Старообрядчество, раскол русского общества и церкви в XVII веке. Часть 2

Русская церковная книжность, славянская, была отпрыском большой славянской книжности, которая была общей для болгар, сербов, марован и прочих славян, которая были первоначально миссионерским движением внутри Византии. В * монастыре в скриптории замыслили, а потом это продолжилось на Афоне, в Парари и в других монастырях византийского миссионерского направления, в которых просто люди поняли, что надо славянам давать книжность, нужно славянам переводить книги, потому что именно через книги транслируется культура. Если мы хотим, чтобы византийская культура была у славян – ну, византийская по своему происхождению, – мы должны ее перевести, транслировать.

Как Гете в свое время острил: «traduttore traditore», то есть переводчик-предатель, то есть любой переводчик предает исходный текст. Всегда, когда вы переводите, будь вы хоть самым прекрасным переводчиком, всегда – я это могу сказать, поскольку перевел довольно много всего, в том числе с греческого языка и с других восточных языков – есть некая степень приблизительности. И что самое главное, что те образцы, по которым вы переводите, они меняются с веками. Если, например, раньше была традиция перевода от смысла к смыслу, то в последствии она заменилась на перевод от слова к слову, то есть вплоть до того, например, что в XVI-XVII веках у людей возникло представление, что если по-гречески пять слов – то и по-русски должно быть пять слов, по-славянски. 

Вот классический вам пример – в символе веры, это одна из тех вещей, на которых раскол, собственно говоря, тоже бушевал. В греческом языке в символе веры есть такие слова «***» и «В Духа Святаго…» и дальше идут слова «to kirion». Это слово, которое на славянский язык, по идее, наверное, надо переводить как «господствующего», сейчас бы мы так переводили. Но когда его переводили в Древней Руси, то не нашли ничего лучшего, как сказать «Господа истинного», потому что в нем есть семантика и господствующего и семантика истинного, потому что слово «kirios», например, обозначает «по истинному». Но когда в XV уже веке на Стоглавом соборе стали смотреть, то сказали: «А почему по-гречески тут одно слово, а здесь у нас два слова? «И в этом смысле консервирующая позиция, которая в расколе проявилась у старообрядцев, у Аввакума, проявлялась в том, что как положили, так пусть и лежит, мы не можем это нарушать. В этом смысле это уважение к старине было в каком-то смысле таким консервирующим. Даже Лихачев как раз подчеркивал вот эту консервирующую роль старообрядчества, которая сохраняет для нас вот эту старину, как с иконами, с пением и так далее.

А другая позиция была: «Нет, давайте посмотрим, чтобы было правильно». И вот это представление о том, что мы знаем, как надо, знаем, как правильно, сейчас мы исправим – и будет хорошо, она проявилась в том, что Никон и его справщики исправили на: «В духе Святаго» после «животворящего». Они выкинули «истинного», осталось только «Господа». В результате слово «to kirion», которое не значит «Господа» само по себе, лишилось этого коррелята, в результате перевод стал неправильным, но он стал неправильным по-новому. Старый перевод был, может быть, не совсем точным, но он сохранял вот эту богатую семантику. Вот это вот пример, как изменившиеся критерии разрушили вот этот старый консенсус. 

И поэтому в начале XVII века при первых патриархах, там, Иосафе в частности, когда люди стали пересматривать книги, обнаружилось, что в церковных книгах есть большое количество неточностей. Они есть во всех книгах. Ну, представляете, это были рукописные книги. До появления печати, до Гутенберга и Иоанна Федорова у нас, на Руси книги переписывались – каждый писец мог довнести в нее ошибку. Представьте, сидит человек, он переписывает книгу, например, «Минею» или «Акта», или еще какую-то, он просто по образцу смотрит, он часто может ошибиться линией, пропустить слово, написать неправильную букву и так далее. В рукописях это довольно стандартная вещь. При переводе рукописной книги в печатную книгу уровень стандартизации повышается в десятки и сотни раз. Просто вы напечатали, а дальше у вас касса набрана, и вы просто печатаете. 

Но ошибки-то никуда не делись из вашего образца, и в результате в книге оказалось какое-то количество ошибок. Часть из них была вот этими старыми переводами сделана, которые просто новые люди не очень хорошо понимали, как они устроены, я приводил вам пример. Часть из них – это были действительно реальные ошибки, которые нужно было постепенно спокойно исправлять. Для этого не нужно громогласных объявлений, что старые книги испорченные, плохие, мы должны их заменить и так далее. Это просто была обычная, рутинная работа, потому что от издания к изданию какие-то вещи потихонечку исправлялись, для этого были, собственно справщики Книжного двора, которые этой работой занимались. 

И третий тип ошибок – это были действительно неправильно переведенные славянскими переводчиками понятия, которые тоже можно было спокойно и без особых сложностей исправить. Но если при первых патриархах это исправление книг было вполне обычной, рутинной процедурой, к которой не особо привлекали даже и внимания, потому что работали там эти иноки-исправщики, они исправляли, заменяли что-то в этих наборных кассах, но это все не обозначало какой-то революции, выбрасывание старой книги. Нет. Просто от издания к изданию книги заменялись спокойно на более совершенные. Но в отличие оттого, что произошло при Никоне, как я сказал, это был вполне рутинный, естественный процесс. 

При Никоне произошло следующее. Во-первых, выгнали всех прежних правщиков во главе с Иваном Наседкой, заменили их привезенными с Украины новыми справщиками – Епифинием Славенецким и другими, – которые уже приехали с мыслями о том, что «наша книжная традиция правильная, а эта, московская, она неправильная, поэтому мы должны просто принести это и насадить…» И в результате они стали править. И главное, что еще возникло следующее. 

Они стали править все три категории ошибок в режиме: «какой кошмар, ужас в старых книгах…» А во время реформы возникла еще совсем дикая мысль: «Специально какие-то враги вот эти вещи в книги внесли, что книги испорчены». Вот эта порча – это миф, который использовался в антистарообрядческой пропаганде, так сказать, пропаганде тех, кто осуществлял реформу, для того чтобы девальвировать эту церковную старину, потому что, когда мы говорим: «Вот посмотрите на эти книги – они испорчены», то у людей сразу мысль: «А мы по ним молились! А они же, оказывается, испорченные». Вот это была, конечно, революционная вещь, в этом отличие книжной справы, которая была до раскола, и того, что осуществлял Никон. Вот здесь есть, как вы видите, в культурном плане, в плане социальных практиков и во всем другом очень большая разница.