«За его к нам верную службу…» Иван Тимофеевич Юрлов из рода Плещеевых в Великом княжестве Литовском

еликое княжество Литовское было традиционным прибежищем для эмигрантов из «нелитовской» Руси. Во второй половине XV–XVI в. представители разных слоев феодального сословия, решивших покинуть родину, направлялись на запад. Земли под властью Ягеллонов становились для них новым домом, который предлагал им иные условия жизни. С одной стороны, Великое княжество Литовское привлекало выходцев из подвластных Москве территорий как преимущественно русское по составу населения государство. С другой стороны, к началу XVI в. в экономическом, социальном, правовом и культурном плане оно уже достаточно отличалось от тех русских земель, которые никогда не были под властью литовских князей1. Это обстоятельство требовало от эмигрантов проявления способности к адаптации в новой для них среде.

Исследовательский интерес к проблеме эмиграции из Великого княжества Московского в Великое княжество Литовское/Речь Посполитую в последнее время усилился. Важную роль в изучении этого вопроса играет просопографический подход, позволяющий на примере конкретных лиц увидеть возможности, особенности и трудности адаптации московских эмигрантов. По-прежнему внимание историков привлекают кризисные периоды (придворная борьба в малолетство Ивана Грозного, времена Ливонской войны) и наиболее яркие фигуры, особое место среди которых продолжает занимать князь Андрей Михайлович Курбский2. Отдельные очерки были посвящены князю-авантюристу Семену Федоровичу Бельскому и современнику Курбского Владимиру Заболоцкому3. Однако эпоха первой трети XVI в. также не лишена персонажей, достойных того, чтобы вывести их из тени своих более знаменитых соотечественников. Среди таких лиц — Иван Тимофеевич Юрлов из рода Плещеевых.

Факт его отъезда известен из источников, давно введенных в научный оборот. Но российские исследователи, этот факт отмечавшие, судьбой Юрлова в Великом княжестве Литовском почти не интересовались4. Достаточно скупые сведения о нем содержатся в работе Адама Бонецкого, посвященной шляхте Великого княжества Литовского в XV–XVI вв.5 Некоторую информацию о его семье мы находим в исследовании Юзефа Вольфа6. Самый полный на сегодняшний день обзор сведений о Юрлове принадлежит украинскому историку Игорю Тесленко7. Однако он использовал лишь те источники, которые были опубликованы на момент подготовки его работы.

При изучении биографии Ивана Тимофеевича мы коснемся его жизни в Москве, причин и обстоятельств отъезда, а также проанализируем его положение в Великом княжестве Литовском. Представляется интересным, насколько успешно он адаптировался к новым условиям и какое место занял в среде местной шляхты, а также какие факторы способствовали и препятствовали этой адаптации. Кроме того, следует сравнить его успехи с достижениями других московских эмигрантов конца XV — первой половины XVI в. Основным источником, позволяющим осуществить цель данной работы, являются документы Метрики Великого княжества Литовского.

Родоначальником Плещеевых, которые на рубеже XV–XVI вв. представляли собой очень разветвленный род, считается боярин Федор Бяконт, происходивший из Черниговской земли8. Самым известным из его сыновей был Алексей, митрополит всея Руси. Собственно Плещеевы пошли от другого сына Бяконта — Александра Плещея. Ближайшие предки Ивана Тимофеевича зарекомендовали себя верными слугами московских великих князей. Его дед Михаил Борисович сыграл значительную роль в борьбе Василия Темного против Дмитрия Шемяки, выступая на стороне первого. Именно он в 1446 г. возглавил успешный рейд на Москву, в результате которого город был взят «изгоном»9.

Отец Юрлова Тимофей Михайлович (по прозвищу Юрло) был вторым из семи сыновей Михаила Борисовича. Он участвовал в походе 1469 г. против Казани, был разбит татарами и попал в плен. В 1498 г. находим его в великокняжеской думе в чине окольничего. По вполне резонному предположению А.А. Зимина, окольничим он стал еще раньше, так как его младший брат Петр упоминается с этим чином в 1487 г., и вряд ли он мог получить его раньше Тимофея в нарушение старшинства.

Двое из шести братьев Тимофея, Андрей и уже упомянутый Петр, также были заметны на службе великим князьям. Андрей был окольничим, неоднократно посылался Иваном III с различными важными миссиями. В 1479 г., во время конфликта Ивана со своими братьями, Андрей ездил к ним с поручением. Также он сопровождал великую княгиню Софью на Белоозеро в 1480 г., ездил вместе с братом Петром в Молдавию сватать Елену Стефановну в 1482/83 г., присутствовал на приеме посла Священной Римской империи в 1490 г. Достаточно богатой была служебная биография Петра. Как уже отмечалось выше, вместе с братом он участвовал в сватовстве Елены Стефановны, вел переговоры с послами короля Польского и великого князя Литовского Казимира (1487 г., в чине окольничего), был новгородским (1490–1495 гг.), а затем и козельским (1499 г.) наместником, возглавлял посольство в Великое княжество Литовское (1503 г.). В родословии Петр упоминается как московский и дмитровский боярин10. По предположению А.А. Зимина, он мог в конце жизни перейти на службу в Дмитровский удел, на границе с которым находились его владения11.

Мы видим, что Плещеевы той ветви, к которой принадлежал И.Т. Юрлов, занимали прочные позиции при московском дворе. Его отец и двое дядей входили в великокняжескую думу. Тем не менее, в результате перипетий, обстоятельства которых не донесли до нас источники, Юрлов оказался в Великом княжестве Литовском. Что могло заставить его покинуть Москву, где положение его родичей сулило и ему весьма неплохие карьерные перспективы?

В попытке ответить на этот вопрос обратим внимание на судьбы сыновей Тимофея Юрла. Сведения о них довольно скудны. Известно, что Иван, который был старшим (Иван Большой), имел братьев Василия, Юрия, Дмитрия и Ивана Меньшого. Юрий и Дмитрий до своей смерти ничем не отличились. Согласно родословию, а также летописному сообщению, они были убиты в бою с силами Ливонского ордена на озере Смолин в 1502 г., когда московские полки потерпели поражение12. Потомства Юрий и Дмитрий не оставили. Иван Меньшой тоже не был заметен и, по мнению С.Б. Веселовского, умер в молодом возрасте13.

Двое старших братьев Иван и Василий упоминаются в разрядах под 1495 г. В составе многочисленной свиты они сопровождали великого князя в его поездке к Новгороду14. В Разрядной книге под 1508 г. Василий упоминается среди воевод, которые «из удела от князя Семена Ивановича посылоны были…»15. Не стоит понимать это так, что Василий перешел на службу в Калужский удел. Скорее, здесь видим обычную для того времени практику, когда из Москвы в уделы посылались воеводы для совместных с тамошним войском действий. К тому же Калужский удел был только что создан для Семена Ивановича, и власть его там была «больше номинальна, чем реальна»16.

Далее о судьбе Василия узнаем из родословия: он попал в опалу и был отправлен великим князем в Кириллов монастырь17. Когда это произошло и по каким причинам, неизвестно. Однако можно сделать предположение, что два события — бегство Ивана в Великое княжество Литовское и пострижение «в опале» его брата — были связаны между собой. А.А. Зимин и С.Б. Веселовский предполагали, что Василий впал в немилость из-за побега брата18. В отсутствие каких-либо сведений об обстоятельствах этой истории возможны и иные предположения, которые без новых источников останутся всего лишь догадками. Например, двое братьев могли чем-то здорово провиниться перед Василием III. Иван, спасаясь от государева гнева, покинул страну, чего не удалось совершить его брату, впоследствии постриженному в иноки. Есть косвенное свидетельство против того, что один только отъезд Ивана повлек за собой опалу брата. Подобным репрессиям не подвергся младший из Юрловых, Иван Меньшой. Возможно, это произошло как раз потому, что он не имел отношения к делам старших братьев19.

Что касается характерных причин, толкавших русскую знать к эмиграции в Великое княжество Литовское во второй половине XV — первой трети XVI в., то с уверенностью можно говорить только об одной — политической (если чуть расширить это причинное поле, то можно говорить о конфликте с властью). Переход в разряд подданных великих князей литовских был путем спасения для элит Руси, потерпевших поражение в противостоянии с Москвой. Кроме того, это давало им хотя бы теоретическую надежду на реванш при поддержке из Вильны. Прежде всего это касается последних властителей Твери и Рязани — Михаила Борисовича (отъехал в 1485 г.) и Ивана Ивановича (1521 г.), а также удельных князей Василия Ярославича Боровского и Серпуховского (1446 г., в том же

Герб рода Плещеевых. Изображение из 1-й части Общего гербовника дворянских родов Российской империи

году вернулся), его сына Ивана (1456 г.), Ивана Дмитриевича Шемячича, Ивана Андреевича Можайского (оба — 1454 г.), Василия Михайловича Верейского (1483 г.)20. Что до служилой знати, то тут причины могли быть иными. Однако во многих случаях их следует связывать с внутренней нестабильностью в Великом княжестве Московском. Например, князь Семен Федорович Бельский и Иван Васильевич Ляцкий отъехали к королю Польскому и великому князю Литовскому Сигизмунду в период острой придворной борьбы, начавшейся после смерти Василия III в 1533 г.21 Среди иных причин могли фигурировать: конфликт с родичами, надежды на лучшее положение в Великом княжестве Литовском (опять же, возможно, из-за неурядиц на родине), да и просто авантюризм (как в случае с вышеупомянутым С.Ф. Бельским). 

Принятой в историографии датой отъезда Ивана Тимофеевича Юрлова является 1510/1511 г.22 Однако, по мнению И. Тесленко, это произошло еще раньше, во время правления короля и великого князя Александра. Основанием для такого предположения стало сообщение волынского шляхтича Иоахима Ерлича в своей Хронике о том, что Юрлов, якобы являвшийся его предком, был дворянином Александра23. Как показал украинский исследователь, вывод Ерличем своего рода от Юрлова является фальсификацией, что, разумеется, не исключает правдивости сведений относительно биографии московского эмигранта. Однако гипотеза о более раннем отъезде Юрлова документально не подтверждается: о его службе Александру нет никаких сведений. К тому же в одном из привилеев Ивану Тимофеевичу Сигизмунд говорит, что тот «приехал до нас на нашо имя от великого князя московского, и мы пожаловали его… (здесь и далее курсив мой. — А.К.)»24.

Первое упоминание о присутствии Ивана Тимофеевича в Великом княжестве Литовском относится к 10 февраля 1511 г. Этим днем датированы посольские речи Сигизмунда к Василию III, отправленные в Москву из Петрикова с полоцким воеводой Станиславом Глебовичем. Кроме всего прочего, Глебович должен был просить Василия отпустить подданных Сигизмунда, которые находились в его руках. Среди них была названа жена Ивана Юрлова (без упоминания имени), а также супруга еще одного эмигранта — князя Ивана Львовича Борятинского25.

В отношениях Вильно и Москвы период 1508–1512 гг. был отмечен дипломатической активностью, что нашло отражение в материалах 7-й книги Метрики26. Великие князья Сигизмунд и Василий обменивались посольствами и посланиями. Одним из основных вопросов, которые обсуждались во время этих контактов, было освобождение людей. Государи высказывали взаимные просьбы отпустить домой их слуг, которые находились в соседнем государстве. Речь также шла и о воссоединении семей: среди лиц, выдачи которых требовали обе стороны, упоминались жены перебежчиков. Однако ни в Москве, ни в Вильне не спешили предпринимать реальные шаги для решения этого вопроса, и он поднимался вновь и вновь.

Супруга И. Юрлова упоминалась трижды: во время посольства Станислава Глебовича (см. выше), в письме Сигизмунда Василию III от 4 июня 1511 г. и в ответе Сигизмунда московскому послу в конце лета — начале осени 1512 г.27 Интересно, что жена князя Борятинского фигурирует в дипломатических материалах чаще. Более того, Василий III как бы не замечает в перечне лиц супругу Юрлова, лишь однажды упоминая просьбу Сигизмунда отпустить ее, в то время как несколько раз комментирует просьбу о выдаче жены князя Борятинского. Причем на страницах посольских книг ошибочно назван сам Юрлов, а не его супруга28. Видимо, личность Ивана Тимофеевича московскую дипломатию не очень интересовала. В конце 1512 г. Василий III начал против своего западного соседа очередную войну, которая затянулась на 10 лет. В этих условиях вопрос обмена людьми утратил актуальность; Юрловой, чье происхождение остается неизвестным, так и не было позволено выехать к мужу.

Материалы посольств дают нам некоторый ориентир относительно времени отъезда И. Юрлова. Вопрос о возвращении его супруги, как и жены князя Ивана Борятинского, впервые был поднят в начале 1511 г. Следует обратить внимание на то, что самое раннее упоминание о самом Борятинском в Великом княжестве Литовском относится к маю 1509 г.29 Следовательно, если предположить, что он отъехал к Сигизмунду незадолго до этого, то с момента отъезда и до первой просьбы виленского двора о разрешении его супруге выехать вслед за мужем прошло около двух лет. С известной долей вероятности мы можем экстраполировать эти наблюдения на случай с Юрловым. Как уже было отмечено, Василий Юрлов в 1508 г. был воеводой в Коломне, т.е. еще не впал в немилость. Таким образом, учитывая допущение о существовании связи между опалой Василия и отъездом Ивана, можно предположить, что последний выехал в Великое княжество Литовское между 1508-м и началом 1511 г. В.Д. Назаров отмечал, что там Юрлов получил значительные пожалования30. Сохранившиеся документы Метрики позволяют в этом убедиться.

На первых порах Юрлов, видимо, не получал от господаря земель, а находился на содержании скарба (государственной казны), как это бывало с московскими выходцами. Например, князь Иван Дмитриевич Губка Шуйский, который впервые упоминается в качестве обывателя Великого княжества Литовского в июле 1537 г., еще и к 1542 г. не получал земельных владений от Сигизмунда. Последний прямо об этом сказал в ответ на челобитье Шуйского, назначая ему годовое содержание в 80 коп. грошей литовских31.

Первое упоминание о пожаловании Юрлову датировано 27 июня 1514 г. Формально это было послание господарской Рады трокскому воеводе Григорию Остику с сообщением о том, что Юрлову дано «шесть земль пустых» в Дорсунишской волости. Это значило, что на основе данного листа Остик должен был его «увязати», т.е. ввести во владение этими землями. В документе отсутствует указание на соответствующий великокняжеский привилей. Любопытно, что сам трокский воевода назван среди тех радных панов, по распоряжению которых этот лист был выдан. Из его содержания мы также узнаём, что еще раньше («перво сего») Юрлову было дано 60 служб крестьян в той же волости. Кроме того, он был назван ясвоинским наместником, т.е. к 1514 г. уже занимал уряд (официальную должность), пусть и далеко не первого порядка32. Господарский привилей на этот уряд не сохранился.

К началу 1516 г. имущественное положение Юрлова укрепилось. 26 января Сигизмунд выдал ему подтвердительный привилей на вышеупомянутых 60 тяглых крестьян и 6 пустовщин, а также на 30 человек «куничников» и 15 путных слуг в Ясвоинской волости, обязанностью которых было ходить на войну и обеспечивать Ясвоинь сеном. В своей грамоте Сигизмунд отметил, что подтверждает вотчинное право «пана» Юрлова на владение всем перечисленным за его верную службу и по ходатайству своей рады33.

В дальнейшем москвитин расширял свои владения, причем происходило это не только благодаря пожалованиям, но и в результате сделок. 13 мая 1520 г. в Торуне господарь выдал Юрлову подтвердительный привилей на все его новые приобретения. С начала 1516 г. он купил у вдовы Григория Остика «дворец» Яновский в Швинтыниках со всеми угодьями, а у некото-

Гродно. Немецкая гравюра конца XVI в.

рых ойрагольских бояр — земли в Пошушве, которые находились недалеко от Ясвоини, вверх по реке Шушве (впоследствии новый владелец основал там имение, которое стали называть «Новым двором»34). В результате судебного дела, обстоятельства которого остаются неизвестными, Юрлов получил «городище у Дорсунишсках и земли около того городища». Наконец, городенский староста Юрий Николаевич Радзивилл «дал» ему подворье Гордеевское с огородом в Городне (Гродно), напротив двора пана Мартина Хребтовича (такое соседство вряд ли стало случайным, о чем будет сказано ниже). Сигизмунд подтвердил право эмигранта на безусловное владение всеми этими приобретениями35.

2 декабря 1522 г. господарь удовлетворил просьбу Юрлова и пожаловал ему два двора в Вилькейской волости Гоижово и Поневяжи с 33 крестьянскими службами и четырьмя пустовщинами36. Новые владения Ивана Тимофеевича находились неподалеку от Ясвоини и тех земель, которые он приобрел у ойрагольских бояр. Этот привилей примечателен тем, что в нем Юрлов был впервые назван господарским дворянином. Через 6 дней, 8 декабря, он просит у Сигизмунда выдать ему очередное подтверждение владельческих прав на новоприобретенные имения, что и было сделано. Из соответствующего акта мы узнаём, что Юрлов получил из рук великого князя 21 пустовщину в Ясвоинской волости, где он был наместником, а также дом в Вильне на Татарской улице, который ранее принадлежал другому эмигранту — некоему Грыде «псковитину». Кроме того, Юрлову также достались четыре пустовщины в Дорсунишской волости от канцлера и виленского воеводы Ольбрахта Гаштольда. Всю эту собственность Сигизмунд подтвердил просителю в вотчину «для его к нам верное и справедливое службы и хотячы его заховати охотнеишого ку службе нашои, на жеданье Панов Рад наших…»37.

В некоторых из своих имений Юрлов мог держать корчмы с правом изготавливать и продавать там спиртные напитки («мед и пиво шинковати»). Соответствующий привилей был дан ему господарем в Кракове 18 июня 1525 г., а 15 сентября 1526 г. в Варшаве было выдано подтверждение38. Корчмы находились в Новом дворе на реке Шушве, во дворе Поневяжи, в Дорсунишском повете «за рекою за Кревнею», а также в имении Доргунь в Городенском повете, полученном в качестве приданого39. Прося Сигизмунда подтвердить ему право на корчмы, москвитин заодно позаботился и о подтверждении права на очередную «куплю» — еще одного дома в столице, приобретенного за 37,5 коп. грошей. Он находился «у в улицы идучы до Светого Бернардына» по соседству с домом земского подскарбия Богуша Боговитиновича40.

Чтобы дополнить картину владений Ивана Юрлова в Великом княжестве Литовском, нужно еще упомянуть, что он держал в заставе, т.е. взял в качестве залога за долг, имения Лынтупы за 300 и Олону за 100 коп грошей. Их владелец Николай Николаевич Ильинич, известный как большой транжира41, так никогда и не вернул деньги. Об этом свидетельствует то, что эти имения оставались в руках Юрлова до его смерти, а потом ими распоряжалась его вдова42. 23 июня 1527 г. Сигизмунд приказывал жемайтскому старосте Станиславу Станиславовичу Кезгайле увязать Юрлова в имение вдовы боярина Прокопа Розвары, которую заподозрили в убийстве ее нового мужа Богдана Плюскова. Имение это находилось в Тондягольской волости, что было недалеко от ойрагольских владений Ивана Тимофеевича43.

Как явствует из этого обзора, за период 1511–1527 гг. московский эмигрант, не имевший в Великом княжестве Литовском ничего, превратился в зажиточного землевладельца. В основном его имения были сконцентрированы в юго-восточной части Жемайтии, на территории соседствовавших Ясвоинской, Ойрагольской, Вилькийской, Тондягольской волостей. Недалеко от них находились земли в Дорсунишской волости Ковенского повета и в Городенском повете Трокского воеводства. Все эти имения тянулись вдоль реки Неман или его притоков. Небольшой анклав находился в Швинтыниках Трокского повета, расположенных совсем недалеко от Вильны. Юрлову принадлежали два дома в самой столице и еще один в Городно. Взятая в заставу Олона находилась в Троцком повете, а Лынтупы лежали на значительном удалении от остальных имений — на северо-восток от Вильны. Любопытно, что соседом Ивана Тимофеевича по дорсунишским владениям был другой эмигрант, прибывший из Москвы в 1495 г. вместе с княжной Еленой Ивановной — князь Матвей Микитинич. Он владел двором Езно, а также держал в заставе господарское имение Бирштаны44. Вполне возможно, что их владения соседствовали еще и в Швинтыниках. По крайней мере, это имение фигурирует в завещании князя Матвея, составленном в 1539 г.45

Главная резиденция Юрлова, видимо, находилась в его жемайтских владениях. Косвенно об этом свидетельствует то, что там он хранил свой архив. Во время судебного разбирательства по спору о трех пустовщинах c неким Васькой Быховцем Иван Тимофеевич не мог документально подтвердить свои права владения и говорил, что привилей на эти земли находится в Жемайтии46.

Обратимся к источнику, мимо которого не проходит ни один исследователь, изучающий феодальное землевладение на Беларуси и в Литве первой половины XVI в., — перепись войска Великого княжества Литовского 1528 г. По данным этой переписи, Иван Юрлов должен был приходить в ополчение с 18 всадниками47. В соответствии с нормами того времени землевладелец был обязан отправлять на войну одного конного воина с каждых восьми принадлежавших ему крестьянских служб48. Таким образом, на 1528 г. Юрлов владел 144 службами. Однако рассмотренные выше источники о его пожалованиях и приобретениях заставляют усомниться в достоверности этой цифры.

Если сложить все крестьянские службы, которые упоминались в выданных Юрлову привилеях, то получим сумму 138, что на первый взгляд подтверждает правильность данных переписи 1528 г. Однако, в этом случае придется допустить, что его доргуньское, швинтыникское и тондягольское имения, а также взятые у Н.Н. Ильинича в заставу Лынтупы и Олона вовсе оставались незаселенными. Это едва ли возможно хотя бы потому, что только за имения Ильинича было дано 400 коп. грошей. Каких-либо форсмажорных обстоятельств, могущих привести к неестественной убыли населения (мор, вражеское вторжение), в то время не наблюдалось. Кроме того, у нас нет полной информации о недвижимом имуществе Юрлова. Его завещание, которое могло бы помочь в составлении целостной картины, увы, не сохранилось, если вообще существовало. 

Почему же размер военной повинности Юрлова оказался заниженным? Очевидно, что механизм осуществления переписи войска 1528 г. создавал условия для злоупотреблений. Шляхта сама переписывала своих людей, а затем передавала сведения уполномоченным лицам. Разумеется, любой землевладелец был заинтересован в том, чтобы нести наименьшие расходы по снаряжению воинов и их содержанию в ополчении. Можно предположить, что Юрлов воспользовался возможностью «уменьшить» количество своих крестьян49.

Московский эмигрант, как и иные землевладельцы, вступал в конфликты со своими подданными, соседями и местной администрацией. Информация об этом сохранилась, главным образом, в 14-й книге Метрики. Записи достаточно лапидарны, часто не имеют даты и датированы приблизительно. 

В Вилькейской волости крестьяне Юрлова отказывались ему подчиняться, а местный державца Александр Ходкевич их защищал. Господарь приказал ему усмирить и вернуть Юрлову тех его подданных, что ему принадлежали и были перечислены в соответствующем привилее50. Где-то в 1523–1524 гг. вилькейский боярин Юрий Наркович жаловался на Юрлова за то, что тот «вступал» в его земли, собирал его урожай и косил сено. Сигизмунд приказал А. Ходкевичу разобраться с этим инцидентом. Как выяснилось, Юрлов хозяйничал на земле, данной ему в вотчину, и дело было решено в его пользу51. Остается неизвестным, как закончилось судебное разбирательство москвитина с Васькой Быховцем о трех землях, упоминавшееся выше52.

Однажды у Юрлова возник конфликт и с его соотечественником Матвеем Микитиничем. Езненский наместник последнего Нечай пленил людей Юрлова, забрал у них коней и другое имущество. Несмотря на распоряжение трокского воеводы князя Константина Острожского, Нечай отказывался этих людей отпустить. Сигизмунд вынужден был вмешаться и приказал Микитиничу найти управу на своего наместника. И в этом случае мы не знаем, чем завершился конфликт53.

В то время, когда Ясвоинь была дана господарем в заставу жемайтскому бискупу князю Николаю Николаевичу Радзивиллу, его наместник в этом дворе Андрей Держкович присвоил имущество Юрлова, которое там оставалось. Господарский приказ вернуть отнятое владельцу был проигнорирован, после чего разобраться в ситуации пытался К. Острожский. Правым в этом конфликте нашли Юрлова. Видимо, он все же получил свое имущество обратно54. В 1525 г. люди Ойрагольской волости вступали во владения москвитина, о чем тот пожаловался господарю. Сигизмунд приказал жемайтскому старосте Станиславу Яновичу довести до сведения этих людей, где находятся границы владений Юрлова, которые нельзя пересекать55.

Летом — осенью 1524 г. Иван Тимофеевич обратился к господарю с жалобой на вилькейского боярина Словика Ивашковича. Тот задолжал Юрлову мед, рожь и овес в немалых объемах, которые должен был вернуть еще весной того же года. По условиям договора Словик, в случае невозврата долга к обозначенному сроку, был обязан передать Юрлову свое имение в Вилькейской волости. Однако Юрлов не получил ни того, ни другого. Сигизмунд приказал А. Ходкевичу установить, действительно ли такое соглашение имело место, и, в случае положительного результата, восстановить справедливость56.

Как уже было сказано выше, супруге Юрлова не было позволено выехать к мужу. В Великом княжестве Литовском он женился вторично. Его избранницей стала Ганна, дочь пана Мартина Богдановича Хребтовича, напротив дома которого в Городно Юрлов получил свой57. Время заключения брака точно неизвестно, но произойти это должно было до января 1516 г., когда в подтвердительном привилее Юрлову упоминается его жена58. Здесь будет уместно сказать несколько слов о новых родственниках Ивана Тимофеевича.

Предком Хребтовичей был некий Якуб, живший в XV в. и оставивший о себе крайне скудные сведения. Известность же приобрело поколение внуков Якуба, детей Богдана Хребтовича59. Последний имел семерых сыновей, четверо из которых — Иван Литавор, Василий, Мартин и Федор — занимали различные государственные (центральные и местные) и придворные посты при великих князьях Александре и Сигизмунде. Самое высокое положение занял младший Федор: он был подскарбием дворным, а затем и земским (в 1502–1509 гг.). Уряд дворного подскарбия, маршалка господарского, а также наместника в нескольких великокняжеских волостях и городах занимал Иван Литавор. Он также посылался с дипломатическими миссиями в Москву и Польшу. В 1500 г. в битве на Ведроши он попал в плен и вернулся на родину лишь через 9 лет, получив дорогичинское наместничество и маршалковство. Достаточно скромными на фоне других братьев выглядят достижения Василия: он фигурирует лишь как наместник Владимирский и Здолбицкий60.

Что же касается Мартина, тестя Юрлова, то его карьера поначалу развивалась успешно. В 1496 г. он упоминается в качестве конюшего дворного, в 1497 г. — как наместник Зблянский, а позже, в 1501 г., и Жолудоцкий. В 1502–1504 гг. Мартин Богданович был подскарбием дворным, в 1505–1509 гг. занимал уряды земского конюшего и ловчего61. Женился он на Ганне, сестре братьев Львовичей Глинских, бывших очень влиятельным родом при Александре62.

В 1509 г. карьера Мартина и Федора драматично прервалась. Они были обвинены в связи с мятежным князем Михаилом Львовичем Глинским и арестованы, разделив судьбу некоторых других лиц, в том числе новгородского воеводы и подчашего Альбрехта Гаштольда. Веских доказательств их участия в заговоре, впрочем, не обнаружили, поэтому спустя два года все были освобождены63. В отличие от Гаштольда, который вскоре стал занимать воеводские уряды и в итоге стал канцлером и виленским воеводой, т.е. первым лицом в государстве после монарха, Мартину и Федору места в элите не нашлось. Только в 1524 г. Мартин стал трокским конюшим и господарским маршалком, а около 1526 г. умер64.

Очевидно, что братья Хребтовичи имели прочные позиции при великом князе Александре. Занимаемые ими уряды делали их членами господарской рады. Однако при Сигизмунде они утратили свое положение по субъективным причинам (ложное обвинение Мартина и Федора, долгий плен Ивана Литавора). Тем не менее Хребтовичи оставались зажиточными землевладельцами. По переписи 1528 г. единственный сын Мартина Богдан должен был выставлять в ополчение 17 воинов, сын Федора Юрий вместе со своей матерью — 13 воинов65. Если верить этим данным, то зять Юрлова был самым богатым из своего поколения Хребтовичей после Яна Литавора66.

Таким образом, Юрлов породнился с известным в княжестве родом. Но на момент брака, который произошел где-то между 1512 и 1516 гг., представители этой фамилии потеряли место в высших эшелонах власти. Тем не менее следует признать, что создание родственных связей с Хребтовичами было для эмигранта, не имевшего корней в местном социальном грунте, очень удачным шагом. К тому же он увеличил свои владения за счет приданого.

Непросто складывалась карьера самого Ивана Тимофеевича в качестве урядника. Как отмечалось выше, в 1514 г. он уже был назван наместником Ясвоинской волости, которая находилась в юго-восточной части Жемайтии. Где-то до мая 1517 г. господарский боярин Шатила получил там из рук Юрлова пустовщину67. Последний раз в качестве ясвоинского наместника Юрлов упоминается в подтвердительном привилее от 13 мая 1520 г., а около 1525 г. этот уряд был дан князю Михаилу Осовицкому. В документах 1520-х гг. Юрлов фигурирует только как пан и господарский дворянин. Лишение его уряда было связано, видимо, с недостатком денег в скарбе: Ясвоинь была заставлена жемайтскому бискупу князю Николаю Николаевичу Радзивиллу68. Когда точно это произошло, неизвестно. По мнению Эугениюса Савищеваса, Юрлов был ясвоинским наместником еще в ноябре 1524 г.69 Однако есть все основания усомниться в этом. Уже в октябре 1524 г. Сигизмунд писал к Н.Н. Радзивиллу по поводу жалобы на его наместника в Ясвоини Андрея Держковича со стороны Юрлова, т.е. Радзивилл уже держал это имение в заставе. Документ не имеет места и даты, однако издатели 14-й книги Метрики определили ее достаточно точно, основываясь, видимо, на датах иных актов. Известно, что в октябре 1524 г. Сигизмунд находился во Львове. В недатированном письме он отмечает, что князь Острожский «здеся, будучи у во Львове» рассказывал ему о результатах своего расследования по поводу конфликта между Держковичем и Юрловым. Причем, судя по содержанию письма, до октября 1524 г. Радзивилл получил в заставу Ясвоинь, назначил туда своего наместника, тот присвоил себе имущество Юрлова, который пожаловался Сигизмунду. Господарь послал своего дворянина с приказом Держковичу вернуть присвоенное имущество владельцу. Когда тот не подчинился, разобраться в инциденте был послан Острожский, о чем он докладывал Сигизмунду во Львове70. Все это должно было произойти до октября 1524 г. К тому же последний раз в качестве ясвоинского наместника Юрлов упоминается в привилее от 13 мая 1520 г., а 2 декабря 1522 г. он был назван лишь господарским дворянином71. Поэтому, вероятнее всего, Иван Тимофеевич лишился наместничества где-то между этими датами и уж точно не занимал уряд к октябрю 1524 г.72

Лишение уряда без веских оснований и без замены его на более высокую или аналогичную позицию был случаем хоть и не исключительным, но редким. Видимо, правящие круги Великого княжества Литовского срочно нуждались в средствах. Вполне возможно, что господарь предложил самому Юрлову взять Ясвоинь в заставу, но у того не оказалось нужной суммы. Например, в 1518 г. Сигизмунд отдал двор Бирштаны в заставу Матвею Микитиничу, который до этого был там наместником73.

Отдавая Ясвоинь в заставу жемайтскому бискупу, господарь обещал Юрлову подыскать что-нибудь взамен, но так и не сделал этого. После окончания срока заставы, где-то до июня 1525 г., ясвоинское наместничество было пожаловано князю Михаилу Осовицкому. Раньше он получил в держание Дорсунишки и Скерстомонь взамен своих имений, которые в результате последней войны оказались по ту сторону московской границы. Однако господарь аннулировал свое пожалование и дал Осовицкому Ясвоинь74. Юрлов же 14 июня 1525 г. при поддержке радных панов получил в качестве компенсации за отнятый без причины уряд «экспектатыву» — привилей, который гарантировал ему ясвоинское наместничество после смерти Осовицкого. Через четыре дня Юрлов получил разрешение держать четыре корчмы в своих имениях, не платя налогов75.

Москвитин явно не остался этим удовлетворен и повел борьбу за Ясвоинь, снова используя поддержку первых лиц княжества. 22 сентября 1526 г. Сигизмунд вновь дает Юрлову привилей на желаемое наместничество. Об этом его просили королева и великая княгиня Бона, а также, как и ранее, члены рады. Причем они собрали и предоставили господарю информацию о землевладении Осовицкого. Выяснилось, что он «мает се на чом поживити»76. Сигизмунд, учитывая просьбу супруги и радных панов, а также прежние заслуги эмигранта, удовлетворил его челобитье77.

Однако история и на этом не закончилась. Осовицкий бил челом господарю, снова прося Ясвоини. Свою просьбу он аргументировал тем, что его владения разорены москвой и татарами и взять с них нечего. 10 ноября 1526 г. ясвоинская держава досталась ему окончательно78. Юрлову же снова был выдан экспектативный лист79. Но он ему так и не понадобился, так как Осовицкий его пережил. Подводя итог этим перипетиям, нужно сказать, что Юрлов лишился своего уряда в непростых для Великого княжества Литовского условиях. Потеря Смоленщины вызвала проблему эгзулянтов — шляхты, которая предпочла оставить свои имения на захваченных неприятелем землях и сохранить верность Сигизмунду. О таких лицах виленский двор был обязан позаботиться, дав им новые владения. Однако земельного фонда в распоряжении господаря оставалось все меньше и меньше. К тому же десятилетняя война с восточным соседом стала серьезным испытанием для финансов Великого княжества Литовского. Доступным способом получения быстрых денег, необходимых для расчета с наемниками, была застава государственных имений, и виленский двор активно им пользовался. В это тяжелое время Юрлов и потерял ясвоинское наместничество. Решающим фактором, склонившим чашу весов не в пользу Юрлова, стало непростое имущественное положение эгзулянта Осовицкого.

План города Вильно. Европейская гравюра. 1599 г.

Видимо, после окончания этой истории Иван Тимофеевич Плещеева Юрлов, как он сам себя именовал, прожил недолго. Последнее прижизненное упоминание о нем датируется 30 января 1529 г., когда он записал своей жене Ганне 1000 коп грошей на некоторых жемайтских имениях80. А в 1532 г. она уже распоряжалась домом в Вильно, «выслугой» своего мужа81. Вспомним, что Юрлов впервые упоминался в 1495 г., наверняка будучи уже совершеннолетним. Значит, на момент смерти ему было как минимум около 50 лет.

Жизнь Ивана Тимофеевича Юрлова в Великом княжестве Литовском являет собой пример достаточно успешной адаптации московского эмигранта в местном социуме. Он приобретает обширные владения, занимает уряд местного значения, берет в жены представительницу известной фамилии. Какое же место занимает Юрлов среди эмигрантской элиты своего времени? Чтобы ответить на этот вопрос, необходим краткий обзор положения иных эмигрантов той эпохи в Великом княжестве Литовском82. Это не только позволит нам сравнить Юрлова с другими лицами, но и даст общую картину тех возможностей, которые открывались перед эмигрантами в не совсем чужой, но все же новой для них социокультурной среде.

В период конца XV — середины XVI в. самыми высокими позициями отличался князь Матвей Микитинич, служебник королевы Польской и великой княгини Литовской Елены Ивановны. Данный пример едва ли может быть показателен, так как своим положением этот неясного происхождения князь был обязан близости к монаршей семье83. Елена сделала его наместником во многих своих имениях, полученных из рук ее супруга. Со смертью своей покровительницы Микитинич лишился этих урядов, кроме одного — Бирштанского. Как уже было отмечено, размер его военной повинности измерялся 79 всадниками, что превышало аналогичный показатель у ряда высокопоставленных лиц государства84.

Князь И.Л. Борятинский урядов в Великом княжестве Литовском не занимал. По переписи 1528 г. он должен был выставлять в ополчение 7 воинов. Женат он был на княжне Марии из обмельчавшего и обедневшего рода князей Вяземских, живших по обе стороны литовско-московской границы85.

Среди имений князя Д.И. Шуйского, выехавшего из Москвы до лета 1537 г., известен только двор Теребунь в Берестейском повете. Правда, позиции этого эмигранта несколько укрепил брак с Марией Богдановной из младшей линии рода Боговитиновичей. Должностей Шуйский не занимал86.

Более интересными представляются судьбы князя С.Ф. Бельского и И.В. Ляцкого. В отличие от Шуйского и Юрлова, эти двое занимали высокие позиции при московском дворе, на момент отъезда в 1534 г. были воеводами в Серпухове. Ляцкий имел еще чин окольничего и был известен как искусный полководец. Немаловажно, что их переход на службу к Сигизмунду произошел накануне очередной войны, которая получила название Стародубской (1534–1537 гг.). Вскоре после отъезда Бельский стал господарским наместником в имениях Стоклишки, Кормялово и Жижморы Трокского воеводства. Однако уже в 1536 г. он покинул Великое княжество Литовское с целью осуществления своих амбициозных планов и, потерпев неудачу, в 1541 г. вернулся, после чего прожил еще несколько лет. Имениями на вотчинном праве он не владел87.

Куда лучше свои возможности использовал Ляцкий. Сигизмунд сделал его наместником в имениях Высокий Двор и Желудок того же Трокского воеводства. Приблизительно через 10 лет он упоминается как державца в Медниках. Это наместничество находилось на первом месте в списке урядов столичного Виленского воеводства, тогда как высокодворское — только на 13-м среди урядов воеводства Трокского (держава Бельского занимала 14-е место88). Ляцкий также имел некоторые владения на вотчинном праве, однако, как представляется, они не были обширными. Необходимо отметить, что Иван Васильевич являлся одним из самых образованных людей своего времени. Он помог немецкому картографу Антонию Виду составить карту Московии. Как говорил сам А. Вид, Ляцкий был пожалован Сигизмундом «из-за своей мудрости и одаренности в искусстве»89.

Наконец, нельзя не упомянуть о последнем великом князе Рязанском Иване Ивановиче. Как известно, он бежал из заточения в Москве в 1521 г. Сигизмунд пожаловал его Стоклишским наместничеством, которое после его смерти в конце 1533-го — начале 1534 г. досталось С.Ф. Бельскому (вместе с Кормялово и Жижморами). Иван Иванович отметился лишь тем, что наделал долгов90. Похоже, что бывший рязанский властитель попросту спивался91. За 20 лет пребывания в Великом княжестве Литовском почти не оставил о себе сведений и последний тверской князь Михаил Борисович, которого уже не было в живых к 1505 г.92

Из этого обзора видно, что Юрлов отличался от других эмигрантов размерами своих владений. Прежде всего это касается его сравнения с князем Борятинским. Оба приехали в Великое княжество Литовское в одно время, и о них есть сведения в переписи 1528 г. Борятинский был в 2,5 раза «беднее» Юрлова и должностей не занимал. В одном ряду с ним можно поставить и князя Шуйского. Самых больших успехов в качестве урядника достиг Ляцкий, но он имел куда более высокие стартовые позиции, чем Юрлов. Однако при этом Ляцкий не мог похвастать такими же владениями. Правда, здесь нужно учесть, что земельный фонд в распоряжении господаря за 10–30-е гг. XVI в. значительно сократился, о чем было сказано выше. Можно предположить, что, если бы Ляцкий (со всем своим «весом» начала 30-х гг.) отъехал к Сигизмунду на рубеже первой и второй декады, вполне возможно, что он мог бы достичь более высокого имущественного положения, нежели Юрлов. Примечательно, что механизм адаптации на начальной стадии у них обоих был одинаков: получение незначительного уряда в первое время после приезда в княжество, чуть позже (или одновременно) пожалование кое-каких земель в вотчину. В дальнейшем же многое зависело от них самих.

Что позволило Ивану Тимофеевичу Юрлову достичь своего положения в Великом княжестве Литовском, кроме известности рода, к которому он принадлежал? Здесь необходимо обратить внимание на то, что за его спиной часто стояли первые вельможи государства, радные паны. По их просьбе («на причину панов рад наших», «на жеданье панов рад наших») господарь выдал Юрлову привилеи 26 января 1516 г. и 8 декабря 1522 г.93 Как мы уже увидели, во время борьбы за ясвоинское наместничество за Юрлова ходатайствовала не только рада, но даже Бона. Иван Тимофеевич верно служил Сигизмунду, что тот неоднократно отмечал в своих привилеях стандартными формулировками типа «для его к нам верное и справедливое службы». Однако, учитывая благосклонность к Юрлову радных панов, можно предположить, что пользу он приносил не лично великому князю, а Великому княжеству. Прося Сигизмунда вернуть Юрлову ясвоинскую державу, паны рада, видимо, напомнили ему о заслугах москвитина, конкретизируя их. Об этом свидетельствует то, что в соответствующем привилее вместо стандартной формулы было написано: «памятаючи на его верныи а пильныи послуги, иж он нам, пану своему, заслуговал, як часу битвы великое под Оршою з великим князем московским и в ынших битвах и послугах»94.

В чем могли заключаться эти «послуги»? Очевидно, что Юрлов как землевладелец должен был идти на войну во главе своего почета (совокупности воинов, выставленных с имений шляхтича). Формулировка «часу битвы великое под Оршою» делает его участие в этом сражении гипотетическим95. Однако нет сомнений, что Юрлов каким-то образом в Оршанской кампании 1514 г. отличился. Возможности проявить себя на военном поприще было предостаточно: война между Вильной и Москвой длилась 10 лет, т.е. около половины того времени, что Юрлов провел в Великом княжестве Литовском. Видимо, не случайно в привилее говорилось о неких «ынших битвах и послугах». Что подразумевалось под иными «послугами», трудно сказать. В дипломатических миссиях Юрлов не участвовал. По крайней мере, об этом не находим сведений в источниках. Не исключено и даже вполне возможно, что москвитин мог предоставить актуальную для виленского двора информацию в условиях начавшейся в 1512 г. войны с Москвой. В отличие от И.В. Ляцкого и С.Ф. Бельского, Юрлов важных постов не занимал, однако он принадлежал к старомосковской знати и был близок ко двору (вспомним, что он назван среди лиц, которые сопровождали великого князя в 1495 г.). Следовательно, кое-какой информацией он мог обладать, например, о состоянии московских военных сил, отношениях между воеводами и т.п. Известно, что Бельский и Ляцкий вскоре после отъезда присутствовали на «секретных совещаниях», видимо, как информаторы96. Кто составлял круг участников таких совещаний, догадаться нетрудно: монарх и самые высокопоставленные радные паны. Вполне возможно, что и Юрлов присутствовал на подобных заседаниях. В таком случае не удивительно, что члены рады еще и в 1526 г. помнили его заслуги и просили за него великого князя.

Необходимо добавить, что «пожалование» эмигранта из высших кругов московской знати было немаловажно в условиях начавшейся войны. Это служило примером для потенциальных «государевых изменников», которые могли рассчитывать на то же самое, если бы они решились перейти на службу к Сигизмунду. Прямые обращения эмигрантов к своим соотечественникам с призывом последовать их примеру начнут практиковаться позже, во времена Ливонской войны. Однако уже на начало XVI в. Великое княжество Литовское стало традиционным прибежищем для служилого люда из «московской» Руси. В условиях все возрастающей враждебности между двумя государствами в интересах виленского двора было хорошо позаботиться об эмигрантах. Переход слуг от московского великого князя к литовскому можно рассматривать и через призму давнего права феодала на отъезд, которое, однако, в то время в Москве уже не признавалось.

Многие «послуги» Юрлова, кроме того, что были проявлением лояльности к местной власти, обеспечили москвитину необходимую поддержку в первое время его пребывания в Великом княжестве Литовском. Однако имущественное положение москвитина явилось результатом не только пожалований, но и его собственной предприимчивости и рачительности. Как мы увидели выше, некоторые имения он купил, иные взял в заставу, возможно, смекнув, что их владельцу вряд ли удастся вернуть деньги. Насколько можно судить по сохранившимся источникам, Юрлов располагал немалыми суммами. Заботясь о подтверждении своих прав на приобретенные имения, москвитин не жалеет средств на поездку к господарю в Краков, Варшаву и Торунь. Кроме того, он дает в долг деньги и материальные ценности97. После смерти Юрлова его жена Ганна унаследовала не только имения, но и немало наличных денег и движимого имущества, в том числе драгоценностей98.

И все же нельзя не задать вопрос: какие могли быть препятствия и трудности на пути интеграции москвитина в местный социум?

Необходимо упомянуть о том, что в Великом княжестве Литовском существовал официальный запрет господарю раздавать имения и уряды иностранцам. Эта норма впервые появилась в общеземском привилее Казимира 1447 г., затем повторялась в привилеях его сыновей Александра и Сигизмунда и в итоге была закреплена в трех Статутах 1529, 1566 и 1588 гг. Однако она была направлена против проникновения в Великое княжество польской шляхты99. К эмигрантам же из иных земель эта норма на практике не применялась. На примере Юрлова (да и других москвичей) видно, что даже в случаях его конфликтов с местным нобилитетом апелляций к этому правовому запрету не происходит. И вообще, никаких следов враждебности местного населения к Юрлову как к чужаку-москвитину в источниках не находим. Последнее наблюдение верно и в отношении других москвичей, современников Ивана Тимофеевича. В потере им ясвоинского наместничества какой-либо этнической подоплеки не прослеживается: как видно, этот уряд был взят у Юрлова, а затем отдан князю Осовицкому по иным соображениям.

Что же касается вопроса о православных в Великом княжестве Литовском, то в историографии на протяжении XIX–XX вв. существовали разные взгляды: от утверждения об угнетенном положении православия до идеи о том, что православное население свободно исповедало свою веру и практически не знало ограничений. Именно второй взгляд получил существенную поддержку в последнее время100. Даже из практики занятия нескольких самых высоких урядов только католиками могло быть исключение, что видно на примере князя Константина Острожского. Случай Юрлова также показателен: православный иноземец не просто занимал локальный уряд; он был волостным наместником в Жемайтской земле, где господствовало католичество101. Род Хребтовичей, с которым породнился москвитин, также был православным, за исключением Яна Литавора102. Как было показано выше, это вероисповедание не мешало зятю Юрлова и его братьям занимать высокие посты. Существование благоприятного климата для православных было немаловажным фактором успешной адаптации московских выходцев в Великом княжестве Литовском.

Итак, перед нами предстает московский эмигрант, который, используя все имеющиеся возможности, не просто с легкостью адаптируется в Великом княжестве Литовском, но и занимает достаточно прочные позиции в среде шляхты. Он пользуется всей полнотой прав, которыми был наделен местный нобилитет, не испытывая трудностей ни из-за своего происхождения, ни из-за веры. Лишенный авторитета и опыта военачальника, как у Ивана Ляцкого и князя Семена Бельского, не будучи фаворитом великой княгини, как Матвей Микитинич, Юрлов достигает своего положения благодаря верной службе виленскому двору и собственной заботе о своем благосостоянии. Его жизнь в Великом княжестве Литовском является примером максимальной разницы между стартовыми позициями эмигрантамосквитина и достигнутым им статусом. 

В заключение стоит сказать несколько слов о потомках Юрлова. Его дочери вступили в брак уже после смерти отца. Старшая, Ганна, вышла замуж за скарбного господарского и державцу аинского Микиту Андреевича, а после его смерти — за господарского дворянина Юрия Едка (Кухмистровича), который одно время служил Боне103. Барбара, средняя из сестер, стала женой князя Юрия Боровского, а младшая Катерина вышла сначала за князя Матвея Богдановича Глушонка (Огинского), а затем за Григория Богдановича Воловича104. Ганна Хребтовна также вступила в повторный брак, став женой Мартина Подсудковского105. Иван Тимофеевич Плещеева Юрлов потомков мужского пола, увы, не оставил106.

---------------------------

1 Попытка сравнения двух государств: Бычкова М.Е. Русское государство и Великое княжество Литовское с конца XV в. до 1569 г. М., 1996.

2 Из недавних крупных монографических работ см.: Филюшкин А.И. Андрей Михайлович Курбский: просопографическое исследование и герменевтический комментарий к посланиям Андрея Курбского Ивану Грозному. СПб., 2007; Ерусалимский К.Ю. Сборник Курбского: Исследование книжной культуры. М., 2009. Т. 1–2.

3 Кром М.М. Судьба авантюриста: князь Семен Федорович Бельский // Очерки феодальной России. 2000. Вып. 4. С. 98–115; Зайцев И.В. «Позабыв бога, и наше жалованье, и свою душу…» (Приключения князя Семена Федоровича Бельского) // У источника = Ad fontem: сб. ст. в честь С.М. Каштанова. М., 2005. С. 298–317; Ерусалимский К.Ю. Московский боярич, литовский староста, королевский дворянин: Европейская карьера В.С. Заболоцкого // Российская история. 2011. № 4. С. 88–102.

4 Веселовский С.Б. Исследования по истории класса служилых землевладельцев. М., 1969. С. 258; Зимин А.А. Формирование боярской аристократии в России во второй половине XV — первой трети XVI в. М., 1988. С. 197; Назаров В.Д. Свадебные дела XVI в. // Вопросы истории. 1976. № 10. С. 116; Анхимюк Ю.В. Документы и записи Плещеевых в разрядной книге из собрания Забелина // Русский дипломатарий. 2001. Вып. 7. С. 31.

5 Boniecki A. Poczet rodów w Wielkim Księstwie Litewskim w XV i XVI w.Warszawa, 1887. S. 114.

6 Wolff J. Kniaziowie litewsko-ruscy od końca czternastego wieku. Warszawa, 1895. S. 10, 293.

7 Тесленко І. Родинний клан Єрличів // Соцiум. Альманах соціальноï історіï. 2004. Вип. 4. С. 140–144.

8 Веселовский С.Б. Исследования по истории. С. 247; Зимин А.А. Формирование боярской аристократии. С. 195. По другой версии, основанной на самой ранней редакции жития митрополита Алексея, Бяконт происходил из знатного рода литовских бояр (см.: Русина О.В. Україна під тарами і Литвою. Київ, 1998. С. 267).

9 Зимин А.А. Формирование боярской аристократии. С. 195; Веселовский С.Б. Исследования по истории. С. 253.

10 Родословная книга князей и дворян российских и выезжих. Ч. 1. М., 1787. С. 299.

11 Зимин А.А. Формирование боярской аристократии. С. 199.

12 Родословная книга. Ч. 1. С. 300; В летописи упоминается о гибели в Смолинском сражении только Юрия (Полное собрание русских летописей. Т. 8. СПб., 1859). А.А. Зимин ошибочно полагал, что фраза «убиты на Смолине» указывает на город Смоленск (Зимин А.А. Формирование боярской аристократии. С. 197). Возможно, он находился под влиянием С.Б. Веселовского, допустившего эту ошибку раньше (Веселовский С.Б. Исследования по истории. С. 258).

13 Веселовский С.Б. Исследования по истории. С. 258.

14 Разрядная книга. 1475–1605. Т. 1. Ч. 1. М., 1977. С. 47.

15 Там же. С. 98.

16 Зимин А.А. Россия на пороге нового времени. М., 1972. С. 98.

17 Родословная книга. Ч. 1. С. 300.

18 Зимин А.А. Формирование боярской аристократии. С. 197; Веселовский С.Б. Исследоваия по истории. С. 258.

19 В.Д. Назаров полагал, что бегство Ивана Тимофеевича негативно сказалось на карьерах других Плещеевых (Назаров В.Д. Свадебные дела. С. 116).

20 Эти случаи широко известны в научной литературе, например, по работам тех же А.А. Зимина и С.Б. Веселовского. Анализ и обобщения по проблеме переселений знати в Великое княжество Литовское см.: Казакоў А.У. Лёсы маскоўскай знаці ў Вялікім Княстве Літоўскім у першай палове XVI ст. // Studia Historica Europae Orientalis. Минск, 2011. Вып. 4. С. 150–174; Его же. Эміграцыя знаці з рускіх княстваў у Вялікае Княства Літоўскае (40-я гг. XV — 30-я гг. XVI ст.): дыс. … канд. гіст. навук. БДУ, Мінск, 2011.

21 Кром М.М. Судьба авантюриста. С. 101–103.

22 Зимин А.А. Формирование боярской аристократии. С. 197; Назаров В.Д. Свадебные дела. С. 116; Анхимюк Ю.В. Документы и записи Плещеевых. С. 31.

23 Тесленко І. Родинний клан Єрличів. С. 144; Южнорусские летописи. Киев, 1916. С. 111.

24 Литовская метрика (далее — ЛМ). Кн. 9. Вильнюс, 2002. С. 179, № 217.

25 ЛМ. Кн. 7. Вильнюс, 2011. С. 207–208, № 91.

26 Там же. См. документы № 45, 50, 54, 55, 57, 70, 72, 74, 75, 78, 80, 89, 90, 91, 95, 98, 101, 105, 106, 115, 116, 123.1, 124, 131.1, 131.2.

27 Там же. С. 208, 216, 263, № 91, 98.1, 131.2.

28 «…говорил (посланник Сигизмунда. — А.К.) о том, чтоб государь отпустил к королю князя Богдана Глинского, Ивана Юрлова, Сенку Жеребятича, Миколая Сангаловича з жонами и з детми, да княж Иванову княгиню Борятинского…» (Сборник Императорского Русского исторического общества. СПб., 1882. Т. 35: Памятники дипломатических сношений Московского государства с Польско-Литовским государством. 1487–1533. С. 498).

29 ЛМ. Кн. 8. Вильнюс, 1994. С. 414, № 565.

30 Назаров В.Д. Свадебные дела. С. 116.

31 Судебная книга витебского воеводы, господарского маршалка, волковыского и оболецкого державцы М.В. Клочко: 1533–1540. Литовская метрика. Книга судных дел № 9. (Кн. № 228) М., 2008. С. 93–96, № 35; Метрыка Вялікага Княства Літоўскага (далее — МВКЛ). Кн. 28: Кніга запісаў (1522–1552). Менск, 2000. С. 79, № 28.

32 ЛМ. Кн. 9. С. 232, № 358.

33 Там же. С. 178–180, № 217; Тесленко І. Родинний клан Єрличів. С. 140.

34 Archiwum Główne Akt Dawnych. Zbiór dokumentów pergaminowych (далее — AGAD ZDP). Sygn. 5897.

35 ЛМ. Кн. 10. Вильнюс, 1997. С. 72, № 61; Тесленко І. Родинний клан Єрличів. С. 140.

36 ЛМ. Кн. 12. Вильнюс, 2001. С. 173, № 96; Тесленко І. Родинний клан Єрличів. С. 140.

37 ЛМ. Кн. 12. С. 177–178, № 104; Тесленко І. Родинний клан Єрличів. С. 140.

38 Там же. С. 388, 470, № 489, 610; Тесленко І. Родинний клан Єрличів. С. 141.

39 Этим имением ранее владел тесть Юрлова Мартин Богданович Хребтович (Ryżewski G. Ród Chreptowiczów herbu Odrowąż. Kraków 2006. S. 60–61; ЛМ. Кн. 8. С. 246–247, № 294). Подробнее о матримониальных связях Юрлова см. ниже.

40 ЛМ. Кн. 12. С. 470, № 610.

41 Boniecki A. Poczet rodów. S. 96.

42 МВКЛ. Кн. 30: Кніга запісаў (1480–1546). Мінск, 2008. С. 130, № 57.

43 ЛМ. Кн. 14. Вильнюс, 2008. С. 377–378, № 874.

44 Wolff J. Kniaziowie litewsko-ruscy. S. 116; Казакоў А.У. Лёсы маскоўскай знаці. С. 153–154.

45 Российский государственный архив древних актов. Ф. 389. Литовская метрика. Д. 23. Л. 150 об.

46 В краткой записи об этом деле нет ни даты, ни места слушания (Русская историческая библиотека (далее — РИБ). Т. 20: Литовская метрика. Книги судных дел. СПб., 1903. Стб. 1174, № 458).

47 Перапіс войска Вялікага княства Літоўскага 1528 года. МВКЛ. Кн. 523. Кн. Публічных спраў 1. Мінск, 2003. С. 52.

48 Там же. С. 49.

49 То же наблюдение относится и к князю Матвею Микитиничу. Размер его повинности равнялся 79 всадникам. Однако только с бирштанского двора он должен был выставлять 65 воинов (по данным реестра 1503 г.), тогда как Бирштаны были лишь одним из многих его владений (Перапіс войска. С. 54; ЛМ. Кн. 6. Вильнюс, 2007. С. 290, № 494; Казакоў А.У. Лёсы маскоўскай знаці. С. 153–155).

50 ЛМ. Кн. 14. С. 188, № 438.

51 Там же. С. 122, 319–320, № 122, 776.

52 РИБ. Т. 20. Стб. 1174, № 458.

53 ЛМ. Кн. 14. С. 188, № 439.

54 Там же. С. 206, № 502.

55 Там же. С. 319, № 775.

56 Там же. С. 187, 206–207, № 435, 503.

57 AGAD ZDP. Sygn. 5897. Гжегожу Рыжевскому, который посвятил роду Хребтовичей большое исследование, не было известно о существовании Ганны Хребтовны (Ryżewski G. Ród Chreptowiczów. S. 58). И. Тесленко отмечал, что Юрлов был женат на Ганне неизвестного происхождения (Тесленко І. Родинний клан Єрличів. С. 143).

58 Супруга Юрлова упомянута без имени в стандартной формуле для подобных актов: «…потвержаем… ему самому и его жене, и их детем…» (ЛМ. Кн. 9. С. 179, № 217).

59 Ryżewski G. Ród Chreptowiczów. S. 19.

60 Boniecki A. Poczet rodów. S. 27–30. Ryżewski G. Ród Chreptowiczów. S. 36–65.

61 Ryżewski G. Ród Chreptowiczów. S. 57, 59.

62 Ibidem. S. 63–64.

63 Братья Хребтовичи стали жертвами обострившейся борьбы между магнатскими группировками. Мятеж М. Глинского был удобным случаем для передела земель, так как имения его сторонников подлежали конфискации. В действительности же Мартин и Федор Глинского не поддерживали. Единственное, что могло бросить тень подозрения на Мартина, так это его брак с родной сестрой братьев Львовичей Глинских (Шніп М.А. Унутрыпалітычны канфлікт 1508 года ў Вялікім княстве Літоўскім у кантэксце міжнародных адносін ва Усходняй Еўропе: дыс. ... канд. гіст. навук. БДУ, Мінск, 2009. С. 93–95).

64 Ryżewski G. Ród Chreptowiczów. S. 59–60; Малиновский И.И. Сборник материалов, относящихся к истории панов-рады Великого Княжества Литовского. Томск, 1901. С. 12.

65 Перапіс войска. С. 50, 54, 56. У Мартина был еще один сын Меркурий, видимо, умерший до составления переписи 1528 г. (Boniecki A. Poczet rodów. S. 29; Ryżewski G. Ród Chreptowiczów. S. 64). В 1522 г. господарский дворянин Меркурий Мартинович Хребтович был послан увязать Юрлова во дворы Гоижово и Поневяжи (ЛМ. Кн. 12. Вильнюс, 2001. С. 173, № 96).

66 Ryżewski G. Ród Chreptowiczów. S. 69.

67 ЛМ. Кн. 9. С. 377, № 613. Здесь Юрлов назван «Юрловичем». В оригинале того же акта, однако, сохранена исходная форма патронима — Юрлов (Российская национальная библиотека. Отдел рукописей. Ф. 293. Оп. 1. Д. 33). Подробнее о трансформациях имен эмигрантов см.: Казаков А.В. Имена русских эмигрантов на фоне антропонимии Великого княжества Литовского (конец XV — первая половина XVI в.) // Верхнее Подонье: Археология. История. Тула, 2009. Вып. 4. С. 236–239.

68 ЛМ. Кн. 12. С. 388, № 488.

69 Saviščevas E. Žemaitijos savivalda ir valdžios elitas 1409–1566 metais. Vilnius, 2010. P. 294.

70 ЛМ. Кн. 14. С. 206, № 502.

71 ЛМ. Кн. 10. С. 72, № 61; ЛМ. Кн. 12. С. 173, № 96.

72 Э. Савищевас в своей датировке основывался на данных актов росеинского земского суда 1588–1591 гг., где содержится краткий пересказ более раннего документа от ноября 1524 г., в котором Юрлов фигурирует как ясвоинский наместник. Вероятно, дата ошибочная (Опись документов Виленского Центрального Архива древних актовых книг. Вып. 2. Вильно, 1903. С. 132, № 461). Более полное содержание того же акта (с той же датой) см. в: Акты, относящиеся к истории Южной и Западной России, собранные и изданные Археографической комиссией. Т. 1. СПб., 1863. С. 244–245, № 207.

73 ЛМ. Кн. 11. Вильнюс, 1997. С. 50–51, № 14. Интересно, что великий князь дважды нарушал условия заставы, давая Бирштаны иным лицам, но Микитиничу каждый раз удавалось сохранить это богатое имение за собой (ЛМ. Кн. 10. С. 61, 113, № 44, 120; ЛМ. Кн. 1. С. 82, № 359).

74 ЛМ. Кн. 12. С. 476, № 620.

75 Там же. С. 388, № 488, 489; Тесленко І. Родинний клан Єрличів. С. 141.

76 Нужно отметить, что любой уряд был источником дохода.

77 ЛМ. Кн. 12. С. 468, № 608; Малиновский И.И. Сборник материалов. С. 13–14; Тесленко І. Родинний клан Єрличів. С. 141.

78 ЛМ. Кн. 12. С. 476, № 620. Судя по переписи 1528 г., Осовицкий уступал Юрлову в имущественном положении, но был далеко не беден: размер его военной повинности равнялся 7 всадникам (Перапіс войска. С. 54). Эту историю можно рассматривать как один из примеров практики выдачи так называемых заочных листов: господарь часто удовлетворял просьбы челобитчиков, не проверяя информации, которую они сообщали. Не исключено, что Осовицкий этим и воспользовался, намеренно преувеличивая свою нужду. Подробнее о проблеме заочных листов см.: Груша А. «Просите и дано будет вам (Мф. 7:7)». Еще раз к вопросу о «заочных» листах канцелярии Великого княжества Литовского // Соцiум. Вип. 8. С. 255–279.

79 27 июня 1527 г. (ЛМ. Кн. 14. С. 378, № 875).

80 AGAD ZDP. Sygn. 5897. Это единственный известный акт, выданный самим Юрловым. Он сохранился в копии 1538 г.

81 ЛМ. Кн. 230. Вильнюс, 2001. С. 67, № 55; Тесленко І. Родинний клан Єрличів. С. 141. Это известно из более позднего документа, в котором упоминается продажный лист на этот дом, данный Ганной Юрловой князю Богдану Дмитриевичу Глушонку (Огинскому) в 1532 г.

82 Здесь оставим вне поля зрения московскую служилую мелкоту, обратив внимание лишь на эмигрантов первого порядка.

83 Московские источники о нем ничего не знают. Потомки князя Матвея стали именоваться Головчинскими (от названия одного из имений — Головчин), а позднее стали использовать титул Ряполовские. В. Безроднов попытался установить генеалогическую связь между Микитиничем и Ряполовскими (Безроднов В. Родословие князей Стародубских и происхождение князей Путятиных (по материалам синодика князей Микитиничей-Головчинских) // Генеалогический вестник. СПб., 2001. Вып. 3. С. 30–34). На мой взгляд, он пришел к ошибочным выводам (Казакоў А.У. Князь Мацвей Мікіцініч: паходжанне і эміграцыя // Studia Historica Europae Orientalis. Минск, 2008. Вып. 1. С. 77–83).

84 Wolff J. Kniaziowie litewsko-ruscy. S. 116–118; Казакоў А.У. Лёсы маскоўскай знаці. С. 153–155; Перапіс войска. С. 54.

85 Wolff J. Kniaziowie litewsko-ruscy. S. 8–9; Казакоў А.У. Лёсы маскоўскай знаці. С. 155–156; Перапіс войскаю. С. 54.

86 Wolff J. Kniaziowie litewsko-ruscy. S. 521–522; Казакоў А.У. Лёсы маскоўскай знаці. С. 163–165.

87 Кром М.М. Судьба авантюриста. С. 101, 106, 108–114; Wolff J. Kniaziowie litewsko-ruscy. S. 6; Казакоў А.У. Лёсы маскоўскай знаці. С. 159–162.

88 Кром М.М. Судьба авантюриста. С. 108, прим. 64; ЛМ. Кн. 7. С. 609, № 373.

89 Boniecki A. Poczet rodów. S. 164; Рыбаков Б.А. Русские карты Московии XV — начала XVI века. М., 1974. С. 68–69; Казакоў А.У. Лёсы маскоўскай знаці. С. 162–163.

90 Wolff J. Kniaziowie litewsko-ruscy. S. 411; Казакоў А.У. Лёсы маскоўскай знаці. С. 159.

91 Посетивший Ивана Ивановича новгородский купец Кузьма Патрикеев говорил, что он «пъет добре и просто, как не государской обычей» (Сметанина С.И. Новый документ о пребывании рязанского князя Ивана Ивановича в Литве // Русский дипломатарий. М., 2000. Вып. 6. С. 16).

92 Wolff J. Kniaziowie litewsko-ruscy. S. 547–548.

93 ЛМ. Кн. 9. С. 179, № 217; ЛМ. Кн. 12. С. 179, № 104.

94 ЛМ. Кн. 12. С. 468, № 608.

95 Если все же Юрлов участвовал в Оршанской битве, то там он мог столкнуться в буквальном смысле лицом к лицу со своими родичами. Трое Плещеевых числились среди оршанских пленников, еще двое погибли в этом сражении (Антонов А.В., Кром М.М. Списки русских пленных в Литве первой половины XVI века // Архив русской истории. 2002. Вып. 7. С. 149–196; Родословная книга. Ч. 1. С. 303).

96 Kroniki Bernarda Wapowskiego (1480—1535) / z życiorysem i objaśnieniami J. Szujskiego // Scriptores Rerum Polonicarum. T. 2. Cracoviae, 1874. S. 251; Кром М.М. Судьба авантюриста. С. 106.

97 Кроме упоминавшегося разбирательства между Юрловым и Словиком Ивашковичем, о кредиторской деятельности москвитина свидетельствует перечисление украденных у его вдовы вещей, среди которых были «листы вызнаныи пана Яна Ильинича на триста коп грошеи, а Богдана Хрептовича — на полтораста коп, а Грышка Германовича — на две копе грошеи» (ЛМ. Кн. 19. Вильнюс, 2009. С. 81, № 28).

98 «…злото, сребро, пенези и иншии многии рухомыи речи» (МВКЛ. Кн. 30. С. 130, № 57).

99 Dąbkowski P. Stanowisko cudzoziemców w prawie litewskim w drugiej połowie XV i w XVI wieku (1447–1588). Lwów, 1912. S. 19.

100 Кром М.М. Меж Русью и Литвой. Пограничные земли в системе русско-литовских отношений конца XV — первой трети XVI в. М., 2010. С. 81–82. Mironowicz A. Kościół prawosławny w państwie Piastów i Jagiellonów. Białystok, 2003. S. 194–196, 200–201.

101 Это замечание касается и князя Матвея Микитинича.

102 Кшиштоф Петкевич отмечал, что о вероисповедании Хребтовичей времен Александра нет точных данных, однако он предполагал, что они были католиками (Pietkiewicz K. Wielkie Księstwo Litewskie pod rządami Aleksandra Jagiellończyka. Poznań, 1995. S. 112). Но, как показал Г. Рыжевский, ряд свидетельств в пользу православия делает такое предположение несостоятельным. В частности, имеются сообщения о том, что Мартин и Федор были похоронены в православной церкви Святого Дмитрия в своем родовом имении Щорсы (Ryżewski G. Ród Chreptowiczów. S. 73–75).

103 МВКЛ. Кн. 28. С. 67, № 18; МВКЛ. Кн. 30. С. 78, 90, № 12, 22. AGAD. Archiwum Radzi- wiłłów. Dz. III. Nr. 28. S. 23; Тесленко І. Родинний клан Єрличів. С. 145.

104 МВКЛ. Кн. 30. С. 130–131, № 57; Wolff J. Kniaziowie litewsko-ruscy. S. 293. Boniecki A. Poczet rodów. S. 114; Тесленко І. Родинний клан Єрличів. С. 145.

105 ЛМ. Кн. 20. Вильнюс, 2009. С. 286–288, № 209. Тесленко І. Родинний клан Єрличів. С. 144.

106 По словам Иоахима Ерлича, у Юрлова был сын Василий. Однако это не подтверждается другими источниками. В частности, во время споров вокруг наследства Ивана Тимофеевича ни о каком его сыне не упоминается (МВКЛ. Кн. 30. С. 130–131, № 57; ЛМ. Кн. 230. Вильнюс, 2001. С. 67, № 55; Wolff J. Kniaziowie litewsko-ruscy. S. 293; Boniecki A. Poczet rodów. S. 114–115; Тесленко І. Родинний клан Єрличів. С. 145–146). Видимо, отсутствие в княжестве рода, который бы именовался Юрловыми или Плещеевыми, и позволило Ерличу сделать Ивана Тимофеевича своим предком.