Губернаторы Поволжья и Урала в начале XX века

воеобразие политической модели, присущей российской власти, как нельзя лучше отражает институт губернаторства, реставрация которого в XXI в. свидетельствует, с одной стороны, о прочно закрепившейся приверженности к автократическим принципам политического управления, а с другой — обрекает данную тему на постоянное и пристальное внимание со стороны самого широкого круга исследователей.

Историографическая традиция в деле изучения проблем местного управления в имперской России уходит своими корнями в публицистическую полемику между консерваторами и либералами относительно способов и возможностей реформирования системы. На рубеже XIX—XX вв. одним из ключевых становится вопрос о проявившемся противоречии между централизаторскими устремлениями определенных кругов бюрократии и партикуляризмом дворянства на местах. Очевидна и общая направленность рассуждений в сторону поддержки идей этатизма и укрепления административной машины, когда управление виделось много шире простого исполнения законов. Неудивительно, что вначале проблемы становления и развития института губернаторства привлекали в основном правоведов1.

Для исследователей этого периода становится явной растущая разобщенность, ведомственная раздробленность губернской администрации, превращение губернатора в ординарного, хотя и значимого чиновника Министерства внутренних дел, облеченного прежде всего властью полицейского надзора2.

В советской историографии темы, связанные с проблемами местного управления в имперской России, и уж тем более с институтом губернаторства, длительный период относились к разряду табуированных, запретных, что отнюдь не способствовало их концептуализации хотя бы и в русле формационного подхода. Жестким водоразделом в развитии губернаторской тематики в это время выступила монография П.А. Зайончковского, ставшая сегодня классикой историографических обзоров3. Использованная автором методика комплексного анализа проблемы привела его к смелым выводам, выходившим за рамки бытовавших идеологических штампов. Определенный скепсис исследователей начала 1980-х гг. вызвало исключение губернского предводителя дворянства из числа высших чиновников губернской иерархии, а также сомнения автора в буржуазном перерождении чиновничества в начале XX в.4 В дальнейшем исследование Зайончковского послужило отправной точкой для развития целого направления, поддержанного его учениками Н.П. Ерошкиным и Л.Г. Захаровой. Особенно продуктивным становится обращение к анализу такого источника, как формулярные списки чиновников губернского управления, что в конечном счете позволило реконструировать обобщенный социально-исторический портрет российского губернатора, многим более широкий, чем заданные партийными штампами рамки образа невежественного и коррумпированного «царского сатрапа».

Возвращением к лучшим традициям дореволюционной историографии в их творческом развитии становятся работы П.Н. Зырянова. Так, в статье, посвященной анализу социальной структуры местного управления в 1861—1914 гг., помимо ожидаемой констатации продворянской ориентированности губернаторского корпуса, автор обращается к таким характеристикам данного института, как объективная ограниченность власти губернатора, его встроенность в административную систему в целом; общая архаичность губернского устройства (вслед за С.А. Корфом Зырянов развивает тезис о превращении губернского правления во вторую канцелярию губернатора5); разнородность местных органов власти и преследуемых ими целей; полицейский характер общей губернской администрации, еще более усилившийся в условиях революции6.

Стимулом для последующего развития методологии проблемы и определенным вызовом сложившемуся в отечественной историографии взгляду на институт губернаторской власти в России стала публикация в Москве одной из глав книги американского историка Р. Роббинса «The Tsar's Viceroys: Russian Provincial Governors in the Last of the Empire» (Ithaca; London, 1987)7. Непредвзятость анализа позволила автору одновременно дистанцироваться и от безосновательной критики, и от апологетики системы управления в России позднеимперского периода. Особый интерес вызывает тезис Роббинса о противоречивой тройственности статуса российского губернатора. Первая и самая престижная роль, которую призван был сыграть глава местной администрации, — это личный представитель императора, его наместник, воплощение власти монарха на губернском уровне. В то же время, находясь за пределами обычной министерской иерархии, он призван был осуществлять общий надзор, выступать в роли «административного омбудсмена». И наконец, третья роль, полностью противоположная предыдущим, это должность главного губернского агента МВД, должность подчиненного, который пригождался, что называется, на все случаи жизни в качестве высокопоставленного мальчика на побегушках8. Становится очевидным, что констатация синкретизма управления в данном случае выступает хорошим аргументом в пользу концепции сохранения архаичности политической культуры в эпоху либеральной модернизации.

В дальнейшем важным направлением историографии вопроса становятся исследования, вобравшие в себя опыт предшественников и вышедшие на междисциплинарный уровень. В частности, историко-социологический анализ собранного банка данных на более чем 2000 губернаторов позволил Л.М. Лысенко сделать репрезентативную выборку и выявить основные тенденции эволюции кадрового корпуса губернаторов на протяжении XVIII — начала XX в. В частности, свидетельством неудач реформирования системы местного управления в начале XX в., частным выражением кризиса абсолютизма в России становятся такие процессы, как: уменьшение числа губернаторов с военными званиями; понижение класса гражданских и военных чинов губернаторов и одновременно с этим резкий рост числа придворных званий в этой среде; увеличение сменяемости и даже текучести губернаторских кадров, их постоянное перемещение «по горизонтали»9.

Всплеск интереса к губернаторской теме на региональном уровне был обусловлен возвращением к прежнему названию хозяина губернии, края, области. Появление целой плеяды новоиспеченных губернаторов сформировало совершенно определенный политический и социальный заказ на изучение исторического опыта реформ в системе местного управления и одновременно обнажило ставшие вновь злободневными вопросы эффективности властно-политического регулирования; взаимоотношений государственных структур и органов местного самоуправления; соотношения централизации (укрепление вертикали исполнительной власти) и децентрализации (развития федеративных отношений и т.д.)10. Наибольший интерес исследователей по-прежнему вызывают вопросы изучения социокультурных характеристик губернаторского корпуса и отдельных персоналий губернаторов11. Естественным результатом последовательной концептуализации проблемы стало появление исследований обобщающего характера, выполненных на уровне кандидатских и докторских диссертаций12.

Итоги развития историографии вопроса были подведены в одной из работ орловского исследователя А.С. Минакова. Отметив серьезные достижения российской исторической науки за последние десятилетия в деле изучения персонального состава губернаторов, их социально-культурных характеристик, многовариативности способов формирования губернаторского корпуса, автор обращает внимание на слабую освещенность многих сюжетов в истории взаимоотношений центра и местных администраций13. По его мнению, одним из важных делопроизводственных звеньев, связывавших провинциальную, центральную и верховную власть, являлись всеподданнейшие отчеты губернаторов, что не позволяет согласиться с утверждениями о сомнительной достоверности последних14.

В зарубежной историографии проблемы управления в российской истории интерпретируются, как правило, с точки зрения сопротивляемости политической модернизации и архаичности политической культуры.

В свете очевидной потребности в обращении к историческому опыту реформирования системы управления в условиях появления новых вызовов, спровоцированных модернизационными процессами, представляется важным изучение прежде всего тех механизмов, что отвечают за адекватное взаимодействие власти и общества, за усиление гибкости и адаптационных возможностей политических институтов. В начале XX в. определяющим становится вопрос об эффективности традиционной модели управления в революционную эпоху.

Применительно к институту губернаторской власти необходимо учесть и охарактеризовать те вызовы, что поколебали и в конечном счете разрушили патриархальные основы власти. Самое существенное противоречие скрывается в результатах эволюции административной системы. Именно здесь проявилось глубинное рассогласование прежнего идеала власти и современной трактовки государственной службы. Представление о трехзвенной системе властной иерархии: император — наместник бога на земле, а губернатор — императора — нуждалось в постоянной подпитке ощущения мистической связи с особой его императорского величества. Между тем возможность непосредственных контактов к началу XX в. была суще-

И.Ф. Кошко. Пензенский губернатор в 1907-1910 гг.

ственно ограничена и осложнена бюрократической рутиной. Губернатор, желавший получить аудиенцию у царя, должен был испросить разрешение в Департаменте общих дел МВД, что, безусловно, позволяло министру контролировать интенсивность подобных встреч15. Даже в процедуре назначения губернатора (исключение составляло обсуждение кандидатур в пограничные регионы и на генерал-губернаторские должности) роль императора сводилась лишь к формальному подписанию высочайшей бумаги, подготовленной министром внутренних дел. Следовательно, наибольшим влиянием в формировании кадрового состава губернаторского корпуса обладал не император, а высокопоставленный чиновник МВД16. Так, после своего назначения пензенским губернатором И.Ф. Кошко отправляется в столицу — представиться министрам, побывать в разных департаментах, чтобы «познакомиться с положением губернии», и главное — добиться аудиенции у императора. «Если Столыпин не будет меня очень торопить, — напишет он позднее, — я бы очень желал представиться государю». Однако эта просьба не была услышана премьером. Сославшись на необходимость губернаторского присутствия на месте, он рекомендовал Кошко не задерживаться в Петербурге17.

Наместнический статус подтверждала и возможность представления всеподданнейшего отчета (тоже своего рода канала связи с монаршей особой). На особое значение отчетов как контактов губернатора с монархом указывает Роббинс18. Неслучайно губернаторы демонстративно шли на обнародование некоторых царских замечаний к отчетам в обход существовавшего правительственного регламента, чем вызывали неудовольствие МВД и появление специальных циркуляров о необходимости соблюдения конфиденциальности19. В зависимости от личности губернатора, конкретной ситуации отчеты по своему содержанию могли иметь характер строго информационный, программный и личный. Немало губернаторов пыталось использовать свое право предоставления отчетов для разработки планов социально-экономического, культурного и даже политического развития губерний20.

Однако исследователи отмечают стремление бюрократического центра свести значение годовых отчетов к минимуму, в чем чиновники центральных ведомств довольно преуспели21. Ведь главную роль в координации действий губернатора при составлении отчета играли циркулярные распоряжения МВД. А как можно было, например, отреагировать на указание центра из циркуляра № 4 от 22 января 1898 г., в котором сообщалось, что «на всеподданнейшем отчете о состоянии одной губернии его императорскому величеству благоугодно было начертать: «Слишком длинно!»? С другой стороны, не существовало каких-либо законодательных предписаний для губернатора относительно исполнения замечаний императора на отчетах22.

Показательны изменения, обусловленные обстановкой революционного времени: отчеты губернаторов потеряли и без того невысокую оперативность и стали более формальными, особенно в отношении сокрытия информации о причинах аграрных беспорядков и т.п. Тем самым становится очевидным, что всеподданнейшие отчеты перестали выполнять даже свою основную информационную функцию, не говоря уже о подтверждении высокого наместнического статуса губернаторов.

Следует отметить и увеличение документооборота в отношениях МВД и губернаторов: бумажный вал запросов и предписаний уже одним своим объемом претендует на положение фактора, существенно ограничивавшего наместнические притязания губернаторов. По данным И.М. Страховского,

Пенза. Дом губернатора и здание Крестьянского поземельного банка. Начало XX в.

чиновника МВД, а затем вятского губернатора, в начале XX в. ежедневно на столе у начальника губернии скапливалось до 300—400 бумаг, требовавших прочтения и подписи. В сезон определения на должности учителей земских и городских школ губернатор должен был рассматривать до 100 кандидатур в день23. Увеличение документооборота превращало губернатора лишь в соавтора принимаемых решений, делившего управленческие функции с чиновничеством различных рангов. В этом случае прерогатива утверждения, скажем, учителей фактически низводилась до полицейских структур, ответственных за выяснение политической благонадежности кандидатов24.

Еще одну каплю дегтя в отношения губернаторов и центра добавляло отсутствие возможности принятия кадровых решений в деле назначения или хотя бы выдвижения кандидатур на должность вице-губернатора. По словам Кошко, «вице-губернатор официально подчинен губернатору и обязан исполнять все его законные распоряжения. Но эта подчиненность какая-то половинчатая: назначается он помимо губернатора, причем не принято даже запрашивать, нет ли со стороны последнего каких-либо возражений против предназначаемого на эту вакансию, и, главное, всякие награды и поощрения назначаются ему самим министром без всякого ходатайства или представления от ближайшего его начальника, не всегда даже требовались аттестации об его службе»25.

Более того, как отмечает С.В. Любичанковский, большинство органов управления были введены в систему губернаторской власти таким образом, чтобы усилить их ведомственную подчиненность центральной власти. В этих условиях гарантия принятия нужного губернатору решения отсутствовала, а следовательно, степень управляемости всей системой самим губернатором была невысокой26.

К тому же губернаторы были прекрасно осведомлены о существовании регулярного контроля над ними со стороны агентов Департамента полиции, более того, после 1905 г. этот контроль усиливается, и постепенно на каждого губернатора формируется соответствующее досье27. В этих обстоятельствах всеобщее подозрение и доносительство чинов губернской администрации друг на друга становятся нормальной практикой. Так, Кошко был искренне уверен в том, что в бытность его в должности вице-губернатора в Самаре вновь назначенный губернатор В.В. Якунин «жаловался» на него в Петербург, а когда убедился в обратном, «был очень тронут» и остался последнему весьма признателен28.

Пристально следили и за уфимским губернатором Б.П. Цехановецким. На систематичность наблюдений со стороны ряда служащих канцелярии указывает форма доклада на имя правителя канцелярии губернатора А.П. Лобунченко. МВД просто не могло не отреагировать на шквал обвинений в адрес губернатора: во время событий 18—19 октября 1905 г. в Уфе он «шествовал под развернутыми красными флагами», «снимал шапку перед революционными знаменами», «удалил от должности чинов полиции, препятствовавших революционерам». В конце ноября 1905 г. Цехановецкого переводят из Уфимской губернии29.

Наличие возможных осведомителей заставляло губернаторов более ревностно относиться к своей обязанности информировать МВД о любом более-менее стоящем происшествии в губернии. Революция вскрыла пороки административной системы и в деле передачи и хранения информации, так сказать, для внутреннего пользования. Так, Кошко в своих воспоминаниях сетует на многочисленные случаи утечки секретной информации и появления затем расшифрованных телеграмм не только в центральных, но и в местных оппозиционных газетах (например, текст телеграммы Столыпину о бездеятельности тюремного инспектора и беспорядках в тюрьме): «Такие сюрпризы Петербург мне делал несколько раз»30.

Намерение ужесточить контроль за губернаторами отнюдь не подкреплялось требованием повышения их ответственности. МВД проявляло завидную терпимость к проявлениям коррупционной составляющей в действиях высокопоставленных чиновников, реагируя только на подрыв государственной безопасности или основ государственной службы. Отчасти это объяснялось экономической независимостью губернаторов, обладавших собственными источниками дохода помимо государственного жалования. В связи с

Уфа, ул. Губернская. Начало XX века.

чем губернаторский корпус отличала определенная кастовость, и нередко за серьезные нарушения действовавшего законодательства можно было получить назначение в Сенат31. Аналогичная ситуация была характерна и для низших звеньев местного управления. На материалах уральских губерний этот факт убедительно доказывает Любичанковский. По мнению автора, обычной практикой для губернских правлений как органов административной юстиции являлась интерпретация фактов коррупционной составляющей в пользу обвиняемого чиновника, к тому же в суд передавались дела преимущественно на низших, а не на высших чинов. Нередко вместо наказания применялось причисление уличенного в злоупотреблении служебным положением чиновника к штату губернских правлений, что было прямым нарушением закона32.

Представления самих губернаторов о содержании профессионального долга, как правило, не простирались далее патриархального идеала военной службы. Так, характеризуя И.Л. Блока, самарского губернатора и своего непосредственного начальника, погибшего от рук террористов, Кошко отмечал: «Все его распоряжения в области революционного движения были строго законны и спокойны. Какой-либо жестокости, неуместного для представителя власти издевательства он никогда не проявлял. Будучи лично мужественным человеком, честно исполнявшим свой долг, он требовал того же от подчиненных и глубоко презирал всякое влияние. «Если ты не одобряешь действия правительства, — говорил он всегда, — так выходи в отставку и делай и думай, что тебе угодно. А состоя на службе, получая жалование и перекидываясь на сторону врагов, человек совершает гнусную измену, которая претит всякому сколько-нибудь порядочному человеку»33.

Таким образом, в начале XX века эволюция местного управления в России приобретает более стремительную динамику, существенные отличия можно обнаружить и в характере происходивших изменений. Серьезной проверкой на прочность губернаторского корпуса стала первая российская революция, добавившая к обострившимся противоречиям новые, не менее опасные вызовы. Со всей откровенной наготой кризисная ситуация проявилась в регионах, ставших эпицентрами революционного движения в империи, и, прежде всего, в Среднем Поволжье. Так, по данным В.Г. Тюкавкина, удельный вес выступлений средневолжского крестьянства достигает 25,3 % от общего количества по стране или 5595 случаев, что автоматически перемещает регион на одно из лидирующих мест. По количеству крестьянских выступлений Среднее Поволжье уступало лишь Украине (6608 случаев)34. Эта ситуация и объясняет выбор территориальных рамок исследования.

Основу источниковой базы сформировали архивные материалы: делопроизводственная документация канцелярии пензенского губернатора (документы вводятся в научный оборот впервые); периодическая печать; а также источники личного происхождения, в частности, воспоминания И.Ф. Кошко, занимавшего в революционную эпоху высшие должности в местном управлении рассматриваемого региона35.

И. Л. Блок. Самарский губернатор в феврале — июле 1906 г.

В условиях тиражирования погромных настроении в крестьянской среде и вакханалии аграрного террора существенно изменилось содержание одного из важнейших направлений деятельности губернатора — охраны общественного порядка. Это сразу же отразилось на механизме сменяемости губернаторов. Так, до революции Поволжье считалось одним из привлекательных в смысле карьерного роста регионов, особенно если речь шла о Нижегородской губернии, где серьезным довеском к губернаторскому жалованию было добавочное содержание («чуть ли не 7 тысяч рублей»36) за организацию ярмарочной торговли. Престижность службы можно измерить общим числом титулованных губернаторов. Так, по данным Лысенко, более всего князей и графов встречалось в столицах империи, много титулованных губернаторов было в Прибалтике, Поволжье и Новороссии37. Конечно, при этом следует учитывать и удельный вес дворянского землевладения в рассматриваемых губерниях. Так, поздравляя Кошко с назначением на пост пензенского губернатора, Столыпин предупредил «счастливчика»: «Пензенская губерния — настоящее дворянское гнездо, и там придется считаться с дворянством, разумеется, не в ущерб делу и государственной пользе»38.

Эта характерная особенность региона становится очевидной при сравнении с ситуацией в уральских губерниях. Здесь значение единоличной власти губернатора многократно возрастало по причине отсутствия в крае дворянского сословного управления. В Центральной России во всех списках губернского начальства губернский предводитель дворянства значился, как правило, на втором месте после губернатора. Наряду с губернатором он мог выполнять представительские функции, возглавляя различные присутствия, коллегии, комиссии39.

Логично предположить, что в период революции именно дворянские губернии превратятся в очаги сплошной «сейсмической» активности. В 1905 г. относительная стабильность Поволжья была взорвана стихией крестьянского террора: тихая гавань превратилась для губернаторов в самое опасное место в империи. Поэтому столь долгожданное назначение на пост вице-губернатора Самарской губернии Кошко встретил с большой долей смятения: «...Судьба меня бросает в самое жерло беспорядков. Тут была опасность для жизни, и опасность для служебной карьеры»; «Еще так недавно, может быть, месяц или два тому назад, туда был назначен вице-губернатором некто г. Михайлов. И вот, значит, и он оставил уже службу, если меня туда назначили. Я не знал, какие причины были этой отставки, но было очевидно, что она явилась результатом трудности положения, так как по доброй воле место так скоро после назначения не оставляют»40.

В условиях роста террористической активности чуть ли не важнейшим принципом сменяемости губернаторов становится их гибель от рук революционеров. Так, в 1905 г. было убито 20 губернаторов. В 1906 г. погибли тверской, самарский, симбирский, пензенский губернаторы, варшавский генерал-губернатор, петербургский градоначальник41. 25 января 1907 г. при выходе из театра был убит еще один пензенский губернатор — С.В. Александровский42.

По данным Л.М. Лысенко, за весь период существования института губернаторской власти средний срок службы начальника губернии не превышал трех лет. В 1905—1907 гг. стабильность губернаторского корпуса, и без того невысокая, была подорвана окончательно. Всего за годы революции в Пензенской, Самарской и Симбирской губерниях сменилось по три губернатора. Саратовской губернии в этом отношении «повезло» больше: здесь обошлось без убийств высших должностных лиц: в 1903—1906 гг. регионом управлял Столыпин, его преемником становится С.С. Татищев (1906-1910)43.

«Смертельная текучка» повлекла за собой изменения принципов кадровой политики. Веками сложившаяся практика назначения на службу

Симбирск. Дом губернатора. Начало XX в.

по протекции хотя отчасти и сохранилась, но утратила свое решающее значение. Так, описывая свой путь на вершину чиновничьей иерархии, Кошко пишет о томительном пятнадцатилетнем ожидании назначения на должность вице-губернатора. Столь длительный срок он объясняет привычностью практики непотизма: «У них была протекция, у меня же ее не было». Кошко предстояло пройти унизительный путь личного ходатайства о содействии перед директором Департамента общих дел и министром внутренних дел, и «все говорили, это был единственно возможный и всеми практикуемый путь»44. Революция бесцеремонно вмешалась в, казалось бы, естественный ход вещей и поубавила пыл многих чиновников приискивать себе губернаторскую должность путем протекции. Теперь критерием профпригодности могла стать готовность взять бразды правления в свои руки и не допустить погромов и беспорядков после террористического акта и гибели начальника губернии. На плечи вице-губернаторов ложилась и организация похорон первого лица. Так, Кошко получил губернаторское кресло всего через семь с половиной месяцев вице-губернаторства, хотя обычно этот срок составлял не менее трех лет: «Успех прямо необычайный, если принять во внимание, что у меня не было никакой протекции и что настало время, когда в выборе губернаторов нужно было быть особенно разборчивым»45. Между убийством самарского губернатора И.Л. Блока и назначением Кошко губернатором Пензенской губернии после смерти Александровского от рук террориста прошло полгода.

Появление манифеста 17 октября, даровавшего населению гражданские права и свободы, в прямом смысле застало губернаторов врасплох. Это был прямой вызов прежним идеалам государственной службы и управления. Никогда еще начальник губернии не был так подавлен и растерян. Благодаря действиям ряда губернаторов престиж государственной власти был низвергнут с пьедестала и смешан с грязью. Пермский губернатор А.П. Наумов принял участие в каком-то многолюдном шествии и к губернаторскому дому подошел вместе с революционно настроенной толпой, неся в руках переданный кем-то красный флаг. Уфимский губернатор Б.П. Цехановецкий, получив 18 октября официальную телеграмму с текстом манифеста, отдает распоряжение размножить этот исторический документ в губернской типографии для распространения среди населения. Весть о том, что губернатор раздает манифест, собрала у губернаторского дома огромную толпу, отмеченную красными флагами и опьяненную неведомыми доселе свободами. В ряде районов города стихийные манифестации переросли в столкновения митингующих с полицией и солдатами. Встречаются указания на то, что губернатор лично раздавал свежеотпечатанный текст манифеста и тем самым спровоцировал массовые беспорядки46. Логичным итогом подобной манеры общения с народом стала заслуженная отставка губернатора. В общей сложности более 60 губернаторов не выдержали испытания революцией и лишились своих постов47.

Непосредственное участие в борьбе с революционным движением в регионах становилось своего рода лакмусовой бумажкой, позволяющей определить стиль управления, а следовательно, и типологию кадрового состава губернаторского корпуса. По мнению Минакова, следует выделять четыре типа губернаторов: «профессионалы»; «либералы», «служаки» (наиболее распространенный) и «протеже»48. Вместе с тем в общем ряду «губернаторов-профессионалов» следует особо отметить тех, кто выходил за рамки заданной модели и пытался апеллировать к либеральным ценностям, к взаимодействию с обществом, прибегая к репрессиям только в случае крайней необходимости. В средневолжских губерниях к этому типу губернаторов следует отнести А.П. Энгельгардта, П.А. Столыпина, И.Ф. Кошко.

В результате прихода в региональные администрации чиновников, обладавших соответствующими компетенциями и имевших личный опыт борьбы с революционным терроризмом, качество губернского руководства, бесспорно, улучшилось, но и в этом случае сталкиваемся с появлением очередного противоречия: укрепление позиций группы профессиональных управленцев объективно ослабляло контролирующие функции министерства49. К тому же изживание фаворитизма как системы выступает слабым аргументом в пользу повышения качества работы собственно государственного аппарата. Как определенная тенденция переход к «формальным» отношениям государя и сановников фиксируется

В.В. Якунин. Самарский губернатор в 1906-1910 гг.

исследователями с начала XIX в., что тем не менее не позволяет ее рассматривать в качестве фактора эволюции бюрократии в целом50.

Впрочем, при всех изменениях традиционная модель развития карьеры и тип губернатора-«протеже» все же сохранялись. Так, после смерти Блока в Самарскую губернию был назначен В.В. Якунин. По словам Кошко, «он был председателем одесской земской управы, а потом одесским же уездным предводителем дворянства; особым умом и знанием дела будто бы не отличался, имел хорошие средства, жил широко и состоял в дружеских отношениях с Гербелем, тогдашним начальником главного управления по делам местного хозяйства, и с Д.Б. Нейдгартом, служившим одесским градоначальником. Эти лица будто бы и способствовали его назначению»51.

Еще в 1876 г. с целью укрепления дряхлеющей властной вертикали губернаторам было предоставлено право издания обязательных постановлений, что оказалось весьма своевременным шагом, расширившим управленческий арсенал коронной администрации. В начале XX в. ис-следователи зафиксировали рост интенсивности издания обязательных постановлений, что объясняется как увеличением числа антиправительственных выступлений в империи, так и стремлением местных администраций использовать постановления как инструмент укрепления власти губернатора и повышения эффективности политического регулирования, особенно в вопросах охраны правопорядка. Вместе с тем анализ делопроизводственной документации вскрывает заметную инерционность принимаемых решений — признака, столь характерного для российской бюрократической системы в целом. Так, Минаков отмечает, что активизация антиправительственных выступлений в центрально-черноземных губерниях приходится уже на начало 1905 г. (в Тамбовской губернии рост оппозиционных настроений отмечен в январе, в Воронежской и Орловской — в феврале, в Рязанской — в марте). Между тем обязательные постановления по вопросам охраны правопорядка появились здесь только в декабре 1905 г.52

В Пензенской губернии первое постановление подобного содержания появилось в феврале 1905 г. Беспокойство местных властей вызвал резкий рост спроса на оружие у местных торговцев и, соответственно, масштабов его применения вплоть до вооруженных нападений на городовых и ночных сторожей, чем и объяснялась необходимость «воспрещения ношения оружия»53. В общем контексте определения результативности принимаемых решений весьма показательной выступает сама процедура составления постановления.

Появлению документа предшествовал рапорт-ходатайство полицмейстера. Затем текст постановления с приложением специального донесения с обоснованием необходимости его принятия направлялся губернатором в МВД, что выступает свидетельством сохранения мелочной опеки над действиями местных администраций. Длительность бюрократической процедуры увеличивала дистанцию между подготовкой документа и реализацией принятых решений, что отнюдь не способствовало повышению оперативности управления.

Встреча Николая II в Пензе. 28 июня 1904 г. В числе встречающих губернатор С. А. Хвостов.

В августе 1905 г. губернатор С.А. Хвостов принимает постановление соответствующего содержания в отношении второго по величине города губернии — Саранска. Фактором дальнейшей радикализации общественных настроений становится забастовка железнодорожных служащих, и 13 октября губернатор подписывает очередное постановление о «воспрещении всяких собраний без разрешения на то полиции»54. В «Пензенских губернских ведомостях» постановление было перепечатано несколько раз, начиная с 16 октября 1905 г. (отметим при этом, что текст манифеста появился в пензенских газетах только 19 октября 1905 г.). Вместе с тем в конце октября в канцелярию губернатора поступило письмо из Департамента полиции МВД о наличии противоречия текста августовского постановления губернатора и действовавших законов и карательных постановлений Уложения о наказаниях и Устава о наказаниях, налагаемых мировыми судьями. Министерство потребовало приведения документа в соответствие с законодательством, что в условиях обнародования манифеста 17 октября вызвало замешательство и растерянность местной администрации. Разрешилась эта ситуация после принятия обязательного постановления (10 ноября 1905 г.), распространившего на территории губернии действие положения об усиленной охране, в связи с чем 14 ноября Хвостов отменил все свои прежние обязательные постановления, касавшиеся охраны правопорядка55.

Революционная эпоха требовала от местных властей куда больше оперативности в получении и передаче информации и распоряжений, жесткого единоначалия в управлении полицией и войсками, расквартированными в губернии, большей ответственности в принятии решений. Однако неповоротливая административная машина адаптировалась под новые вызовы крайне медленно и неохотно. Бумажная волокита, отсутствие согласованности в работе гражданских и военных властей приводили к резкому снижению эффективности управления, а нередко даже провоцировали массовые беспорядки. Сбои в работе политического механизма позволяет вскрыть служебная переписка должностных лиц Пензенской губернии относительно разгрома военнослужащими пивной лавки в Пензе и последовавшими вслед за этим столкновениями между населением и нижними чинами 31 августа — 5 сентября 1905 г. Информацию о погроме, произошедшем на Лекарской улице, пензенский полицмейстер сразу же направляет губернатору. В его рапорте сообщалось, что поведение расквартированных в городе военнослужащих и ранее оставляло желать много лучшего: «После девяти часов вечера собираются большой партией на тротуаре, производят пение и пляски, пристают к проходящим женщинам, а по городу ходят большими группами, нападая и громя дома терпимости; заводят на улице ссоры и драки. Проходящие войска также ведут себя неодобрительно, сего числа около 12 часов дня совместно с только что прибывшими на пополнение нижними чинами местного запасного батальона разгромили пивную лавку, причинив убытка свыше 400 руб., и разграбили пиво. Разгром лавки начала группа солдат проходящего эшелона, к ним сейчас же присоединилась громадная толпа необмундированных солдат 213-го батальона, бывших в большом количестве на Хлебной площади».

В целях прекращения беспорядков полиция обратилась к командованию Казачьего Уральского полка № 7, однако казачий патруль численностью всего 10 человек прибыл к месту происшествия только спустя 2,5 часа, несмотря на то что штаб полка находился рядом с местом разгрома, тут же были расквартированы и казаки, замеченные, кстати, в числе любопытствующей публики. Полицмейстер сетовал, что в последнее время его требования «казачьих патрулей в большинстве случаев встречают затруднения и остаются неудовлетворенными», и, несмотря на «почти ежедневные бесчинства солдат, призванных из запаса в местные батальоны, разгром лавок, базара, публичных заведений и буйства на улицах», начальник гарнизона и командиры частей отказывались сотрудничать с полицией, ссылаясь на то, что «оставшаяся в городе полусотня несет гарнизонную службу»56.

Высшей точкой конфликта становится массовая драка, спровоцированная очередной попыткой грабежа со стороны нижних чинов. Толпа горожан, численность которой, по сведениям полиции, доходила до 2000 человек, «произвела буйство, бросая камнями, кирпичами и палками в нижних чинов и офицеров, которые находились или проходили по площади». Затем последовала попытка штурма казармы, где располагалась одна из частей местного гарнизона. Беспорядки были прекращены только с прибытием казаков: «При первом же натиске казаков и ударов плетью все бросились в разные стороны, остальные улицы очищались без всякого воздействия лишь при приближении казаков»57.

В столь щекотливой ситуации Хвостов направляет письмо на имя начальника гарнизона Пензы «с требованием немедленно назначить военные патрули для наблюдения за порядком как днем, так и в особенности ночью, а в распоряжение полицмейстера назначить казаков на усиление полицейского дозора». Следует отметить, что начальник гарнизона генерал-лейтенант ВЛ. Лисовский был чрезвычайно возмущен самим фактом вмешательства губернатора в действия военных властей. В своем ответном послании он потребовал от губернатора сатисфакции: «Ввиду этого обвинения Вами военного ведомства прошу сообщить мне: 1) в котором часу начался и когда закончился разгром, 2) кто требовал у войск содействия и сколько именно раз, 3) кому предъявлены были эти требования, 4) в котором часу были они предъявлены. Вообще, когда Вы обвиняете вверенные мне войска, то прошу излагать обвинение не кратко и бездоказательно, а подробно и приводя доказательства». Хвостов тут же затребовал от полицмейстера подробного ответа на поставленные вопросы и в ответном послании Лисовскому очень долго извинялся за свои действия58. Характерно, что переписка по этому вопросу длилась две недели и в итоге не привела к желаемому разрешению конфликта: обе стороны остались при своих интересах.

Необходимо подчеркнуть и особую приверженность местных органов управления к письменному изложению просьб и распоряжений, это снимало вопрос о личной ответственности того или иного чиновника, но в экстренных случаях, когда телефонограммы попросту игнорировались, это лишь усугубляло ситуацию.

К слову сказать, если Лисовский и намеревался сохранить свою позицию стороннего наблюдателя, не вмешивающегося без особой нужды в дела гражданских властей, то в этом отношении он мало преуспел: волею случая он стал одной из жертв революционного террора. 2 января 1906 г. начальник 78-й пехотной дивизии генерал-лейтенант Лисовский был убит выстрелами из револьвера на одной из улиц Пензы. Террористы ошибочно приняли его за начальника Пензенского губернского жандармского управления генерал-майора Прозоровского59.

Революция выставила счет действовавшей власти. В этих обстоятельствах губернаторы и вице-губернаторы оказались на переднем крае борьбы с противоправными действиями оппозиции, что потребовало от местной администрации более энергичных и самостоятельных действий без оглядки на МВД. Так, по словам Кошко, распоряжение о необходимости выездов на происшествия он получил сразу же, как вступил в должность самарского вице-губернатора: «И.Л. Блок сказал, что каждый день что-либо в губернии случается, требующее выезда на место губернатора, и едва ли часто нам придется вместе находиться в Самаре»60.

Вскоре он получает распоряжение выехать в с. Кинель-Черкассы (13 тысяч жителей) для расследования очередного инцидента (был избит исправник и забросаны камнями стражники): «Губернатор решил отправить туда роту солдат Эстляндского полка и попросил меня выехать и принять необходимые меры для наведения порядка. Как следует действовать — мне не было дано инструкций, а спросить их самому было неловко»61. Единственной опорой порядка, по словам Кошко, оставались только армейские подразделения и казаки.

В Кинель-Черкассах вице-губернатор пробыл три дня, два из них ушло на проведение дознания, на следующий день по приказу вице-губернатора был созван сход Первое испытание «беспорядками» Кошко выдержал с достоинством Аресты подозреваемых были произведены в ночь перед созывом схода. Их сразу же отправили поездом в Самару. Действия представителя власти демонстрировали появление новых методов управления: выступая на сходе, вице-губернатор говорил об ответственности за антиправительственные выступления и о неотвратимости наказания. В то время как в обыденном сознании появление начальника губернии и представление о вещном выражении его власти обычно связывалось с массовой пор-

Самара. Дом губернатора. Начало XX в.

кой: «Пристав доложил мне потом, что среди сходочных усиленно шла молва о том, что будет порка, как это уже было испытано селом в прежние годы при приездах губернских властей»62.

Весьма показательно, что наиболее эффективным способом борьбы с «беспорядочным движением» представители местных властей безоговорочно называли использование казаков: «В течение двухлетнего прохождения войск через Пензу многократно приходилось иметь дело с бушующей толпой в несколько тысяч человек, и каждый раз толпа разбегалась от двух-трех десятков верховых нагайками»63.

Практика командировок губернатора по вверенной ему губернии и ранее была делом довольно обыденным. В «мирное» время путешествие губернатора по городам и весям являлось необходимым условием персонификации власти и должно было способствовать укреплению имиджа губернатора и его наместнического статуса. О своих перемещениях по губернии губернаторы докладывали в министерство внутренних дел, а поездки могли длиться до месяца и более64.

В начале XX в. ситуация изменилась: губернаторы лицом к лицу столкнулись с феноменом аграрного движения, что по большому счету и спровоцировало усиление полицейских функций губернского управления. Особую остроту моменту добавляли массовость (численность населения в некоторых селах достигала 10 ООО и более человек) и коллективный характер («всем миром») выступлений, опосредованный укорененностью общинных традиций. Первые признаки грядущего социального взрыва появились в 1902 г., и, что показательно, поводом к вспышкам массовой агрессии становятся некомпетентность и просчеты представителей власти на местах. Весьма характерным примером «беспорядочного» движения выступает крестьянское восстание в с. Хованщине Сердобского уезда Саратовской губернии. Отношения шеститысячного общества крестьян Хованщины с соседним помещиком Беклемишевым были крайне натянутыми на протяжении уже довольно длительного времени, однако непосредственно беспорядки спровоцировали действия станового пристава, который 29 июня 1902 г. произвел обыск в доме одного из жителей села и изъял «запертый сундучок» с документами, якобы подтверждавшими права крестьянского общества на помещичьи земли. По сути дела речь шла о крупной афере и злоупотреблении доверием крестьян, с содержанием документов крестьяне знакомы не были, но искренне верили в свою правду. В результате вспышки насилия в Хованщине были избиты крестьянами становой пристав, волостной старшина, урядник, сотник и объездчик землевладельца Беклемишева, что и вызвало необходимость присутствия губернатора и войск в эпицентре беспорядков65.

Из донесения губернатора Энгельгардта министру внутренних дел следует, что в Хованщину незамедлительно были отправлены две роты солдат. Сам губернатор в сопровождении и.д. прокурора Саратовской судебной палаты, следователя по особо важным делам и начальника Саратовского жандармского управления выехал к месту происшествия первым же поездом.

В целях выявления виновных в селе был созван сход, однако крестьяне отказались сотрудничать со следствием, мотивируя свое поведение решением общества о коллективной ответственности за содеянное. При натиске толпы в несколько сот человек применить обычные процессуальные нормы не представлялось возможным. По приказу губернатора основные зачинщики бунта в количестве 18 человек были окружены солдатами. Арестованных предполагалось отправить в с. Беково и далее в Саратов. Однако, как только «рота тронулась, вся толпа в несколько сот человек с бабами и детьми впереди бросилась на роту с угрозами и криками: «Все идем, пускай всех берут, не дадим их уводить, а в Бекове нас поддержат бековцы и нарышкинцы»66.

Всерьез опасаясь, что крестьяне спровоцируют солдат на применение оружия, Энгельгардт приказал разместить задержанных в здании, расположенном рядом с волостным правлением По его словам, прибегнуть к наказанию розгами при столь возбужденном состоянии толпы, которая с кулаками и руганью нападала на солдат, было нецелесообразным «Не помня себя, толпа могла броситься на солдат с палками и камнями, и если бы пришлось защищаться и отстреливаться, то несомненно оказалась бы

Саратов. Дом губернатора. Начало XX в.

сотня убитых, большей частью женщин и детей, если же идти напролом и к толпе присоединились бы крестьяне многолюдных сел Бекова и Нарышкина, то убитых могло бы оказаться несколько сот человек». 4 июля прибыли казаки, и в считанные минуты толпа, не покидавшая площадь перед волостным правлением в течение нескольких дней, была рассеяна.

По сути дела, губернатор оправдывался перед МВД за проявленную нерешительность и «гуманность» по отношению к крестьянам: «...Выяснилось преимущество конных казаков перед пехотою. Если бы я не выждал времени и не вызвал казаков, отряд которых благодаря разрешению вашего высокопревосходительства был мною только что сформирован, я убежден, что беспорядок в с. Хованщине пришлось бы подавить ценою многих убитых и притом по преимуществу женщин, которых крестьяне постоянно выдвигали вперед...» Оказалось, что когда казаки разгоняли толпу, ими было нанесено нагайками ударов более 250 лицам без вреда для здоровья. Подсчет сделан «по обнаруженным знакам». При наведении порядка казакам было запрещено трогать детей, а женщинам, «в случае крайности», наносить удары лишь сзади67.

И все-таки пока подобные инциденты были скорее исключением, правилом они станут несколько позднее, в 1905—1906 гг. В феврале 1903 г. Энгельгардта на губернаторском посту сменил Столыпин. Будучи деятельным по своей природе человеком, Столыпин особое внимание уделял личному контролю за состоянием вверенной ему губернии. В ходе командировки в Царицынский уезд в июне 1904 г. он напишет жене, как ждали губернатора: «Народ местами грубоватый (там, где хохлы), а местами встречают на коленях»; «...Ждали тебя как царя»; «Ждали ведь они 25 лет, и я решил тут же на месте распорядиться, чтобы они знали, что могут доискаться правды»68.

С 1904 г. он практически беспрерывно находится в командировках по уездам губернии: 8—10 мая — Балашовскии уезд, 19—20 мая — Аткарский, 29 мая — вновь Аткарский уезд, где с новой силой вспыхнули беспорядки, с 7 по 16 июня — Царицынский уезд, 7—14 июля — Саратовский и Вольский уезды, 22—24 сентября — Балашовский, Камышинский и Аткарский уезды. Интенсивность командировок резко возрастает в 1905 г. По неполным данным, только летом и осенью этого года Столыпин десять раз выезжал в пылающие уезды Саратовской губернии69.

После гибели В.К. Плеве новый министр внутренних дел П.Д. Свято-полк-Мирский приостановил действие «Положения об усиленной охране», чем поставил губернаторов неспокойных губерний в крайне сложное положение. В условиях роста оппозиционных настроений и развернувшейся банкетной кампании Столыпин неоднократно обращался в МВД с просьбой продлить действия «Положения» и предоставить ему дополнительные полномочия для борьбы с революцией.

Персонификацию личной ответственности за все происходившее в губернии исследователи жизненного пути Столыпина усматривают в гибкой тактике применения методов убеждения и репрессий, в содержании обращений губернатора, регулярно появлявшихся на страницах «Губернских ведомостей». В частности, в своем объявлении от 6 марта 1905 г. он

П.А. Столыпин. Саратовский губернатор в 1903-1906 гг.

пообещал защитить земских служащих от революционно настроенных крестьян70.

Столыпин становится политиком, интуитивно ощущавшим возможности управления деструктивными процессами: «Везде удалось выяснить зачинщиков и восстановить порядок: я просто потерял голос от внушений сходам, мои молодцы казачки сразу внушают известный трепет. Слава Богу, удалось арестами, без порки». В это время в губернии находилось: 44 роты, 2 эскадрона, 10 сотен, 2 пулеметных роты и батарея. Войска были размещены в стратегически важных пунктах и экономиях крупных латифундистов71.

Широкую известность получил так называемый Балашовский инцидент 21 июля 1905 г., когда Столыпину пришлось лично выводить из городской гостиницы земских врачей, которых ожидал самосуд разъяренной толпы. Пострадал и сам губернатор. 24 июля в «Саратовских губернских ведомостях» появилось специальное объявление: «Какие бы поводы ни выставлялись для такого самосуда, он является беззаконием и диким произволом, которого я не потерплю. Против виновных будет возбуждено преследование. В случае повторения подобного насилия оно будет прекращено военной силой».

14 октября Саратовская губерния была объявлена на положении «усиленной охраны». Войска и полиция заняли вокзал, оцепили места возможного проведения митингов. Но ситуация продолжала ухудшаться. Катализатором роста радикальных настроений в городе становится манифест 17 октября, информацию о котором в городе получили на следующий день. Следует отметить, что еще до трагических событий, 15 октября в одном из своих писем к жене Столыпин отмечал: «В Саратове магазины заперты, на улицах патрули... Я не скрываю от себя трудности положения теперь и в Саратове... Теперь нужна большая осторожность и надо очень считаться с общественным настроением — в начале революций надо, наравне с твердостью, уметь вселить доверие всех слоев, не перешедших еще открыто на сторону противников правительства. Мне это тоже будет трудно после того, что меня так оболгали в Балашовском деле, но надеюсь на Божью помощь»72.

19 октября перепалка между митингующими рабочими и монархистами завершилась массовой дракой и перестрелкой. Привычные меры противодействия беспорядкам к успеху не привели. На Театральную площадь Саратова было стянуто до четырех рот солдат и казаков. Толпу удалось рассредоточить, но к вечеру в разных частях города начинаются погромы еврейских магазинов, была подожжена синагога. Привлечение дополнительных сил казаков, пехоты и полиции только активизировало погромы в других частях города. Наряд войск и полиции находился на улицах всю ночь до прихода новых сил, но это мало способствовало прекращению погромной вакханалии. Губернское руководство пребывало в растерянности. По мнению В. В. Хасина, губернские власти пытались манипулировать погромными настроениями в целях противодействия революции. Он приводит ряд свидетельств как бездействия властей, так и косвенного сочувствия погромщикам73. Но вряд ли приведенные аргументы отражают преднамеренную стратегию провоцирования погромов. К тому же подобные настроения разделял и сам Николай II, носивший в петлице знак Союза русского народа. Нелишним будет напомнить, что практически все обвиняемые, проходившие по делу о саратовском погроме (а таковых насчитывалось всего около 20—30 человек), вскоре были помилованы императором.

Всего за 19—20 октября, по данным полиции, в разных местах города было убито 3 человека и 7 умерло в больнице (причем среди евреев погибших не оказалось), разгромлено 168 магазинов и квартир, ранено 124 человека. Ущерб, причиненный еврейской общине, составил около 1 миллиона рублей74. С вечера 20 октября был установлен ежедневный наряд войсковых частей под руководством армейских офицеров, были приняты меры противодействия мародерству. А 24 октября, выступая на совместном заседании гласных губернского земства и городской думы, Столыпин заявил о необходимости установления взаимного доверия между обществом и администрацией и вместе с тем введения жестких санкций против участников противоправных действий, вплоть до применения огнестрельного оружия75.

Столыпин мог назвать себя спасителем города, но, опасаясь нового погрома, он не имел возможности покинуть Саратов и принять непосредственное участие в подавлении русского бунта. Строки личной переписки губернатора все больше напоминают фронтовой дневник: «Пугачевщина растет — всё жгут, уничтожают, а теперь уже и убивают. Во главе шаек лица, переодетые в мундиры с орденами. Войск совсем мало, и я их так мучаю, что они скоро все слягут. Всю ночь говорим по аппарату телеграфному с разными станциями и рассылаем пулеметы. Сегодня послал в Ртищево 2 пушки. Слава Богу, охраняем еще железнодорожный путь». От природы наделенный стойкостью и твердостью характера, Столыпин тем не менее испытывал острое чувство собственного бессилия, бессилия власти остановить волну насилия и уповал лишь на время и локализацию революционного взрыва: «Быть может, это местное явление — всё сожгут, и пройдет»76.

Стремительное распространение погромной эпидемии после событий 19—21 октября является серьезным аргументом в пользу концепции кризиса и едва ли не краха имперской системы местного управления. Слухи о саратовском погроме послужили мощнейшим катализатором для тиражирования радикальных настроений в соседних регионах, и города — центры средоточия губернаторской власти оказались в положении осажденных крепостей. Военной силы для подавления катастрофически не хватало. Да и что можно было противопоставить новой пугачевщине, если численность погромщиков во время вспышек массовой социальной агрессии достигала тысячи человек и более, а волна погромов накрывала сразу несколько уездов. Столыпин неоднократно обращался к командующему Казанским военным округом с просьбами направить в Саратовскую губернию дополнительные контингенты войск77. Помимо всего прочего, организация переброски войск была затруднена по техническим причинам и вследствие бюрократических проволочек. Так, ожидаемый как манна небесная батальон из Пензы прибыл в Саратовскую губернию лишь спустя неделю после погрома.

Для расследования возникших в губернии беспорядков и принятия немедленных мер для прекращения их в регион был командирован генерал-лейтенант В.В. Сахаров, назначенный командующим всеми войсками и полицией на территории Саратовской и Пензенской губерний78. Появление бывшего военного министра в качестве главного организатора борьбы с революцией можно было расценить как проявление недоверия со стороны имперской администрации. Кроме того, его приезд обернулся дополнительной головной болью для губернаторов. Теперь в служебном распорядке дня, дела в котором были и так расписаны на 12—18 часов, нужно было отыскать время и силы для организации размещения, сопровождения и охраны высокопоставленного чиновника из Петербурга. Так, 11 ноября 1905 г. Хвостов обращается к начальнику станции Пенза с требованием подготовить экстренный поезд для поездки Сахарова в сопровождении губернатора по местам беспорядков. Тогда же была отправлена телеграмма исправнику в с. Головинщина Нижне-Ломовского уезда: «12 ноября рано утром будем [в] Воейково проездом [в] Большие Верхи Нарышкина. Предписываю немедленно озаботиться заготовкой [в] Воейкове двух хороших экипажей. В Каменке, Блиновке, Верхах созовите сходы. Войска передайте приставу, сами встретьте [в] Воейкове. Дайте знать предводителю Бибикову, земскому начальнику Ягодынскому»79.

В своей практической деятельности губернаторы оказались подотчетны чрезвычайному уполномоченному императора и вынуждены были отчитываться еще и перед ним о положении дел в уездах губернии, испрашивать разрешения на применение войск в случае необходимости. В отправленной 5 ноября 1905 г. на имя Сахарова телеграмме пензенский губернатор Хвостов отмечал: «Выслать [из] Пензы нет возможности, так как остающихся едва достаточно охраны города. Прошу Ваше Высокопревосходительство разрешить имеющие прибыть из Казани две роты пехоты, полусотню уральцев немедленно выслать на

К.С. Старынкевич. Симбирский губернатор в 1906 г.

места и, кроме того, приказать экстренно выслать [в] Пензу хотя бы два батальона»80.

Двойственность ситуации несомненно вызывала натянутость и настороженность в отношениях посланника императора и губернаторов, что проявилось и в служебной переписке. В своем послании на имя пензенского губернатора от 10 ноября 1905 г. Сахаров попытался развеять сомнения и перераспределить ответственность: «Уведомляю Ваше Превосходительство, что к пользованию Вами в пределах вверенной Вам губернии всеми правами и обязанностями, указанными в «Положении об усиленной охране», с моей стороны препятствий не встречается»81.

22 ноября 1905 г. Сахаров погиб от рук террористов: он был застрелен в Саратове в губернаторском доме одной из участниц боевой организации партии эсеров А.А. Биценко, пришедшей к генералу на прием На следующий день командующим всеми войсками и полицией на территории двух мятежных губерний был назначен генерал-адъютант К.К. Максимович. Меры по охране нового посланника «от могущего быть на него покушения» были многократно усилены. Тем самым результативность укрепления губернского управления высокопоставленным чиновником военного ведомства, впрочем, как и совместных поездок губернаторов и генералов по вверенным губерниям, представляется весьма сомнительной. В конце февраля 1906 г. в связи с постепенным снижением активности погромных выступлений полномочия Максимовича по принятию мер к прекращению возникших беспорядков были отменены царем82.

Таким образом, революция до крайней степени обнажила скрытые язвы архаичной политической системы. Сама сущность имперской системы управления при проекции на местный уровень порождала представления о тесной, почти родственной связи императора и губернаторского корпуса. Однако эти иллюзии разбивались о бюрократическую систему, с годами все более отвердевавшую. При этих обстоятельствах идее о возвращении наместнического статуса губернаторов, свойственного екатерининской эпохе, сформулированной в свое время Н.М. Карамзиным83, воплотиться было не суждено.

Мелочная опека и регламентация деятельности губернаторов со стороны МВД, жесткая зависимость карьеры и непотизм, синкретизм и параллелизм функциональных обязанностей представителей местной администрации, отсутствие возможности формирования собственной команды по-прежнему оставались характерными чертами регионального управления в России.

-------------------

1 См.: Корф СЛ. Очерк исторического развития губернаторской должности в России // Вестник права. 1901. № 9; Гессен В.М. Вопросы местного управления. СПб., 1904; Блинов И. А. Губернаторы. Историко-юридический очерк. СПб., 1905; Лазаревский Н.М. Лекции по русскому государственному праву. СПб., 1910; Страховский ИМ. Губернское устройство // Журнал Министерства юстиции. 1913. № 7—8; и др.

2 Лазаревский Н.И. Лекции по русскому государственному праву. СПб., 1910. С. 219-220, 223-234.

3 Зайончковский П.Л. Правительственный аппарат самодержавной России в XIX в. М., 1978.

4 Зырянов П.Н. Социальная структура местного управления. 1861 —1914 гг. // Исторические записки. Т. 107. М., 1982. С. 237.

5 Корф СЛ. Административная юстиция в России. Т. 2. СПб., 1910. С. 269.

6 Зырянов П.Н. Указ. соч. С. 283—297; Он же. В ответ на революционные потрясения: административные реформы начала XX в. // Административные реформы в России: история и современность. М., 2006.

7 Роббинс Р. Наместник и слуга // Отечественная история. 1993. № 1. С. 202—213.

8 Там же. С. 202.

9 Лысенко А.М. Губернаторы и генерал-губернаторы Российской империи (XVIII — начало XX в.). М., 2001. С. 182-201.

10 См., например: Алексушин Г.Б. Самарские губернаторы: историко-краеведческие очерки. Самара, 1996; Савин О.М. Императоры и губернаторы. Пенза, 2006; Богатырёва О.Н. Эволюция системы местного управления в Вятской и Пермской губерниях (1861 — февраль 1917 г.). Екатеринбург, 2004; и др.

11 Штоков А.С. Губернаторский корпус и центральная власть: проблема взаимоотношений (по материалам губерний Черноземного центра второй половины XIX — начала XX вв.). Автореферат дисс.... д-ра ист. наук. М., 2011. С. 22.

12 Тюрин Б.А. Губернская администрация и городское общественное управление в провинциальной России конца XIX — начала XX в. (Пензенская, Самарская, Симбирская губернии). Дисс.... канд. ист. наук. Самара, 2004; Алексушин Г.Б. Развитие губернаторской власти в России (1708—1917 гг.): исторический опыт и уроки. Дисс.... д-ра ист. наук. М., 2009; Минаков А.С. Губернаторский корпус и центральная власть: проблема взаимоотношений (по материалам губерний Черноземного центра второй половины XIX — начала XX в.). Дисс.... д-ра ист. наук. М., 2011 и др.

13 Минаков А. С. Губернаторский корпус пореформенной России в современной историографии // Вопросы истории. 2009. № 7. С. 160—168.

14 Шишков А. С Всеподданнейшие отчеты губернаторов как источник по изучению взаимоотношений центральной и местной власти в России второй половины XIX — начала XX в. // Отечественная история. 2005. № 3. С. 170—175; Он же. Губернаторский корпус пореформенной России в современной историографии // Вопросы истории. 2009. № 7. С. 166.

15 Роббинс Р. Указ. соч. С. 203.

16 Минаков А.С. Губернаторский корпус пореформенной России: состав и механизмы формирования // Современная наука: актуальные проблемы теории и практики. 2012. № 1. С. 2—3. (Сер. «Гуманитарные науки»).

17 Кошко И.Ф. Воспоминания губернатора (1905—1914). Новгород — Самара — Пенза. СПб., 1916. С. 137.

18 Роббинс Р. Указ. соч. С. 203.

19 Минаков А.С. Всеподданнейшие отчеты губернаторов... С. 171.

20 Роббинс Р. Указ. соч. С. 203.

21 Там же. С. 203-205.

22 Минаков А.С. Всеподданнейшие отчеты губернаторов... С. 171, 173.

23 Страховский И.М. Губернское устройство // Журнал Министерства юстиции. 1913. №7-9. С 105,112-114.

24 Зырянов П.Н. Социальная структура местного управления... С. 284.

25 Кошко И.Ф. Указ. соч. С. 140.

26 Любичанковский С.В. Мифы об эффективности местного государственного управления позднеимперской России и их критика // Вестник ОГу. 2006. № 7. С. 102.

27 Роббинс Р. Указ. соч. С. 207.

28 Кошко И.Ф. Указ. соч. С. 133.

29 См.: http://ufagen.ru/ufa_history/ufa_artic/tsehanevskiy (дата обращения: 06.02.2013).

30 Кошко И.Ф. Указ. соч. С. 107.

31 Роббинс Р. Указ. соч. С. 210.

32 Любичанковский С.В. Указ. соч. С. 104.

33 Кошко И.Ф. Указ. соч. С. 76.

34 См.: Тюкавкин В.Г. Историографические итоги изучения размаха крестьянского движения в период первой русской революции // Проблемы историографии и источниковедения истории трех российских революций. М., 1987. С. 32.

35 Кошко И.Ф. Воспоминания губернатора (1905—1914). Новгород — Самара — Пенза. СПб, 1916.

36 Там же. С. 129.

37 Лысенко Л.М. Указ. соч. С. 226.

38 Кошко И.Ф. Указ. соч. С. 137.

39 Богатырёва О.Н. Указ. соч. С. 160.

40 Кошко И.Ф. Указ. соч. С. 37.

41 Шатохин И.Т. Губернаторы в Первой русской революции // Современные наукоемкие технологии. 2006. № 4. С. 103-104.

42 Пензенские губернские ведомости. 1907. 27 января.

43 Лысенко Л.М. Указ. соч. С. 226, 318-319, 328, 330, 333.

44 Кошко И.Ф. Указ. соч. С. 13—14.

45 Там же. С. 130.

46 См.: http://ufagen.ru/ufa_history/ufa_artic/tsehanevskiy (дата обращения: 06.02.2013); Шатохин И.Т. Указ. соч. С. 103—104.

47 Шпаков А.С. «Я — хозяин губернии» // Родина. 2009. № 1. С. 101.

48 Минаков А.С. Губернаторский корпус пореформенной России... С. 4—5.

49 Роббинс Р. Указ. соч. С. 209.

50 Любичанковский С.В. Указ. соч. С. 103.

51 Кошко И.Ф. Указ. соч. С. 112-113.

52 Минаков А.С. Тематика обязательных постановлений губернаторов в начале XX в. (по материалам губерний Черноземного центра) // Научные ведомости БелГу. Серия: История. Политология. Экономика. Информатика. 2011. № 1.

53 Государственный архив Пензенской области (далее ГАПО). Ф. 5. Оп. 1. Д. 7578. Л. 1—2.

54 Там же.

55 Там же. Л. 14-15.

56 Там же Д. 7611. Л. 1,6-7.

57 Там же. Л. 6—6 об.

58 Там же. Л. 2, 8, 22.

59 Правительственный вестник. 1906. 24 августа.

60 Кошко И.Ф. Указ. соч. С. 49.

61 Там же. С. 55.

62 Там же. С. 62-63.

63 ГАПО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 7611. Л. 6.

64 Богатырёва О.Н. Указ. соч. С. 167.

65 ГАПО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 7334. Л. 5 об. — 10.

66 Там же. Л. 10 об.

67 Там же. Л. 10 об.— 12.

68 Цит. по: Столыпин. Переписка М., 2004. Письма ОБ. Столыпиной от 10 июня и 15 июня 1904 г.

69 Кабытов П.С. П. А. Столыпин: Последний реформатор Российской империи. М., 2007. С. 113-115.

70 Там же. С. 121.

71 Там же. С. 125,128.

72 Цит. по: Столыпин. Переписка. М., 2004. Письма О. Б. Столыпиной. 15 октября 1905 г.

73 Хасин Б.Б. Погром 1905 года в Саратове: региональный аспект проблемы национально-государственного развития Российской империи. // Режим доступа: www.sgu.ru/files/ nodes/10087/08.pdf Дата обращения: 16.01.13.

74 Там же.

75 Саратовский листок. 1905. 26 октября.

76 Цит. по: Столыпин. Переписка. М., 2004. Письмо О. Б. Столыпиной. 30 октября 1905 г.

77 Кабытов П.С. Указ. соч. С. 121.

78 ГАПО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 7619. Л. 1.

79 Там же. Л. 13-14.

80 Там же. Л. 6.

81 Там же. Л. 11.

82 Там же. Д. 7620. Л. 1 -2, 37.

83 Карамзин Н.М. Записка о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях. М, 1991. С. 99-100.

Автор:  О.А. Сухова, .