо тебе сказать, что одно из главных материальных неудобств моей здешней жизни это то, что я помещаюсь на четвертом этаже, тд как семейство Шевич — во втором. В конце 8 часа я нисхожу к чаю. В 9 начинаются уроки, или мои или, как сегодня, других учителей, но я все должен пребывать долу по долгу надсмотрщика за для меня другого рода деятельность, о которой ниже. От 1 до 1/2 5 я почти совсем свободен. Дети ходят гулять после завтрака, готовятся к следующим урокам. Но наступает обед, продолжающийся час и более. Такой же самый, как у Васильчиковых, утомительный для желудка и для ума: часто к концу его я отчаянно зеваю, несмотря на все приличия. После еще полчаса убивается на кофей, но и за тем я не могу себя считать свободным. Хоть иногда я и ухожу, но мне стороною уже дано было знать, что ходи, да не часто. Если помнишь, в письме Коссовича было сказано: «самый отдых детей питать благими семенами» — толк — читать с детьми поучительные книги. Я вовсе не прочь от этого, и заменял уже эпитет поучительный занимательным, прочетши им Капитанскую дочку, от к они в восторге. Но во-1-х, чтение такого рода книг немного боятся высшие власти, дорожа нравственностью, во-2-х читать-то не всегда приходится, ибо есть при детях француженка2, очень добрая и умная, воспитательница еще их матери, но очень строгая к ним или скорее придирчивая: она беспрестанно им делает маленькие наказания, оставляет их без пирожков, без масла, без plat sucre* и в том числе без послеобеденного чтения, ибо они его очень любят. Мальчики хорошие: старший готовит уроки отлично и страстен до того к чтению, что у дяди так и сидит за книгами. Младший добр, прекрасно уже рисует и сам сочиняет на фортепьянах: много в нем эстетического. С ними я живу. Несправедливо было бы сказать, чб я не ладил и с остальными членами семейства, т. е. с матерью и француженкою; ты знаешь, я не умею ссориться. Но я не в ладах с самим собою. До сих пор еще слишком живо чувствуется жертва, которую я принес европейской цивилизации, чб увидать ее лицом к лицу. Я связался, принуждаю себя быть наставником, тд как душа моя рвется к деятельности другого рода: меня пленяет библиотека, куда вход открыт ежедневно и куда я еще не успел сходить, меня привлекает занятие Пушкиным; я с жалостью вспоминаю о своей москов жизни, независимой и не проведенной все-таки как должно, не оцененной. Есть еще одно обстоятельство, к делает мое пребывание здесь несносным. За длинными обедами, я нарочно наблюдал, говорится не более двух-трех фраз по-русски. Я как будто чужой и не могу вступить в разговор, а иногда злобно негодую. Говорить плохо — стыдно, а говорить как все — не могу. Кд мы одни, дети обязаны говорить по-русски, ибо гов на этом языке плохо и со мною должны поправляться.
Тди сама мать и француженка говорят по-русски; но с франц, с к наичаще провожу свое время, я опять не могу объясняться свободно. Я тебе говорил все об неудобствах и неприятностях. Скажу об удовольствиях и комфорте.
Лучшее утешение мне здесь Фаусек, существо почти единственное (Каэтана Андреевича не могу часто видеть, он ежедневно то у Дашковых, то у Блудовых, то у Одоевского, то у — вся сия знать его любит), с к могу отводить душу и снимать все маски приличия. С ним видаюсь ежедневно, он исполняет все мои поручения, покупает мне, что нужно, к нему еду как только улучаю свободную минуту. Ты еще не знаешь, какой он отличный малый. Квартирка его на Вас острову мала, низка, черна; но он умел ее сделать опрятною, уютною, поместительною; сам всегда бодрый, веселый и куражный. С ним два раза ездил обедать, раз к Палкину3, где вспоминали Железный (машины здесь играют) и где поставили себе третий прибор в память Ларича Казанович4. Он с ним прежде ходил туда, и мы нарочно сели за тем столом, где обедывал Ларич. Другой раз, третьего дни обедали у Излера. Я пользовался для этого отъездом в гости моих учеников (слава Богу изъят от хождений гувернерства). Обеды здесь дешевле и лучше московских. После Излера отправились в Оперу. Давали Марию ди Роган Доницетти5. Мы пришли за полчаса; оставались тлк билеты в райке (по 7 к), против лампы, так что ничего не видно, а тлк слышно. Театр здешний точь-в-точь схож с московским во всем. Все различие, что лестницы устланы коврами, что обивка барьера лучше и сцена уже. Народу было так много, что все ряды представляли сплошную массу голов. Опера похожа на другие итальянские нежностью тонов. Мотива два или три и увертюра не могли мне не понравиться (ты знаешь меня).
Сегодня идет Лукреция, бенефис Гризи;6 на повторение поехал бы. Во вторник дети ездили в Цирк, я не поехал; желая навестить кого-нибудь, не заставши Фаусека, отправился к Горлову. Он, кажется, предобрый малый. Я с ним провел целый вечер, и разница во мнениях не помешала провести его очень приятно. Тут же был двоюродный брат Ст. Ершова,7 театрал. Что еще! Если бы ты знал, что за архитектурные чудеса есть в Птг: кариатиды Эрмитажа очень хороши, величественен Михайлов замок (местопребывание Павла Петровича!), стоящий почти в лесу посреди шумного города; очень хороши дома на Невском, но до сих пор лучшее, что мне понравилось, это Петр — гигант на бронзовом коне; мимо него я проезжаю всегда дорогою к Фаусеку, и что это чудо и по мысли и по громадности: он лицем поставлен к реке и указывает протянутою рукою на реку; по левою сторону длинное здание Адмиралтейства («И светла Адмиралтейская игла»), по правую Сенат. Все это на площади, втрое большей Московской Красной, где Минин8. А я тебе скажу, что и собор Казанский величественен. Я был внутри: это нечто такое, чего нельзя передать. Я нарочно стал у самой паперти против алтаря: представь себе ряды огромных столбов, с золотыми капителями и базами, таких столбов, из которых каждый удивит тебя своею громадностью, и таких столбов по два ряда на каждой стороне. Это величие и простота, чистота; люди вдали кажутся очень малы; пение лишь отдается, слов раз не слыхать.
Не знаю, интересно ли тебе все это. А мне много есть чего сказать о Петербургских зданиях, произведших на меня художественное впечатление. Поговорим немного хоть о другом. Я сказал, что Плетнев очень меня порадовал и добрым, теплым, безжеманным приемом и своими сведениями. За сими последними я недавно ездил к Соболевскому. Что за малый? Умен, очень образован, т. е. очень много знает, волен в обращении, так что в первое же посещение мы уже разговаривали о стихах: «Жопообразнейший урод» и проч. Он мне подарил один автограф и портрет Пушкина. Но о Пушкине я тебе пришлю целое письмо. А теперь благодарю тебя, любезный друг, за твои чувства ко мне: дай Бог только, чб они не повредили ни твоему здоровью, ни твоим прекрасным занятиям.
Сердце в будущем живет
Настоящее уныло;
Что пройдет, то будет мило9.
Поклонись от меня Марфе, Пиуновскому10. Передай мой поклон и привет Каткову и Леонтьеву. Здесь «Москов ведомостей» никто не знает. Соберусь с деньгами, их выпишу: и если можно, попроси Каткова, нельзя ли мне прислать номера декабрьские? Я здесь пораспространю «Ведомости».
Прощай же, незабвенный друг. Скоро еще пишу.
На полях л. 25 об.: Если еще не посылаешь книг, то вместе с ними пришли подушку зеленую, она мне здесь нужна.
СПб. Генваря 23-го
Спешу ответить тебе, мой друг. Я вчера нарочно был у Плетнева, чтобы поразведать от него о Ж. Но он не получал от него новых известий, и потому я передаю тебе то, что знал от Плетнева прежде и чего не сообщал я тебе, не желая прежде огорчить, так как дело еще не шло. Плетнев удивляется Московским приятелям Жук, как они, не спросясь броду, суются в воду. Как будто они не знают, что Жуковский вовсе не богатый человек и не может дать больше вознаграждения человеку, которого желает иметь при себе для того, чтобы он усвоил его методу педагогическую, и ее распространял бы и применил бы к общественному воспитанию (вот, по мнению Плетнева, настоящее требование Жого). Плетнев говорит, что Ж сам получает каких-нибудь тысяч 20 доходу, но он не привык отказывать себе ни в чем, и ему угодно будет на свой счет выпускать за границу молодого человека и там ему платить такие деньги, которыми бы тот был доволен. Потом и сам Жуков не знает, где и как он будет жить; он до сих пор еще не определился сам. По всему этому Плетнев полагает, что все это пуф, и молодому человеку вовсе нечего обольщаться и много надеяться. Это слова Плетнева, которому до сих пор я очень верю: он положителен и прям.
Я буду тебе писать скоро больше, а теперь мне надо идти на уроки. Поэтому скажу тлк, что нечего и напоминать мне о себе касательно места: конечно, не премину упустить ничего, если тлк будет что-нибудь основательное, а не возмутительное. Под словарями я разумел лексиконы. Вообще перешли мне, пожалуйста, все годные книги, кроме Актов Экспед,1 а хлам покуда пусть останется; тоже не забудь моих двух записных книжечек и портфеля, где слова и кое-какие дорогие бумажки; ты взял его еще до моего отъезда.
Поклон Марфе. П. Б.
Покл Каткову.
Обрадуй хоть строчкой, любезный друг Безсонов! Что это ты так замолчал? Полно тебе тревожиться, ведь мера должна быть во всем. Я не писал к тебе после
того большого письма, где говорил о Жуковском, потому что я ждал твоей присылки или письма. Догадываюсь, любезный друг, верно у тебя мало денег. Не знаю, что медлит Костылев с ответом на мое письмо и доставлением тебе денег. Я же сам, увы! не в состоянии отсюда выслать: так и уходят деньги. Да я же и получил их не больше как за месяц. Если Кост тебе отдал, то, пожалуйста, перешли русские книги и словари (лексиконы) (также Ливия), вообще, что поважнее. Передай две записочки Сабинину1 и Костылеву, да ради Христа справься, не пропал ли мой перстень и заплачены ли за месяц проценты (3.50 к); если нет, то убеди Кузьмина заплатить (он мне ведь должен) и смотреть за закладчиком, чб он его не стукнул. Квитанция же Опек Совета, конечно, у тебя сохраняется. Ах! как это меня беспокоит. Бороздин, разумеется, не едет в Петербург, это он так тлк сказал тебе. Окончив просьбы, касающиеся меня, начинаю просить тебя о тебе самом. Право, ты напрасно очень беспокоишься о судьбе своей; лишь бы больше работать, а то все пустяки; тревоги же и беспокойства только мешают твоим прекрасным занятиям. Ты прав, колеблясь, поступить к Жуковскому и конечно не дашь своего согласия, пока не предложены тебе будут определенные условия. Но, мне кажется, ты не согласишься с мнением Михаила Никифча, который не видит в этом прекрасном старце ничего решительно, что бы по справедливости должно притягивать молодого человека. Вспомним только, что Жук, каков бы ни был талант его, есть живой, последний памятник почти всей нашей новой Литературы; а литература наша, тоже как бы ни была она ограничена, должна быть дорога для нас. Труды, посвященные ее истории, должны оживить теперешнее плачевное, развратное состояние; вспомнив свое прошедшее, она должна раскаяться, как блудная дочь. В последнее посещение Плетнева я читал еще одно, недавно полученное, письмо Жуковского. Он пишет, что уже месяц не может писать, жалуется, что мало к нему пишут; письмо коротенькое, но к нему приложена брошюрка (об этом не говори никому, ниже Шевыреву), напечатанная за границей без цензуры. Брошюра посвящена Павлу Вчу и Александре Васильевне Жуковским (детям поэта). Она состоит из 6 стихотворений, из которых одно особенно хорошо — это «Царскосельский Лебедь». «Лебедь благородный дней Екатерины», состарившийся в дни Александра, очутился среди молодого поколения дней Николаевых; он с тихою радостью видит, «как вся Русь святая — вековой зеленый плющ вкруг силы дуба» собирается вкруг Царя, ища защиты в буре под короной. Воля твоя, никак нельзя при этом упрекнуть поэта в каком-нибудь низком желании польстить; образ — чисто поэтический. Но я заговорил об Жук еще вот по какому поводу. Напиши мне, желаешь ли ты снова жить в доме и учить детей. Если желаешь, то Коссович, посылающий тебе прилагаемую брошюрку, говорит, что у него есть на примете место, за большую плату, но только ехать в деревню. Мадам же Шевич недавно меня спросила, нет ли у меня знакомого, чтоб занять место при внуке генерала Скобелева2. Если ты не совсем отказываешься, то я разузнаю все подробно и тебе опишу, если же не хочешь, то последнее место можно будет предложить Иванову (помнишь, это курсом старше нас). Соловьев3 при прощаньи меня просил иметь его на примете в случае открывающегося места. Напиши же. Островский4 (вспомнил об нем потому что и он первый кандидат) получил здесь тотчас же отличное место. Об этом мне сказывал Васильчиков, который пользуется здесь всеми благами жизни. Он тебе, кажется, уже писал, что Беляев5 еще в больнице; и доступ к нему труден. Островского же я видел на Университетском акте: Плетнев читал отчет, Куторга — речь о почве Петерб губернии.6 Здешний Митрополит в сравнении с Филаретом7 много теряет. Был я и на лекциях. Пришлось прослушать Устрялова,8 декана Слов факультета. 5 пудов (и верно — с лишком) толстого мяса, в которое воткнута звезда. Ничего столь гадкого, как по содержанию чтения, так особенно по тону речи, не услышишь у нас в Университете. Акт мне напомнил о Грановском; поклонись ему от меня. Нельзя ли попросить Пиуновского, ч он достал для меня Отчет об Акте и переслать. Здесь не увидишь, а мне очень хочется прочесть речь Грановского. Ежели ты увидишь Фро[лова]9 (ты верно у него бываешь), передай ему, пожалуйста, что перевод его готовится, и если ему нужно, то часть его может быть выслана немедленно. Видаюсь с Соболевским; очень приятный человек, у него есть план основать Московский музей — дом для этого будет пожертвован Мальцевым10 (при выезде на Девичье поле, на правой руке): он положит в основание свою редкую библиотеку, и пригласит Полторацкого11 и Черткова,12 (в готовности первого он не сомневается), а у Погодина13 приобретет покупкою.14 Жертвователи сии будут пожизненными библиотекарями. Но мы с тобой хорошо знаем, как удобно строить планы! От него я уже приобрел для своих работ довольно. Вчера получил я письмо от Крастелева,15 который тоже советует из собранных мной материалов (знаешь ли, что здесь приобретено мною еще около трети того, что ты у меня видел) приготовить магистерскую диссертацию. Еще просьба — ради Бога, не откажи — переслать в Рязань Крастелеву толстую старинную рукопись, что я оставил в надежде, что он сам приедет: она из Гимназической библиотеки; разумеется, ты перешлешь ее, получив мои деньги от Костылева. Недавно графиня Блудова имела оказию в Москву и предлагала мне что-нибудь послать; я не имел ничего, но отказываться счел неловким и послал письмо Шевыреву, надеясь, впрочем, если б оно попалось в руки даже Каткову, он не обвинил бы меня клиентом Шевырева. Что М Ник газеты? Он ничего не говорит. Я их одне не вижу. Моей статьи он не поместил и теперь уж поздно ее помещать; не знаю тлк, зачем же он хвалил мне ее. Достал бы ты от него остаток песней, записанных Казановичем, продолжающим со мною деятельную переписку. Пожалуйста, сохрани. Читал я в Академических известиях песни, найденные в Англии. Тут есть что то неясное. Бедный Хомяков! Ты, конечно, знаешь об его ужасном горе.16 Если Сабинин тебе вернет «Архив» Калачова,17 то, пожалуста, доставь его Хомякову и возобнови с ним знакомство. Поклон Собчакову, Новикову18. Поклон также твоим родным и не забывай ради Бога меня.
Твой П. Бартенев.
СПб. 11 Февр. 1852
Ради Бога, Сабинин, отдай мне книги, т. е. доставь Безсонову: Историю Соловьева, Архив Калачова и Судьбы Италии Кудрявцева.1 Ты теперь, конечно, можешь отдать мне и деньги; я сам в долгах: отдай их тоже Бессонову. В мае я еду за границу и, конечно, увижу твоего батюшку: предлагаю тебе отправить к нему письмо. Ты меня обяжешь, отрекомендовав меня как должно. Пожалуста, любезный Сабинин, будь аккуратнее и удовлетвори меня.
Твой товарищ Бартенев.
СПб. 11 февр. 1852 г.
На конверте: Его благородию Дмитрию Степановичу Сабинину.
СПб. 1852. 21 марта.
Я получил сегодня твое грустное письмо, мой друг, перечитывал его сей час третий раз. Как оно ни горько, но я благодарю за него и готов просить у тебя прощения и за сомнения в книгах и за сомнения в сохранности опекунской росписки. Но ты благоразумно меня извиняешь. Ни книг, ни портрета мне не высылай, потому что в конце апреля Шевич располагает ехать в Москву и я привезу туда свои здешние книги, чтобы в одном месте оне оберегались во время моего пребывания за границею. Прошу тлк тебя беречь мои кое-какие бумаги и мелкие бумажки, ибо многие из них мне дороги. Итак, о книгах толк кончен, и мне досадно, что я тебя тревожил попусту.
Крепко жму тебе руку и цалую тебя за твою доверенность и откровенность. Много горького в письме твоем: не хочу говорить, неприятно. Скажу только, отчего ты не говоришь откровенно с Мих Никифоровичем, неужто, по слову старика Державина
Кто сколько мудростью ни знатен,
Но всякий человек есть ложь?
(Есть еще много истин, на которые мы с тобой не успели обратить внимания — сознайся), я в последнее время часто думал и на себе замечал, что университет рядом с бесценною пользою дал нам кое-что и вредное, негодное для русского человека. Ты засмеешься? Но это длинный предмет, а у меня теперь мало времени, и не обратишься к Грановскому за уроком! Твои известия о причети «Москвитянина» меня поражают.2 Я махаю рукою и не хочу больше думать об этой дряни. Вообще же скажу тебе, мне кажется, в письме твоем ты уже слишком горько смотришь на вещи и тебе надо поободриться. Можно заниматься и учеными трудами и снискивать деньги какою-ниб службою. Отчего мы не припишемся куда-нибудь, хоть в Архив Иностр дел,3 переговорив с Калачовым и Беляевым: представится лучшее, не будет ничего дурного оставить службу, а между тем новая деятельность тебя бы поосвежила (она же и немногосложна и не трудна), да и к чему тратить время без труда, хоть будешь просто числиться, и то со временем пригодится. Право, поступай-ка в Архив, скрепившись духом. Можно будет не оставлять трудов своих, а еще найти им подмогу в этой службе. Увидишь Беляева, поклонись ему от меня усердно, я не забуду его обязательных бесед. Пожалуста же, ободрись и освежись.
Спасибо вам с Костылевым за хлопоты о моих делах. Если Костылев не имеет никакой надежды на перстень, то попроси его — я ему чрезвычайно обязан — поскорее написать мне об этом а серьги выкупить и послать по назначению. За перстень же я вышлю деньги к Головниным. Пропадай он пропастью!
К Бороздину я не писал грозного письма, ибо ты знаешь, что я не умею быть грозным; послал только убеждения и упреки в совершенном молчании. Извини меня перед ним и попроси написать. Я его всегда ценю далеко выше Кузьмина, хотя ты совершенно справедливо , что и он молодец.
Непременно выпроси мне у Гр лекции и поклонись ему. Узнай от него, пожалуста, положительно, справедливо ли, что Оролов — который, говорят, женится на Дараган — недоволен моим переводом (этот перевод томит меня, но я с ним справлюсь). От кого ты это слышал? А Семенов4 (попроси Костылева взять у него обещанный экземпляр Отчета и сохрани его) меня уверял напротив. Что за удивит сплетни против тебя? Господи, Боже мой, избавь нас от всего этого: бедный, бедный Шевырев, как он унижается, как мне его жаль. Значит, ты не можешь узнать, издает ли он сочинения Гоголя,5 есть ли у него что-нибудь из второго тома6 и правда ли, что у него пакет, к должен быть вскрыт чрез 6 недель по смерти Гоголя. Напиши, если знаешь? А я слышал, что Толстой7 в отчаянии, что не успел взять 2-го тома. Портрет Мамоновский8 у меня есть, он, мне кажется, довольно похож; один, что в гробу я здесь видел. Спасибо за заботливость обо мне.
Не называй, мой друг, и Грановского великим; право, придется разубеждаться. Лучше любить его, извиняя недостатки, да любитъ постоянно. Об Лебеде я ничего больше не знаю, хоть бываю у Плетнева, кот до тонок, но обязателен и подарил мне кучу своих сочинений; но даже и письма Пушкина не дал списать ни одного, не тлк что стихов. Но об этом после.
Киршу9 Соболевский обещал мне выполнить непременно. В Архив же я не имею возможности, а пуще времени проникнуть. Был недавно в библиотеке — чудо! Непременно обещаюсь прислать книги, к ты желаешь, но ведь оне еще не вышли. Место для Иванова не дает об себе знать: это меня огорчает.
Коссович будет в Москве на 3-й день Пасхи и остановится у Хомякова (кажется), адрес же его: на Владимирской, в Хлебном переулке в д Семенова. Казановича: просто в Могилев на Днепре, он теперь уже в канцелярии губернатора, читает уголовное дело какое-то, пишет ко мне часто, и я его все больше уважаю и люблю. Как я рад, что у тебя есть намерение писать к нему. Душа светлая, прочная, глубоко добрая, влекущая меня к себе по собственной своей воле, и в то же время служащая укором моей порочности.
Сабинина значит ты и не видаешь? За что тебе с ним ссориться? Пожалуста, будь покойнее и не смотри на мелочи. Собчакову и Новикову поклонись. Увидишь Голицынского, успокой его, я ему заплачу непременно: уверь его. Фаусек тебе пришлет деньги. Он мне писал. Передай эту записочку Костылеву и получи от него 10 р с: мы сочтемся при свидании. Мне тяжело знать о твоем безденежьи, в то время как я истрачиваю здесь почти ежедневно по полтиннику на одного извощика. Обидишь, если поколеблешься принять. Васильчиков остепенился после веселостей и большого света. Я читал твою статью: «О Кубе».
Обнимаю тебя. Пиши и ради Бога освежись.
Справься, пожалуста, о Почтамте — благо он от тебя недалеко — в числе писем, не дошедших по адресу, письмо ко мне из Рязани — в Газетный переулок, в дом Игнатьева, к учителю Рязан Гимназии Крастелеву и напиши поскорее, кд переслал. Мне нужно ему писать.
СПб. 1852. Апреля 30.
Что же ты ничего не пишешь, любезный Безсонов? Ты верно и мне сделаешь этот вопрос. Но, право, у тебя больше досуга. В моих делах покуда мало перемены. С вещами, слава Богу, разделался, пославши хозяевам деньги. Но до сих пор еще не могу уплатить Голицынскому и Хомякову. Мы едем 15 числа в Варшаву и оттуда в Дрезден. В Москву не поедем: это одна из надежд, мною потерянных. Как много потерял я их со смертью Жуковского,1 ты конечно понимаешь. Он умер в тот самый день, в субботу на Фоминой, когда я целый день читал его стихи с Плетневым, который мне говорил, что Ж рад будет со мной познакомиться. Плетнев надеется и кое-что мне сообщить. Утешь Костылева: Вяземский здоров и недавно прислал сюда письмо о смерти Ж, которое окончательно уничтожает слухи о его сумасшествии. Скажи, пожалуста, Костылеву, что я на днях послал Соловьеву Словарь областной, поручив передать ему за него деньги; в письме к Соловьеву я сказал также, что Костылев доставит ему мою книжечку о Лефорте, к я ему обещал.2 Костылев медлит отдачею, не желая посещать великого защитника родовых понятий.3 Разубеди сего молодого человека, которому я очень обязан за его хлопоты. Не знаю, разве теперь перестал он солидно заниматься: прежде я любовался его трудами; ты конечно согласишься, что это один из прекрасных юношей, дружбой кого надо дорожить. Преждевременная горечь о нем, коли не ошибаюсь, есть маска, на которую видно еще не прошла мода. В нем, право, много еще жизни. Казанович должен на днях прислать к тебе письмо и в нем записочку мне (он надеется, что я в Москве): перешли ее. Скажу тебе — под самою строгою тайною — что недавно он, начитавшись Гете Werk und Dichtung4, написал одно стихотворение и прислал ко мне. Можешь судить, как я б счастлив этою доверенностью. Он не на шутку хочет заняться арабским языком и уже выписал книги. Совсем забыл сказать, что высылаю тебе областной словарь; он стоит 1.50 к — похвально со стороны Академии, если только она не наврала там чего-нибудь. Беляева я до сих пор не видал, прости меня; все хочу поехать с Васильчиковым, но его вижу не больше раза в неделю. Он тебя очень любит и не утратил ни одного из прекрас свойств своих. Что еще сказать тебе, мой друг? Еще раз попросить тебя — не хандри, не беспокойся пустяками, хоть для того, что у тебя есть человек, который огорчается этим.
Увидишь Бороздина, попроси его писать ко мне, мне не хочется уехать, не примиривши его с собою. Но вот еще моя просьба, крую, пожалуста исполни немедленно. Я беру диплом на звание домашнего наставника, здешний попечитель послал за справками в Моск Унив; попроси Пиуновского, чб он похлопотал и ускорил высылку этих справок; иначе я могу не дождаться диплома и потеряю хлопоты мои, 15 р с денег и целый год службы; дом наставники, обязуясь высылать к директору одной из здешних гимназий отчеты о занятиях с учениками, считаются на равных со старшими учителями гимназии и получают чины — открытие, к сожалению, тлк на днях мною сделанное. До след письма. Цалую тебя крепко. Кланяюсь Костылеву, Собчакову (не забудь передать), Новикову, Леонтьеву, Каткову, а наипаче Грановскому (что же лекции?). Перевод Фролову на той неделе высылается. Пиши, ради Бога, мой милый. Скажи Ив Дм Беляеву, что я ему кланяюсь и очень его помню.
10 Мая 1852. СПб.
Люб друг Безсонов. Мне все говорят, что Андрей Карамзин1 очень хороший человек. Он не имеет детей, а жена его от первого мужа имеет мальчика лет 10. Лидия Дмитриевна удивляется, отчего им нужен учитель или гувернер: они недавно имели его и были очень довольны. Скажу еще, что он играет в карты. Он Дерптский студент.
Пожалуста, мой друг, успокой меня и вышли толстую рукопись Крастелеву, он очень беспокоится, не получив ее; она из казенной библиотеки. Дела мои внезапно переменились. Я не еду за границу нынещний год, а буду жить в деревне Твер губернии. Надеюсь непременно летом на неделю приехать в Москву. Поэтому прошу и умоляю ч б ты сейчас же по получении этого письма написал мне подробно о своих делах, а главное — где будешь жить.
Книгу — Словарь — ты, верно, уже получил. Попеняй Костылеву. Как я буду счастлив, что Вас увижу. Бартенев.
Жму тебе крепко, мой друг, руку за твое последнее письмо. Я его читал и перечитывал. Но содержание его так обширно, так много оно во мне пробудило разных ощущений, что теперь я не в состоянии отвечать на него, как мне хочется: не расположен и нет времени. Потому это письмо назови официальным. Если ты хочешь со мною видеться, то подожди выезжать в Коломну до 20 числа Июля, потому что по всей вероятности около этого времени, 17 или 18, я выеду отсюда. Мне надо и переговорить с тобою и пообсуждать кое-что. Если же ты не можешь остаться до того времени в Москве, то мне почти незачем ехать.
На душе грустно и весело. Вчера было рождение хозяйки здешнего дома. Целый вечер, под голубыми небесами, в прелестном саду раздавались Русские песни: пели с музыкой солдаты Гусар полка. Вся деревня наполняла сад. Я вспоминаю тебя.
До свиданья, может быть, скорого.
Твой П. Бартенев
1852 июня 26.
Панафидино.
С. Панафидино.1 июня 8. 1852.
Любезный друг мой, Петр Алексеевич! Не сердись и не пеняй на меня за мое отмщение, хотя и не писал тебе, но ты мог видеть из писем к Бороздину и Костылеву (которые ты, верно, читаешь; я уполномачиваю тебя читать всякую мою строчку), что я не забывал тебя. Но я опять стану к тебе приставать: как случилось, что ты заболел? Что именно у тебя болит, отчего твоя спина избита и как теперь твое здоровье? Коли сам не можешь писать, попроси Бороздина, он верно не откажет. Я рад, что и ты находишь хорошие стороны в Корнелии Александровиче, рад и потому, что это льстит моему самолюбию: я проводил с ним целые дни и не отставал от него все то время, как все его оставляли и все бранили; моя доверенность к нему не была малодушием и
Но мне кажется, у него до сих пор еще нет определенной цели в жизни, хоть он уже укротил несколько кичливый дух свой. Неправда ли, у него есть чему позавидовать нам с тобою?
Что твоя переписка с Казановичем и Фаусеком? Навещал ли тебя Новиков и Собчаков? О Коссовиче несколько занимательных известий прочти в моем послед письме Костылеву. Этот неоцененный человек всегда мне сообщает свет и жизнь. Душа несказанно добрая. Знаешь ли ты прошедшую судьбу его до поступления в М Унив. Он как-то раз проговорился мне. В полу русском городишке, на чердаке у жида, укрываясь от холода тайком жидовскими шубами, висевшими на чердаке, питаясь единственно од черным хлебом, который он делил на куски, и должен б и тут соблюдать экономию, он с 10 р асс прожил целый месяц и читал фран классиков и Саллюстия.2 Судьба одна спасла его: потребовали из Москвы учеников, кончив в гимназии курс для поступления в каз студенты. Открыт б конкурс и наш К А изумил экзаменаторов обширностью познаний. Но если взять еще одну его сторону — его отношения к одной женщине, о к никто почти не знает (не говори об этом никому) то и тут его характер является в красоте умилительной. Но довольно об нем. Мне больно было слышать, когда его осуждали за посещение Ростопчиной.3 Еще просьба: прошу Костылева убедительно выписать из XI т Пушкина то место, где он говорит о своих предках, прислать ко мне: здесь именно нет этого тома, мне необходимого.4 За тайну скажу, что у меня почти готова в голове статья «Детство Пушкина».5 Пожалуста, не говори об этом, а Костылеву скажи, что я сам ему услужу чем-нибудь за это. О, милый Бессонов, иногда Пушкин мне доставляет самые сладкие восторги. К сожалению, я не умею передавать их: мое рвение выразилось в сборе фактов, группировать их — вот мое теперь занятие.
Поклонись Каткову, передай ему мой неостывающий хотя я до сих пор не могу его почитать совершенно правым перед Ст Петровичем. Надеюсь непременно тебя обнять в начале августа: я пробуду в Москве целую неделю. Бог даст, ты, конечно, будешь тогда здоров, и мы повеселимся. Получил ли ты, наконец, мой Областной словарь и отосланы ли книги Крастелеву?
Я буду писать тебе с охотою о своем житье. К сожалению, я всегда увлекаюсь; хочу написать о моей теп обстановке а собьюсь на что-нибудь литературное, быть может, не для всякого занимательное. Таковы мои письма к Казано, Борозд, Костылеву. Ведь я, мой друг, имею большую переписку. Присоедини сюда 4 лица домашних, Крастелева, Головиных, Коссовича, Бартенева (Ю. Н.)6 и, наконец, надо будет писать к Плетневу, меня обеспечившему недавно подарками Современника. Да еще за границу пишу к Шевич, да гр Блудова7 тоже просила написать, разумеется, о своем племяннике. А Полторацкий, а Хомяков, а Шевырев (два письма я послал ему из Петербурга: не брани меня). Целый лес писем; потому ты на меня не сердись, что это короткое. Я эгоист и не прежде опять возьмусь за перо к тебе, как получив от тебя весточку или о тебе от Бороздина. Не горюй же, мой милый и выздоравливай.
Скажи: «Есть память обо мне, Есть в мире сердце, где живу я».8 Конечно, ты не видишь здесь тлк одну фразу. Прощай. Тв П. Бартенев.
Не сердись, любезный друг Безсонов, что не писал к тебе, Право, обуяла такая лень на письма, что и родные не получают их от меня по нескольку месяцев. Я по-прежнему в Петрищеве,1 Был у П Васильевича,2 который очень хотел тебя видеть, Около 10 августа я приеду в Москву. Хозяин не должен, кажется, на нас дуться. При свидании расскажу, что сделал в это лето и что видел.
Кланяюсь Рейману и Солдатенкову.3 Ник Алексеевич4 тебе кланяется.
Бартенев.
30 июля 1852 г., с. Петрищево
На обороте: В Москву, на Малой Лубянке, в доме Шиловского, у француза Гальди
Его благородию Петру Алексеевичу* Безсонову.
Любезный друг Петр Алексеевич!
Пишу тебе опять письмо, которое ты можешь назвать официальным — название, которое я никак не одобряю. Писать, как бы хотелось, отвечать на твое прежнее письмо опять не могу. Я расстроен нравственно и перед тобой нечего скрываться — причина этого расстройства весьма гадкая. Ты знаешь, что я развратен; и представь, что с отъезда из Москвы я до сих пор все мучусь потребностью коитуса. Ты засмеешься, но дело вовсе не смешное. Я вовсе не имею светлых минут, а главное чувствую в себе страшную вялость, котор меня ужасает. Мое положение ментора и мой характер — нерешительный в подобном деле (ты опять засмеешься) не дозволяют мне никак приступить к делу.
Итак, ты опять уже в Москве!
Как ни неопределенны твои обстоятельства, но я завидую тебе. Как бесконечно ты выше меня и характером, и образом занятий, и образом мыслей. Эта зависть не мешает мне, однако, от полноты сердца приветствовать твои труды. Но ведь ты знаешь меня, по кр мере в этом отношении. Пожалей же меня как человека, очень больного во всем своем внутр бытии. Я не думаю, чтобы ты мог мне подать какой-нибудь совет и облегчение (которого я сам жду тлк от времени), но перед тобой я люблю открываться; это мне отрадно.
Я сам помышляю об экзамене на магистра, но как о деле еще довольно далеком. Не умея видеть в этом что-нибудь больше пустой формы — особливо в наше время — я вероятно, буду магистрироваться в Петербурге, где это вдвое легче (извини, что перепутал страницы), чем в Москве, я рассчитываю на содействие Плетнева. Буду магистром Русской Словесности.
Опять тебе завидую. Ты не упустил из виду мира классического, тогда как я могу лишь изредка ему сочувствовать, не прикасаясь устами к святыне древности. На мою долю, кажется, придется только скромный труд собирателя материалов. Впрочем и во мне может быть, не вотще горит жар любви к истине и добру.
Как мне бы хотелось повидаться с тобой! Но я верно не буду в Москве скоро. Теперь кое-что меня удерживает. Приеду мож б в сентябре или конце августа дней на 10. Если ты богат деньгами, то приславши мне Вяземского «Ф Визина» и Батюшкова сочинения (только не Смирдинское издание) много бы меня обязал. С этими же книгами потрудись прислать из моих книг сочинение Гнедича, книжечку стихов Языкова и Хомякова, Ист литер Греча1 и Кантемира (старинное издание на фр — тоже). Ведь у тебя есть реестр моим книгам (зеленая книжечка). Также пришли мне мой кожаный портфелец с разн заметками, к я забыл у тебя взять. Он мне дорог и потому, что подарен тезкою.
Прощай покуда и будь аккуратен с высылкой книг. Извини это увещание.
Крепко обнимаю тебя. Поклонись от меня Леонтьеву. Я с удов прочел его разбор Уваровского издания.2 Если бы ты мне купил и прислал 2-й том. Не знаешь ли, кто у Фролова комиссионер из Книгопродавцев. Если знаешь, то узнай, отчего мне не шлют «Магазина», хоть распорядился Фролов. Неужели я должен оставить надежду на получение лекций, которые мы записывали третьего года вшестером так усердно. Прощай, мой друг.
Ты меня поразил своим известием.1 Нечего тебе сказать в утешение, мой милый друг! Для меня утешением было бы видеть и обнять тебя. Если хочешь, чтоб я поскорее был в Москве, то немедленно сходи к Павлу Петровичу Барсову (на Самотеке, в Троицком переулке, в доме Щепкина). Он заведывает делами Фролова, и по письму сего последнего должен выслать мне окна 43 р с — за мой перевод: Фролов уже писал ему о том. Ты сходи к нему, и если он еще не посылал денег, то поторопи выслать. Также скажи ему, что я не получал «Магазина», хоть уже более месяца как Фролов мне о том пишет. «Магазин» пусть вышлет ко мне.
Я имею позволение от М Шевич пробыть в отлучке 10 суток, след, больше недели мы будем вместе. Напиши мне, где ты живешь. Кланяйся матушке, и если участие облегчает горе, то передай, что я глубоко понимаю ея положение.
Мысленно обнимаю тебя, мой друг. Не унывай и крепись. Бог даст, дела пойдут лучше: я в этом уверен.
Твой П. Бартенев.
17 авг 1852.
П. И. Бартенев — А. Н. Прейсу
Любезный друг Александр Николаевич!
Я тебе писал, кажется, в том единственном после нашего свидания письме, что брат мой женится. Через неделю, как узнал я об этом, пришло известие о внезапной кончине матери моей.1 Это горестное обстоятельство побуждает меня непременно ехать домой, и только несносная кропотливость здешних обитателей меня удерживает. Во всяком случае во второй половине ноября я оставляю Петербург и хочу пробыть в Москве по крайней мере неделю. Скажи мне — обидишь, если скажешь неправду — могу ли я у вас остановиться. Я бесцеремонно сам напрашиваюсь, потому что не думаю скрывать моего расположения к вам и того, что у вас мне тепло. Передай Безсонову о моем горе и скажи, что оно, конечно, до сих пор мешает брату отвечать на мои запросы.
Я очень скоро стал хладнокровно думать о моем сиротстве, и это равнодушие начинает меня пугать самого, как преступное. Впрочем, я с самого начала должен был скрывать и подавлять горесть, во-первых, потому, что она никому не нужна в том обществе, в котором я теперь живу, а холодное изъявление участия мне противно, во-вторых, отвечу, что в то время здесь шли приготовления к спектаклю, в котором и я сам должен был участвовать. Театральничать своим горем я не хотел, и 25 числа играл Дядюшку Назара Андреевича: меня все хвалили, и действительно, я исполнил роль не худо, к чему много способствовал преуморительный стариковский костыль и шампанское, перед самым началом спектакля принятое за устранение застенчивости. В продолжении двух недель все здешнее общество было приятно занято. Теперь я скучаю и нетерпеливо жду отъезда, имеющего быть 8 числа сего месяца. Работа нередко меня услаждает и занимает мою душу; но и тут чувствую необходимость поскорее видеться с близкими своими, ибо я заметно черствею в должности сторожевого пса, которую на себя принял. Буду благословлять тот час, когда освобожусь от своего мальчика.
Напиши, мне, мой друг, в Петербург, на Моховую, в дом Плеске, в квартиру Шевичей. Поцалуй за меня ручки у твоей матушки и поклонись батюшке.
Всем твоим поклон. Нельзя ли узнать, вор ли Фролов из деревни и отослана ли книга Крастелеву.
К Деду я не пишу: противно! Скажи ему об моих обстоятельствах, когда увидишь.
Прощай. Твой П. Бартенев.
1852 Ноября 3-го. Панафидино.
Мой друг Безсонов!
Совершенно одобряю твой план, о котором переговорим подробнее при свидании. Я уезжаю во вторник, 16 числа; если можешь, приезжай в среду на железную дорогу меня встретить. Был бы рад увидеть и Костылева там же: так обр вы оба и встретили бы меня так точно, как вы же проводили в Петербург.
Твой П. Бартенев
13 дек 1852. Спб.
Декабря 29 1852 г.
Милый друг Безсонов! Спешу тебя уведомить о моем благополучном приезде домой, где брат встретил меня с молодой женою.1 Все идет хорошо, кроме того, что маменьки нет. Она умерла праведницей. Все наши предположения сбудутся; в феврале я приеду в Москву и прошу тебя теперь же подыскать квартиру: на лето мы с тобой приедем сюда, а в сент вернемся. Тогда уже и лошадь мне приведут. Окончательный наем квартиры должен состояться в конце генваря: я буду писать тебе об этом. Прощай. Твой П. Бартенев.
Липецк. 16 Генв. 1853.
Не сердись, мой милый друг, на мою краткость. Извещаю тебя о главном. Я не могу выехать ранее половины Февраля по очень простой причине: до сего времени брат мой, которому я отдал в распоряжение часть мне следующего из имения, не соберется с деньгами. Ты же, пожалуста, возьми у Костылева, если тебе нужно для наема квартиры и необходимых общих наших издержек (разумею мебель) должные им мне 25 р с. Надеюсь приехать уже на нанятую тобой квартиру. Я буду пока получать ежемесячно по 30 р с. Не хотелось бы брать с собой человека, потому что его содержание в Москве дорого; потому поищи женщину, которая бы могла служить нам, не быв кухаркою. Если же таковую надежную не найдешь, то придется привезти человека. Наем квартиры поручаю твоему благоусмотрению. Ты мог бы взять ее с 1 Февраля и ждать меня на ней.
В конце Генваря здешний купец Заболоцкий-Воронин доставит на имя Алекс Костылева ящик от меня с книгами (числом 43, мною здесь приобретенными) и некот вещами для домашнего обихода, которым опись лежит на верху ящика. Возьми этот ящик к себе, если то можно, не разбирай до моего приезда. Скажи, перевез ли ты к себе чемодан с книгами. Лучше перевезти. Брат тебе кланяется и очень желает твоего приезда на лето. Поскорее пиши, да уведомляй, ка прибудет означенный ящик. Передал ли Костылев, коему кланяюсь, 50 р с Голицынскому?
Бартенев.
Иван Васильевич Киреевский
Твое письмо обожжено, мое урезано: на таких листках я писал кое-что для М вей1 и имел похвальный обычай по большей части писать набело, был недоволен тем, что помещалось в начале этого листка; листок б брошен и послужил для письма к тебе, мой любезный Безсонов. Кажется еще далеко то время, кд мы с тобой привыкнем к немецкой аккуратности. В подробном письме твоем я не узнал главного: в чьем именно доме и за какую плату нанята квартира. Ради Бога, с первой почтой напиши мне хоть о первом: иначе мне трудно будет тебя отыскать в Москве. С самого того числа, как нанята тобою квартира, плата за нее должна делиться пополам; потому мое отсутствие теперешнее да не нанесет тебе убытка. Я по-прежнему не могу выехать раньше 15 февр, хотя душевно желал бы скорее. Во всяком случае благодарю за хлопоты о квартире; прошу обратить внимание еще на одну статью — на мебель. Где Голицынский? Пожалуста, разузнай, а если он уже в Москве, то попроси Александра Николаевича отдать ему поскорее деньги; я перед ним много виноват.
Я живу так себе, довольно приятно. Кое-что читаю. На днях отправил к Каткову «Еще несколько слов о Жом». Буде можно, разузнай, удостоится ли сие Слово печати. Я сам не доволен слогом статьи: обстоятельство, происшедшее, думаю, вследствие непривычки. Доселе я упражнялся преимущественно только в эпистолярном слоге. Думаю, однако, что специалисты прочтут мою статью с удовольствием. Там вставлено несколько замечательных вещей.
Пожалуста, с первою же почтою отвечай мне: без твоего письма я не выеду отсюда.
Прощай, пока.
Липецк. Твой П. Бартенев.
2 Февр 1853
Липецк. 1853. Февр 19
Люб Безсонов! Мой ответ совершенно неожиданно и крайне неприятно отстрочился на неопределенное время. Я уже взял в Пятницу подорожную, чтоб в Понедельник выезжать; но пошли такие дожди, что Воронеж прошел, и нет проезду даже до нашей деревни. Как только будет возможность, т. е. настанут морозы, я еду. У меня уже все готово. Я рад еще, что ты в этом теряешь только мое отсутствие. Тебе, конечно, покойно теперь на новой квартире. Ведь за стол полагается, конечно, особая плата; поэтому ты, платя за себя одного, отдавай деньги квартирные за двоих, и если даже я еще промедлю недели две, то это не составит большого расчета. Ты не пишешь, как велика плата за квартиру. Полетел бы к тебе, если бы можно. Ради Бога пиши и оживляй меня. Уведомь, получил ли Костылев ящик от липецкого купца Воронина с моими вещами, а Катков статью мою.
Тебя смешит это сопоставление ящика со статьею? Цалую тебя и желаю спокойствия и труда.
Т П. Бартенев. Кланяюсь Костылеву.
Право, было бы очень хорошо, Бессонов, если бы ты прокатился к Петру Васильевичу в Киреевскую слободку, в 7 верстах от Орла лежащую. Место в дилижансе от Москвы до Орла стоит 10 р с, а Елагины1 сказывают, что ехать очень хорошо. Если бы ты приехал и был у П В, который тебе кланяется и зовет, то в последних числах июня и в самых первых июля увидал бы меня, и мы вместе покатили назад в Москву, заглянувши на минуту в Петрищево, к от Большой дороги Калужской в 5 верстах.
Не сердись за малописанье. Иногда просто рука не поднимается. Поклон Рейману и Козьме, или лучше обоим им объятие. Я здоров. Дай Бог и тебе того же.
Твой П. Бартенев
Бунино. 1853. Июня 14.
Я теперь в Бунине у Василия Алексеевича и Катерины Ивановны, которые вместе с Никол Алексеевичем тебе кланяются. Вчера было рожденье первого. Еду сегодня домой, т. е. в Липецк.
На обороте: В Москву, в Сокольники, на дачу, занимаемую г
Любезный Петр Алексеевич! Сей час был у меня Елагин, ездивший к Афанасьеву1 от Кошелева за какою-нибудь сказкою для Беседы.2 Он не застал Афанасьева дома. Я ему сказал, что вероятно у тебя есть сказка, и что незачем возиться и кланяться Афанасьеву. И так если у тебя есть небольшая не напечатанная сказка, необходимая для пополнения какого то места в Беседе, то либо пошли ее прямо к Кошелеву, либо сегодня же уведоми меня да или нет, через сего посланного, чтобы я мог передать Елагиным. Петр то Васильевич не привез с собой ни одной!
Твой Бартенев.
5 часов пополудни.
Адрес: Против Сретенского монастыря, на Сретенке, в д. Малюшина, на дворе.
Петру Алексеевичу Безсонову
1
Неточное заглавие статьи Забелина, ибо большая половина ея посвящена мелочному разбору примечаний к Собр писем ц Ал Мих.
Непоследовательность в смысле, ибо все разсуждения сводятся к одному: автор обиделся неск строками Рой Беседы, которыя принял на свой счет.
Главные обвинения против меня:
1). Не привел ответных писем. Но это неправда: в примеч к письмам* приведено все важное из ответного письма Кн Одоевского; так же в нек местах приведены отрывки из писем Матюшкина; вполне же они не имеют значения, ибо напечатаны Г Забелиным в Чт Общ2 (1848 № 5) с пропусками, через каждые три или два слова.
2). Не сличил текстов. Нечего было сличать, ибо Г Забелин как будто нарочно умалчивает, что второй текст Археогр экспед печатан с копии, снятой в XVIII веке и хран в Эрмитаже, тогда как текст Муханова,3 ку мы следовали, печатан с подлинников; Муханова же Сборник4 нельзя упрекнуть в недосмотрах и неточностях. Кроме того, я до самого выхода книги имел надежду получить доступ к самим подлинникам, хран в Археогр Ком, что мне б и обещано высшим начальством.
3). Все примечания были осуждены, как составл на скорую руку и без знан дела; но в своих поправках весьма мало дает нового. Можно согласиться разве с объяснением [Иордани], но это давно уже б высказано прежними критиками. Мы согласны, что промах велик; но подобные недосмотры встреч в сей статье Забелина. Как напр, автор Быта Р Цар не знает, кто была сестра Ц Мих Фед. Он называет ее (со слов Татищева, не потрудившись справиться, точны ли оне) княгий Черкасй (жена Кн Ив Борисов), тогда как Татьяна Фед б замужем за Кн Котыревым-Ростовским.
4). Закрытие цер и монаст за церк долги и окуп их, кот так [расписал] Г Забелин, представляет ничего унизит для др Руси. это принад р : по его словам существуют даже целые рукописныя книги, именно XVII в., в которых обозначено, сколько долгов на церквах и сколько их закрыто. Точно так и в наше время церковь закрывается, т. е. ее прекращ богослужение когда она не в состоянии содержать причета и поддерживать должное благолепие. Ког-ниб взнос или сбор прихожан снова возстанов бе, и церковь окуплена.
Вообще вся статья написана бойко можно сказать, но не имеет значения для науки, ибо цель ее — побраниться.
Любезный Безсонов! В настоящую минуту, когда ты просишь оригинала Лазарицы,1 нет возможности его доставить, ибо я переезжаю на новую квартиру (на Кисловку, в д Гриневича) и разберусь не раньше завтрашнего утра. Но я уже считывал вместе с Голицинским 2 твою рукопись; пропусков нет, а то, что тебе кажется пропуском, есть небольшие изменения, сделанные в рукописи Кошелевым3. Если можно, не задерживай корректуры: этот мелкий шрифт теперь крайне нужен.
Относительно нашего ответа, по моему он написан прекрасно, и сердечное тебе от меня спасибо. Но Алекс Ив ничем не убеждается, и не хочет его печатать; я же, как ты знаешь, — не соредактор его, а только секретарь.
Твой Бартенев.
Пятница.
На конверте: Его Благородию Петру Алексеевичу Безсонову.
Любезный Безсонов. Пожалуста, отдай эту книжку Строеву1 и попроси «Современника»2, которого я жду с сим посланным. Я заболел простудой и до четверга доктор запретил выходить. Вчера целый день не вставал с постели.
На обороте: Его высокоблагородию Петру Алексеевичу Бессонову, в Колпашном переулке в Архиве Министерства иностранных дел.
Любезный Петр Алексеевич!
Прошу тебя искренно и усердно простить меня и забыть всякую против меня неприятность, — будь великодушен и поверь, что я от всего сердца желаю с тобою быть в мире. Вспомни нашу былую дружбу, и ради ея извини недостатки мои и не будь мне врагом.
Твой Бартенев
1858 февраля 4.
Много обязан тебе, любезный Петр Алексеевич, за доставление образцов,1 из коих я выбрал №№ 18 и 6-й; нам всего нужно первой 35, а второй 75 стоп, но ты чрезвычайно бы одолжил, устроив так, чтобы теперь можно было взять только 30 стоп (по прилагаемому листку), а остальное в первых числах Февраля, когда мы будем при деньгах.
Твой Петр Бартенев.
1863 5 Февраля.
Поречье1 1864 Июня 8-го
Тебя не было в Москве, любезный Петр Алексеевич, когда я уехал сюда, и потому мне нельзя было лично переговорить с тобою об известных деньгах, коих срок вышел. Ты можешь передать их Евг Петр Пациентову,2 который тебе выдаст записку в получении. Не то, держи их до моего приезда в Июле; во всяком случае мне бы хотелось, чтобы те 4 с чем то процента, получаемые оной пропадали.
Мы здесь около трех недель. Работы едва ли не больше, чем в Москве. Граф Уваров3 сам очень много занимается, и его пример подзадоривает. Сведений о покойном графе4 множество, и вероятно я успею здесь только подготовить необходимые данные для биографии. Написана только первая глава, о происхождении и родителях. Нечего тебе говорить, что здешний сад — чудо. Тем не менее не думаю, чтобы я дешево покупал себе дачную жизнь.
Поклонись от меня пожалуста Новикову, и скажи, что я ему очень благодарен за повара, без которого мы были бы как без рук, и что он очень исправен доселе.
Будь здоров, любезный Петр Алексеевич.
Цалует тебя искренно преданный
Петр Бартенев.
Куда девался ты от толпы воспоминаний, оживших при вести о кончине Шевырева? Сколько у нас с тобою уже покойников. Помнишь 1849 год. Кто мог бы пророчить тогда судьбы Аксакова,5 Хомякова, Шевырева, и еще менее судьбу Каткова!
На конверте: В Москву. На Никольской, в Синодальной типографии. Его Высокоблагородию, Петру Алексеевичу Безсонову
Соболевский имянинник, но я у него никогда не бываю в этот день. В библиотеке я завтра с 10 до 3-х не вступно.1
Скажи пожалуста, не отвык ли ты от переводов с немецкаго? Если возьмешься, то, кажется, будет работа довольно выгодная.
Весь твой П. Бартенев.
1864 Сент 24.
Жена2 тебе взаимно кланяется, а от меня передай поклон Дарье Николаевне.3
На конверте: Его Высокоблагородию Петру Алексеевичу Безсонову
Любезный Петр Алексеевич.
Не желаешь ли давать уроки двум девушкам (17 и 15 лет) по 5 р за 1 1/2 часа? Русской Словесности, живут на Пречистенке. Коли да, поскорее уведомляй.1
Твой П. Бартенев.
1864 Окт 23.
Любезный Петр Алексеевич.
Не можешь ли ты сказать сему солдату, где купить киновари: мне нужно крошечную баночку.
Как бы с тобой повидаться: необходимо кое о чем переговорить с тобою
Твоему П. Бартеневу.
1864 Ноября 12.
На конверте: На Никольской, в Синод тип Его Высокоблагородию Петру Алексеевичу Безсонову. От Бартенева.
К крайнему сожалению моему Архив № 11 и 12 не только отпечатан, но даже переплетен. Не напечатать ли в виде особого добавления?
Надо непременно видеться, Если не будешь завтра в Обществе1 или у Кошелева, то я к тебе заверну.
Тв Барт
23 ноя 1864.
На конверте: П. А. Безсонову.
Москва. 27 Июля 1866.
Надеюсь, любезный и дорогой Петр Алексеевич, что ты не сетуешь на мое долгое молчание; надеюсь, что дружба твоя извинит мне эти месяцы эпистолярной лени. Становишься машиною: то, к чему привыкла рука, работается легко, и корректуры продержишь сколько душе угодно, а ко всякому другому занятию чувствуешь какое то отупение.
Перечитанное мною сей час письмо твое от 31 Марта меня порадовало. Как ни мучат вас там всяческие столкновения, вопросы и недоумения, но видно, что все таки ты работаешь много и бодро; слышен в тебе наш Великороссиянин. Дай Бог в этом чувстве своей полезности почерпать тебе и утешение. Радуюсь сердечно, зная как широк и многообразен круг твоей деятельности. Спасибо, что вспомнил меня, думая о Пушкине: сберегу эти стихи и не перестану дорожить ими.
Случается ли заглядывать в Р Архив? Видел ли Лабзина?1 Прости пожалуста, если чем не доволен в напечатании. Я с Новиковым посылал К. П. Кауфману2 один год Архива с письмом: как в воду кануло, вероятно он забыл передать. Николай Николаевич3 был здесь недавно приятнейшим как всегда и всюду гостем: ничего не пойму из его рассказов. Мне все казалось (и я ему это передал), что самая эта тревожная заботливость по польскому вопросу уже обличает нашу современную слабость. Люди Екатерининского века и сама она не удостаивали Польских отношений названием вопроса; два-три слова в Кабинете Государыни, и затем совсем другие важнейшие вопросы в ходу; а теперь только и толку, что о Поляках! Будем у них учиться частной живости, перестанем грызть друг друга и займемся делом: вот что обеспечивает успех.
А на Кошелева, как мне сдается, действовала супруга,4 одушевляемая внушениями Василия Елагина,5 пожалуй, благородными в высшей теории, сидя за поздним ужином, но крайне нелепыми в применении. С женитьбой Ив Сергеевича уничтожился кружок, собиравшийся на Поварской. Он, кажется, разом пресек все отношения. Свадьба его была нечто чрезв странное. Позвана была только знать (гр. Соллог, Бахметьевы), венчались в домовой церкви барона Боде. Объясняю это себе просто тем, что наш дорогой Ив С зарапортовался после рукожатий императрицы и безпрестанных телеграмм к жене его из дворцов.6 О Дне пока тот слух, что Козьма и другие купцы составляют капитал и зовут Ив С в редакторы, сняв с него все денежные заботы.7 Это мне говорил сам Козьма и подтвердил Ив С; он теперь с женою в Самарской деревне.
Мы живем по-прежнему в доме Кудрявцева. У меня четвертый сын Юрий.8 Жена тебя вспоминает и тебе кланяется. Здоровье ея, благодаря Бога, лучше. Поклонись от меня Дарье Николаевне. Не умножилось ли и твое семейство? Бог тебе в помочь.
У меня библиотека, уроки и Архив; если всем заниматься как должно, то все часы наполнены.
Обнимаю тебя от всего сердца.
Твой Бартенев.
Мих Федорович9 — честнейшая душа. Передай ему мой поклон.
Любезный Петр Алексеевич! Если можно, прими меры к возврату: у меня теперь расплаты и закупка бумаги.
Извини, что беспокою. Собираюсь к тебе беспрестанно и не выберусь за мелочными хлопотами.
Твой Петр Бартенев.
1866. 29 Ноября.
Любезный Петр Алексеевич!
Прочитав прилагаемую корректуру, я увидал, что ты не публикацию только хочешь у меня сделать, но открыть у меня контору своего издания. Ей-ей я этого не могу во 1-х потому, что своих хлопот не оберешься; и я и Архив с 1868 года разсылаю уже не из Чертков библиотеки, а из дому; во 2-х, не могу этого сделать без ведома Черткова:1 он уже и без того косится, что его библиотека принимает характер книжного магазина. Ты мне говорил нынче только о публикации. В подобном я уже раз должен был отказать Погодину.
И так измени пожалуста: я готов напечатать объявление какого хочешь объема.2
Твой П. Бартенев.
1867. Сент 9.
Петр Алексеевич!
Может быть Беляевы, Кошелы и Елагины уполномочивали тебя объявлять об их отношениях к И. С. Аксакову, как ты сделал в № 121 Виленского Вестника;1 но отнюдь не я. Мне вовсе не известна твоя полемика, я не читал ни твоих Москов писем, ни Аксаков статьи.2 Но Иван Серг мне лично очень дорог, и я не могу допускать, чтобы моим именем употребляли для нанесения Аксакову оскорбительных укоризн.
П. Бартенев.
На конверте приписано другой рукой: Его Высокоблагородию Петру Алексеевичу Безсонову. В Москве в Библиотеку Московского Университета.3 На штемпелях даты: 28 сентября и 1 октября 1867 г.
По твоему желанию я прочитал статью о кн Цертелеве; но она не подходит к Р Архиву по содержанию своему; при сем возвращаю ее.1 С приложениями потрудись прислать мою росписку.
П. Бартенев.
1871. Марта 27.
На конверте: Его Высокоблагородию Петру Алексеевичу Безсонову. В старом здании Университета. Гну Библиотекарю.
Князя Лобанова зовут Алексеем Борисовичем1 и живет он на Михайл Площади, в доме бывшем графа Сологуба.
Нарышкина я вовсе не знаю; но слышал, что ему пишут в Тамбов просто, ибо он там первое лицо.2
Пожалуста же, поменяемся книгами, любезный Петр Алексеевич.
Жмет тебе руку
П. Бартенев.
1874 Сент 18.
На конверте: Петру Алексеевичу Безсонову.
Извини меня, любезный Петр Алексеевич, что за многоделием не ответил на твою записку. У меня ей-ей нет Архива за 1864 год. Прошлый и позапрошлый год могу тебе доставить, и сделай милость, пришли за ними (у меня разсыльный ушел в деревню); а коли будет твоя милость, доставь с ним твою книжку Детских Песен.1 Наши дети старшие зачитали купленный мною экземпляр.
Душевно тебе преданный П. Бартенев.
5 Октября 1874.
Одолжи, любезный Петр Алексеевич, билетик на завтрашнее заседание1 твоему
усердному П. Бартеневу.
1875. Генваря 18. Суббота.
В Понедельник же сдал я твою статью в типографию, любезный Петр Алексеевич, и надеялся нынче иметь ее набранною. Вместо того получил вчера вечером прилагаемое.1 Бога ради, прикажи ее перебелить и доставь поскорее. Сделай мне дружбу, не подосадуй, или по крайней мере подосадуй меньше моего: 12 номер, при котором бывает азбучный указатель, необходимо торопить печатанием.
Твой П. Бартенев.
1875. Ноября 6-го.
Любезный Петр Алексеевич!
Ей-ей и по совести не могу напечатать возвращаемую при сем статью. Подлинник Храповицкого1 только и есть как свят один, весь собственноручный; след его только и можно держаться. Все указанные тобою и Брикнером2 места я сам смотрел в Петербурге по подлиннику [еще в Апреле] 1875 г.: они напечатаны верно, кроме одного собственного имени, которое можно читать так и сяк. — Ты верно не читал многих статей Брикнера, а то бы убедился, что это прямой продерзатель Тирренов и Боков. Я имел с ним много сношений еще в Одессе и убедился в вышесказанном. Его противник — Герман3 лицо чистое и с ним не сравнимое.
Дружески предупреждаю тебя не трогать Шереметевых: ей-ей тебе будет хуже. Расположение князя Вяземского к Барсукову4 тебе также не поколебать.
Убедительно прошу тебя верить моему доброжеланию. А если уже ты так непреклонен, то печатай в Моск Вед. Уполномачиваю тебя даже заявить, что я печатать не согласился.
Твой П. Б.
20 Дек 1875.
Надеюсь, что как закон, так и твоя воля обратного действия не имеют, и статьи об Общ Любителей уже перебелены для Р Архива.5
Сто рублей от П. А. Безсонова обратно получил, при чем отдал назад статью его о князе Шаховском.1
Петр Бартенев.
1876. Генв 21.
27 Генв 1877
Посылаю тебе, любезный Петр Алексеевич, книги от Рамбо,1 вчера вырученные из Ц Комитета.
Одолжи, вручи подателю сего четыре билета на Воскресное публичное заседание.
Твой слуга
Петр Бартенев.
Заверяю тебя, любезный Петр Алексеевич, что о Кускове1 и Шереметевых в Р Архиве решительно ничего. В Р Архиве не только за последние года, но и вообще не было напечатано.
Твой П. Бартенев.
Апреля 25-го 1877.
Воистину Воскресе!
Поздравляю и цалую тебя, любезный Петр Алексеевич!
Но письма твоего ей-ей не понимаю: в начале ты пишешь, что не мог приготовить статьи, а кончаешь: очерк готов, и все таки его не присылаешь. Ив Серг уехал опять в Киев и конечно теперь не скоро вернется. Ты пишешь еще о каком то зле издательства; но лучше войти в положение издателей, каково им с такими капризными сотрудниками? Учить и поправлять тебя не имею не только возможности и права, но ни же охоты и уменья. Повторяю: все, что княгиня одобрит, напечатаю дословно, лишь бы доставил ты рукопись четкую,
ея же ожидает
твой П. Бартенев.
1878 Марта 17. Понедельник.
30 марта 1878
Я простудился и ехать в Данилов не в состоянии.
Пожалуста, прочитай предварительно княгине,1 с одобрения которой и можно будет приступить к печатанию, если ты, любезный Петр Алексеевич, значительно посократишь статью. На меня она производит такое впечатление, что психолог мешает биографу, или что ты на пути размаза, вдруг начинаешь микроскопически рассматривать свой предмет и передавать неуловимые черты его, что искажает его.
Твой П. Бартенев.
На конверте: Его Высокоблагородию Петру Алексеевичу Безсонову.
Нужное от Бартенева.
Любезный Петр Алексеевич! Сделай же мне одолжение, доставь мне свою статью, чтоб она могла быть еще набрана до Святой. Я был сегодня у Княгини, но уже распорядились своим вечером, так что переменить нельзя было.
Нельзя ли повидаться? Если ты мне назначишь время, то я к тебе взберусь, в более убедительное доказательство, что желаю тебя видеть. Не то скажи, когда можешь ко мне.
Твой П. Бартенев.
7 Апреля.
Пятница.
На конверте: На Моховой, в Старом здании Университета. Его Высокоблагородию Петру Алексеевичу Безсонову.
От Петра Ивановича Бартенева. Москва, Никитский бульвар, дом Дюгамеля, № 316.
11 апреля 1878.
Извини, что пишу так: некого послать и нет пятачковой марки.
Все приготовлено к набору статьи.1 Если ты ее доставишь в четверг утром (не позже) она еще будет набрана до Святой, и тогда с корректур прочитаешь с И С А. Иначе на Святой набирать не будут.
Пожалуста удружи
твоему П. Бартеневу.
Адрес: На Моховой, в Старом здании Университета. Петру Алексеевичу Безсонову.
Спб. 4 Мая 1878.
Любезный Петр Алексеевич! Статья твоя, на другой же день по получении, была мною отдана в набор; но помешали моему желанию скорее видеть ее в печати два обстоятельства: 1) оказалось, что типография именно в те дни переехала в новое помещение, и 2) мне понадобилось (по определению одного из сыновей в Морской Корпус)1 съездить сюда. Я возвращусь 9 или 10 Мая и полагаю, что статья уже у тебя в наборе.
Здесь ужасы в умах и в устах.2 При свидании сообщу.
Твой П. Бартенев.
Прости пожалуста, любезный Петр Алексеевич. Но что же мне делать; я разсчитывал по приезде из Петербурга найти статью уже побывавшую у тебя, а вместо того типография перебралась с Донской в Газетный переулок и раньше Середы статья не наберется.
Читал ли ты статьи в Гражданине и Новом Времени?1
Твой П. Бартенев.
1878 Мая 13.
На конверте: П. А. Безсонову.
Москва. 31 мая 1878.
Посылаю тебе, любезный Петр Алексеевич, чистые листы статьи твоей. Сохраняю листки с выкидками княгини Черкасской и И. С. Аксакова: ты меня уполномочил их сделать.
Княгиня, Аксаковы, Васильчиковы оба твердили о тебе Каткову и князю Мещерскому. Сей последний от меня бегает, а Каткова я до сих пор не застаю. По моему мнению, необходимо, чтобы ты теперь же определил, чего именно желаешь, и я бы на твоем месте прежде всего просил причисления к министерству или округу,1 дабы потом отыскивать места.
Сердечно желаю тебе выздороветь.
Твой П. Бартенев.
На конверте: В Кусково. По Нижегородской Ж. Дороге.
Его Высокородию Петру Алексеевичу Безсонову.
От Петра Ивановича Бартенева. Москва, Никитский бульвар, дом Дюгамеля, № 316.
Москва 19 июня 1878.
Я был в отъезде, любезный Петр Алексеевич, и потому только теперь могу возвратить твою первую расписку. По моим обстоятельствам жалею, что тебе нельзя совсем погасить ее, т. е. по разчету за статью твою доплатить мне 220 р. Если бы с другими твоими произведениями был так же мил и сговорчив, как в этом случае, тебе можно бы много зарабатывать. Но ты опять разсердишься и скажешь, что я хочу тебя учить.
Добился таки я, наконец, свидания с К. Он очень расположен быть тебе полезен; говорит, что попечитель отвечал ему уклончиво и обещал тот же день (пятница) еще раз и убедительнее поговорить с попечителем.
Твой П. Бартенев.
Москва 28 Д 82.
Я в Петербурге заболел, любезный Петр Алексеевич, и потому, покончивши самонужнейшие дела, поспешил домой. И теперь еще не совсем выздоровел.
Шубка не так нужна, чтобы не дождаться случая получить ее.
Статью о театре, сам ты знаешь, что надо усилить сжатием, каковое можешь сделать только ты сам, посему она пошлется на днях к тебе. У тебя имеется еще статья об истории Общ Л Р Слов. Присядь-ка, да сожми: ей-ей выйдет густо и хорошо.
Поздравляю тебя и прошу передать Дарье Николаевне мое поздравление с 25-тилетием супружества.
Твой П. Бартенев.
Телеграмма.
Обнимает П. Бартенев.
Принята с аппарата № 6 со станции Москва. 8/IV 1887
На обороте телеграммы: Харьков. Немецк у 19, Безсонову
Апреля 8-го 1887 Москва.
Воистину Воскресе!
Сердечно благодарю тебя, милый Безссонов, за письмо твое от 3 Апреля и радостно прочел сегодня статью Михаила Никифоровича (он, кажется, один уцелел из наших профессоров). Вспоминаю вместе с тобой Шевырева и как мы преподносили ему разрезальный нож с изображением сердца.
Я тоже дед (имеется дочка у моего второго сына-музыканта1). Все мои дети повыросли. Скажи, за кем твоя дочь. Передай мое почтительное приветствие достойнейшей твоей супруге.
Дружески целует тебя
седой Бартенев.
Бегут меняясь наши лета
Меняя все, меняя нас.
Постараемся не измениться во взаимной привязанности.
Стрельна, 11-го Мая 87.
Длинное заказное письмо твое, дорогой друг Петр Алексеевич, получил я здесь 6-го, а два другия письма — от 4-го и 5-го с м — только вчера. На первое не отвечал тотчас же ради хаоса разборки, а с 8-го по вчерашний вечер включительно не был дома: нужно было позакупить кое-чего для новой квартиры, а 9-е нельзя было не провести у стариннейшаго и преискреннейшаго друга Н. Е. Мамонова,1 зане и сам он, и старший сын Николай — “маймисты”, как здесь называют майских именинников (зимние так же в шутку зовутся “декабристами”).
Прежде всего шлю тебе горячее сердечное спасибо не за неумеренное превосхваление и превознесение меня и моих к тебе неизменных товарищеских отношений, но именно за то, что одно за другим написал ты мне три письма и одно другого интереснее. Со стороны, да еще из за такой дали, на которой живем, никак нельзя было ни предполагать, ни догадываться, что личный твой юбилейный празник2 дорастет до значения нашего (в смысле нашего поколения) общего, даже до общерусского народного. Тем он лучше, тем он дороже должен быть для твоей души и духа, — а этого разве мало?...
Не ропщи на М. Н. Каткова. Ему едва ли известно, что ты послал из напечатанного к юбилею и даже посылал ли ты что. Во-1-х, у него дела и заботы, конечно, больше, чем у всех наших министров, вместе взятых. Во-2-х, дела и заботы его не уменьшаются и не сокращаются, а растут и размножаются чуть ли не с каждым днем. В-3-х, годы берут свое на счет его гигантских сил. В-4-х, он в Пбурге и прихварывал: едва три дня, как стал выезжать.3 В-5-х, “Рус Вест” лег на его же личные заботы, потому что Клюшников перешел в редакторы “Нивы”4 (Ф. Н. Берг5 сюрпризом расстался с жидовином — Марксом6), а на место его никого еще нет. (Я впрочем не видел М Н, — потому что сколько ни езди к нему, не увидишь ни его, ни его секретаря, а только швейцара, от которого и услышишь стереотипное “дома нет-с”).
По моему, для твоего нравственного удовлетворения достаточно и того, что тебе писали и телеграфировали со всех концов России и из таких научных центров, каковы Париж и Лондон или Прага, и что уже перешло в печать. Следует, однако ж желать, чтобы все до тебя дошедшее в день праздника и вслед за ним, было напечатано в одной брошюре. Неужели не могла бы сделать это, например, редакция “Южного Края”7 и разослать своим подписчикам? Тогда бы и другие русские, да пожалуй и не одни русские издания воспользовались бы летним ленивым временем, чтобы перепечатать брошюру если не целиком, то в извлечениях.8 Что бы тебе списаться с названною редакциею? За эту любезность ты мог расплатиться с нею не деньгами, а какими-нибудь сообщениями в течение года.
Дивлюсь, почему ты не д с с — если твоя должность в V классе,9 то ректор унта обязан был бы представить тебя через три года службы в чин IV класса. Если твои личные отношения к ректору не ладны, почему не скажешь декану, или секретарю правления, или попечителю, или, наконец, правителю его канцелярии? Если тебе лично претит заговорить с названными лицами по такому чиновничьему вопросу, почему ни один из друзей-профессоров не напомнит и не скажет об этом авторитетного словечка? В наши года и высший чин не льстит души, но раз служишь, почему же не пользоваться преимуществами, предоставляемыми служебным положением?
Любезный Безсонов!
Посылаю корректуру; если удосужишся, то вели человеку подождать; а не то завтра поутру в Архиве я получу ее обратно.
Сделай милость дай мне историю Словесности Шевырева,1 и вручи сему посланному.
Твой П. Бартенев.
11 Марта.
Я приехал и остановился в Риме1 № 22. Тебя не могу отыскать. Приезжай как получишь письмо. Я до 9 часов утра дома.
Бартенев.
Пятница.
На конверте: В Сокольники, на даче Иванова, подле дачи Митькова. Его Высокоблагородию Петру Алексеевичу Безсонову
Безсонов! Пожалуста сему посланному вручи Книгу Вульфова наперсника. Я сегодня ее принесу непременно вечером, часу в 7 и она пробудет у нас до завтрашнего вечера.
Бартенев.
Адрес: На Малой Лубянке, в доме Шиловского, не далеко от Французской церкви у француза Гальди.
Спросить Безсонова Петра Алексеевича.
Любезный Петр Алексеевич!
Я сейчас ехал в Архив, но вместо того попал в яму и теперь весь в грязи, и немного ушибся. — Пожалуста принеси назад корректуру, коли она с тобою.
П. Бартенев.