Российский архив. Том XI

Оглавление

Письма А. Н. Дубельт к мужу

Сидорова М. В., Якушкина М. М. Письма А. Н. Дубельт к мужу // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 78—80.



В ГАРФ в личном фонде Леонтия Васильевича Дубельта хранятся 106 писем его жены — Анны Николаевны за 1833—1853 гг. адресованные “бесценному другу Левочке”. Это, очевидно, большая часть писем, которые за тридцатилетнюю супружескую жизнь написала к мужу Анна Николаевна. Писем за 1833—1848 гг. немного, так как в эти годы Анна Николаевна подолгу жила с мужем в Петербурге. Основная часть писем относится к 1849—1853 гг., когда она практически безвыездно жила в своем тверском имении Рыскино. Судя по содержанию писем, можно предположить, что это не все письма, написанные Анной Николаевной к мужу за эти годы. Вероятно, некоторые письма не сохранились. К сожалению, неизвестно, сохранились ли письма самого Дубельта к жене. Лишь малая часть их была опубликована в 1888 г. в ноябрьском номере “Русской Старины”, двоюродным племянником Леонтия Васильевича — Евгением Ивановичем Дубельтом. Тем большую ценность приобретают письма Анны Николаевны: ее обстоятельные ответы на вопросы мужа позволяют представить содержание писем самого Леонтия Васильевича.



Анна Николаевна Дубельт (1800—1853) происходила из старинного дворянского рода Перских. “Фамилии Перских многие Российскому престолу служили разные дворянские службы и жалованы были от Государя в 7160/1652 и других годах поместьями. Все сие доказывается жалованными на поместья грамотами, означенным в присланное из Тверского дворянского собрания родословной книге и справками с отказных книг”*.



Мать Анны Николаевны, Елизавета Семеновна, была из древнейшего русского рода Мордвиновых и приходилась родной сестрой Николаю Семеновичу Мордвинову (1792—1869), адмиралу, члену Государственного Совета, члену Российской Академии Наук, председателю Вольного экономического общества. Отец Анны Николаевны, Николай Афанасьевич (1760—1832), служил по гражданскому ведомству, семья Перских долгое время жила в Киеве и была хорошо знакома с семьей Раевских.



В июле 1815 г. дежурным штаб-офицером корпуса, которым командовал генерал от кавалерии Н. Н. Раевский был назначен двадцатитрехлетний Л. В. Дубельт (1792—1862). По словам С. Г. Волконского, Дубельт стал “своим человеком” у Раевских. Очевидно, там и познакомилась Аннинька Перская с “бесценным другом Левочкой”. В 1818 г. они поженились, в октябре 1819 г. у них родился сын Николай, а в 1822 г. Михаил. В мае 1822 г. Леонтий Васильевич получил Старо-Оскольский полк, которым командовал до 1828 г. Затем отставка “по домашним обстоятельствам”, и семья Дубельтов переехала в Тверскую губернию, где находилось родовое имение Перских Рыскино, полученное Анной Николаевной в приданное. Анна Николаевна оказалась деловой и предприимчивой женщиной. Она прикупила близлежащие земли у соседских помещиков и повела хозяйство так, что имение постоянно давало доход, который позволял не только помогать мужу, с 1830 г. находившемуся постоянно в Петербурге, но купить и подарить ему дом в столице. В 1842 г. Анна Николаевна получила в наследство поместья в Московской губернии: село Петрищево и деревню Медведково Богородского уезда.



Умерла Анна Николаевна в феврале 1853 г., похоронена в Петербурге на Смоленском православном кладбище. После ее смерти по завещанию имения перешли к сыновьям: тверское к старшему Николаю, московское к Михаилу.



Николай Леонтьевич Дубельт (1819—1874) воспитывался в Пажеском корпусе, в 1837 г. был выпущен корнетом и определен в Кавалергардский полк, в 1841—1844 гг. был начальником школы кантонистов этого же полка. В 1844 г. назначен в чине штабс-ротмистра флигель-адъютантом к Его Императорскому Величеству и старшим адъютантом управления делами Императорской Главной квартиры и собственного Его Величества конвоя. В 1849 г. по Высочайшему повелению он был направлен в Вену для поднесения австрийскому императору ордена Св. Георгия, в том же году участвовал в “сражении против мятежных венгров” и за мужество и храбрость под крепостью Коморно награжден орденом Св. Владимира 4-й ст. с бантом и произведен в полковники. В 1852 г. он был назначен командиром Белорусского Гусарского генерал-фельдмаршала графа Радецкого полка, в 1856 г. произведен в генерал-майоры. В 1869 г. он подал прошение об отставке по болезни. За выплату Дубельту полной пенсии ходатайствовал Вел. Кн. Николай Николаевич (старший): «Генерал Дубельт прослужил около 30 лет в войсках Гвардии как в мирное, так и в военное время, постоянно отличался добросовестным и отличным исполнением всех возлагаемых на него поручений и вполне заслуживает особой монаршей милости”*. В письмах Анны Николаевны за 1852 г. говорится о намерении Николая жениться. Называются две претендентки: Н. Львова и Сенявина. Однако, женился Николай Леонтьевич значительно позже на Александре Ивановне Базилевской. Детей у них не было. Умер Н. Л. Дубельт в 1874 г., “страдая сильными невралгическими припадками с ослаблением нижних конечностей”. Похоронен в Петербурге на Смоленском кладбище вместе с родителями. Согласно последнему формулярному списку за 1869 г. за Н. Л. Дубельтом “состояло имений в губерниях: С.-Петербургской, Тверской, Тульской и Псковской 8207 десятин земли, на которых поселено 1252 души”**.



Михаил Леонтьевич (1822—1900), как и брат, воспитывался в Пажеском корпусе и также был зачислен корнетом в Кавалергардский полк. Служил он преимущественно на Кавказе в Апшеронском полку. В 1852 г. “за отличие в делах против горцев “произведен в подполковники, в 1853 г. — в полковники. В 1853 г. М. Л. Дубельт как состоящий для особых поручений у министра внутренних дел был командирован в Смоленск для исследования причин развития цинги в воинских командах, в том же году освидетельствовал запасы продовольствия в Бессарабии, Новороссийском крае, в 1857 г. наблюдал за действиями по рекрутскому набору, производил инспекторский смотр Московского военного госпиталя. В 1856 г. Высочайшим приказом был назначен флигель-адъютантом к Его Императорскому Величеству. В ноябре 1863 г. уволен в отставку с мундиром “по домашним обстоятельствам”. Жил в Москве, Петербурге, за границей. В 1886 г. подал прошение на имя Александра III об определении вновь на службу с предоставлением какой-либо должности. Император начертал: “Можно было бы попробовать дать ему место хоть коменданта, посмотрим будет ли способен. Уволить всегда есть возможность, если не годится”***.



Михаил Леонтьевич был определен комендантом Александропольской крепости. В 1890 г. в связи с упразднением должности коменданта уволен с пенсией и мундиром. В годовой аттестации о нем сказано: “здоровья слабого, умственных способностей удовлетворительных, нравственных качеств посредственных, воли слабой, не отвечает своему назначению, по преклонным летам и слабому здоровью не способен к самостоятельной деятельности”****.



Умер М. Л. Дубельт в Петербурге, похоронен на Никольском кладбище Александро-Невской лавры.



Одним из самых ярких и вместе с тем самым трагичным эпизодом его жизни была женитьба в феврале 1853 г. на дочери А. С. Пушкина — Наталье. О подготовке к свадьбе много говорится в письмах Анны Николаевны. Брак этот оказался неудачным, супруги разъехались в 1861 г., в 1864 г. Наталья Александровна получила вид на право проживания отдельно от мужа, а в 1868 г. — развод. Ее вторым мужем был принц Николай Вильгельм Нассауский. От брака Дубельта с Пушкиной осталось трое детей: Наталья (1854—1926), Леонтий (1855—1894), Анна (1861—1919). Двое старших детей воспитывались в семье Ланских, младшую дочь Анну воспитывала Александра Ивановна Дубельт (урожд. Базилевская) и ее сестра Елизавета Ивановна Суворова. Наталья Михайловна Дубельт впоследствии уехала к матери в Висбаден, в 1881 г. она вышла замуж за полковника Арнольда фон Бесселя (1826—1887). Их сын погиб во французском плену в 1945 г.



Леонтий Михайлович Дубельт учился в Пажеском корпусе, откуда из-за несчастного случая (ранения в грудь) был отчислен, затем обучался в Морском корпусе, который кончил с отличием. Был женат на княжие Агриппине Оболенской, детей у них не было.



Анна Михайловна (в семье ее называли Ниной) вышла замуж за А. П. Кондырева, служащего Министерства внутренних дел. Овдовев в 1900 г., она осталась с тремя маленькими детьми: Павлом (1892—1919), Натальей (1894—1903), Александром (1897—1915). Она постоянно нуждалась в средствах, неоднократно обращалась за помощью в Постоянную комиссию для пособий нуждающимся ученым, литераторам и публицистам при Петербургской Академии наук, продавала и некоторые бумаги из семейного архива.



Письма Анны Николаевны Дубельт были проданы родственниками А. М. Кондыревой литературоведу Н. О. Лернеру. Лернер собирался подготовить их для публикации в сборнике “Звенья”, издаваемом В. Д. Бонч-Бруевичем. Смерть Лернера в 1934 г. помешала осуществить эти замыслы. Вскоре письма были куплены Литературным музеем, где и хранились до 1951 г. После ликвидации рукописного отдела музея письма были переданы в ЦГАОР (ныне ГАРФ), где они хранятся и сейчас (Ф. 638. Оп. 1. Д. 26, 27).



Текст писем публикуется с сохранением орфографии середины XIX в. и языковых и стилистических особенностей автора, вышедшие из употребления буквы и буквосочетания заменены на современные; подчеркивания сохраняются, курсивом воспроизводятся приписки.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 28 мая 1833 г. В. Волочек // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 80.



1



1833. 28 майя. В. Волочек



Милый Лева, вот я и в Волочке. Славно доехали! Я не чувствовала, как доехала, так было приятно; настоящая прогулка! Верно, и тебе будет приятно, мой друг, слышать и знать, что я весела, здорова и качусь припеваючи. Машинька и муж ея такие добрые, такие милые, что, кажется, каждый день, каждую минуту любишь их больше и больше. Какое это милосердие божие, что я с ними поехала! Жаль только, что бедный Степан Поликарпович не очень здоров, все время страдает флюсом и кашлем, все эти дни правая щека была так распухши, что жаль смотреть. Колин1 кашель почти прошел, а кроме того он совсем здоров.



Душинька Левочка, здоров ли ты? Мой ангел, береги себя хорошенько, и не забудь Карпу приказать сей час позвать доктора, если ты будешь нездоров. Пожалуйста, голубчик, спроси Вериньку, не забыла ли она отдать один Эрмитажный билет Марье Васильевне? А сию последнюю спроси, получила ли.



Хлопочи поскорее, душечка, найти жильцов вместо Наташи2, чтоб эти комнаты недолго стояли пустыми.



Поклонись Вериньке и Львовым.



Ты думаешь, что я из Волочка так и сворочу в Рыскино? Совсем нет, я провожу наших милых Лавровых до Выдропуска, там переночуем и завтра разъедемся. Уж ехать вместе до самого нельзя, так ли душинька?



<#text>Когда мы выехали из Петербурга, Дуняша забыла Надеждин камлотовый салоп, который ей было велено надеть в дорогу, и забыла его на дворе, повешенным на веревке. Спроси Карпа, видел ли он этот салоп и прибрал ли его? Как скучны наши девушки, всю дорогу ехали простоволосые и без всего, дали им салоп — так надо было его забыть! И вот то худо, если он пропадет. Прощай, душечка

милый мой, целую тебя от всей души.



От всего сердца обнимаю вас, бесценный Леонтий Васильевич, Слава богу, путь наш до сего времени был благополучен и к неизъяснимому моему удовольствию, как Анна Николаевна, так и милые молодые друзья мои Николинька и Мишинька3 здоровы. Сегодня мы с ними расстаемся и сколько жалеем, об этом уже и рассказать трудно. Желаю, чтоб вы были совершенно здоровы.



Преданный Вам душою С(тепан) Лавр(ов).



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 30 мая [1833 г.] Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 80—81.



2



30-го майя. Рыскино



Третьего дня писала я тебе мой милый друг, из Волочка, что мне грустно было расстаться с Машинькою, пока была возможность ехать еще с нею хоть одну станцию. Итак, мы из Волочка пустились в 9-ть часов вечера на своих лошадях в Выдропуск. Тут шоссе уже нету, а станция 33 версты, и мы приехали на место часу в третьем утра прямо в гостиницу, где, не раздевавшись, прилегли и уснули до семи часов. Тут встали, напились чаю, распростились и разъехались: Машинька в Торжок, а мы сперва к Благочинному на полчаса, а там в Рыскино. Погода последние два дня была чудесная, но вчера, в день нашего сюда приезда, почти в ту минуту, как мы въехали в наши владения, пошел дождь, который лил весь день и всю ночь. Сегодня немножко попрыскало, но зато холодно и очень ветрено. Я забыла тебе сказать, что мы долго ехали до Волочка по двум причинам: 1-е потому, что две ночи ночевали, а 2-е от того, что нашу коляску два раза чинили, ось сперва, а там шину, что взяло у нас по крайней мере часов шесть или более. Но нам не скучно было. Я в жизни не помню, чтоб мне была такая приятная дорога, кроме только, как когда мы ездили с тобою в коляске, одни, в Белоруссию, в первый год нашей женитьбы, тогда тоже мне было очень весело. Это удивительно, что за добрая, что за славная, что за милая Машинька.



31-го утро



Левочка, душинька, сделай милость, примись хорошенько похлопотать о том камне, за который нам денег не выдают. Подрядчик Митрофан Астафьев и сам не платит, и ссылается на майора Шванибаха, что тот ему денег не выдает, а за несколько сажень битого камня и совсем не заплатил ни гроша, говоря, что майор удержал эти деньги у себя. Похлопочи, душечка, прошу тебя не ленись.



Приехав сюда, я застала здесь первое письмо твое, милый друг. Ты был прав, душа моя, эта белая башня в Ижоре был точно пограничный столб, а не колокольня. Ты пишешь, что тебе приносят для корректуры листы моего романа Думаю я4. Пожалуйста, поправляй осторожно, чтоб не исправить навыворот. Да еще, мой друг, не забудь, что первый том оригинальный, аглицкий, у Смирдина5, для вырезки того листка, который по ошибке вырезали не по русски. Пожалуйста, душечка, постарайся, чтобы не пропал этот листок, чтоб его вклеили назад в книгу и чтоб книга не пропала. Когда кончут всю эту операцию, то возьми эту книжку к себе и прибери ее у себя, да не потеряй, и посмотри хорошенько, чтоб этот вырезанный листок был вклеен на место.



Когда я поехала из Петербурга, там остались неубранными: 1-е мои образа, привезенные отсюда, в позолоченном окладе: Божья матерь и Николай Чудотворец. Первый в твоем кабинете, а другой, кажется, в зале. Пожалуйста, береги их, чтоб были целы. Со стены их не снимай, но вели Карпу очищать с них пыль, также и с других образов. 2-е осталась зимняя лакейская ливрея, новая, на медвежьем меху в темной кладовой, ничем не завешена. Прикажи Карпу завернуть ее в толстую простыню, выколачивать мех почаще и беречь, чтоб моль не завелась. 3-е остались в комнате две коленкоровые занавески на стеклянных дверях. Вели их или прибрать, или беречь, чтоб не пропали, особливо когда Александра Константиновна6 будет у нас гостить, так чтоб ея девушки не увезли этих занавесочек. Ты не смейся, душинька, что я так хлопочу о них, ведь они сделаны были и висели, где ты думаешь? В Путивле! В новой пристройке! То как же мне расстаться с ними?



2-го июня



Вчера был у меня Благочинный, и я его расспрашивала о камне, точно ли майор Шванибах удержал деньги, он также утверждает, что деньги им задержаны, он во всем околодке задержал плату, у нас одних задержал более 150 (рублей), ибо за иные совсем не заплатил. Похлопочи, душечка, он такой обидчик, что это ужас. Он же и прошлаго года обижал и Потапа и будовских крестьян. Пожалуйста, не откладывай этого дела в долгий ящик. Бедные мужики работали целую зиму и им теперь платы не отдают. Подрядчика зовут Митрофан Астафьев, он живет в Выдропуске, а майор Федор Антонович Шванибах.



Хотела прислать тебе денег на этой почте, но Потап встретил меня только с 80-ю (рублями), и то на серебро, да я довезла 100 (рублей) ассигнациями, вот и все тут. Хлопочу, чтоб продать муки и послать к тебе хоть сколько-нибудь денег. Похлопочи же и ты за нас. Мельница готова, но все еще мелит с починкою. Все навещают меня да мешают мне, а я еще ни у кого не была. Всякой день гости, такая скука, да еще что за гости!



Досадно, что все больны: Mme Benoot и Миша в такой же сыпи, как был Коля в Петербурге и оба лежат в постеле.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 6 июня 1833 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 82—84.



3



1833. 6-го июня. Рыскино



Душа моя, я получила твои письма и посылку с прищепами, за все крайне благодарю тебя. Только досадно мне, что ты не знаешь себе цены и отталкиваешь от себя случай сделаться известным Государю7, когда этот так прямо и лезет к тебе в рот. Зачем ты не послушал Адлерберха8? Напрасно! Адлерберх не дитя, уж верно не предложил бы тебе ничего такого, что бы не могло быть сделано. Читая твое письмо, мне было смешно и досадно. Смешно сравнению твоему с журавлем, а досадно, что ты пятишься назад, когда добрые люди тянут тебя вперед. Поверь, что смелостию всегда выиграешь более. Отчего брат Петр, отчего А. Н. Мордвинов9 выигрывают? Смелостию. А напротив, боязливый человек всегда теряет. Нынче скромность вышла из моды, и твой таковой поступок не припишут скромности, а боязливости и скажут: “Видно у него совесть нечиста, что он не хочет встречаться с государем!” Послушайся меня, Левочка, ведь я не могу дать тебе худого совета, не пяться назад, а иди навстречу таким случаям, не упускай их, а, напротив, радуйся им.



Леонтий Васильевич Дубельт



Извини меня, мой голубчик, за мою проповедь, право от души говорю, желая тебе и детям добра. Не сердись душечка!



Вот что дурно, что мы как приехали сюда, все больны.



Mme Benoot очень была больна, еще и теперь насилу бродит и не может на свет смотреть и кашляет ужас как, и похудела бедняжка. Миша тоже прохворал сыпью, как Коля, и дней пять не выходил из горницы, а двое суток пролежал в постеле, в жару. Теперь моя очередь, у меня сыпи нет, но вся болезнь сосредоточилась в горле, которое так болит, да так болит, что хоть караул кричать. Особливо по ночам, это ужас! Я каждую ночь думаю, что у меня в горле воспаление. Ни глотать, ни говорить, ни дышать не могу без ужасной боли, голову всю разломит, жар несносный, пульс бьется шипче часовых секунд, во всем теле волнение, а боль в горле, как помнишь, зимою была у меня боль зубов? Ну, почти такая, и что всего досаднее, что ничто не помогает. Я переменяла полосканий разных, а боль тут как тут. Днем полегче, но к ночи усиливается, и всю ночь мучусь ужасно. Это с субботы, а сегодня вторник. Боль засела в горле, да и все тут! Что хочешь делай, а она не идет прочь. И так досадно, дела пропасть, надо везде присмотреть, а не смею из горницы выдти; жара ужасная, а я в теплой кацавейке, вся обвязана, окна и двери все закрыты — каково мучение! Зато погода славная. Дождичек изредка помачивает землю, но так осторожно, что грязи вовсе нет, а только смачивает землю сколько нужно. Дай, Бог, чтоб такая погода простояла все лето.



Анна Николаевна Дубельт



По твоему последнему письму, которое я получила вчера (оно от 1-го июня), ты должен быть теперь в Фалле10. Напиши, голубчик, все подробно, как ты доедешь и вернешься, все расскажи без изъятия. Я люблю знать, где, когда, что ты делал.



А вот что скверно! Деньги не даются как жар птица. Нет денег, да и только! Ничего не могу с рук сбыть. В шкатулке всего на все 130 (рублями), на все расходы, да и к тебе мне страх как хочется послать, ты, я думаю, также без денег, бедняжка. Я столько у тебя забрала, что не знаю, как и отдать. Уж настоящий журавль в болоте, увязла с носом и с ногами! Ты нос, а я ноги — ни того ни другого не могу вытащить! Напиши, Лева, как ты перебиваешься и можешь ли потерпеть моего подкрепления недельки две, три? Зачем ты мне ничего не пишешь о пребывании государя в Фалле, верно А. Н. Морд(винов) тебе рассказывал. Напиши, душечка, ведь знаешь, как я люблю слышать все, что касается до нашего славного Царя.



А у нас вот какие вести: 1-е — сегодня начали навоз возить, такая суматоха, что ужас. Хлопочут, кричат, настоящая ярмонка. 2-е — Анна Прокофьевна оставляет Медведевых и едет гостить к нам опять в Рыскино. Я рада ей, потому что люблю ея веселый нрав, и боюсь много иметь хлопот с нею. Она любит во всем учить и во все мешаться, а я этого не люблю.



Нынче малейшая неприятность вредна моему здоровью, и я боюсь, что я часто буду больна от того, что должна буду молчать или говорить по пустому.



Не знаю, писала ли я тебе, что мельница готова и очень красива, еще худо мелит, то ветру нет, то встретится починка. Сначала всегда так. Дай Бог только, чтоб уцелела. Прощай, мой милый, целую ручки твои за прищепы. Сегодня уж их привили.



Душечка, не забыл ли ты о студенте для математики. Коля совсем здоров.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 6 июля 1833 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 84—85.



4



6-го июля. Рыскино



Вообрази, Лева, как обидно, что я, такой аккуратный человек, пропустила Машиньку, не выставив для нее лошадей в Выдропуске, и допустила ее нанять в яму лошадей, чтоб снова приехать. Не знаю почему я ожидала ее только к 10-му, и потому надеялась, что до того еще получу от нее письмо, и только 4-го послала в город, послала, а она и тут. Прежде, чем человек вернулся из города, Машинька под вечер 4-го числа приехала к нам. Я себе простить не могу моей оплошности. Только что Машинька приехала, и письмо ее привезли, где она пишет, что 4-го полагает быть в Рыскине. Получи я это письмо днем раньше, я бы успела послать лошадей в Выдропуск. Так нет, провозилась, пока опоздала. Настоящая возюхина! Не правда ли?



Добрая Машинька пробыла у нас двое суток, завтра едет. Жаль будет и пусто будет очень, как они уедут, они такие добрые, такие милые люди, что нельзя их не любить от всей души. Эти два дня пролетели как две минуты.



Видайся с ними почаще и люби их, как они того достойны, прошу тебя, мой ангел. Степан Поликарпович так добр, умен, рассудителен, мил, что нельзя не любить и не уважать его от всего сердца. Я такого достойного человека, право, редко встречала. Только ты с ним похож да Сенюшка. Добрее вас трех и скромнее, право, на свете нет.



Машинька привезла мне счастье, только она приехала и деньги появились. Продала я ржи 60 четвертей за 930 (рублей) на монету, 210 (рублей) задатку оставлю себе на расходы, а 720 (рублей), когда получу, пришлю тебе. Так я рада, что могу прислать тебе денег! Мне хотелось было послать их тебе со Степ(аном) Поликар(повичем), но еще не получены. Обещают принесть в конце этой недели. Уж нечего делать, пришлю по почте.



Я хочу проводить наших милых Лавровых до Волочка и объехать туда на Выдропуск, потому что прямая дорога на Волочек очень грязна и очень дурна.



Вообрази, как обидно, оба эти дни, что Машинька здесь, все дождь идет, изредка прояснеет, и опять дождь. Ни разу не могли мы ни обедать, ни чаю пить на воздухе, ни даже на балконе. В саду гуляли раза два, все поднявши платье от мокроты, в калошах и то беспрестанно боясь промочить ноги. Нельзя ни посидеть, ни порядочно погулять по саду. Все бежит домой от дождя. Беда, да и только!



Я получила твое последнее письмо от 27-го июня. С нетерпением буду ожидать известия о



Думаю про себя, а еще с большим нетерпением буду ждать от тебя присылки хоть двух или хоть одного экземпляра. Ежели останется за нами, то уж ты не пожалей трудов, чтобы напечатать и объявить об этой книге в газетах. Только надо просто делать, как делают другие — объявить самому в газетах на свой счет да самому и похвалить, по крайней мере хоть объявлять почаще. Надо раздать и книгопродавцам, и на буксир потянуть Андрея Глазунова, нашего приятеля. Особливо объявлять в газетах как можно больше и чаще.



Приостановись давать денег, душечка, за нашего садовника. Его барин здесь, и садовник здесь просит денег* для уплаты оброку, так это будет двойная плата. Садовник говорит, что в Петербурге этот господин совсем ему не барин, а барин здешний майор Шванибах и что здесь ему надо и оброк вносить. Так эдак мы можем вдвойне платить нашему садовнику, что будет довольно убыточно — он очень добрый малый, послушен, смирен, но плохой садовник.



7-го июля, утро



Вообрази, Лева, что мы так вчера хохотали, что давно я не помню такой хохотни между нами; все нас смешило, а больше всех Анна Прокофьевна. Степан Поликарпович тебе расскажет, какая она шутиха. К этому, вздумала я подчивать моих гостей шеколадом после обеда. Павел, повар, сварил его и принес в горницу наливать. Он никогда не бывал с парадного крыльца ни в старом, ни в новом зале и заблудился; что всего смешнее, это то, что, беспрестанно желая скрыть себя и шеколадницу от нас, он поминутно попадал в ту комнату, где мы сидели, и не нашед ни приготовленных чашек, ни Аристара, кои оба были налицо в буфете, он с шеколадницею побежал стремглав назад в кухню, и опять мимо нас, и таким образом унес предмет наших ожиданий, шеколад, с собою. Нам так смешна стала эта беготня, что мы хохотали, как дети, и после уж все смешило нас.



Вечер



Машинька хотела сегодня ехать, но осталась за погодою, дождь ливмя льет целый день, сыро, холодно — достойное вознаграждение за прошедшие жары. Между тем Родивон Васильевич принес и остальные деньги за рожь, 720 (рублей) на серебро, которые я просила наших Лавровых к тебе довезть. Они взялись, и так, ты получишь от Степана Поликарповича 720 (рублей) на серебро, то есть 180 целковых (рублей), что составляет 675 (рублей) на ассигнации. Я полагаю этим заплатить 500 (рублей), что ты мне дал на дорогу, а остальными 175 (рублей) заплати какой хочешь долг. Кроме того, я еще останусь тебе должна, уж тут прошу тебя, мой голубчик, потерпи, пожалуйста — денег в виду нет, а коли будут, то еще пришлю для уплаты остальных долгов моих.



Посылаю тебе на показ рыскинский колос, еще незрелый, чтоб ты видел, как он хорош, и как зерна будут велики. Посылаю тебе еще две мерки задвижек к окнам. В зале у нас только 2 задвижки у 7-ми окон, а в Торжке больше нет. Без задвижек же окна не держутся, и в большой ветер мы принуждены привязывать их платками к стульям. Сделай милость, пришли нам 5 пар задвижек по этой паре мерок; тут одна большая, другая маленькая, но обе к одному окну, надо по паре к каждому окну, итак, 5-ть больших и 5-ть маленьких задвижек, всего 10-ть, но не 10-ть пар, а 10-ть задвижек, что составит 5-ть пар к 5-ти окнам. Задвижки медные все, на мерке нарисовано, где должны быть пуговки, за которые отворяют задвижки. Надо, чтоб все пуговки были в равном расстоянии от края, а то будет безобразно, если иначе. Пожалуйста, купи мне таких задвижек и пришли посредством дилижансовой конторы. Я за них в Торжке платила по 3 (рубля) 50 (копеек) за пару, или еще, кажется и по 3 (рубля) ровно, то уж ты не плати дороже 3 (рублей) 50 (копеек).



Ты не писал ни однажды, Лева, что ты сделал с нашим мальчиком, Ванюшкою, которого мы хотели в столяры отдать. Напиши, пожалуйста, что с ним делается, и где он.



Прощай, мой ангел, целую тебя от всей души, дети просят твоего благословения. Все здоровы.



Твой друг А. Дубельт



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 10 июля 1833 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 85—86.



5



1833. 10-го июля. Рыскино



Ну, Лева, проводила я своих Лавровых. Вчера вечером вернулась я из Волочка, куда провожала их. С ними отправила я к тебе письмо и 675 (рублей) денег по петерб(ургскому) курсу, а по здешнему 720 (рублей), то есть 180 целковых. Не взыщи, Лева, что я на Машиньку надела свою красную кацавейку, которую ты мне подарил. Это не значит, чтобы я тебя любила меньше Машиньки, а только то, что я Машиньку люблю больше кацавейки. Не брани меня, что я тебе не прислала варенья, сама привезу и вместе будем кушать.



Я просила тебя прислать мне задвижек, теперь попрошу еще прислать мне вместе с тем 3 пары медных крючков: широких, прямых, для балконных дверей, которые от ветра никак не держатся, что весьма неприятно. Я прилагаю здесь вырезанный бумажный крючок, по которому прошу тебя купить мне три пары таких, только потолще и на разные руки, ибо пара крючков должна быть на разные стороны, чтобы быть действительною. Пара платится 120 (копеек), так это сделает 3 (рубля) 60 (копеек). Прости меня, душинька, что я тебя так обижаю: послала денег, чтоб долг заплатить, да надавала коммисий!



Проводив Машиньку до Волочка, я там получила три письма твоих, из коих последнее от 7-го июля, писанное на двух пароходах при поездке твоей в Кронштадт. Прежде всего скажу тебе, мой дружечик, что я согласна с тобою, что надо оставить Думаю про себя за Смирдиным и не рисковать самим. Мы и не умеем хлопотать, да нам и не везет, так лучше и не браться. Только вот какой уговор я хотела бы сделать с Смирдиным, что если бы посчастливилось продать все первое издание, то второе уж было бы наше, а не его. Ты смеешься о 2-м издании, я не смею и надеяться на оное, но кто посчастливее, тем удается. Семейство Холмских также перевод, слог не лучше моего, а чрез полгода после появления его в свет уж не было ни одного экземпляра в книжных лавках. Впрочем, теперь не говори ни слова, пришли мне только отпечатанных экземпляра два сюда, когда будут готовы, а я буду стараться кончать скорее 2-й том.



Напиши, пожалуйста, какие полковники произведены в генералы, нет ли знакомых? 24 человека не шутка, я думаю теперь недалеко и до Брозе!



Ты думаешь, мои коммисии уж и все, совсем нет. Мне нужны еще башмаки, ботинками; они стоят два (рубля) пара, кожаные. Вот тебе и мерка длины, в подъему чтоб были пошире. Мера длины башмака составляет меру подъема кругом ноги.



Ты часто ездишь в Петергоф, и оттуда бываешь на даче у дядюшки, как бы ты хорошо сделал, если б когда-нибудь предложил Машиньке с мужем ее побывать там. Она, голубушка, ведь очень будет скучать в городе все лето одна, это была бы для нее прогулка. Втроем вы славно можете прокатиться в четырехместной коляске. Левочка, предложи им, пожалуйста. Да еще, прошу тебя, видайся с ними почаще, они тебя очень любят, и в их обществе, право, делаешься добрее и лучше. Они оба такие кроткие, такие рассудительные, такие милые люди; люби их, Левочка, и поддерживай нашу связь с ними, пожалуйста.



Что ты мне ни слова не пишешь о Катер(ине) Влад(имировне) Родзянко, где она, что ее дело о детях, взяла ль она наше фортепиано, кровати и диван, который ты хотел дать из своего кабинета? Когда она поедет из Петербурга, пожалуйста, возьми это все назад, чтоб не растерялось. Кланяйся от меня очень усердно Катер(ине) Влад(имировне) да напиши мне об ней.



Пока Машинька здесь была, дождь лил ливмя, так что она ничего не могла судить о нашем саде; везде было мокро, сыро, нельзя было ходить по дорожкам, не подняв платья, чтоб не замочить, везде лужи, даже ни разу не могли пить чаю на воздухе, не только в саду, но ни даже на балконе. А только что она уехала, как вот сегодня день прекрасный, тепло, сухо, и мы провели на воздухе много преприятных часов. И Анна Прок(офьевна), и я, и все мы вздыхаем, что не было такой погоды при Машиньке. Слава Богу, моя дурнота стала полегче, зато голова болит, но это все-таки лучше дурноты, которая всего несноснее.



Дети были очень рады твоим письмам. Они здоровы, умны, как нельзя больше, славные мальчики.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 24 июля 1833 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 86—87.



6



1833. 24-го июля. Рыскино



Я столько писем получила от тебя, Лева, на прошедшей неделе, что не знаю, на что и отвечать. Три письма по случаю да два по почте. А куды как весело их получать. На два первые я уже отвечала, третьего дни получила письмо чрез Петра Ивановича, да вчера два письма с почты от 17-го и 19-го с. м. Получила и Рижский бальзам, который очень кстати и за который очень тебя благодарю, голубчик. В письме твоем с Петр(ом) Ив(ановичем) ты обещаешь мне и детям подарки, которые будут нам очень приятны. Вот мы и стали думать, что бы это было такое, и не поверишь как любопытно знать, что это такое. Пришли поскорее, пожалуйста.



Жандарм твой из Москвы приехал сюда сей час, и я с ним пишу это письмо. С ним же посылаю тебе 22 целковых, что составляет по вашему курсу 82 (рубля) 50 (копеек). Это в щет тех ста (рублей), которые я тебя просила приплатить за Бенуа, по его поручению, в Петербурге. Я послала к тебе для этого 50 (рублей) ассигнациями — получил ли их? Итак, за мною еще 17 (рублей) 50 (копеек), которые также пришлю, как только будет возможность. Напиши, пожалуйста, все ли получил и отдал ли, как я тебя просила, по принадлежности.



Я забыла тебя попросить снестись с Наташей насчет ревизии. Мы с нею уговорились при первой ревизии переписать крестьян, которые перепутаны, то есть мои записаны у нее, а ея у меня, то она и была согласна это сделать, чтоб во время ревизии их переписать на свои места. Спроси ее, пожалуйста, хоть письменно, согласна ли она на это и если согласна, то устрой, что тут надо, — просьбу ли нам обеим подать, доверенность ли тебе дать. Пожалуйста, позаботься об этом, голубчик, а то после это будет стоить гораздо дороже. Если нужен будет писарь для ревизии, я попрошу тебя его прислать. Теперь у нас еще ничего об этом не слыхать.



Благодарю тебя, дружочек, за письма твои из Гатчины и Красного села. Описание кадетского праздника, которое вы сочиняли с Гречем11, прекрасно. Только мне не нравятся эти слова на конце:



приидите и узрите! Они ни к чему, кажут или неискренны, или можно их почесть за шутку. Меня они очень насмешили, а после стало жаль, что они тут. Надо было бы так кончить без них.



Очень рада афишке, и еще более Веринькиному письму. Вот на него и ответ. Перешли, пожалуйста, или сам доставь. Очень рада была читать, что Наследник12 вспомнил о Николиньке. Смеялась разговору твоему с Константином Николаевичем13. Голубчики, если б они знали, как каждое их слово тешит нас!



Вторая часть



Думаю я про себя приходит к окончанию. Я бы продавала и первую без второй, потому что сказано в предисловии, что вторая часть явится в свет, когда благосклонность публики к первой части обнадежит переводчицу. Впрочем, ты лучше знаешь, если все советуют дождаться второй части, так, пожалуй и подождем.



Кажется, что я стала немного поздоровее, нежели с начала лета. По крайней мере, не думаю умирать каждый день. Еще надеюсь пожить хоть сколько-нибудь. Голова побаливает и дурнота бывает, но все-таки полегче, а на прошедшей неделе были денька два, что я совсем была здорова.



Прощай, голубчик. Посылаю тебе наружный план, или чертеж, или рисунок нашего дома. Это делал наш студент Аникин. Цветник перед балконом тот самый, который сделан в честь твоей треугольной шляпы и о котором Миша тебе писал. Посылаю тебе еще окорок домашней ветчины. Она очень вкусна, только прикажи ее хорошенько поварить, чтобы не была ни жестка ни солона. Хотела прислать домашнего сыру, да не хорош, хотела прислать варенья, да боюсь, что банка разобьется. Прилагаю еще два пакета от Бенуа и Аникина. Доставь их, пожалуйста, по принадлежности.



Дети целуют твои ручки. Я дала Коле прочитать, что Наследник о нем спрашивал. Вообрази, что он даже заплакал от радости.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., б. д. («Что ты за добрый, предобрый человек, мой Лева...») // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 110.



32



(б. г.)



Что ты за добрый, предобрый человек, мой Лева. Не знаю как тебя благодарить за труды твои и хлопоты о Ломиковском. Бумаги его я сама привезу тебе, потому что мне самой надо видеться с его тещей в Волочке, без меня ее не найдут и не будут уметь растолковать ей, что ей надо делать, а когда я буду в Волочке, так я сама все это устрою.



А за то, что ты такой добродетельный человек, то вот к тебе еще просьбы. Здесь Амалия Матвеевна Давыдова, и слезно просит о своем деле. Соперница ее подала апеляцию в феврале месяце, и теперь сама поехала в Петербург хлопотать об этом деле в свою пользу; то Амалия Матвеевна и боится, чтобы не решали в Сенате против ее. Дело во 2-ом Департаменте, она умоляет тебя постоять за нее и за старушку сестру ее мужа, чтобы кончили скорее ее дело, и так как оно везде было решено в их пользу, поворожить, чтобы теперь не решили в Сенате дела против них и не отняли бы у них имения. Она так жалко меня просила, почти со слезами, что я обещала упросить тебя помочь ей вырвать от бесстыдной женщины имение, которое по всем правам и законам следует сестре, а не названной жене покойного Давыдова. Скажи хоть словечко, есть ли какая надежда.



Прощай, душа моя, спать хочется и устала, весь день была с гостями, зато отдыхала все это время; а вчера была Марья Ивановна Рукина, а сегодня Давыдова и Благова. Я очень люблю эту последнюю, такая милая женщина. У нас тепло, как в бане, во всем верху по одной печке топили, а внизу так жарко, что я велела все трубы открыть. Впрочем, и на дворе только 4 градуса мороза. Как славно в деревне.



Целую тебя. Миша очень умен.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., б. д. («Всем благодеяниям и милостям пресветлейшего...») // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 106—107.



27**



(б. г.)



Ведомость



Всем благодеяниям и милостям пресветлейшего, высокоименитого и высокомощного Леонтия Васильевича Дубельта к покорной его супружнице, деревенской жительнице и помещице Вышневолоцкого уезда Анне, Николаевой дочери



1. Английская Библия



2. Календарь на 1847-й год



3. Ящик чаю



4. Ящик чаю



5. Денег 144 (рубля) серебром



6. Денег 144 (рубля) серебром



7. Винограду боченок



8. Икры огромный кусок



9. Свежей икры боченок



10. Миногов боченок



11. Сардинок 6 ящичков



12. Колбасов 6 миллионов сортов и штук



13. Осетрины полрыбы



14. Ряпушки копченой сотня



15. Душистого мыла 9 кусков



16. Подробная карта Тверской губернии



17. Две подробные карты Швейцарии



18. Подробное описание Швейцарии, французская книга



19. Дюжина великолепных перчаток



20. Памятная книжка на 1847-й год



21. Альманах Готский на 1847-й год



22. Девять коробочек с чинеными перьями



22.* Бесконечное количество книжек почтовой бумаги



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., б. д. («Если Федор Фед(орович) в Питере...») // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 110.



33*



Если Федор Фед(орович) в Питере, отдай ему пожалуйста, то есть отошли прилагаемое письмо и счет. Если же он уехал сюда во Власово, то прочитай его письмо и вместо его потрудись исполнить. Пожалуйста, прошу тебя. Особенно нужно исполнить что я прошу о мальчике, который учится у Барановой на кухне. Но если Фед(ор) Фед(орович) в городе, ты не беспокойся тогда, он все сделает.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 9 января (1835 г.) Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 87—88.



7



(1835 г.) 9-го января. Рыскино



Милый Левочка, не можешь ли ты мне сказать словечко о моем переводе Блера? Извини, что я тебя беспокою этим вопросом, но как-то хочется знать судьбу моего детища.



18-го письмо это начато, девять дней тому, и все что-нибудь мешает продолжить. Осыпали меня здесь и свои дела и чужие, кто просит, кто за советом идет и едет. Думаю, что я ужасть как много помочь могу. Более всего меня занимает дело Алексея Степановича, которого явною злонамеренностию хотят погубить со всех сторон, хватаясь за все, что подает тень обвинения и упуская все, что может служить к его оправданию. Например, кричат: взял 2 (тысячи рублей) от исправника, а что он из этой суммы заказал поминовение в трех церквах и заплатил за самое погребение около 350 (рублей), — об этом не хотят ни справок, ни росписок принять. Обвиняют: взял ложки из кладовой и шелковый платок, а молчат, что ложки взял к столу, платок же надел на покойницу. Зачем распоряжался, говорят, но есть пословица: если бы знал, где упадешь, соломки бы подложил. Если бы он знал, что назовут расхищением заботу о погребении безродной женщины, не поехал бы на зов людей ее и вотчинного старосты, которые, как она умерла, не знали, что им делать и как ее хоронить.



Трудно пересказать все злонамеренные и пристрастные действия следователей и судей, в чьих руках было это дело. Больнее всего, что тот же самый уездный предводитель Завальевский, который так жестоко поступал при этом следствии и старается погубить человека за 2 (тысячи рублей), принятые на погребение и поминовение бездетной женщины, которая оставила праправнучатным племянникам имения, хлеба и денег более чем на 200 (тысяч рублей), этого он губит, а извергов, которые жили 20-ть лет в Волочке воровством, грабежом и зажигательством, так тот же Завальевский старается оправдать. Я недавно видела одного священника из Вышневолоцкого Казанского Собора, который, будучи человек совсем посторонний, полковнику Станкевичу не может нахвалиться его действиями. Завальевский распускает слухи, будто Станкевич морил голодом обвиненных и употреблял разные истязания, чтоб исторгнуть от них сознание, но этот священник — вышневолоцкий житель и говорит, что ни истязаний, ни каких строгостей не было употребляемо, а виновные или доказывали друг на друга, или сознавались сами по убеждениям Станкевича. Вышневолоцкие жители, проведшие столько лет в беспрестанном страхе от грабежей и пожаров, не знали, как благо(дарить)



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 7 февраля [1835 г.] Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 88—89.



8



7-го февраля. Рыскино



Голубчик мой бесценный, бесподобный мой Левочка, уж как ты добр, так уму непостижимо. Как ты принял просьбу мою помочь Алексею Степановичу! При множестве твоих беспрерывных занятий другой бы посетовал на меня, что я еще тебя утруждаю, но ты сам чувствуешь столько участия. Не мудрено мне входить в это, у меня и время больше и я больше слышу об этом деле. Не мудрено содрогаться при мысли, что старик, отец 10-ти детей, приговорен в Сибирь за то, что имел неосторожность принять на себя хлопоты и расходы по погребению женщины, которую некому было похоронить. Если б я и не знала его, все бы содрогнулась, но зная это семейство столько лет, зная Алексея Степ(ановича) всегда с хорошей стороны, имев его около десяти лет отцом духовным, зная его нравственную жизнь, считая его всегда примерным священником и видя теперь, что он гибнет по злобе, по наговорам, потому только, что хотят погубить его, — как не приложить всего старания и не искать всех средств помочь ему!



Но ты, мой добрый и прекрасный, ты, обремененный кучею дел, не имея тех причин, как я, сильно чувствовать положение Алексея Степ(ановича), ты так же горячо, как и я, за него вступаешься и хвалишь меня за то, что я желаю помочь ему. У кого же, как не у тебя, мой ангел, научилась я желать добра ближнему и помогать ему, когда он того заслуживает?



Прошу тебя помочь Алек(сею) Степ(ановичу) не слепо, не только веря моим словам, но упросить кого следует рассмотреть дело и все находящиеся при нем бумаги, сличить, сообразить с желанием отыскать справедливость, а не подписывать решение только, чтоб прикрыть следователей, или, чтоб не читая дела, отделаться от него поскорее.



Например, показаний исправника есть два, первое, диктованное Завальевским, где он все слагает на Оглоблина; второе, писанное им самим в полной памяти, где он говорит, что первое его показание вынужденное, что его заставили все показывать на Оглоблина, угрожая посадить его в острог, если он этого не сделает. Первое показание, вынужденное, принимают за достоверное, второе же, которым он опровергает то, которое было ему диктовано, о втором молчат. Во всем производстве этого дела видна злоба, притеснение, пристрастие, злонамеренность и по меньшей мере незнание и лень. Вышневолоцкий уездный судья положил первый решение: лишить чести и звания! — а сам дела совсем не читал. Он сам это доказал, быв у меня, говорил то, чего совсем в деле нет и не было никогда. Утверждал, что есть такие-то бумаги, письма, справки, выражения, которых или нет, или совсем другое, нежели он говорил. Потом я слышала от человека, который за этим делом следил, что этот судья действительно дела не читал, проводя ночи за картами, и когда придет поутру в присутствие, то, не выспавшись, скорее торопит все и всех, ничего не читает и не понимает, а о деле Алексея Степ(ановича) все бегал спрашивать предводителя Завальевского, как он прикажет. Уездный суд и дворянская опека в одном строении и комнаты рядом, притом судья зависит от председателя и притом еще судья человек очень слабоумный, а предводитель очень злой, хитрый и пронырливый. Все это очевидно из поступков Завальевского и незнаний судьи. Этот последний так врал мне самой об этом деле, что я ушам своим едва могла верить.



Мне кажется, милый мой Левочка, надо сыну Алексея Степ(ановича) подать просьбу в Сенат и написать письмо к графу Бенкендорфу, чтоб ты имел право вмешиваться официально в это дело. Как ты думаешь, не правда ли?



Еще скажу тебе некоторые обстоятельства в пользу Алек(сея) Степ(ановича). Он священником 38 лет, и все в одном Выдропуске, из этого лет 25 благочинным, устроил церковь свою до возможного совершенства; и тогда как здесь везде, во всех приходах, множество раскольников, в его приходе нет ни одного, решительно, и даже во всем благочинии очень мало, а в его собственном приходе ни одного раскольника, чего нельзя иначе приписать ничему, как тому, что его прихожане, видя его назидательную жизнь, не отклонялись от православия, почему же в других местах и священники меняются беспрестанно и раскольников пропасть. Это много зависит от самих священников. Алексей же Степанович прослужил почти 40 лет все на одном месте, был и молод и состарился, и всегда жизнь его была так похвальна, что прихожане любили его всегда, как отца, и когда везде кругом раскольники, у него в приходе ни одного. Человек, который так провел всю жизнь свою, может ли сделаться вором в 64 года? И можно ли такому старику не оказать вот столько снисхождения, чтобы не отнимать у него средств к оправданию?



Да и приговор незаконный. Нельзя приговорить без улики или сознания. Улик не было, ни доказательств неоспоримых, ни сознания никакого, а приговор сделан жестокий, безжалостный, почему? — Более не почему, как по слухам, а разве можно приговорить человека в Сибирь по слухам?



По делу он не только не виноват в такой степени, но почти прав. Вот и жанд(армский) капитан Васильев14 был в Волочке, узнавал об этом деле и написал записку, которую я тебе отдам, когда увижусь. В этой записке он говорит: “Невинный в том случае протоирей Оглоблин, который, видя в исправнике законного распорядителя, принял от него деньги на поминовение, не считая себя вправе требовать от него доказательств, была ли на то воля умершей, и не полагая такое действие противузаконным, потому что сие делалось отнюдь не тайно, и притом, подобные случаи по духовенству весьма обыкновенны. Следователями же употреблено самовластное распоряжение, не давая никакой возможности к оправданию, угрожая заточением всех в острог, и придав этому случаю значение необычайного преступления”.



Это говорит капитан Васильев, который Алек(сея) Степ(ановича) и не знает, а только как жандарм следил за этим делом из под руки.



Прощай, Левочка. Целую твои ручки и ножки.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 14 июня 1835 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 89—90.



9



1835. 14-го июня. Рыскино



Мы приехали сюда вчера, до обеда, ночевали в Выдропуске, доехали порядочно. Все здоровы, только маленький Колюшка частенько плакал в дороге, и очень было жарко и душно в карете. Вот все наши похождения, милый Лева. Я не вхожу в подробности, потому что нечего рассказывать, все одно и то же, только мы этот раз дольше ехали. Первую ночь от Ижоры ночевали в Подберезьи, вторую в Яжелобицах, а третью в Выдропуске. Тут поутру я только что начала вставать и собираться ехать в Рыскино, как пришли мне сказать, что Муравьев Андрей Ник(олаевич)15 проезжал в Москву, очутился в Выдропуске и желает меня видеть. Я поскорее оделась и видела его минуточку, потому что он ехал в дилижансе вместе с другими и не мог ждать. В Подберезье, в 2 часа утра, обогнал нас и отдал мне твое письмо. Спасибо за его отправку и за крестик, но этот крестик не Колюшкин, а Надеждин, от того он и нашелся не в кроватке, а в кирпичинке. Теперь я хорошенько расспросила, оне говорят, что это не крестик у них остался в кроватке, а образок финифтной с изображениями Св. Николая и Митрофания по обеим сторонам, образок на розовой ленточке и привязан был внутри, в кроватке, в головах. Вели, душечка, еще поискать, пожалуйста. Может быть, когда в день отъезда вынимали тюфячок из кроватки, так не вытащили ль тогда и образок. Вели поискать по всем углам, и в сору, и в коридоре, и в кухне, и везде, и в кладовке вели поискать, прошу тебя.



Колюшка очень смешил нас дорогой, когда был весел; он такой веселый и забавный мальчик, сколько у него штук разных и выдумок, что это прелесть. Я иногда хохотала до слез от него. Этого ребенка можно любить до безумия. Он, слава Богу, здоров, скажи это Александре Семеновне, когда ее увидишь, и поклонись ей от меня. Скажи также Александре Семен(овне), что Коля очень весел здесь в деревне, все гуляет, спит хорошо, кушает также и сегодня ни разу не плакал, тих и добронравен как всегда. Скажи также Алек(сандре) Семен(овне), что у Колюшки прорезался еще зубочек, это уж другой с тех пор как он у меня, и оба коренные.



Как мы все трое рады быть в Рыскине, Лева, ты не поверишь. У меня сердце так и прыгает от радости, одна только мысль, что ты один, меня тревожит, но ведь ты мало дома сидишь, так и не почувствуешь нашего отсутствия, а когда и дома, то занят. Не сердись на меня, Левочка, что я Коле куртку сняла и надела на него легкий сертучок, и галстук сняла. Нет возможности вынести этого жара, каков эти дни. Ему в куртке было так жарко, что жаль смотреть на него, она суконная, да еще и толстого сукна, да еще и на подкладке, настоящая мука. Уж прости меня, что я велела ему надеть легинький сертючок и снять галстук. А кабы ты видел, как он прекрасен в этом платье. Шея у него так бела, как у самой пренежной девушки, и к тому красивое лицо, ну загляденье, да и только. Притом же так велик, так ловок, и с голою шеею такое дитя — все это вместе прелестно. Этот костюм Колин напомнил мне старину, и я невольно поплакала. Вспомнила, как я была счастлива, когда Коля был мой собственный. И теперь я счастлива, что его мне дали, но теперь он дан мне взаймы, а не принадлежит собственно мне, как прежде. (Сколь) ко счастья отнял у меня этот корпус.



Твои десять золотых остались у меня целы, и потому их при сем возвращаю с превеликою благодарностию. Вот что худо, говорят, что в Каменном дурные дела делаются, что нанятой управитель заодно с Никифором, вместе пьют, продают бумагу в свою пользу и во всем очень плутуют. Я ничего с ними не сделаю, Лева, право, надо тебе приехать их унять. Я это не шутя говорю, ведь Каменное — дело не шуточное: ежели запустить это имение, жить нам очень будет худо. Я послала за управителем, увижу, что он скажет и что привезет, потом сама побываю в Каменном, и если увижу, что сама не в состоянии с ними справиться, то буду просить тебя приехать образумить этот народ.



Прощай, мой друг, дети целуют твои ручки, и мы все поздравляем тебя с наступающими твоими именинами.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 15 июня 1835 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 90—91.



10



15-го июня. Рыскино



Милый Лева, во вчерашнем письме моем я забыла попросить тебя о двух вещах: 1-е чтобы приложить все твое старание прислать сюда учителя математики, это очень нужно. Коле теперь надо проходить тригонометрию, и Долгорукий дал ему тетрадки, но без учителя трудно подвигаться вперед без ошибок. Если Бог поможет тебе приискать учителя, то надо, чтоб он знал и тригонометрию. Пожалуйста, не забудь. Постарайся поскорее это сделать, потому что здесь время ему много (то есть Коле) и он может очень хорошо приготовиться для 2-го класса. Примись хорошенько, душинька, ты верно сделаешь, когда твердо захочешь. 2-я просьба о Сенюшке, похлопочи, пожалуйста, о назначении его в Москву, сделай это для меня, если меня любишь хоть сколько-нибудь.



Ты хотел писать к Ростиславскому о запечатанном овсе, не пиши, его распечатали. Левочка, прилагаю здесь два образчика шерсти, вели мне купить точно таких теней хорошей шерсти, самой лучшей, мягкой (ибо бывает и жесткая). Она продается в Перинном ряду, Марко знает, а в 8-м, 11-м и 13-м номерах я всегда покупаю. Эти две тени между собой похожи, но есть разница, одна светлее, другая темнее. Еще в большом Гостинном дворе, в малой суровской линии, в лавке Сокова, под № 96-м, продают остатки ситцев, оставшихся после расчета Фоминой недели (когда обыкновенно купцы рассчитывают продажу целого года). Эти остатки продаются по 60 (копеек) за аршин. Я перед отъездом купила 20 ар(шин) такого ситцу по 60 (копеек), хотя просили сперва по 1 (рублю). Купила его для сестрициной и Петра Вас(ильевича) девушек, учащихся в магазине, а теперь сожалею, что не купила еще остаточков для Колюшкиных рубашечек. Там есть остатки прекрасных ситцев, которые и хороши и тонки, аршина по два или по два с половиною, как раз ему на рубашечку. В остатках можно купить этот ситец по 60 (копеек), а в кусках он продается по рублю и с лишком за аршин, то не вели покупать от большого куска. Пришли мне остатка два или три, аршина по три, хорошеньких узоров. Там был розовинький, очень миленький ситец, а если его уже нет, то хоть какие-нибудь, только чтоб были хороши, непременно из остатков по три аршина, и не дороже 60 (копеек), а если так нельзя? так и не надо, иначе не вели покупать.



Я в больших горях на счет Каменного. Вообрази, что нынче и половины не сделано бумаги против прошлогоднего. Самую-то большую воду, самое удобное время для делания синей бумаги они пропустили и вместо того, чтобы наготовить ее побольше, не сделали и половины против прежнего. То у них роли были неисправны, то воды много, то воды мало, а все говорят, что это произошло от того, что нанятый управитель и Никифор вместе все пьянствовали или делали бумагу для себя. Не знаю, правда ли это, но все-таки доходу будет с Каменного нынче очень мало. А все отпускные причиною, если бы Никифор не надеялся сделаться вольным, он бы старался нам хорошенько услужить, но эта надежда, а с другой стороны досада, что мы ему мешаем, внушают ему не только желание плутовать, лениться и делать нам назло, но еще вселяют какую-то к нам ненависть, которая может всячески нам повредить, тем более, что ведь доход наш в его руках. Сделай милость, Лева, не ослабевай в производстве дела об отпускных, чтоб скорее кончить — умоляю тебя.



Увидишь Александру Семеновну, поклонись ей от меня и скажи, что наш малютка очень здоров, весел, прекрасно спит по ночам, редко плачет и днем и целый день гуляет, каждый день становясь милее и всех к себе привязывает. Даже мужики им любуются, а он совсем их не боится, и когда увидит мужика, особливо старосту нашего Евстигнея, которого встречает чаще других, то закричит от радости, и, указывая на его бороду кричит кисс, кисс, и всем велит гладить его бороду, и удивляется, что никто его только в этом случае не слушает. Тут он начнет привлекать на себя внимание старосты, станет делать перед ним все свои штуки и стреляет в него ппа!, чтоб он пугался и начнет почти у его ног в землю кланяться (молиться богу), потому что его все за это хвалят, то он думает, что и староста станет хвалить его. А штука-то вся в том, что при мне Евстигней стоит вытянувшись и не смеет поиграть с ребенком, который не понимая причины его бесчувственности и думая, что он не примечен старостою, потому что сам не довольно любезен, всеми силами любезничает, хохочет, делает гримасы и проч., — умора на него смотреть.



Спроси Алекс(андру) Семеновну, не получала ли она писем от Машиньки после моего отъезда: где они и что пишут? Да попроси ее сделать милость спросить Машиньку, когда будет к ней писать, получает ли она исправно мои письма? Я уже четыре письма к ней писала.



Нам всем в Рыскине очень приятно и весело, дети купаются каждый день, только жаль, что погода портится каждый день после обеда, а иногда и до обеда. Сегодня такая была гроза, и град, и дождь проливной, что это ужас, немного рожь попортило, а она и то не очень хороша.



Прошу тебя, Левочка, не забудь о Каховском16, муже Надежды Васильевны, что он просится городничим в Ржев. Постарайся, чтобы это скорее сделали — напиши мне, был ли ты уж в Петергофе, что там делал и видел ли наше место? Что там сработаешь, напиши пожалуйста. Получил ли десять золотых, которые я на той неделе к тебе послала?



Левочка, сделал ли ты что-нибудь по письму графа Олизара17 к маминьке, которое она к тебе прислала, где он просит тебя о каком-то несчастном? Не оставь этого дела без внимания, прошу тебя. Все страждущие имеют право на наше участие и помощь. Тебе бог послал твое место именно для того, чтобы ты был всеобщим благодетелем. Напиши мне, кто это, о ком просил Олизар и что можно для него сделать, и что ты для него сделал.



Дети здоровы, Нельсон приехал благополучно и всякий день купается по нескольку раз, то в реке, то в пруду. Колиньке и мне Рыскино кажет(ся) еще красивее прежних лет, а Миша просто от радости на голове ходит. Старику Соуди так Рыскино понравилось, что он писал к своему приятелю в Петербург, что здесь настоящий рай. Вот каково наше Рыскино.



Целую твои ручки.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 17 июня [1835 г.] Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 91—92.



11



17-го июня. Рыскино



Вот уж две недели, как не имею от тебя писем, Левочка. Что ты это сделался так ленив писать ко мне? Ждем мы также с нетерпением обещанного студента, хотя Коля и занимается сам, но все-таки с учителем лучше. Присылай же нам его, душечка.



Я в большом горе насчет денег: нет их, да и только! А как подумаю, сколько я тебе должна, так сердце и заноет, что нечем тебя выручить.



Я все не очень здорова: сперва, с приезда, было хорошо пошло, а теперь опять и слабость, и дурнота, и еще замучила к тому бессонница. Глаз не могу закрыть до 5-ти или 6-ти часов утра, голова меньше прежнего болит, но так как она слаба, то мне и думать, и говорить, и слушать других тяжело. Хочу на той неделе начать купаться, авось будет польза. Скучно быть такой хворой, ни что не тешит, ни что не мило.



Все прочие здоровы, дети очень веселы, купаются, ездят верхом, полют цветники, поливают их. И мне было бы очень весело, если б я была здорова, да если б были деньги, чтоб к тебе послать. Меня очень тревожит твое положение. Напиши, пожалуйста, что с тобою делается, и что делается с твоими финансами. Каково ты съездил в Фалль? Я еще не получила от тебя ни словечка после 1-го июня, когда ты писал ко мне перед отъездом из Петербурга.



Напиши, пожалуйста, что делает мой Думаю про себя, много ли его напечатано, и как ты полагаешь с ним распорядиться? Ты хотел спросить, подождет ли Греч плату за печатание книги, пока продастся довольно экземпляров на такую сумму. Да и что сделалось с первым томом аглицким и с листком, который был из него вырезан? Напиши, пожалуйста, не поленись, Левочка.



Сделай милость, похлопочи о камне. Право, обида крайняя, и жаль бедных крестьян. Постарайся, Левочка, ты? если захочешь, все можешь сделать.



Прощай, мой друг, будь здоров, береги себя. Дети целуют твои ручки. Извини, что не пишут к тебе, — ведь это мне хлопоты. Присылай нам скорее студента.



А. Дубельт



Кланяйся Вериньке и Львовым, когда увидишь.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 21 июня 1835 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 92—93.



12



1835. 21-го июня. Рыскино



Это письмо, милый Лева, будет совершенно деловое. Я получила твои три письма № 4-й, 5-й и 6-й. Вместе с тем получила копию с протеста прокурора и приказание твое достать от Благова документы на тех из мнимоотпущенных людей, которые приписаны к Каменному от Махина. Я писала об этом к Благим, но уверена, что они ничего не могут мне доставить, потому что у них и самих ничего нет на этот счет. Все эти бумаги надо достать в Твери, и потому я также писала к Алисову18 и просила его, посоветовавшись на этот счет с Ивановым19, секретарем Гражданской) Палаты, достать копии со всех нужных для сего документов. Прошу тебя, напиши и ты к нему то же самое, твое письмо подействует более моего и напиши, чтобы он все эти бумаги прислал прямо к тебе. Тут, я думаю, нужна копия с купчей, по коей Махино продано (если в ней упомянуто, что продавец отчислил этих людей за собою). Нужны копии с тех актов, по коим эти люди переведены из Махина в непроданное имение Мусина-Пушкина20; нужна копия с акта, по коему М(усин)-Пушкин наследовал сестрам своим; и еще с того акта, коим он объявлен банкротом и который последовал не так давно. Следовательно, когда было сказано, чтобы подвергнуть ответственности за долги все имение Мусина-Пушкина, какое у него есть или какое впредь отыскаться может, в то время уже части сестер его принадлежали ему и подвергались ответственности наравне с его собственным имением. Прокурор сам не знает, что говорит, когда упирается на Махино. Разве помещик не властен, продавая какое-либо имение, отчислять иных людей и оставить их за собою? А когда этот помещик весь в долгах, то и отчисленные люди должны также отвечать за долги, как и прочие. Пожалуйста, напиши к Алисову и попроси его прислать к тебе все эти нужные бумаги. Все эти акты должны быть в Твери, в судебных местах.



Ты мое это письмо прибери особо, Лева, чтоб иметь под рукою опровержение против протеста прокурора. Главное, надо бить на то, что Мусин-Пушкин не давал воли своим людям, и в доказательство, что он записал их в ревизию и что не оставил  после себя духовной, а при себе не явил отпускных. Значит, что не было на то его воли. Закон, приводимый прокурором, говорит о людях, кои бы сами не успели явить своих отпускных в течение месячного срока, а не о таких, коим бы помещик не выдавал отпускных, им принадлежащих с лишком год после их написания и, не явив их нигде, предоставил бы ими пользоваться только после своей смерти, не оставив для того духовной. Все это доказывает и кроме подписей, что на это дело не было воли Мусина-Пушкина, если уж утверждают, что, находясь под запрещением, он имел право выпускать людей своих на волю.



Мне так жаль, что ты не хочешь, чтобы твоя бумага к прокурору была в деле. Там такие сильные опровержения, что всякого бы убедили, а теперь видишь, прокурор утверждает, что я  не оказывала никакого сомнения на счет подписей, тогда как в твоей бумаге это сомнение изъявлено очень сильно, да и кроме того, я подала два прошения, одно в губернское правление, другое в уездный суд, где пишу, что эти отпускные подвержены сильному сомнению. Когда придет время, Лева, пожалуйста, не упусти ничего этого из вида.



Доверенность я подписала, но еще не могла засвидетельствовать, для этого надо самой ехать в город.



Вообрази, Лева, что ящик мой с ковром и книгами, отправленный из Конторы транспортов 6-го июня с десятидневным транспортом и который бы уж 16-го июня должен быть в Волочке, еще и до сих пор не приехал! Прилагаю копию с квитанции и прошу тебя, милый друг, пошли сей час верного человека к Серапину узнать, что сделалось с нашею посылкою, и пожалуйста, поскорее, потому что там есть пропасть книг, которые нужны Коле здесь в Рыскине. Того и смотри, что мы получим эту посылку перед самым отъездом, когда нам надо будет ехать отсюда. Похлопочи, пожалуйста, чтобы поскорее ее к нам доставили и узнай, что с нею сделалось. Дети целуют твои ручки.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 24 июня 1835 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 93—94.



13



24-го июня. Рыскино. 1835



Вместе с этим письмом, Лева, получишь 4 книжки, французские, Adele et Theodore, которые отдай в библиотеку Плюшара21. Не забудь, что 28-го этого месяца срок нашему билету, и если ты не намерен абонироваться еще вперед, то надо все книги ему отдать. Я получила два письма твои по почте. В последнем ты уведомляешь меня, что Кат(ерина) Ник(олаевна) Орлова22 приехала в Петерб(ург) сей час после моего отъезда. Жаль, что мы не виделись, тем более, что она уезжает за границу. Напиши мне о ее детях, велики ли они, хороши ли, умны ли, учены ли, на кого похожи, с кого ростом? Если Катер(ина) Ник(олаевна) еще в Петербурге, поклонись ей и скажи, что мне очень жаль что мне все такая неудача с нею видеться. Я слышала, что ее ожидают в Петербург, но не думала, чтобы она приехала так скоро. Если бы я знала, что она будет в Петерб(урге) на другой день моего отъезда, я бы дождалась ее. Напиши мне, где будет жить Михайло Фед(орович)23 во все это время в Москве или в деревне, и как он решился остаться один на такое долгое время. А я здесь хлопочу с Каменным, все жалуются на управителя, а он на всех, а я жалуюсь на то, что мало будет нынче доходу. Однако с приезда я уже получила 6 (тысяч рублей), из коих 5750 (тысяч) посылаю завтра в Торжок выкупить вексель Безобразова, которому был должен Мусин-Пушкин.



Лева, пожалуйста, пришли математика для Коли. Очень нужно, и большую сделает пользу ему для 2-го класса. Он будет впереди товарищей, когда теперь поучится. Немки не надо, не присылай, а математика, чтоб знал тригонометрию, пожалуйста, пришли.



Дети купаются каждый день, а мне нет удачи; они поедут поутру, а я люблю купаться после обеда часу в шестом, но вообрази, что регулярно каждый день к полудню или к обеду соберутся тучи, пойдет дождь и сделается гроза, и мое купанье должно быть отложено до другого дня, а на другой день опять то же. Когда мы сюда приехали, первые дни такая была жара, что я не знала куда деваться; но теперь, слава Богу, только тепло, а не жарко.



Мы едим каждый день каменскую спаржу, она очень вкусна, тем более, что своя. Вообрази, как ее много. Нам привезли ее пуд, да до нашего приезда продали в Торжке 2 пуда с лишком. А почем продали, как ты думаешь? По 5 (рублей) за пуд! Тогда как в Петерб(урге) она и теперь, я думаю, по 1 (рублю) за фунт платится. Будь эта спаржа в Петербурге, как бы ты ее покушал. Не правда ли? Извини, что так дурно пишу, очень устала, а надо сегодня с вечера отправить в город.



Прощай, мой милый.



Поклонись от меня Александре Семеновне и скажи ей, что наш Колюшка здоров и становится день ото дня милее и забавнее, только беда, что все хочет бегать и бегать один, чтоб никто не держал, так страшно, чтоб не упал. Он до сих пор не забыл ппа!, то есть будто стреляет из ружья, и все должны пугаться. Он очень памятлив. Здесь вдруг один стол показался ему похож на фортепиано, и вот теперь нет покоя ни одному ломберному столу в доме. Одно что Та! (то есть музыка) да и только! Всех заставляет играть, то есть бить пальцами по столу, а сам поет: ту, ту, ти, ти; потом видит, что музыка нехороша, то велит доску стола поднять, думая, что музыка спрятана под доскою, и как видно помня, что у фортепиана есть доска, которую надо отворить, чтобы играть. Это все расскажи Александре Семеновне, а также и то, что малютка начинает произносить несколько слов: папа, баба, нана, кка (это каша), атя (это Катя), только это атя он более произносит на удачу. Ко мне очень привык и очень меня любит.



Прощай, душечка. Дети целуют твои ручки, они здоровы.



Милый Левочка, еще раз прошу тебя за Александру Ивановну Соболевскую. Ради Бога, похлопочи за нее поскорее, ибо она в крайности, без куска хлеба. Ты знаешь, как они были бедны, а если и пенсию она не скоро получит, то каково это ей будет жить без копейки и при таких горестях, какие она терпит. Когда будешь просить за нее, упомяни, голубчик, что она родная внучка известного Беринга, который дал свое название проливу, отделяющему Азию от Америки. Ее отец был сын Беринга. Не молчи об этом обстоятельстве, друг мой, ибо, верно, оно очень подействует.



Еще прошу тебя за Алекс(андру) Иван(овну) Александровичеву. Выхлопочи ей также по ее желанию единовременное пособие, но чтоб было побольше, если можно. Потрудись, постарайся, голубчик, а я уж не знаю, как буду тебя благодарить за эти милости. Прикажешь, на коленях простою два часа перед тем письмом, которое привезет мне утешительное известие, что ты что-нибудь сделал по этому предмету. Дай Господи тебе успех на добрые дела.



Благодарю тебя, голубчик мой, за исполнение просьбы родных покойной сестры Анны Дмитриевны24, о перевезении тела ее в Калязин. Заметь, Лева, какое множество мы потеряли этот год родных и знакомых.



3-го июля



Я все очень нездорова, вчера не дописала тебе письма, как сделалось мне дурно. У меня беспрестанная дурнота, и холодные ванны не помогают. Особливо к вечеру, когда солнце сядет, тут и пойдет потеха. Не знаю, долго ли это продолжится, а очень скучно. Нет ни одного дня, чтоб я была здорова, если утро прошло, что я не хворала, так вечер уж я верно нездорова, а иногда и утро и вечер. Теперь голова меньше и реже болит, а главную роль играет дурнота в моей жизни. Нельзя сравнить, как я ослабела против прошлого года. Прощай, душинька, дети целуют твои ручки. Все здоровы, кроме меня.



Не у тебя ли моя рубашечка батистовая, в которой меня и Колю крестили? Кажется, ты ее взял к себе.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 5 июля 1835 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 94—97.



14



Пятница. 5-го июля. Рыскино. 1835



Твое производство25, милый Лева, разумеется, всех нас очень обрадовало. Вчера приехал сюда Мудров, еще до обеда. Я уже не ожидала математика, потому что последнего письма твоего с почты еще не получала, где ты пишешь, что нашел для нас Архимеда. И так, перестав уж ожидать его, я вместе удивилась и обрадовалась, что приехал он, ибо когда мне сказали, что приехал из Петербурга молодой человек, то я сей час догадалась, что этот господин должен учить нас математике. Я послала Мишу попросить у него твое письмо, а между тем с Колею рассуждаю о том, что как жаль, что этот учитель приехал так поздно, и что Коле не долго придется брать у него уроки. В это время бежит Миша на лестницу к нам, и слышу, что он пищит что-то очень весело. Вбежав в комнату он сказал нам: Savez-vous quoi? Maman, savez-vous quoi?* Я думала, что, верно, этот новый приезжий кто-нибудь из добрых знакомых, или Моисеев или Аникин. Кончилось тем, что Миша, указывая на адрес пакета, наконец объявил нам, что ты произведен. Я сперва была уверена, что ты написал так для шутки, потому что письмо шло не по почте, то ты верно шалил, надписавши Его Превосх(одительству), но распечатав письмо и начав его читать, по серьезному слогу и чувствам, тобою описываемым насчет детей, я удостоверилась, что ты не шутишь. В миг это известие разнеслось по всему дому, и не было конца радости и поздравлениям всех людей. Все очень рады, это видно на их лицах, но больше всех рада Александра Алекс, дочь благочинного, которая у меня опять гостит с самого моего приезда. Она прибежала ко мне в комнату, ну плакать, обнимать меня, благодарить Бога, так что ее восхищение продолжалось очень долго. Дети тоже очень шумно радовались, а я благодарила Бога за тебя и за них: за тебя, что твои неимоверные труды наконец награждены достойно, что ты, в твои лета, наконец на своем месте, и что в новом твоем звании ты можешь быть еще полезнее и еще более предаваться своей склонности быть общим благодетелем. За детей я порадовалась, что ты можешь быть им теперь еще полезнее прежнего. Дай Бог, только, чтоб ты был здоров.



План имения Рыскино



Что ж до меня касается, я чувствую себя, как в чужом пиру, в похмелье . Мне смешно, что и на меня простирается твое возвышение, когда я тут ни душой, ни телом не виновата. За себя я рада только тому, что может быть мужики и люди будут лучше слушаться.



Вчера я также получила еще три письма твоих по почте и письмо Машиньки Лавровой. Как мне жаль этих 600 (рублей), которые увез у тебя твой постоялец. Как хорошо, что у нас нет дома в Петербурге26. Мы бы никакого дохода не получали, все постояльцы уезжали бы от нас, не заплатив денег за постой. Спасибо, голубчик, за расчет об акциях. Я тому рада, что ты заплатил Коле Столыпину 5 (тысяч рублей), которые брал у него, терпеть не могу долгов. Скажи, пожалуйста, теперь уж ему ничего не должен, не правда ли? Слава Богу, что ты заплатил около 3 (тысяч рублей) долгу в сундук, и что теперь уж немного осталось на тебе долгу.



Теперь спешу оправдать нашего Николиньку. На него наклепали, что будто у него тетрадка риторики французской, писанная Рифе. Николинька брал ее, это правда, но уже очень давно, и очень задолго до своего отъезда сюда, отдал ее пажу 2-го класса Желтухину. Я сама переписывала ему почти всю риторику и потому знаю, что ему эта тетрадка не нужна уже давно, потому что у него двойной комплект риторических тетрадок. Притом, когда он ехал, я сама выбирала все его тетради и книги из комнатки у Бенуа, сама их дома перебирала и сама давала их укладывать в дорогу. Рифеевой тетрадки не только тут не было, но даже она давно уже и до того не нужна была Коле, потому что он до того еще времени имел у себя всю риторику переписанную и сам уже давал свои тетрадки другим пажам, когда оне были им нужны. Они так потеряли, верно, эту тетрадку, да и клеплют на Колю. Если же нужна им фр(анцузская) риторика для литографии, то предложи Колины тетрадки, оне в его бюро, в маленьких ящиках, за доскою, а ключи от бюро я отдала тебе перед отъездом, они на железном колечке. Сделай милость, Лева, оправдай Колю перед Игнатьевым27 и скажи, что если б Коля даже потерял эту тетрадку, то он бы непременно и в том признался, и я, бывая у него каждый день и наблюдая за каждым его шагом, и зная все, что он делал, в чем нуждался, что занимал у своих товарищей и когда отдавал, очень хорошо знаю, что не только Коля не завозил этой тетрадки в деревню, да и не имел уж в ней никакой нужды задолго до своего отъезда и даже до экзамена. Во время экзамена он твердил риторику при мне по своим собственным тетрадкам, а Рифеевой тетради и духу не было. Я так боюсь, чтобы Колю не очернили за глаза. В чем другом, а в этом он ни душой, ни телом не виноват.



Я здесь получила письмо от Дешевова, он пишет, что его дело лежит в Тверском губернском правлении без всякого действия, ни взад ни вперед нейдет. Милый Лева, напиши к тверскому губернатору, напомни ему его обещание кончить скорее дело Дешевова. Уж так или сяк, лишь бы скорее кончил. Пожалуйста, похлопочи, он нам много сделал пользы.



Ты писал в одном из своих писем, что муж Надежды Васильевны Каховской назначен городничим в Дорогобуж, и это хорошо, но как-то давали надежду, что он будет городничим в Ржеве. Это было бы лучше, и им этого хотелось. Скажи пожалуйста, отчего назначили его в Дорогобуж, а не Ржев? Писал ли ты об этом Надежде Васильевне, или она еще ничего не знает?



Посылку с шерстями и холстинками я еще не получала, а получила объявление с почты. Поблагодари Елисавету Николаевну за ее милую любезность, что ей угодно было потрудиться купить для меня эти мелочи. Я потому не хотела ее беспокоить, что для таких безделиц совестно было бы мне ее тревожить, тем более, что она живет на даче. Поблагодари очень, очень за меня.



Если имеешь средство, доведи до сведения Андрея Ник(олаевича) Муравьева, что благочинный по доносу дьякона на него о раскольниках не виноват, а архирей тому и рад, чтоб не сдержать слова, не посвящать его в протопопы. Попроси Муравьева постараться об окончании этого дела.



Много и премного благодарю тебя за присылку Мудрова. Хоть и мало времени остается, но Коля с своими способностями и прилежанием все-таки еще много успеет. С четверга до сегодняшнего дня, то есть в три дня, они уже прошли половину тригонометрии и уж прошли эту половину два раза. То есть в три дня Николинька теперь знает то, что его товарищи будут знать в октябре месяце, следуя постепенности курса. Кажется, есть надежда, что он от них не отстанет.



Левочка, кажется, я забыла в Петербурге в своем шкапу, который стоит в моей спальне, сверток с шерстями, всю голубую тень, в клубках, которые мне теперь здесь нужны для вышивания. Потрудись, пожалуйста, сам поискать этот сверток, не пускай туда Марки, прошу тебя. Этот сверток с шерстями должен быть на третьей полке от верху, с левой стороны; вся шерсть размотана в клубках: голубых, кажется, семь да серых два. Серых не присылай, они мне не нужны, а все синие и голубые пришли, пожалуйста, поскорее. За ними остановилась моя работа на пяльцах, где именно мне теперь приходится вышивать голубой цветок. Пожалуйста, сей час отыщи эти шерсти в шкапу и пришли их как можно скорее. Извините, ваше пр(евосходительст)во, что я вас так беспокою. Такую важную особу.



Маленький Колюшка был не очень здоров эти дни, должно быть, к зубкам, потому что в новом месте десны распухли. Но как тяжело и жаль видеть больного ребенка, это навело уныние на весь дом на несколько дней. Теперь, слава Богу, он почти совсем здоров и еще стал для меня милее за то, что я так о нем беспокоилась. Левочка, не давай моих писем читать никому, не поверишь comme cela me gene de vous ecrire, quand je sais, ou je crains, que mes lettres seront lues. Je ne puis vous ecrire a coeur ouvert, si vous n’etes pas le seul a lire ce que j’ecris Adieu, mon cher*.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 8 июля 1835 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 97.



15



8 июля. Рыскино. 1835



Прилагаю здесь засвидетельствованную в суде доверенность, милый Лева, и копию с решения уездного суда на счет отпускных. В доверенности ошибка, которую надо исправить, сказано: “После покупки мною сего имения”, а надо: “Еще до покупки мною сего имения”; — потому что мы купили имение 28 августа, а Полторацкий28 представил отпускные в суд в июле. Следовательно, это было до покупки, а не после. Я надписала карандашем еще до над словом после, то вели слово После выскоблить, а вписать Еще до. Только я не знаю, будет ли действительна эта доверенность по случаю твоего производства? Если можно, то оставь эту самую, ибо столько хлопот и издержек с засвидетельствованием: надо или мне ездить в Волочек, или книгу сюда привозить, все это хлопотно и стоит. Когда дело перейдет в Сенат, надо написать опровержение на протест прокурора, а то словесно нельзя опровергать. Благов поехал в Тверь добывать документы на тех людей, которые были приписаны к Махину по 7-й ревизии. Впрочем, эту часть прокурором протеста очень легко опровергнуть: обе сестры Мусина-Пушкина умерли лет 15-ть и 20-ть тому назад, их имения достались Мусину как единственному их наследнику. В то самое время и после того Мусин был в долгах, и все его имение под запрещением, а впоследствии он объявлен и банкротом; и во всех этих актах сказано: “Подвергнуть ответственности за долги все имение Мусина-Пушкина, какое у него есть и какое впредь отыскаться может”. Кажется мне, что Махино было продано прежде, нежели поданы были на Мусина все эти взыскания, и когда хотя на нем и были уже большие долги, но кредиторы еще молчали, а из казны он Махино выкупил или продал с переводом долга. При продаже же удержал некоторых людей за собою, которые, вследствие наложенного запрещения за частные долги и обнародованного постановления о его банкротстве, и должны подвергнуться вместе с прочим имением ответственности за долги. На счет людей, доставшихся Мусину-Пушкину от сестры его Мячковой, не приписанных по 7-й ревизии к Оздикову, и говорить нечего, потому что я же купила и Оздиково. Притом, все эти люди приписаны теперь самим Пушкиным по 8-й ревизии к Каменному, а мы купили имение не по 7-й, а по 8-й ревизии. Приписать же этих всех людей к Каменному помещик имел полное право, не возможно же, чтоб он приписал к своему имению людей, ему не принадлежащих. Ежели скажут, что отпускные даны по 7-й, а не по 8-й ревизии, то кроме уже того, что Мусин-Пушкин должен бы оговорить в ревизских сказках, что он этих людей отпустил на волю, да еще и то надо заметить, как бы он держал у себя эти отпускные год и три месяца, не являя их нигде и не отдавая их этим людям, несмотря на то, что новая ревизия должна была напомнить ему о их свободе, если б он дал ее им. Еще прокурор говорит, что я (не) оказала никакого сомнения на счет действительности подписей, тогда как в двух прошениях, 1-е в уездный суд, 2-е в губернское правление, я именно утверждаю, что подписи подвержены сильному сомнению. Да и в твоей бумаге к нему ты об этом говоришь, так зачем же он говорит такие пустяки. Когда Благов доставит ко мне отысканные им документы, я их пришлю к тебе, а между тем писал ли ты в Тверь к Алисову, чтоб он достал нужные бумаги.



Возвращаю письмо Машиньки Лавровой, которое прислала мне для прочтения Александра Семеновна. Поблагодари ее от меня, и пожалуйста, прежде чем отсылать ко мне Машинькины письма, читай их сам и давай их читать Александре Семеновне. Поклонись ей от меня и скажи, что Колюшка совсем здоров. Прощай, мой друг, какая-то у вас погода? А здесь чудо. Какой нынче благодатный год на все: рожь, яровое, фрукты, мед — всего пропасть и все отменное, всему полный урожай. Слава Богу. Только травы худы, сена мало, а всего, всего очень много, даже груш и слив, чего никогда не бывало.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 9 июля 1835 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 98.



16



9-го июля. Рыскино



Милый Лева, сей час получила я твои два письма, от 3-го и 5-го июля, а также и приказ. Благодарю тебя, мой голубчик. Пишу наскоро, потому что сей час едут опять в город, везут чиновника, который привозил книгу росписаться в получении доверенности. С этим случаем я пишу и тороплюсь, чтобы не задержать чиновника. Тороплюсь тебе и то сказать, что я получила ящик с книгами, его тому дня три как привезли из города, и точно возили в Москву. Так жаль, что время столько потерялось и что теперь получили эти книги уж к концу нашего здесь пребывания. 2-е спешу тебе также сказать, чтоб ты не искал голубых шерстей в моем шкапу, ибо я нашла их здесь. Извини, дружочек, что я напрасно тебя беспокоила. Благодарю за книги, шерсти и ситцы, все исправно получила, только конфет еще не получала. Целую тебя от всего сердца. Пожалуйста, перешли прилагаемое письмо к пажу Адлербергу 2-му от Николиньки. Пиши побольше о самом себе, прошу тебя, мой друг. Пиши обо всем, что с тобою делается. Это письмо не в счет, потому что пишу второпях, и ты с меня примера не бери, а все пиши большие письма, не поверишь как, живя в деревне, письма читать приятно. Ты спрашиваешь, рады ли мы, что ты произведен? Разумеется, это очень весело, тем более, что и доход твой прибавится. Только при сей вернейшей оказии не премину напомнить о данном мне обещании: не позволять себе ни внутренно, ни наружно ни гордиться, ни чваниться и быть всегда добрым, милым Левою и не гордиться никогда, и на меня не керчать* и не сердиться, если что скажу не по тебе. Не надо никогда забывать, что как бы мы не возвышались, а все-таки над нами Бог, который выше нас всех и который не терпит гордости и чванства. Сказано: “Бог гордым противится, а смиренным дает благодать”. Будем же скромны и смиренны без унижения, но с чувствами истинно христианскими. Поговорим об этом хорошенько, когда увидимся, только ты вперед дай слово на меня не сердиться. Прощай, будь здоров, береги себя. Пришли мне, пожалуйста, копию с Николинькина формуляра, привезенного к тебе Бенуа, и мне хочется прочитать его. Ах, я все забываю сказать тебе, как я рада, что могла угодить тебе, со временем выплачу и остальные деньги, теперь еще не могу. Прощай.



Детям бы надо тебя поздравить, да ведь ты не взыскательный отец, а между тем уверен, что они рады твоему производству, право, больше тебя самого. Впрочем, вот пустая страница, пусть напишут строчки по две.



Cher Papa, je vous felicite de tout mon coeur de votre avancement; vous pouvez etre persuade



que ce bonheur m’a ete tre?s sensible, et que j’ai sincurement remercie Dieu pour sa bonte.



Votre respectueux fils



Nicolas Doubelt.



Mon cher Papa, je vous felicite de tout mon coeur avec votre avancement, et reste pour toujours



Votre trus respectueux fils



9 Juillet, 1835



M. Doubelt



Je vous remercie pour le livre, que vous m’avez envoye: le Dict[ionnaire] Encyclopedique.**



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., б. д. («Посылаю тебе, Левочка, две корзинки с яблоками...») // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 106.



26*



Посылаю тебе, Левочка, две корзинки с яблоками, одна, плоская, с белыми сладкими яблоками, другая с розовыми сладкими яблоками; еще в тарелке сладкие наливные яблоки, самые нежные, так что не знаю, как они дойдут до тебя. Здесь вкус их отменный и они точно вкус имеют груши, а как ты груши любишь, то, я думаю, тебе эти яблоки понравятся. Но только не знаю, как они доедут. Ежели Соня довезет их и другие корзиночки в целости, и яблоки можно будет кушать с удовольствием, я пришлю еще яблоков с дилижансами из Выдропуска.



Целую твои ручки миллион раз, мой ангел, и благодарю за все славности, которые мне присылаешь. Уж сколько я получаю от тебя всего на свете, счету нет. Не знаю, благодарила ли я за наше жалование, мы его получили и разделили.



Приласкай Соничку, мой ангел, хорошенько и люби ее; она стоит нашей любви. Это такое доброе, чувствительное, милое и чудесное существо, какого я в жизни почти не встречала. В доброте сердца, в готовности служить ближнему, она достойная внучка твоей матушки, про которую рассказывают чудеса благотворительности. И какая она умненькая, какое любящее сердце, этого пересказать невозможно.



Прощай, мой ангел.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 15 июля 1835 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 99.



17



15-го июля. Рыскино. 1835



Это письмо отдаст тебе Николай Леонтьевич Дубельт, молодой человек, которого я очень люблю, и которого, милый Лева, по дружбе твоей ко мне, прошу поместить в нашем доме и не отказать ему в содержании и покровительстве. Он заслуживает твое внимание своею скромностию и многими хорошими качествами. Если нужно, окажи ему всякую помощь, свози его представиться к Директору Паж(еского) корпуса Игнатьеву, обмундируй его к 22-му с. м. для получения приза, и в день сего праздника будь свидетелем его благополучия.



Я получила третьего дня твое письмо от 8-го с. м. Как жаль, если Машинька Дубельт29 не выдержит этой болезни, жаль не для нее, а для бедных родителей. Миленькая девочка, какое бы она была для них утешение.



В том же письме ты пишешь, чтобы я переменила доверенность, но она была уж засвидетельствована, когда я получила известие о твоем производстве. Я спрашивала у члена из суда и он говорит, что эта доверенность также будет действительна, как и новая, написанная новому твоему званию. Ты пожалуйста, Лева, если можно, не заставляй меня переписывать другой доверенности, в деревне это так трудно. Получила я от Алисова письмо, где он пишет, что в общем собрании советников и секретарей Гражданской Палаты опровергнуты подписи на отпускных, между тем он изготовил притом все нужные бумаги для производства этого дела в Сенате, а именно: 1-я купчая, по коей продано Махино; 2-е акты, по коим эти люди переведены из Махина в Каменное; 3-е акт, по которому Мусин наследовал сестрам своим и 4-е когда и за что был он объявлен банкротом. Алисов пишет, что копии со всего этого он доставит к тебе. В Гражданской Палате составят определение на этот счет, со включением всех вышеписанных справок. Пожалуйста, Левочка, употреби все старание, чтобы это дело скорее кончить. Оно очень всему мешает.



Вчера, совсем неожиданно, приехал ко мне Ал(ексей) Мар(кович) Полторацкий. Просидел у меня часа три, пил чай и очень был любезен. Рассказывал о своем горе, что Шварц взял над ним верх на счет заведения пансиона в Твери, и в самом деле это непонятно, чтобы такое благодетельное намерение, имеющее на своей стороне согласие 10-ти уездов, могло быть остановлено предводителем одного уезда Шварцем. Я понять не могу, отчего Шварц на это не соглашается и отчего его несогласие так важно, что могло остановить все это дело.



Прощай, мой друг, береги Николиньку, да, если можно, поскорее привози или присылай его опять ко мне в Рыскино. Напиши мне, точно ли 22-го июля будет раздача призов, и опиши потом как все будет происходить, если сам не приедешь рассказать обо всем.



У тебя теперь две должности, это правда, но дней на десять можно отлучиться. От этого Россия не пропадет, а для меня будет большое счастье. Впрочем, делай что можно, только, если сам не приедешь, так присылай Колю назад, без него мне здесь и тошно и скучно. Пусть поживет еще недельки две или три.



Вообрази, какой нынче урожай: мало, что рожь высока, что колос велик, но еще большая часть колосьев о шести рядах зерен, когда обыкновенно бывает о четырех рядах. А вообрази, что с рожью случилось: на днях была очень холодная ночь, почти мороз, этим холодом выжало нежный сладкий сок из молодых колосьев, сок потек по колосьям, как мед, в колосьях те зерна, откуда вытек сок, пропали, а народ говорит, что это сошла на рожь медовая роса. От утраты этих зерен много будет убытку.



Прощай, мой милый, смотри ж приезжай вместе с Колей, ужас как хочется на тебя посмотреть. Спешу кончить, закладывают коляски, пора ехать Коле в Волочек, а мне его провожать. Как холодно эти дни, это ужас, особливо к вечеру, точный октябрь. Прощай, голубчик.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 19 июля 1835 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 99—100.



18



19-го июля. Рыскино



Ты верно догадался, милый Лева, что я была очень рада и очень счастлива видеть нашего дорогого Сенюшку у нас в Рыскине. Это такая была мне радость, что я пересказать не могу, особливо после отъезда Николиньки. Мне все так пусто и грустно, и брат с детьми своими приехали, как нарочно, чтоб меня рассеять. Поблагодари Сенюшку, пожалуйста, что он сюда заехал. Я просила его остановиться у нас, и уверена, что ты также будешь приглашать его. Уверена также, что ты со всей родственностию примешь участие в помещении сына его Николиньки. Да еще, скажи, Лева, в каком положении определение самого Сенюшки в Москву при страховом обществе, о чем хлопотал Львов Алек(сандр) Ник(олаевич)30. Напиши мне, есть ли надежда, чтобы Булгаков31 сдержал слово? Я уверена, что тебя не нужно просить принять в родном нашем Сенюшке живое участие во всех отношениях, когда ты принимаешь его и в чужих, и даже в людях совсем тебе незнакомых. Не правда ли, что ты каждую минуту будешь помнить, что я люблю Сенюшку, как родного брата? И что это за человек! Какой ум, какие правила. Какое счастье знать его и принадлежать ему так близко. Никто лучше тебя не может оценить такого редкого человека.



Я провожала Николиньку нашего до Волочка и там получила твои два письма, денег 75 (рублей) для людей и ящик с конфетами. Теперь не отвечаю на письма, потому что спешу кончить письмо. Сенюшка сей час едет, и мне не хочется задержать его. Буду еще на днях писать к тебе по почте, а теперь благодарю только за славные конфекты, а люди благодарят за гостинец. Как они были рады твой щедрости!



Наш Николинька должен уже быть в Петербурге, отдай ему прилагаемое письмо. Обнимаю вас обоих. Прощайте.



Маленький Колюшка все не очень здоров это время, часто плачет, худо спит и худо кушает — верно зубки идут. А когда он здоров, то так мил, что это прелесть. Жаль, что его частое хворанье помешает ему поправиться хорошенько для Машинькиного приезда.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 20/23 октября [1835 г.] Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 100—101.



19



Воскресенье. 20-го октября. Рыскино, вечер



Вашему Превосходительству объявляется трехдневный арест не на хлебе и на воде, а на бумаге и чернилах за то, что ваша дражайшая половина, то есть сожительница, проезжая чрез уездный город Вышний Волочек, и сегодня по утру, в десятом часу утра выехав из оного, не получила от вас письма, чего доселе никогда не случалось, за каковое преступление предписывается вам сидеть или стоять (все равно) у письменного вашего столика ровно три дня и в продолжение сего времени писать к вашей супруге разные письма, счетом не менее пяти в день, итого в три дня пятнадцать, а так как Николиньке чрез девять дней минет шестнадцать лет, то шестнадцатое письмо извольте написать ради его рожденья, и я непременно должна получить весь этот груз с первою же почтою, а ежели не с первою, так со второю, и так далее.



Вы может быть думаете, ваше превосходительство, что я с ума сошла или помешалась в уме моем. Нет, милостивый государь, это значит только, что я весьма в веселом духе, приехав благополучно в столицу своих владений, сюда в Рыскино, где так славно, тепло, уютно, удобно, хорошо. Блаженство, да и только! Не могу описать тебе, Левочка, что за счастье приехать сюда, даром, что теперь не лето, а все-таки славно! А как люди мне обрадовались, выбежали все с веселыми лицами, радость написана была у всех на лицах, и кто удостоился поцеловать у меня руку, то у тех от внутреннего волнения дрожали руки. Я приехала неожиданно, то надо было видеть, как из всех изб высыпали разные придворные лица. Только стоило взглянуть на них, чтобы удостовериться, как бедная твоя Аннинька любима в Рыскине. От того-то так меня и тянет сюда. А как это весело видеть около себя десятки людей, которые тебя любят, наперерыв кидаются тебе служить, лишь бы только удостоили им приказать что-нибудь. Я здесь точно окружена своим семейством, все в глаза мне смотрят и от этого, правда, я немного избалована. Даже в Выдропуске как мне обрадовались, даже в Волочке почтмейстер прибежал мне представиться. Житье мне здесь, да и только, все меня любят, а это так весело!



23-го октября, вечер



Вообрази, как странно, Лева, только что мы сюда приехали, пошел снег, и теперь настоящая зима, вчера и сегодня мороз в 10 и 12 градусов, так что дом трещит, но как ветру нет, то в комнатах очень тепло. Все бело кругом, настоящая зима, а дорогою так было тепло, что я думала осень еще долго простоит.



С самого моего приезда вот уже четвертый день я все разбираю книги и письма. Сегодня я перечитывала многие из твоих писем, которые ты писал мне из Бобруйска в Конотоп и Путивль, из Киева в Оболонь и из Путивля в Москву и Рыскино. Какие все милые письма! Я целовала их со слезами.



Вышний Волочок



Милый друг, ты приказал Мише отыскать мои письма, мы нашли их. Ты приказал их прислать тебе, позволь мне привезть их с собою, когда я приеду? Миша очень хлопочет, чтобы их переслать к тебе и все показывает твою записку, где сказано: “отыскать мои письма и прислать ко мне”. Но я думаю ведь не все равно, если ты получишь их месяцем ранее или позже, не правда ли? Прощай, мой голубчик. Люби меня, пожалуйста, люби. Право нет у тебя лучше меня друга на свете.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 29 октября 1835 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 101—102.



20



29-го октября. 1835. Рыскино



Поздравляю тебя, милый Лева, с Колиным рождением. Сегодня ему 16 лет. А ты верно забыл об этом?



Я опять виновата перед тобою, опять у меня накопилось денег и опять я к тебе их не посылаю, а посылаю в Торжок выкупать вексель в 2750 (рублей ассигнациями). Это последний вексель, по которому мы должны Ульяне. После этого останется только выплачивать 25 (тысяч рублей) Ивашеву. Извини меня, Лева, что я не могла воспротивиться желанию выкупить этот вексель. Но Никифор обещает мне еще 3 (тысячи рублей) через 2 недели, тогда я пришлю к тебе не все, а сколько могу, ибо надо уже припасать 1000 (рублей) для Маминьки к 1-му генварю. По приезде моем сюда я уже получила с Каменного 2550 (рублей) на монету, да еще 3 (тысячи рублей) в виду чрез две недели. Славное Каменное! Только то несносно, что за все векселя надо платить ассигнациями, что чрезвычайно изменяет мои счеты. Как ни толкуй А. Н. Мордвинов, что это все равно, а право этот курс несносен. Например, теперь уже 16 (копеек) на рубль ассигнационный, то я должна внести теперь 3190 (рублей) вместо 2750 (рублей) за Ульянин вексель. Это 440 (рублей) разницы, а утешенья надо искать только в воображении; надо вообразить, что это все равно!



Когда этот вексель будет уплочен, то мы в нынешнем 1835-м году выплатим 11424 (рублей ассигнациями), а на монету это составит 13120 (рублей). Каков министр финансов?



Вот видишь ли, какой я тебе подробный даю отчет о своем управлении, расскажи же и ты мне что-нибудь о своих акциях. Неужели зарецкие мужики еще ничего не вносили, Левочка? Я боюсь, что ты опоздаешь дать денег Яишникову для Петергофского домика.



Какая странная здесь погода. Насыпало снегу, но землю не засыпало совсем, и пошли морозы, так что ни на колесах, ни на санях нельзя проехать. На колесах слизко и опасно, а на санях ехать худо и тяжело, потому что мало снегу.



Я получила твое письмо от 18-го с(его) м(есяца) и в большой претензии, что, прожив здесь неделю, получила от тебя только одно письмо. Смотри же, Лева, пиши ко мне по два письма в неделю, как прежде, а то я такой на тебя штраф наложу, что ты караул закричишь.



Ты пишешь, что купил сани и заплатил 550 (рублей) и чтоб я не вдруг испугалась этим цифрам, ты приклеил бумажку, которая на складке письма сложилась и отстала, и как только я развернула письмо, то эта бумажка первая привлекла мое внимание. А как она была отставши, то первая вещь, кинувшаяся мне в глаза, была сумма 550 (рублей).



Супруга твоя, каменская барыня, очень рада, чтоб ты себя тешил, лишь бы были средства и лишь бы эти сани стоили этих денег. Даст Бог, выплатим долги, будет чем за сани заплатить.



Прилагаемые две записочки отошли по принадлежности, а если будут ответы, перешли ко мне. В особом пакете получишь письмо для нашего Коли и 25 (рублей ассигнациями). Это ему подарок в день его рожденья. Отдай ему и поцелуй его за меня, моего дорогого дитя. Совсем ли он здоров? Миша опять очень здесь умен.



На днях, Левочка, ты получишь посылку с извощиком, в этой посылке ты найдешь овчинный тулуп, армяк из серого сукна и такие же шаровары. Все это прикажи отдать Мирону, тому мальчику, которого я прислала к тебе летом с Николинькой для отдачи его в ученье к Всеволжскому. Белья дано ему было тогда же, но шубы и армяка у него не было. Если же, сверх моего чаяния, ему уже куплен тулуп, то этот присланный вели отдать, кому он будет нужен из людей, а если никому не нужен, то вели прибрать. Кажется у Миши, твоего маленького повара, нет шубы. Форейтору не вели давать, ему прошлую зиму сшили новую шубу.



Прикажи Марке, прошу тебя, если Марья Ник(олаевна) Лаврова или сестра Нат(алья) Ник(олаевна) пришлют попросить нашего портного, то чтобы никогда не отказывать.



Какой результат вышел с тем мальчиком, которого сестра Наташа хотела за воровство отдать в Сергиевскую пустынь, помнишь ли ты перед моим отъездом просил об этом Муравьева Андрея? Чем это кончилось, напиши пожалуйста, я обещала сестре, что это будет сделано, как ей хочется.



Ох! уж чувствую, что ты меня разбранишь за все эти распросы и хозяйственные распоряжения. Ну, кстати ли генералу и начальнику штаба заниматься тулупами и армяками? Да что ж делать, ваше превосходительство? Если вам это не угодно, так уж позвольте мне относиться прямо к Марке и уж с ним завести переписку о делах.



Прощайте, душинька, вы, я думаю, теперь чай кушаете, желаю вам хорошего аппетита, а мы только что откушали.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 9 ноября 1835 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 102—103.



21



9-го ноября. Рыскино. 1835



Получила, получила! Ну, как я рада. Уж теперь не надо прыгать с балкона, уж и Евстигней не подаст на тебя просьбы в уездный суд, даром, что поехал в Торжок. Получила я наконец твой 2-й нумер. Это худо, что Захаржевский такую разницу сделал тебе в акциях, только я не очень понимаю этого дела. Может быть акции опять поднимутся? Притом и то мне кажется, что Захаржевский должен по настоящему заплатить тебе за акции ту цену, какая им была в то время, когда он их взял у тебя, а не ту, которая теперь существует. Ежели это дело пойдет на лад, напиши мне, Левочка, ибо мне теперь очень жаль, что твои планы разрушились. Как ни говори: что в деньгах!, а когда есть семейство и многие потребности в жизни, и долги, то нельзя не дорожить деньгами. Я сама не желаю лишнего, но признаюсь, что желала бы жить без долгу. Хорошо и можно без них обойтись, но видно ты без них обойтись не можешь, когда всегда в долгу. Так нельзя же и брезгать деньгами, мой голубчик. Извини мне, прости мне великодушно, и великолепно, и щедро, и милостиво мое рассуждение; но согласись, что я дело говорю.



Твоя княгиня Шаховская настоящая дура. Как можно быть такой сумасбродной и так волочиться за мужчиною, да еще женатым. Впрочем, может быть у нее и нет худого намерения, а мы ее браним.



Левочка, ты в этом письме найдешь иголку для шитья по канве. Вели, душинька, купить мне десяток таких иголок, оне по 10 (копеек) каждая, и пришли мне сюда поскорее. Прикажи Карпу; он мне их покупал, да ему же и ближе из корпуса, а продаются оне в Перинном ряду.



Как меня огорчает и пугает грусть твоя, Левочка, ты пишешь, что тебе все не мило и так грустно, что хоть в воду броситься. От чего это так, милый друг мой? Пожалуйста, не откажи мне в моей просьбе, пошарь у себя в душе и напиши мне, от чего ты так печален. Ежели от меня зависит, я все сделаю, чтоб тебя успокоить. Ты можешь быть уверен, что я себя не пожалею, собою пожертвую с удовольствием, лишь бы ты не был так несчастлив.



Жаль Булгакова, если он был точно такой полезный человек, как ты описываешь. Кто-то будет на его месте.



Николинька наш от того не так часто пишет ко мне, что я ему велела сама писать ко мне только по воскресеньям или по праздникам, когда он бывает дома. Впрочем, если б он и из корпуса находил бы средство иногда написать несколько строчек, оно было бы не худо. Но мне не хочется, чтоб он принуждал себя, если своей охоты нет. Я сама знаю как несносно писать письма по принуждению. Впрочем, поговори с ним об этом, твои слова будут в этом случае действительнее моих, потому что ты не за себя будешь говорить. Ты скажи ему, что хоть я и позволила ему писать к себе только раз в неделю, но что, вероятно, я не буду в претензии, если он станет писать почаще, а между тем и для него не худо показать мне тем свою любовь и усердие. Не нужно больших писем среди недели, два слова, что он здоров и меня помнит, а в воскресенье пусть опишет всю неделю поподробнее. Только ты все это скажи ему от себя, а не от меня; я пусть буду в стороне.



У нас было не только 12 градусов мороза, но было уж и 15 и 16 гр(адусов). Я всегда говорю, что в Рыскине холоднее Петербурга, место гораздо выше, здесь самое высокое место в России. Отсюда вытекают величайшие реки Волга, Дон, Днепр и Западная Двина во все четыре стороны.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 22 ноября 1835 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 103—104.



22



22-го ноября. 1835. Рыскино



Сам ты золотой, что называешь мою дружбу золотою, милый Лева. Желаю и прошу Бога, чтоб она действительно могла быть тебе всегда полезна во всех отношениях.



Известие о болезни К. Н. Орловой меня поразило до крайности. Вот до чего доводят душевные страдания! Она еще не так стара, и притом не полна и не полнокровна, а имела удар. Ведь и отец ее умер от удара, и удар этот причинили ему душевные огорчения. Дай, Господи, чтобы это прошло.



От чего же ты называешь пороком, что Оболонская поехала в Америку? Мало ли людей ездят не только в Америку, но и кругом света, а их не называют порочными.



Речь Государева полякам отменно хороша, и я читала ее с полным чувством удовольствия и народной гордости. Только два места мне не нравятся, я тебе скажу, когда увидимся. Да как прекрасно Государь выражается по французски! На все молодец. Спасибо, голубчик, что ты сам трудился переписывать, целую ручки твои.



Спасибо за сына Иванова, спасибо и за желание твое взять Алисова или Дурнова в адъютанты по моей просьбе. Я думаю, Левочка, что так как обещано Алисову, то не надо предлагать этого места Дурнову, которому, притом, в Твери будет лучше, нежели в Петербурге, потому что мать его жены живет в 20-ти верстах от Твери. Нельзя ли довершить твоих благодеяний и сделать вот как: Дурнова принять в Корпус Жандармов и позволить ему пожить у тещи до определения его на место. К Алисову же написать и спросить его, хочет ли он быть у тебя адъютантом? Если хочет, так его и взять, а Дурнова на его место. Алисов будет для тебя лучший адъютант, нежели Дурнов, который меньше дела знает, и не так привык к бумажным делам, как Алисов. Этот очень проворен, усерден и умеет за дело взяться. Только я думаю, ему не понравится в Петербурге, и я думаю, что он будет сожалеть, что оставил Тверь, где гораздо дешевле жить и служить покойнее.



За твою готовность исполнить желание мое в этом случае, целую твои ножки и чувствую твою милость более, нежели могу выразить.



Ты пишешь, чтобы я взяла листок бумаги и написала бы, кому мы еще должны за Каменное. Счет короткий, в четырех словах: Ивашеву 27 (тысяч рублей) да Наташе 40 (тысяч рублей). Все другие долги уплочены, разумеется, кроме ломбарда. Теперь все мои мысли заняты собиранием 4 (тысяч рублей) процентов на те 66 (тысяч рублей), которые мы заняли в генваре месяце. Эти 4 (тысячи рублей) надо вносить 31-го генваря 1836-го года, то есть почти чрез два месяца. Вот я и толкую с утра до вечера и сама с собою, и с Евстигнеем, как бы накопить их к этому времени, и приказано Евстигнею, чтобы 15-го генваря уже 4 (тысячи рублей ассигнациями) были бы на почте в Волочке для отправки в Петербург. Не знаю, как-то он свою рысь покажет, а как он очень проворен, так я и надеюсь, что мое приказание будет исполнено.



Как я рада, Левочка, что ты одобряешь мое желание переменить комнату и уж, — ох ты мой голубчик! — уж ты ее и выкрасил. Ты пишешь, что уже и перешел в нее и ночуешь в ней. Скажи же мне, душечка, где спит Николинька, когда бывает дома? Если в прежней своей детской, так прикажи, чтобы Карп непременно спал в коридоре, и чтобы ни Марко, ни Дуняша, и никто другой...*



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 2 декабря 1835 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 104—105.



23



2-го декабря. 1835. Рыскино



Сей час приехала ко мне Ольга Александровна Благово и сказала, что Ивашев поехал в Петербург требовать от нас уплаты его долга. Если он станет требовать от тебя этой платы, пожалуйста, не давай ему денег, а скажи ему вот что: 1-е) Когда мы покупали Каменное, уговор был заплатить ему сперва 20 (тысяч рублей), а остальные выплачивать из доходов по мере возможности. 2-е) Несмотря на этот уговор, я вскоре после покупки заняла у сестры денег и отдала Ивашеву еще 30 (тысяч рублей), прежде чем он просил меня о том, что доказывает, что я забочусь ему выплачивать свой долг. 3-е) Он написал в данной мне росписке и в просьбе своей в суд, что остальные сверх 20 (тысяч рублей) деньги, он будет ждать, по взаимному нашему согласию. 4-е) Он жалуется, что кроме 50 (тысяч рублей), полученных им прошлого года, с тех пор он больше никакой платы не получал. Вместо того, в этом уже 1835-м году я заплатила ему более 3 (тысяч рублей) по двум векселям. Все это доказывает, что я стараюсь ему выплачивать. 5-е) Не могла выплатить нынче более упомянутых 3 (тысяч рублей), потому что заплатила Безобразову 5500 (рублей) и Ульяне 2700 (рублей) все (ассигнациями) и из доходов, которые получаются серебром из Каменного. 6-е) Наконец, если все это его не усовестит, скажи ему, что Василий Петр(ович) Мусин-Пушкин был ему должен, как он говорит, еще 1600 (рублей) без векселя, и он несколько раз намекал мне, что ожидает от меня этой платы. То объяви ему, что без документов я платить не обязана, а заплачу ему, пожалуй, эти 1600 (рублей) в награду за его терпение, если он не будет меня беспокоить и станет ждать уплаты из доходов: если же он непременно хочет получить теперь удовлетворение, то уж я не считаю себя обязанною платить этих 1600 (рублей).



Как бы то ни было, милый Лева, прошу тебя не платить ему без меня ничего, потому что ты во-первых, не знаешь наших счетов, а он человек очень опасный, а притом же я полагаю, что, дав письменное обещание ожидать терпеливо платы, получив уже 53 (тысячи рублей) в течение года, когда при Мусине-Пушкине, он не получил бы этой суммы и в десять лет. И, наконец, имея в виду получить 1600 (рублей) по доброй моей воле, не имея никакого на то права, он может взять терпение и ожидать платы себе, как сказано, из доходов.



Ольга Александровна Благово еще сказывала мне, что Ульяна (которая, помнишь, приходила к тебе в Торжке и просила заплатить ей еще какие-то 6 (тысяч рублей), которые будто-бы Мусин-Пушкин был должен ей без векселя) хочет писать к тебе и просить тебя об этой уплате. Я уверена, что ты не станешь платить ей, мой друг, а предупреждаю тебя только, чтобы ты не удивился ее письму. Ей не только не следует платить без векселя, да и по векселю-то она получила 5700 (рублей) совершенно даром. Этой дуре не стоит и отвечать. Я получила твои письма под № 9-м и 10-м, а 8-го не получила. Теперь не отвечаю, потому что надо сидеть с гостями и надо непременно отправить письма сегодня вечером, чтоб завтра быть на почте деньгам, которые посылаю к маминьке. Прощай, мой друг.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 18 августа 1836 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 105.



24



18 августа. 1836. Рыскино



Ай! Караул! Что ты это со мною делаешь, Лева? В какое тонкое вводишь искушение, предлагая мне опять сюда приехать на четыре дня! Начинаю тем, что ручки твои целую 999 раз за твое милое желание сделать мне такое большое удовольствие и за то, что тебе самому так хочется опять побывать здесь. За это последнее надо расцеловать ручки до 999 999 раз; остальной же раз надо и тут и там оставить для свидания.



Я поставила себе теперь за правило делать все, что ты хочешь, мое солнце красное, соглашаться во всем на твои желания, мой ангел бесценный, и не поверишь как мне это приятно. Чтобы ты не затеял, я спорить и прекословить не буду, ибо дала тебе полное верющее письмо над собою и уверена, что ты не употребишь во зло моей доверенности, потому что ведь она засвидетельствована в уездном суде, я и в книге расписалась и заплатила за это два целковых. Так ведь ты, конечно, слишком великодушен, чтобы решиться разорять меня и заставить писать другую доверенность, и опять привозить сюда книгу, и опять платить два целковых! Не правда ли?



Но все-таки, какую бы полную доверенность кому не дать, ведь доверителю все-таки остается право сказать свое мнение, не так ли? И вот этим-то правом я и хочу воспользоваться.



Ты, мой сокол ясный, не воображаешь и вообразить не можешь, как я тосковала после твоего отъезда, еще и теперь я не совсем опомнилась, однако все-таки понемногу начинаю становиться покойнее, хотя это спокойствие вдвигается в душу очень медленно. Посуди теперь сам, что со мною опять будет, как ты опять здесь побываешь, и только на четыре дня! Ой, ой, ой, и подумать страшно, как я опять растоскуюсь, какое мне опять будет мученье угомонить себя после твоего отъезда, и опять уложить свои взбудораженные чувства. Ведь я чувствую не так, как другие, а вдесятеро сильнее, то сам посуди, что со мною будет. Я думаю, что уж тут я не выдержу, а и сама с тобой поеду отсюда, потому что решительно не в силах оставаться после тебя, когда ты уедешь. Так вот видишь, какая оказия! И потому прошу у тебя помилования, отпусти душу мою на покаяние, не погуби вконец, отец родной.



Если б это было на четыре недельки, тогда было другое, тогда бы я так запрыгала, что перескочила бы через все облака, которые ходят над Рыскиным, как бы высоки они ни были. Но четыре дня! Сам посуди, это не только прыгнуть, и высморкаться не успеть, а горевать не угомонишься! И не рада, да не могу успокоиться, вот и только! Что хочешь делай, разве сердце вырезать вон. Я бы и на это согласна, да здесь нет такого искусного оператора, а Арндт32 далеко, и сюда за этим не поедет.



Благодарю тебя, голубок мой бесценный, мильон и мильон раз, но что ж делать, когда я такая дура, что могчи нет. Не могу с собою справиться, да и только; не могу, и не могу. Прощай, милый Левочка.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 16 дек(абря) 1844 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 105—106.



25



16 дек(абря) 1844*



Милый и дорогой мой Левочка, позволь еще раз напомнить тебе о том, чтоб доложить графу о назначении Романиуса в Вильну, где и ему самому будет лучше, а Каховского в Смоленск.



Целую твои ручки и еще раз благодарю тебя от всей искренности души моей и сердца за все твои несчетные милости ко мне, за все попечения, ласки, за все внимание и участие, которыми ты не переставал осыпать меня все это время. Христос с тобою, мой бесподобный Левочка, будь здоров, береги себя и будь равнодушнее к неприятностям, какие могут с тобою встречаться. С меньшею чувствительностью и здоровье будет твое крепче, и дух спокойнее. Укрепи тебя Господь, много тебе труда, милый мой и бедный труженик. Дай бог тебе силы и твердости, но если несмотря на все усилия, все-таки уж станет не в мочь, то конечно лучше успокоиться, потому что здоровье первая вещь, без него и счастья нет в жизни.



Обнимаю тебя тысячу раз, ангел мой бесподобный, и молю бога, чтобы укрепил здоровье твое и силы. Прощай, Левочка, добрый мой и бесценный друг. Еще раз благодарю тебя за всю дружбу твою, участие, ласки и попечение. Трудно выразить, как я чувствую всякое малейшее внимание с твоей стороны, и как оно мне дорого. Целую твои ручки миллион раз.



Детям скажи, что люблю их, обнимаю и благословляю от всего сердца и от всей души.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 8 января 1849 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 107—108.



28



8-го Генваря. 1849. Рыскино



Мишинька не писал мне, что он непременно наймет повара в Петербурге за 60 (тысяч рублей) в месяц; а только писал, что повара не едут на Кавказ дешевле этой цены. Зная его голову и твою слишком неограниченную доброту к нему, дорогой Левочка, я просила тебя не допускать его до такого дурачества, чтобы везти на Кавказ повара из Петербурга, хоть бы и за четвертую часть такой цены, как он пишет. Кто велит самому последнему кашевару ехать на Кавказ из Петербурга? А с другой стороны? какая пустая прихоть у Мишиньки везти с собою повара за 2 тысячи верст, будто и там не живут люди, которые ведь не умирают же с голоду? Приехав туда, он увидит, как едят другие, и сам сделает то же.



Если Мишинька надеется, что я отдам ему своего Фому, то я этого сделать не могу, потому что Фома необходим для моего спокойствия и здоровья. Желудок мой привык к его кушанью, а сверх того, он по хозяйству часто бывает мне нужен. У меня только и есть один повар и один лакей, из этого отдавать некого. Скорее же Миша, как сын и молодой человек, может перебиться как-нибудь, чем я в мои лета, да и чем Миша заслужил от меня такое пожертвование?



Хочет ехать на Кавказ, так пусть и терпит все тамошние недостатки, когда иначе сделать нельзя. Притом же можно и там повара найти, который в состоянии сварить обед холостому человеку. Корсаковы ничем не хуже наших детей, а живут в Петербурге без повара, и уж верно, если один из них поедет служить в дальние провинции, то и не подумает припасать себе повара из Петербурга. Павел Матвеевич вчетверо нас богаче, а уж верно не позволит ни Матюше, ни которому другому из сыновей своих иметь повара даже дешевого, разве даст ему своего мальчика поваренка с кухни. Что ж наши дети за принцы, чтоб у них все было, как у богатых и знатных людей.



Ты пишешь, Левочка, что потолкуешь об этом с Мишей. Да мне кажется, толковать с ним напрасно; его урезонить невозможно, а только не позволить ему такого дурачества, чтобы везти повара с собой на Кавказ из Петербурга, да и все тут. Там есть города поближе Петербурга; там сколько семейных людей, и все живут же, и уж верно обедают каждый день, а, конечно, поваров из Петербурга не выписывают.



Теперь позволь попросить тебя об одном деле. Здесь у нас есть соседка, Марья Александровна Чевакинская, незамужняя, следовательно, и бездетная. Она выпускает своих крестьян и дворовых людей на волю и делает их вольными хлебопашцами после своей смерти. Дело это долго обрабатывалось в Твери, и теперь отослано из Твери к министру внутренних дел. Вот и просит она тебя сделать милость, похлопотать у министра, чтобы поскорее утвердили ее бумаги и не отсылали бы их назад неутвержденными. Она женщина больная, любит своих крестьян столько же, как я своих люблю, и боится умереть прежде окончания этого дела. Помоги ей, Левочка, я принимаю в ней и ее крестьянах большое участие, и ты меня саму осчастливишь своим содействием в ускорении этого утверждения по положению и законам.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 23 января 1849 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 108.



29



23-го генваря. 1849. Рыскино



Как это хорошо, дорогой Левочка, что Коля Корсаков женится на дочери Н. Н. Муравьева33. Дай бог ему счастья столько, сколько он заслуживает; он такой достойный молодой человек. И как я рада за Софью Николаевну и за брата Семена Николаевича, что бог им послал такую радость в такие тяжкие для них минуты. Пожалела я о тетушке Анне Семеновне34. Славная была старушка. Как мне жаль, что мне не удалось еще раз взглянуть на нее; я ее очень нежно и горячо любила с самого малолетства. Всегда находили, что я на нее похожа, и она меня всегда называла sa fille adoptive*. Когда матушка уезжала из Петербурга в Киев, тетушка Анна Семеновна ужасно ее просила оставить меня у нее, также и дядюшка Николай Семенович просил, чтоб меня у него оставить, и хотя матушка на это не согласилась, не менее того я всю жизнь помнила их лестное для меня желание. Тетушка Анна Семеновна мне всегда была дорога чрезвычайно и мне очень жаль, что наконец и ей пришлось нас оставить.



Как мне жаль, Левочка, что у тебя в канцелярии случилась такая неприятность35, и ты так огорчен ею. Неужели нельзя отыскать, кто это сделал? Ты пишешь, мой ангел, что похититель бумаг представил их как доказательство, что из III-го отделения можно получить за деньги какую хочешь бумагу. Ну, так если это известно, куда были представлены бумаги, то не может же быть, чтобы там приняли их от неизвестного. Как мне жаль тебя, Левочка, что при всех трудах твоих ты более видишь горя, чем радости, но что ж делать, Левочка, не мучься так, мой ангел. Здоровье твое дороже этих бумаг. Ведь ты не виноват в этой покраже, а если есть злодеи на свете, не ты тому причиною. Невозможно, чтобы тебя винили в этом случае, а если не винят те, от кого ты зависишь, то до других какое дело. На всех не угодишь. Эта неприятность доказывает, что у тебя есть враги, а это не мудрено, потому что всякий злой и дурной человек будет тебе непременно врагом именно от того, что ты не похож на него. Следовательно, как дурных людей на свете много, и врагов должно быть у тебя довольно.



Ведь если бы хорошие люди старались вредить тебе, тогда было бы это прискорбно, а что негодяи делают зло, что ж тут удивительного! Конечно, такая неприятность очень тяжела, особенно при твоей чувствительности, но все-таки здоровье всего дороже, и я боюсь, что ты его расстроишь, принимая свое огорчение слишком горячо к сердцу. Неужели граф или Государь обвинят тебя? А если они не винят, то до других и дела нет.



Хоть я тебя уговариваю, но мне и самой очень за тебя больно. Сколько трудов тебе, сколько лишений всякого рода, а вместо награды огорчения и неприятности. Но чем тут помочь, Левочка? Без службы ты соскучишь, а служба другого рода будет не по тебе. Чернота человеческая везде проявляется, где бы ни жить, где бы ни служить, если же тебе службу переменить, надо вновь привыкать, а тут ты уже не только привык, но даже прирос. Мне кажется только то необходимо, чтоб ты не был так чувствителен к неприятностям, и как говорится по русски, плевал бы на них . Но и то правда, что это не от себя зависит.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 25 января 1849 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 108—109.



30



25-го генваря. 1849. Рыскино



Сейчас получила я письмо твое, дорогой Левочка, где ты пишешь, что Марья Васильевна Столыпина36 при смерти от холеры. Хотя жаль ее, что в таких цветущих летах ей приходиться расстаться с жизнию, но всего больше пугает меня эта болезнь за Николиньку. Он сложения не крепкого; ну, как к нему также пристанет холера, а в Петербурге ее лечить совсем не умеют. Ты пишешь, что он всякий день бывает у больной; оно и похвально, и я думаю, что холера не прилипчива, но Боже сохрани, если и он занеможет! Сделай милость, Левочка, напиши мне, от чего сделалась холера у Столыпиной. Не может быть, чтобы от пищи, уж верно, она кушала не больше воробья или цыпленка. Должно быть, она занемогла от простуды. Сделай милость, Левочка, посоветуй Николиньке остерегаться простуды всеми средствами. Потом, хоть я струхнула за него, но ему не надо и думать о холере, это самое верное средство не занемогать ею. Остерегаться не значит бояться, остерегаться необходимо, а бояться ее отнюдь не должно.



Если же, Боже сохрани, пристанет холера, в Петербурге ее совсем лечить не умеют. Я удостоверилась, что холера ничуть так не страшна, как ее прославили доктора. Диета, спокойствие, тепло и самые легкие лекарства уничтожают ее очень скоро, только бы все это употреблять в пору и в меру. От чего же у меня здесь никто не умер? А были больные очень опасные. От того, что я лечила их просто, соображаясь с природою; не мудрила и не умничала, а лечила, как рассудок велит. Приближается весна, и я уверена, что холера опять у вас появится, и я нисколько не боюсь ее, потому что уверена с нею справиться. Как мне жаль, что время и занятия мои мне не позволяют, я бы выпросила себе в Твери или Петербурге холерный гошпиталь на свои руки с тем, чтобы мне дали полную волю распоряжаться, и уверена, что у меня мало бы кто умер, потому что холеру лечить право нетрудно. Малейшая безделица помогает, лишь бы успокоить больного и чтобы он не был расслаблен лекарствами до меня. Здесь были больные, которые на докторских руках непременно бы умерли, а у меня они и теперь живы. Тем более грешно не вылечить холеру, когда она продолжительна, как была у Марки, и теперь у Столыпиной. Я понять не могу, как тут не вылечить больного, когда время есть на то.



Бог с ними, это все доктора делают, они морят людей от того, что слишком мудрят и умничают. Да мне за вас-то страшно, особенно, не знаю почему, за Николиньку. Ради Бога, попроси его от себя и от меня беречься, а между тем не бояться холеры, и не думать, что она пристанет, а между тем остерегаться пить воду, даже и квас пить умеренно. В холерное время вода ужасно опасна.



Дай Бог, чтоб вы все были здоровы. Не знаю, отчего эта холера у Столыпиной ужасно меня встревожила. Пока холера была в простом народе, я за вас не боялась; а теперь стало страшно и грустно.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 30 января 1849 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 109—110.



31



30-го генваря. 1849. Рыскино



О Чевакинской*



Дорогой Левочка, ты пишешь, что дело о крестьянах г-жи Чевакинской кончено, и они уволены в свободные хлебопашцы под новым названием государственных крестьян, водворенных на собственных землях. Все это прописано в настоящем времени, и я боюсь, чтобы не уволили этих крестьян теперь, тогда как их помещица еще жива и желает их отпустить в свободные хлебопашцы только после своей смерти. При жизни же своей ей необходимо пользоваться всеми правами помещицы над ними, иначе она пойдет по миру, потеряв все, что имела.



Она стара и больна раком в груди, следовательно, проживет недолго, но все-таки ей будет очень плохо и обидно, если ее крестьяне отойдут от нее прежде ее смерти. Скажи, пожалуйста, Левочка, как утвержден этот акт? Так ли, как помещица желает, то есть чтобы ее крестьяне сделались вольными только после ее кончины, а не сей час после утверждения акта? Поспеши меня уведомить, мой ангел, а то меня беспокоит мысль, если не так выйдет, как она желала, и она заживо останется ни с чем.



Я принимаю в ней живое участие вот почему: у ней рак, и она была при смерти несколько раз; хотела делать операцию, ездила в Петербург, но операции сделать не решилась, а без операции никто не брался ее вылечить; здешние же доктора делали ей все хуже и хуже. Вот уже пошел другой год, как я принялась лечить ее своим манером, и хотя ее болезнь неизлечима, но ей стало гораздо лучше, она крепче, бодрее, веселее, и даже рана ее на груди и опухоль, и затвердение стали убавляться понемногу. Эти сношения пациентки с своим доктором произвели с ее стороны огненную ко мне привязанность, а с моей самое живое к ней участие. Вот почему я боюсь, чтобы ничто ее не растревожило, и если крестьяне отойдут от нее заживо, это ее убьет прежде времени, а я имею самолюбие надеяться, что ее вылечу, ежели не совсем, то почти совсем.



Поэтому, Левочка, ты понимаешь, что я принимаю в г-же Чевакинской двойное участие, как христианка в своем ближнем и как доктор в удачном лечении.



Поспеши, мой ангел, дать мне ответ, а я миллион раз целую твои ручки.



Еще притом умоляю тебя, мой милый и добрый Левочка, если паче чаяния станут в Министерстве государственных имуществ приводить в исполнение отпуск этих крестьян на волю теперь, до смерти помещицы, тогда сделай милость, устрой так, чтобы подождали ее кончины и не убивали бы ее за то, что она сделала благодеяние другим.



Впрочем, и в договоре у нее сказано, что она отпускает крестьян своих после своей смерти, то нельзя же этого переменить и отпустить их теперь, как мне кажется, когда сказано в отпускном акте, чтоб их отпустить после.



Я встревожилась об этом от того, что все действие утверждения у тебя прописано в настоящем времени. Не сказал ты: будут уволены, а уволены; это как будто уж они с этого часа уволены. А может, я и ошибаюсь.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 10 февраля 1849 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 111—113.



34



Рыскино. 10-го февраля 1849



Ангел мой Левочка, недели две или более тому назад, я послала к тебе огромный пакет в 12-ть лотов, в котором было от меня небольшое к тебе письмо и прошение Амалии Матвеевны Давыдовой в комиссию прошений; в письмеце моем, приложенном к той просьбе, я писала все, что нужно и что касается до этого дела. Получил ли ты этот пакет или не получал, что ты мне на это ни слова не отвечаешь? После того я писала к тебе еще раза два или три и уже получила все ответы на все последние мои письма, а о прошении Ам(алии) Мат(веевны) Давыдовой ни словечка, хотя оно гораздо прежде было послано.



Из Выдропуска этот пакет отправлен 22-го генваря, следовательно тому прошло уже 19-ть дней, а ты и виду не даешь, что получил его! Где ж он обретается? Нельзя ли сделать справку о нем? Бедная Ам(алия) Мат(веевна) теряет свое маленькое имение, все, что есть у нее, и теряет несправедливо; это прошение может быть спасет ее, и если оно пропало! — ускори, Левочка, отыскать его. Если же оно совсем пропало, то надо опять писать другое, и для этого надо скорее удостовериться об участи первого.



Ты пишешь, Левочка, что Николинька сбирается сюда и что, если тебе будет можно, и ты приедешь. Приезжайте, мои милые ангелы, я так буду счастлива вас видеть. Но ежели служба тебе этого сделать не позволит, надо предпочесть службу этой поездке. Ты принимаешь так много к сердцу, Левочка, случившуюся у тебя в канцелярии неприятность. Ведь ты не виноват, так что ж тебе так огорчаться? Скажи, пожалуйста, отчего это до сих пор не можно открыть похитителя? Ты такие трудные делал открытия, а это, кажется, еще легче. Ведь не птицей же вылетели бумаги из шкафа. Кто-нибудь вынул их. Не собачка принесла их в доказательство, что за деньги можно достать из 3-го отделения какую хочешь бумагу! Ведь это сделал и эти слова проговорил человек. Как же не найти, кто он! Неужели до сих пор и следа не найдено?



Из этой истории я всего более боюсь за твое здоровье, Левочка. Смотри равнодушнее, пожалуйста, на такие поступки людей. Что нам до их пороков, лишь бы сами не были порочные. Вспомни, что терпел Христос от людей, и как он молился за своих распинателей. Это неминуемая участь людей отличных, терпеть от негодяев. Мудрено ли, что на твоем месте ты нажил врагов? Еще я удивляюсь, что у тебя их так мало. Ты говоришь, Левочка, что все огорчения твои от службы. Служба потому доставляет тебе все неприятности, что ты исключительно занят ею. Займись одним хозяйством, только одно хозяйство и будет наводить тебе неприятности, потому что все другое будет от тебя дальше, следовательно менее будет тебя трогать. Займись торговлею, все твои неприятности будут от торговли, займись поэзией, сочинениями, ученостию — все твои огорчения проистекут от этих источников. Служба такая обширная, такая многосложная, как твоя, не может не содержать в себе неприятностей. Дело в том, чтобы чувствовать их наименее. Конечно, при твоем самолюбии, при твоей чувствительности, при том убеждении, что ты всего себя посвятил службе, — оно очень больно! Но здоровье всего дороже, а в твои лета можно его крепко расстроить такою продолжительною и постоянною печалью. Нет ничего мучительнее сердечной тоски, какая бы ни была тому причина. Грусть обращается даже иногда в привычку и может измучить человека до крайности. Конечно, иногда не от себя зависит унять свои чувства. Жаль, что сделалось так, а не так, да и только.



Тут как не рассуждай, а рукою горе из сердца не вынешь, пока не переменятся обстоятельства; и что не делай, а боль сердца возьмет свое.



Извини меня, Левочка, что я надоедаю тебе моими рассуждениями. Ты скажешь: “Хорошо тебе толковать, как ты не имеешь 3-го отделения на руках и не отвечаешь ни за что, никому, ни в чем, что бы ни случилось в твоем хозяйстве!” Это правда, что участь русского помещика самая завидная на земле, но согласись, что и у меня есть огорчения: у меня есть муж, есть дети, а я всегда одна! Вижу кругом себя, все живут семействами, а я семейного счастия не знаю! Ну что ж делать. С обстоятельствами спорить не станешь. Как не верти, а все надо жить одной, да и впереди не видишь перемены. Вот мысли, которые мешают моему полному счастию, и что ж, я стараюсь не думать о том, что меня огорчает. Нельзя жить с семейством, надо утешать себя тем, что в моих руках. Так и ты делай, Левочка; ведь и у тебя есть утешений довольно.



Твое место навлекает тебе неприятности, но зато каким ты пользуешься почетом и влиянием. Ведь не то бы было, если б ты был дивизионный начальник какой-нибудь пехотной дивизии. Вот уж и утешение. На своем месте ты видишь дурную сторону людей, это правда, но сколько ты можешь делать добра; разве это не утешение? Ты трудишься неимоверно; но также подумай, Левочка, что почести и выгоды жизни не достаются даром тому, кто не родился в парче и бархате. Сын вельможи, если он чуть порядочный человек, летит на своем поприще вперед легко и весело. Но тот, который лезет вверх, поддерживаемый только самим собою, тот на каждой ступени этой лестницы отирает пот с лица, потому что на эту лестницу взлезать трудно. Зато помнишь пословицу: тише едешь, дальше будешь.



Идут быстро вперед и берут все приступом люди бойкие, смелые. Что ж делать, когда ты не родился таким? Ты смирен и скромен; тебе блеснуть своими достоинствами труднее, чем тому, кто умеет их выказывать. Но уж в этом себя переделать нельзя; а разве и тут нет утешения, что несмотря на твою скромность и твое смирение все-таки ты выше стал всех своих сверстников. Где Лизогуб и Орлов? Где Олизар и Муханов? Где остались за тобою все прочие твои сослуживцы и знакомые? Ты таки все себе идешь да идешь вперед. Будем благодарны Богу, Левочка, за Его милости, и примем от руки Его, как неизбежную долю человека, те небольшие огорчения, которыми угодно было ему иногда нас испытывать для очищения дел наших и нашей совести. Надо благодарить Его за то, что он в здешней жизни взыскивает с нас долги наши, потому что от этого на том свете расчеты наши будут легче.



Что ж касается до Петра Васильевича, то поделом ему; но я уверена, что по низости души своей, он не преминет кричать везде и всем, что это ты сделал, что у него отняли дивизию, и я боюсь, что ты опять будешь огорчаться. Плюнь на него, пожалуйста, он не стоит ни одной минуты твоего сожаления, ни твоего участия, а ему, может статься, несчастие послужит в некоторую пользу. Ты говоришь, Левочка, что он будет без куска хлеба! Да кто ж ему велел так жить, чтоб гневить и Бога и людей. Признаюсь, я нисколько не могу сожалеть о человеке, который сам виноват своему несчастию. Живи умно да справедливо, да совести не забывай, так никогда не попадешь ни в какую беду; а как всегда море по колено да все дураки, мы одни умны, да нас никто волоском не зацепи, а мы всех в зубы — так и свалимся, как Петр Васильевич, али как было и с самим великим Наполеоном. Ну да Бог с ним, не стоит из-за него бумаги марать.



Позволь мне попросить тебя, дорогой Левочка, если сам приедешь, привези с собой, а нельзя тебе приехать, так отпусти сюда в Рыскино с Николинькой моего любезного Федора Федоровича, я его ужасно люблю, и ежели служба ему не помешает, то страх рада буду его видеть, да и Николиньке будет здесь с ним веселее, чем с одними бабами, и то еще с деревенскими.



Сделай мне еще милость, Левочка, пришли мне с Николинькой или сам привези, в счет того будущего жалованья, которое ты по милости своей присылаешь мне каждую треть:



1-е баночку
Pommade divine
*, из английского магазина; 2-е банку помады
a la fleur d’orange



** для моей седой головы; и 3-е летний небольшой зонтик, не самый маленький, а с длинною палочкою, темный или зеленый, только без бахромы, и не покупай в магазинах, потому что из магазинов зонтики от солнца слишком нежны для моих полевых прогулок. Помнишь, ты подарил мне прекрасный шелковый зонтик, когда я была в Петербурге? Я берегла его до нынешнего лета, а нынче как стала его употреблять, то прежде, чем лето кончилось, он весь изломался, пружины его так тонки и ломки, что чуть ветерок посильнее, его всего извертит и изломает, что уж я его даже шелчинками связывала, и так насилу доносила до осени. Купи мне зонтик в Гостинном дворе; их продают в Перинной линии, и прикажи купить средней руки, не маленький и не огромный, а средней величины, и сделай милость, простинький, без бахромы и без лишних прикрас, а только чтоб был прочный и его бы ветром не поломало. Я потому прошу тебя об этом, мой ангел, что привезти с собою удобнее, чем присылать по почте.



Николай Леонтьевич Дубельт



Целую твои ручки миллион раз и молю Бога о твоем здоровье.



Я сей час получила материю на платье и чай; целую твои ручки, а в другом письме поблагодарю.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 14 февраля 1849 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 113—114.



35



14-го февраля 1849. Рыскино



Хоть ты мне прислал, дорогой Левочка, письмо Гамалея37, в котором он отказывается переменить участь Каменева38, но как Каменев отменно хороший человек, и если бы он худо служил, то начальство не давало бы ему беспрестанных поручений сверх его должности, как это делали с ним во все продолжение его службы в Палате государственных имуществ. Гамалей пишет, что это перемещение произошло в следствие ревизования Палаты доверенными чиновниками, и что с своей стороны Гамалей не находит возможности быть полезным Каменеву после распоряжения самого Министерства.



Я бы не беспокоила тебя, Левочка, после этого; но это место уполномоченного по специальному межеванию, которое теперь дают Каменеву, состоит в том, чтоб быть беспрестанно на месте, несмотря ни на какую погоду, и потом, вместо отдыха, сидеть над планами и терять зрение над ними. Каменев и то уж служил в Твери землемером и чуть не ослеп от планов; зрение у него слабое, здоровье так же; — как же ему опять заниматься должностью в роде той, от которой он уже однажды чуть не ослеп и не умер! Он человек отлично хороший, и я бы не просила тебя за него, если бы он этого не заслуживал. Если бы он был нехорош по службе, то получал бы выговоры, а вместо того, в доказательство внушаемого им доверия, он беспрестанно получал разные поручения и правил несколько разных должностей кроме своей. Это не знак ненадежного чиновника.



Гамалей пишет, что он не может ничего сделать против распоряжения министра, то милый мой, добрый, бесподобный Левочка, нельзя ли тебе попросить графа Орлова39 написать об этом письмо к министру, который, может быть, уважит ходатайство графа. Уж если нельзя Каменеву оставаться ассесором, так он желает быть окружным начальником по государственным имуществам в Волочке или Старице, где есть или скоро будет вакансия. Места окружных начальников дают людям самым ничтожным, а этот очень хороший человек.



Сверх того, что должность уполномоченного по специальному межеванию не согласна с летами, здоровьем и слабостию зрения Каменева, но и то еще его пугает, что эта должность временная, межевание кончится, и он тогда ступай куда хочет. Это также перспектива незавидная.



Конечно, если бы он заслужил свою участь, то и говорить нечего; но должно быть, что его смещают по каким-нибудь несправедливым показаниям тех особенных чиновников, которые ревизовали Управление Палаты. От чего же они нашли в его делах неисправности, за которые он никогда не получал никакого выговора, а все еще усиливалось к нему доверие ближайшего начальства? Разумеется, не мое дело судить и указывать, но все-таки я считаю христианскою обязанностию просить тебя искать Каменеву защиты у министра чрез графа Орлова. Если и это средство не поможет, тогда уж нечего делать, видно так Богу угодно.



Целую твои ручки миллион раз.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 28 февраля/6 марта 1849 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 114—115.



36



28-го февраля 1849. Рыскино



Во всех последних письмах твоих, дорогой Левочка, я вижу, как ты сокрушаешься о Мишиньке. Но что ж делать, мой ангел, ведь он уже не дитя, надо ему дать волю избирать самому свою будущность, чтобы он после не роптал на нас, что мы помешали его призванию, его страстному желанию отличиться в военном поприще, что мы перебили ему дорогу и тому подобное. Ему 27 лет, как же ему не знать уже, что он делает? Притом, жизнь его в Петербурге слишком ничтожна и бесполезна, чтобы не наскучить ему. Все пустяки, все баклуши бить надоест, когда нет конца такой жизни. Ты скажешь, зачем оставаться у Ланского, служи во фронте. Да что ж такое фронт в Петербурге? Манеж, да Марсово поле, да маневры, да Красное Село! — а что тут пользы?



Ты и много трудишься, и многим жертвуешь службе, и не имеешь почти отдыха, иногда кряхтишь и страдаешь, но у тебя постоянное есть утешение в том, что ты трудишься с пользою. Для человека всего дороже быть полезным и иметь возможность отличиться на том поприще, где он поставлен. Труды, заботы, хлопоты, ночи без сна, дни без пищи, огорчения — все ничего не значит как скоро он знает и уверен, что все-таки он приносит пользу отечеству и ближним. А какую же пользу может принести Мишинька в Петербурге, даже во фронте? Между тем, такая бесполезная жизнь раздражает его, от скуки он блажит и балуется, нрав его делается нестерпимым, и даже страшно подумать, что при таких обстоятельствах, если б не было никакой перемены, он мог бы сойти с ума. А этого хуже на свете быть ничего не может. Лучше быть убиту. Сумасшествие та же смерть, но какие страдания.



6-го марта



Ну, Левочка, уж что не делай, а писать не хочется. Хоть как не говори, что я на Николиньку насмотрелась, но все как-то мыслей не сберешь. Такая рассеянность, такая лень одолела, все бы только с ним поболтать. Я бы хотела построже поступить с собою, да и тут расслабление, и прикрикнуть на себя не могу; а как человек сам к себе всегда снисходителен, то я и извиняю себя тем, что в кои веки придется на несколько дней так попраздновать, вот от того и сойдешь с ума. Прости, Левочка, твоя доброта также меня успокаивает, что ты не взыщешь за мою лень. Когда Николинька уедет, уж тогда-то напишу к тебе.



Теперь только скажу тебе, что и слов не наберешь и не отыщешь, которые могли бы описать мою радость видеть Николиньку. Ты сам любишь его без памяти, то можешь судить, что значит для меня его посещение, и как я тебе благодарна, что ты это устроил.



Благодарю тебя, мой ангел, за все вкусные и славные вещи, присланные с Николинькой. Мы их кушаем и подхваливаем, и тебя благодарим. За теплые чулки целую твои ручки, они очень для меня кстати, потому что я ношу теплые чулки и зимой и летом.



Как мы с Николинькой рады, что он назначен в Московскую поездку. Ему так этого хотелось, и сбылось его желание.



Целую твои ручки миллион раз и прошу тебя беречь свое здоровье.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 10 марта 1849 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 115.



37



10-го марта 1849. Рыскино



Вот уже Николинька и на отъезде, дорогой Левочка. Благодарю тебя, что ты позволил ему приехать и устроил отъезд его из Петербурга. Пролетели десять дней, как молния, и завтра он отсюда уезжает. Первые дни мне будет очень скучно, и хотя конечно я рада, что посмотрела на него, а все-таки печаль после его отъезда заставит меня не раз воскликнуть: “Лучше бы он не приезжал!”



Переломить себя очень трудно, и долго с собою не справишься, что ни делай. Я это уже не раз испытала. Пойдут такие грустные размышления, откуда они возьмутся. Как я себя не уговаривай, что ведь до приезда Николиньки то же было, а я была же довольна и счастлива; зачем же теперь мне скучно? Зачем эта тишина, которая до его приезда мне очень нравилась, после него так кажется нестерпима? Как ни толкую сама себе, что надо себя успокоить и покориться обстоятельствам, а все какой-то бунтовщик засядет в сердце и не дает покоя. Весело встречать, а уж куда тяжело и скучно провожать.



А все-таки позволь попросить тебя, мой ангел, об одном деле. Уж так суждено судьбою, что я не могу написать тебе ни одного письма без того, чтоб не заключалось в нем ни одной просьбы. Дело это касается собственно до меня. Помнишь, что у меня отрезали землю от пустоши моей Васильевой, в пользу Выдропужских ямщиков. Дело это в межевой канцелярии решили в мою пользу и теперь оно уже несколько месяцев отправлено в Сенат на утверждение; а как не слыхать, чтобы оно подвигалось к концу и, вероятно, пролежит без внимания в Сенате несколько лет, если не похлопотать о нем, то и прошу тебя, Левочка, сделай милость, потрудитесь попросить кого следует, чтобы этому делу дали ход и сделали бы беспристрастное определение. Дело представлено в Сенат 4-го августа 1848-го года, за № 1871-м, вот уже 7 месяцев прошло, а о решении Сената нет ни слуху, ни духу; похлопочи, Левочка, чтобы это кончили поскорее.



Скажи, пожалуйста, отчего ты ни слова не отвечаешь, получил ли ты посланную от меня просьбу Ам(алии) Мат(веевны) Давыдовой в комиссию прошений, передал ли ты ее по адресу, и чего можно надеяться.



Я еще не поблагодарила тебя хорошенько за прекрасную шерстяную материю, которую ты мне прислал на платье к 3-му февраля; я сшила из нее себе платье и надеваю его, когда хочу отличиться своим туалетом. Еще ты мне прислал теплые чулки, прислал чаю, прислал штемпельных пакетов. Чего ты не прислал мне? Целую твои ручки тысячу тысяч раз и благодарю за все твои милости.



Как я рада, что Николинька поедет в Москву, он так этого желал, ему будет там весело и притом он, может быть, заедет на возвратном пути опять в Рыскино, хоть на несколько часов.



Прощай, мой дорогой Левочка, целую твои ручки миллионы раз. Благодарю тебя, мой ангел, за все зонтики, которые ты прислал мне с Николинькой. Два большие я оставила себе, а маленькой с бахромой отдала Алек(сандре) Ал., другой же маленькой подарила ее племяннице, которая теперь у меня гостит; и все мы целуем твои ручки.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 29 апреля 1849 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 115—116.



38



29-го апреля 1849. Рыскино



Ангел мой, Левочка, у меня сидит наш новоторжский предводитель Сергей Дмитриевич Львов40. Он в большой тревоге за своего сына, капитана Егерского полка Львова, который арестован недавно по поводу последней истории, как вероятно тебе известно. Он так рассудителен, что говорит, если его сын виноват, он и получит заслуженное наказание, но в то же время утверждает, что сколько он знает своего сына, то ему кажется невозможно, чтобы он мог быть виновен. Я знаю и то, говорит он, что если он невинен, он будет оправдан, потому что у нас не стараются невинного сделать виновным, а совсем напротив, в этого рода делах, где дело рассматривается самыми благородными людьми, то дают всевозможные средства к оправданию. И потому, говорит Сергей Дмитриевич, я уверен, что участь моего сына в хороших руках; но как отец не могу не тревожиться. Он приехал нарочно узнать от меня что-нибудь о своем сыне, до какой степени он замешан и какие есть надежды к его оправданию. А как я ничего не знаю, то пишу к тебе, дорогой Левочка, сделай милость, напиши мне как можно скорее, до какой степени виновен или компрометирован капитан Львов, чтобы я могла сообщить это известие его отцу, которого я очень люблю и уважаю, как бесподобного предводителя, и которого мне жаль до крайности еще и потому, что он недавно потерял свою жену, с которою жил неразлучно 44 года в таком согласии и дружбе, что это было на диво всем. И какая это была женщина, все ее называли осуществленною добродетелью.



То вообрази, каково ему, бедному. Только что схоронить жену, еще не осушить слезы о ее кончине, а тут другая беда!



Не просит он защиты его сыну, если он виновен, не просит и снисхождения; но уверен будучи в справедливости и великодушии этого рода следствий, он только просит, чтобы в этой куче виновных не оставили его сына без внимания, и дали бы ему средство доказать свою невинность, если он невинен.



В заключение целую миллион раз твои ручки и ножки и еще повторяю мою просьбу: напиши поскорее и подробнее все, что касается до сына Сергея Дмитриевича Львова, и напиши так, чтобы я могла твое письмо прислать к нему для прочтения, чтобы он сам видел, что ты пишешь.



Обнимаю тебя, мой ангел.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 5/11 мая 1849 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 116—117.



39



5-го мая 1849. Рыскино



Дорогой Левочка, как мне жаль тебя, что ты останешься один, и оба сына от тебя уедут. Пусто будет тебе без них. Что ж делать, сами мы хотели, чтоб они были военные. За Николиньку, мне кажется, опасаться нечего, его поход будет прогулка. Что ж касается до Миши, он так полон самых блестящих надежд, что и мне сообщил какую-то уверенность. Дай Бог, чтобы сбылись его мечты и ожидания.



Если Бог сохранит дни его, то он конечно проложит себе хорошую дорогу. Когда он захочет, он чудесный молодой человек, умен, ловок и заставляет любить себя. Зиновьев41, принц Александр Гессенский42 оказывают ему очень много участия и даже дружбы. Видно же у него есть такие качества, которые могут привязать к нему людей в таком положении, где они нисколько не нуждаются в Мишиньке, следовательно полюбили его безотчетно, по склонности и влечению сердца, а не по расчету или из видов. Он им нужен, поэтому их внимание и нежность к нему основаны на причинах, делающих честь Мишиньке.



Поэтому я надеюсь, что Мишинька приобретет и на Кавказе любовь начальников и товарищей. Он обворожителен, когда захочет. Я думаю, там немного таких майоров, как он, и вероятно его там оценят.



Он мне показывал и рассказывал все твои милости к нему, единственный в мире папашка! Таких отцов, как ты, не было, нет и не будет никогда. Господи! Какой ты добрый отец и какой добрый человек.



Вот и до меня как ты милостив. Заплатил 300 (рублей серебром) процентов Лестремну и хочешь еще уплатить ему за меня остальные 5 (тысяч рублей серебром). Но на это последнее пожертвование, ангел мой Левочка, я не согласна! Отъезд обоих сыновей и содержание их на чужой стороне обойдутся тебе недешево, то зачем еще и мне прибавлять тебе расходов и еще таких значительных. Даст Бог, я и сама справлюсь с уплатою Лестремну.



Но скажи, пожалуйста, Левочка, неужели и теперь будет у тебя выходить по 1000 (рублей серебром) в месяц, как выходило доселе. Уж конечно, ты убавил лошадей и людей; притом и на стол должно выходить в половину меньше. У детей бывали гости, а теперь Федор Федорович почти никогда дома не обедает, твой стол, одно блюдо, — сестра Алек(сандра) Конст(антиновна), я думаю, кушает немного, — то должны теперь на стол выходить суммы очень умеренные. Советую тебе и прошу тебя, мой ангел, в это вникнуть и назначить на содержание дома в месяц в половину против прежнего, потому что тебе деньги нужны будут для пересылки детям. Зачем же издерживать их понапрасну, когда половины семейства не будет в Петербурге.



Я потому тебе напоминаю об этом, что зная твою бессеребренность, я боюсь, что ты не обратишь на то внимания, а люди в доме и рады будут пользоваться твоею рассеяностию.



Ты столько осыпаешь меня своими благодеяниями, что не успеваю тебя благодарить. Еще, кажется, я не расцеловала твоих ручек за коляску, которую ты хочешь прислать ко мне. Только жаль, Левочка, что ты изубытчился так много. Я просила прислать коляску как она есть, и хотела кое-как вычинить ее здесь; ты же говоришь, что прежде июня она не поспеет, поэтому в ней много чинят и она будет дорого стоить. Жаль мне твоего кармана, Левочка.



11-го мая



Левочка, сделай милость, похлопочи о моем Васильевском деле в Сенате. Межевая канцелярия решила его в мою пользу; это решение представлено в Сенат 4-го августа прошлого 1848-го года. Отчего же, Левочка, так долго не могут его кончить. Теперь опять лето, опять травы, опять сенокос и опять выдропужские ямщики неправедно будут владеть моею землею. Умоляю тебя этим заняться и меня уведомить, отчего дело не идет вперед. Кому ты поручил его, Левочка, напиши пожалуйста.



<#text>После проезда Мишиньки мне не очень здоровится, и мне нужен лекарственный чай, который всегда делает мне пользу.

Прилагаю здесь ярлык, по которому прошу тебя, мой ангел, сделай милость, прикажи достать из аптеки этого чаю, пришли мне сюда как только можно. Вчера было 10-е мая; вероятно, Николинька наш выступил в Варшаву, как предполагалось. Жаль мне тебя, мой ангел, что ты остался один, но еще жалчее, что ты питаешь такие грустные мысли, будто детей больше не увидишь. Будто ты уж так стар, что не доживешь до свидания с ними? Сделай милость, не позволяй себе так думать; а только береги свое здоровье.



Целую твои ручки миллион раз.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 26 мая 1849 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 117—118.



40



26-го мая 1849. Рыскино



Пока я писала тебе, дорогой Левочка, погода переменилась, и вместо того, чтоб тебе быть довольным, я думаю, теперь ты опять бранишь петербургский климат. Опять холодно, ветрено и нет охоты выйти из горницы. Но что ж делать, Левочка, ведь от нас зависит ехать в теплый климат; зачем же мы сами здесь живем? А уж ежели живем, то не будем себя понапрасну мучить бесполезным ропотом. Однако, ты все-таки извини меня, что я так разлетелась несколько дней тому назад с похвалами нынешней погоды. Но в самом деле, на прошедшей неделе так было тепло и хорошо, что нельзя было умолчать о том впечатлении, какое производил воздух, согретый солнцем до 28-ми градусов, постоянно. Даже все деревья, березки и прочие, стоявшие очень долго в почках, вдруг распустились и зазеленели почти в один день. Дорогой Левочка, в одном из моих писем я послала тебе ярлычок от лекарственного чаю, который необходим для моего здоровья, и просила прислать мне это(го) чаю поскорее; он мне очень нужен. Ты мне ничего не отвечаешь, мой ангел, нашел ли ты в письме этот аптечный ярлык, и что ты с ним сделал. Напиши, пожалуйста, мне на это ответ.



Ты говоришь, Левочка, что дай Бог, чтоб Мишинька помнил, что он только Дубельт, а не герцог Девонширский. Когда он здесь был, я нашла в нем удивительную перемену. Не только в нраве, но и в расчетливости, я заметила в нем успехи к лучшему. Его Александр ездил в Каменное проститься с матерью, и не имев терпения подождать, пока на дороге выкормят данную ему лошадь, нанял в Поведи подводу до Каменного за полтора рубля (серебром). Миша жаловался на эту издержку Александре Алексеевне и говорил, что его Александр очень безрассуден, что так бросает деньги; что ему теперь, то есть Мишиньке, надо беречь каждый рубль, а его камердинер так бросает деньги. Прежде этого никогда не бывало, чтобы Миша рубли считал, а теперь это меня обрадовало, что он обратил внимание на полтора целковых.



Я думаю, что вдалеке от родных, и зная, что вблизи баловать его некому, он будет смирнее и осторожнее. Прежние разы, когда он приезжал сюда, или во Власово, он всегда придирался к словам моим и поступкам до того, что мы поссоримся крепко. Этот же раз он был так мил и так любезен, что я не могла надивиться его мягкости.



Все это заставляет меня надеяться, что если Бог сохранит его и он останется жив, то Кавказ принесет ему много пользы, не только по службе, но и нравственной.



Прощай, Левочка, целую твои ручки и прошу тебя беречь свое здоровье. Как бы я желала, чтоб ты нашел времечко прокатиться иногда за город. Ты нынче совсем отказался от загородных прогулок, а ты прежде их так любил, и это для здоровья так полезно. Ты скажешь некогда, но ведь без графа дела будет меньше. А скажи, пожалуйста, на время его отсутствия кто будет управлять корпусом?



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 29 мая 1849 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 118.



41



29-го мая. 1849. Рыскино



Дорогой мой Левочка, прости меня, что я так часто беспокою тебя моими просьбами. Это письмо вручит тебе Иван Львович Каменев, за которого я уже просила тебя, и о котором ты уже и хлопотал в Министерстве государственных имуществ. Теперь Иван Львович едет сам хлопотать по своему делу в Петербург, и как он тебе не знаком, а имеет до тебя надобность, то и пишу это письмо, прося тебя, чтобы ты его принял милостиво и выслушал бы со вниманием; а потом помог бы ему советом своим и содействием.



Иван Львович такой человек, которого я люблю и уважаю как родного. Я его знаю очень давно, с отличной стороны.



Чем можешь, Левочка, помоги ему, сделай милость.



Дело в том, что у него отнимают место постоянное, а дают временное, притом его здоровье и глаза не выдержат нового назначения. Поручаю его твоим милостям, Левочка, помоги ему, как умеешь.



Целую твои ручки миллион раз.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 5 июня 1849 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 118—119.



42



5-го июня. 1849. Рыскино



Как это страшно, дорогой Левочка, что ты был болен! Хотя ты сам, своей рукою уже пишешь мне, что ты совсем здоров, но все как-то сердце не на месте; боюсь, чтобы ты опять не занемог. Хорошо, что этот раз доктора помогли тебе, но я их боюсь смертельно, пуще всякой болезни.



У меня, зимою, была страшная боль в животе и в боку, которая продолжалась трое суток, но я доктора не призывала, а вылечилась сама очень просто, прикладывая к больному месту горячие салфетки и приняв раза два очень сильных пилюль с (нрзб.), от которых рецепт сохраняется у меня еще с Киева. Призови я доктора, он бы сказал, что у меня воспаление в кишках, и стал бы мучить да может статься еще бы и уморил. Я так уверена, что у тебя не было ни воспаления, ни начала воспаления, а просто ты чем-нибудь испортил свой желудок или застудил его, или скушал что-нибудь кислое, и от того тронулась у тебя слизь в желудке, что производит ужасную невыносимую боль. У меня также на днях была такая боль от двух стаканов лимонаду.



Слава Богу, что доктора помогли тебе; но как мне страшно за тебя вперед, Левочка, что ты один: все около тебя перепугаются, твоего Марки нет, никто за тобою ходить не умеет. Ах, Боже мой, так бы и полетела на тебя посмотреть, что с тобою делается.



Нет, Левочка, это не честолюбие, а конечно, как же не приятно, что наследник и вел(икая) кн(ягиня) Елена Павловна43 присылают узнавать о твоем здоровье. Их участие не может быть не дорого. Это участие для русского сердца все равно, что какой-нибудь орден, — и то, и другое надо заслужить. Мы не французы, чтоб брезгать своими владыками, они помазанники Божии и представляют нам провидение на Земле. Не из низости мы их любим, а из убеждения, что их власть над нами необходима для нашего счастия и для порядка в государстве, а когда любим их, то их участие должно нас радовать и мы не можем быть равнодушны к нему.



Благодарю тебя, мой ангел, что ты, и нездоров будучи, не забываешь хлопотать, как, по моей просьбе об отпуске на волю крестьян Ивана Александровича Чевакинского, так и о моей Васильевской земле. Я только того прошу, чтобы утвердили решение межевой канцелярии, где сказано, чтобы отрезанную землю мне возвратить, а планы пересочинить на спорные дачи. Пусть только утвердят это решение и предпишут здешним судом его исполнить. Я более ничего не прошу.



Поклонись от меня брату Павлу Матвеевичу и сестре Катерине Николаевне и поздравь их с производством их Матюши. Скажи, пожалуйста, Левочка, если он выпущен в Преображенский полк, так ведь и он пойдет в поход? Что ж будет с бедной Екатериной Николаевной?



Скажи мне, пожалуйста, что-нибудь о Екат(ерине) Ник(олаевне) Орловой; где она, что с нею? Ежели ее увидишь, очень нежно поклонись ей от меня и скажи ей, что я всегда помню и люблю ее по-прежнему. По смерти тетки ее Екатерины Алексеевны ей досталось имение недалеко от Власова; мы с нею теперь соседи. Целую твои ручки.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 10 июня 1849 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 119—120.



43



10-го июня. 1849. Рыскино



Ты пишешь, Левочка, что от Мишиньки не получал писем после Москвы. Это удивляет меня. Я получила от него письмо от 15-го мая, со станции за 40 верст до Астрахани, где он остановился на ночь, за темнотою, и чтобы в степи не заблудиться в песчаную метель, которая заметает дорогу и заносит странника, как зимою снегом. Он тут хотел, написав ко мне, писать к тебе, или даже уже и написал. Так я удивляюсь, отчего же ты так долго не получил письма его. Но, вероятно, теперь оно уже дошло до тебя, и ты знаешь, что делается с Мишей.



От Николиньки я получила письмо из Луги, а больше не получала. Ты обещал отослать ему в Псков мое письмо, которое не застало его в Петербурге. Получил он его или нет?



Дорогой Левочка, не знаю как тебя благодарить за твои хлопоты о нашей Васильевской земле. Я только того прошу, чтобы решили законно, а этого кажется требует сама справедливость. Закон говорит, что Живое урочище есть непременная межа, которую никакие обстоятельства изменить не могут. У меня отрезали землю и впустили чужого хозяина, за Живое урочище в мою дачу, тогда как в обеих межевых книгах сказано, и в выдропужской и в моей, что Живое урочище, ручей выдропужский составляет в сем месте непременную межу между нами. В этом обстоятельстве Межевая канцелярия удостоверилась и решила отдать мне обратно отрезанную землю, а планы как мой, так выдропужский и план тут же участвующей деревни Вязьмики пересочинить. Такое решение и справедливо и верно, только надо его утвердить и потом исполнить. Об исполнении же надо предписать здешним судам. Я вижу, дорогой Левочка, что ты постоянно хлопочешь об этом деле, и еще прошу тебя убедительно не отставать, пока оно совсем не кончится. Прости меня, мой ангел, что я тебе столько докучаю, но ведь я прошу только справедливости. Мне обидно, что всякий может мне отрезать нос безнаказанно. Чем же я виновата, что живу здесь одна, только от того, что муж и дети на царской службе? Был бы кто-нибудь из вас со мною, этого бы не случилось.



Я все сбираюсь и забываю написать тебе, Левочка, что выходит на поверку люди очень глупы, и как Господь милостиво и премудро нас научает. Помнишь, как мы все, помещики, два года тужили об опустошениях, наделанных червем на полях наших? А вышло, что это было милосердие Божие! С тех пор, как червь выел озимь на наших нивах, у нас хлеба девать некуда, так он богато родится; потому, что червь этот, размножившись неслыханными миллионами на пашне, так и взрыхлил и удобрил собою, что с тех пор почти пахать земли нечего, так она стала мягка и рыхла. Никакими инструментами нельзя того сделать, что сделал червь с нашею пашнею. Зато, бывало, когда червь не ел озими, хлеба было так мало и он родился так худо, что крестьяне с рождества уже хлеб покупали; с тех же пор, как червь стал есть хлеб на нивах, родится его так много, что не только купить, а и самому девать некуда. Вот штука-то! Вот еще образчик. В Каменном, без червя, намолачивали разного хлеба до пяти и шести сот четвертей, и этого было мало для прокормления тамошнего большого количества фабричных. Поэтому хлеба, четвертей до четырехсот, возили туда из Рыскина, как на прокормление тамошних людей, так и на семена. В эти же два года, как продолжались опустошения червя, хлеба в Каменном родилось так много, что не только отсюда не возили, но еще тамошнего лишнего остается до тысячи четвертей в год. Пропадали только засеянные осенью семена, а зато весною все это вознаграждалось в десятеро. На выеденных местах сеяли яровой хлеб, и он родился так изумительно, что никогда такого не видывали.



Этого мало, что весенний посев вознаграждал богатейшим образом за осенние опустошения, но вот уже три года та же пашня родит хлеб изумительно и все еще после червя так рыхла, что я думаю, лет шесть или и более, не зачерствеет.



Теперь надо наблюдать только то, что если когда покажется червь, тогда не бросать семян, не сеять ржи и оставить землю эту пустою до весны, а весною засеять ее яровым хлебом. Тогда и ржаные семена не пропадут; и земля все-таки от червя будет рыхлее, и яровое на той земле весною родится неимоверно хорошо, как потому, что червь разрыхлит землю, так и оттого, что положенный на той пашне навоз, не потеряв своей силы, доставит яровому хлебу, посеянному весною, урожай необыкновенный.



Бывало, как скажут: “Червь показался, червь ест озимь”, — станет грустно, хоть плакать. После же таких опытов, теперь сама станешь спрашивать: “А что, не видать ли червя?”



Впрочем, прошедшую осень озимь осталась цела, и нынче рожь бесподобная. Не рожь, а роща.



Еще вот какую выгоду сделал червь, что выучил крестьян засевать по два поля весною. Теперь, если навозу не достанет под рожь, можно безнавозную землю оставить не засеянною, а весною засеять ее овсом, и урожай будет выгоднее, чем от ржи, посеянной без навозу.



Пишу тебе все это, Левочка, для сообщения этих примечаний другим: ты знаешь всех журналистов, не скажешь ли им чего-нибудь из наблюдений моих о черве? Может быть это послужит в пользу другим помещикам, и тужить о появлении червя не будут, а еще будут его встречать с радостию как дар неба. Стоит только не тратить семян, и особенно не подсевать ржи вновь осенью, где съедено червем. Многие делали эту ошибку. Червь съест озимь, а чуть станут на той же земле сеять вновь, разумеется, червь опять съест, а они сеют опять, и таким образом вместо четверти теряли две и три на то же место.



Правило с червем вот какое: как скоро его приметят на пашне, тут ржи с осени не сеять, а весною то место засеять яровым. Тогда и ржаные семена не пропадут, а хлеба будет впятеро больше.



Что касается до меня, то и здесь и в Каменном, и меня и мужиков червь обогатил, и я теперь считаю, что это было чистое милосердие Божие, но мы его не поняли. Прощай, Левочка, кланяйся брату Павлу Матвеевичу и сестре Кат(ерине) Ник(олаевне). А я завтра еду в Каменное.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 3 июля 1849 г. Каменное // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 120—121.



44



3-го июля. 1849. Каменное



Три года не болели у меня зубы, дорогой Левочка, и я не могла нарадоваться, что ни дождь, ни ветер, ни стужа, ни сырость не вредила им. Я уж думала, что зубная боль совсем меня покинула, и что эта боль забыла вовсе, что у меня есть зубы. Зато теперь уж как она наверстывает свое трехгодичное отсутствие. Кажется, нет ни одного зуба во рту, который бы не болел у меня; даже те зубы, которые выкрошились, и те болят. Лицо беспрестанно пухнет, то та щека, то другая, ни одной ночи уснуть не могу, и есть могу только что-нибудь жидкое, даже белого хлеба, размоченного в чаю, не могу взять в рот без боли. К тому же я здесь в Каменном опять упала с дрожек. Лошади чего-то испугались, понесли, дрожки на бок, а я и слетела с них.



Ничего нет хуже, как в мои лета, что называется встряхнуться. Это составляет внутренний ушиб, гораздо хуже наружного. Внутренность мягкая и в ней образуется кровяной желвак, с опухолью. Пока это длится, ужасно беспокойно; желудок почти ничего не варит, все внутри чувствует боль и тошноту, а тут еще опухоль и постоянные флюсы. Оно, пожалуй, и терпишь, нечего делать. Я лежать не люблю, но как не совсем здоров человек, то всяким делом худо занимается, все в половину, как-нибудь. И так досадно, что в кои веки попаду в Каменное, тут бы заняться здешними делами, не тут-то было. Сегодня две недели, как я сюда приехала, а была здорова только один день. Все нездоровится, то от падения с дрожек, то зубы замучили. Надо скоро ехать отсюда, а я и половины не сделала, что бы должно.



Вот и еще очень верное дело пропустила. Не поздравила тебя вовремя с твоими именинами. 18-го июня я была в Толмачах, на пути в Каменное. Там, будучи по дорожному, я не собралась написать к тебе в этот самый день, а как приехала сюда, да затормошили меня зубы, то хоть и писала к тебе, но об именинах твоих и не написала ни слова. Прости меня, Левочка, ты ведь знаешь и, конечно, уверен, что и кроме именин твоих я всегда помню тебя, почитаю, удивляюсь твоим добродетелям и молю Бога постоянно, чтоб ты был здоров и счастлив. В день именин твоих, это было в субботу, я много думала о тебе; в вечеру того дня приехала ко мне в Толмачи Амалия Мат(веевна) Давыдова и ночевала в моем маленьком домишке. Разумеется, мы много с нею о тебе говорили. Она влюблена в тебя, потому что ты ей нужен и по старой привычке; я боготворю тебя по убеждению, что нет на свете человека лучше тебя, благороднее, великодушнее и добрее. Поэтому ты можешь судить, как нам приятно было с нею о тебе разговаривать.



И теперь приятно мне писать к тебе, но левая щека распухла и болит, то писать наклонившись тяжело и больно. Но все-таки не могу не поблагодарить тебя за все твои милости. Твои письма, известия о детях, присылка писем графа Орлова, которые приберу в свою шкатулку для нашего потомства, все лакомства от тебя полученные: ветчина, сыр, икра, апельсины, конфекты; коляска, которую уже привезли в Рыскино, но я ее еще не видала; обещание прислать мне копии с детских портретов; — все это такие доставляешь ты мне удовольствия, которые имеют двойную цену, как сами по себе, так и потому, что доказывают постоянную твою обо мне память.



Также порадовало меня письмо Греча и статейка, напечатанная в “Пчеле”. За все тебе спасибо, ангел мой Левочка.



Благодарю тебя также, милый друг, за твои хлопоты о нашей Васильевской земле. Ты пишешь, что Сенат решил в нашу пользу и послал предписание исполнять свое решение Межевой канцелярии. Это для пересочинения планов, но для возвращения мне этой земли, кажется, следует послать из Сената предписание в Тверское губернское правление, которое от себя предпишет Вышневолоцкому земскому суду снять неправильно поставленные столбы и возвратить мне во владение мою землю. Позволь, дорогой Левочка, еще тебя об этом деле побеспокоить, именно, чтобы Сенат предписал Тверскому губернскому правлению сделать распоряжение возвратить мне эту землю. Межевая канцелярия будет планы пересочинять несколько лет, то это долго ждать, а как уже Сенат признал мое требование справедливым и находит, что землю следует мне отдать, то уж доверши свои благодеяния и похлопочи, чтобы ее отдали, не дожидаясь пересочинения планов, которые могут доставлены быть к своему месту и после. Теперь стоит только вынуть столбы, неправильно поставленные, и объявить по принятой форме от суда, при понятых и наших поверенных, что владение возвращается нам по-старому, до ручья.



Прилагаю здесь письмо Мишиньки, которое верно доставит тебе удовольствие. Его горячие к тебе чувства не могут не утешить тебя, тем более, что делают ему самому много чести.



А посылать ему много денег вдруг, я согласна, что не следует. Пусть лучше немножко перебивается, чем слишком много иметь денег в руках. Когда он докажет, что исправился от мотовства, тогда дело другое. Притом, он ведь и не просил прислать ему жалованье золотом прежде времени, а только просил присылать его вперед звонкою монетою, а не бумажками. Так и сделать.



Ангел мой Левочка, когда дети уехали из Петербурга, я писала тебе свое мнение, что теперь надо бы тебе определить поменьше денег на расход. Ты на это ничего не отвечал мне. Разве тебе не понравился мой совет? Ведь я не хочу тебя учить, мой бесценный, но неужели ты не позволишь мне сказать иногда своего мнения? Ведь я тебе не чужда, не правда ли?



Ты может быть подумал: “Какое Анниньке дело до моего хозяйства, я в ее хозяйство не вмешиваюсь”. — Друг мой сердечный, да я бы рада душою если б ты вмешивался в мое хозяйство и требовал бы от меня отчету. Но я знаю, что ты до этого не охотник, а притом и в том уверен, что у меня ни одна копейка не пропадет даром. Я несравненно тебя расчетливее, скупее. Если же я себе позволила напомнить тебе об уменьшении расходов, так это потому, что по твоей рассеянности, ты, пожалуй, забудешь, что расходов должно быть меньше; и хотя, конечно, сестра Алек(сандра) Константиновна усердно занимается твоим хозяйством, но ведь это не ее деньги, а что не свое, того не жаль. Притом, я не знаю, мастерица ли она хозяйничать. Теперь, конечно, пока Павел Матвеевич у нас, другое дело, но когда ты один!



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 20/23/25/26 июля 1849 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 122—124.



45



20-го июля 1849. Рыскино



Сегодня Ильин день, Левочка, в Ильинском праздник, ярмонка, все веселы, поют песни, день чудесный, а мне просто грустно. Все меня окружающие веселы, потому что все с своими семействами, с родными, а я одна, а между тем и у меня есть семейство!



В будни, когда сельские работы занимают меня, я своего одиночества не чувствую, потому что о нем не думаю, но в праздник, когда все веселятся, а я одна скучаю, невольно призадумаешься, что жаль, зачем обстоятельства пошли такой чередой, что я семейного счастья не знаю. Мы видаемся ито редко, а видно никогда жить вместе не будем. Друг от друга отвыкли, и все наши удовольствия и радости врозь пошли. Теперь уж нам никак не собраться в одно гнездышко, как то бывало прежде, в Киеве и Клепалах. Ты скажешь: мы тогда были молоды! Но есть люди и гораздо старше нас, а живут счастливо и дружно вместе.



Воображаю, как ты рад был видеть Николиньку, и как он также был счастлив, что мог обнять тебя. Очень порадовали меня его и твои рассказы о милостях к нему царской фамилии. Приятно также, что он получил Австрийского Леопольда. А скажи, пожалуйста, можно ли носить этот орден в России?



Я, кажется, писала тебе, что наши оба старосты и все дворовые служили молебен за сохранение жизни и здравия детей наших. Ты мне ничего на это не отвечал, но ведь правда, что тебя тронула такая их привязанность к молодым господам своим, а вместе с тем и к нам? А как я довольна своими старостами и крестьянами, этого пересказать нельзя. Что за народ! Это чудо!



23 июля



Ну хорошо, Левочка, что ты написал ко мне, чтоб я замуж не выходила, а то ты расплачешься, как плакал во сне о моем замужестве! Не напиши ты мне о своих слезах, ведь я уж было совсем замуж собралась, — женихов слишком много. Теперь уж всем откажу, не хочу, чтоб ты плакал.



Шутки в сторону, а этот сон нехорош. Ты видел, что я замуж вышла, и плакал. Теперь для меня жених — гробовой камень, и если сны сбываются, так твой сон значит, что я умру, а ты обо мне поплачешь. Ну, да ведь и за гробом жизнь, да еще и лучше. Во всем воля Божия.



А вот это уж в самом деле и наяву очень нехорошо, что твои люди так глупо отказали князю Воронцову44. Я боюсь, чтобы он не стал на тебя сердиться. Мне кажется, Левочка, что тебе бы надо себя успокоить, нанять хорошего, умного надежного человека, которому бы не пожалел жалованья большого и которого бы взял по хорошей рекомендации. Это несносно проводить жизнь свою с дураками. Но я удивляюсь, что Александр оказался глуп. Хозяин, у которого он учился портному мастерству, не мог им нахвалиться; а также и то малое время, которое он пробыл у меня до отъезда своего в Петербург, я не могла нарадоваться его стараниям угодить мне, его примечательностию и желанием исполнять свою должность как можно лучше. Конечно, ему дела было у меня немного, но все-таки я никак не думала, по его приемам, чтобы он был так глуп, как ты пишешь.



А уж с этим я согласна, что ничего не может быть несноснее, как глупые слуги. Про Сидора и говорить нечего, тот, я всегда находила, примечательно глуп, но жаль и больно, что и Александр не умнее его, и что ты так неприятно окружен. Хорошего камердинера найти очень трудно, и, я думаю, можно такого человека отыскать только между людьми, жившими в хороших домах и хорошо знающих трудную науку служить в господском доме и покоить хозяина каждую минуту, в каждой мелочи. В старину люди были крепче, усерднее, исправнее и притом составляли как бы часть семейства своих господ. Тогда и бывали дворецкие, камердинеры, даже буфетчики необыкновенные, но теперь всяк думает о себе, и никто о своем господине позаботиться не хочет.



Вот, и я чрезвычайно довольна своими людьми, но как сравнить, сколько комнатная прислуга служит мне хуже старост моих и крестьян. Я это себе объясняю так, что посвящать жизнь свою мелочам труднее, чем важным делам. Старосты, крестьяне, все занимаются делами видными, значительными; оно им и самим любо, как их работа скоро и хорошо идет. А в комнате, около господ, все мелочи, которые, однако же, требуют постоянного напряжения, терпения, усердия, деятельности. Вот оно и наскучит, тем более, что нынче всякий лакей смотрит в императоры или по крайней мере в президенты какой-нибудь республики. Хотя, может быть, Сидор и Александр и не имеют намерения сбить с места Людовика Наполеона, но все-таки им кажется, что они ничем не хуже ни его, ни князя Воронцова, и это князю Воронцову как нельзя легче можно отъехать от твоего подъезда по их предписанию.



А все-таки, Левочка, тебе надо завести у себя хоть одного человека поумнее и подельнее, чем твои лакеи. Ты на таком месте, что может к тебе и наследник вдруг заехать, и с ним то же сделают, что с Воронцовым. Еще же мне кажется, мой ангел, что ты напрасно отказываешься от чести, которую хотят тебе сделать. Если Воронцов к тебе приехал, так верно от того, что хотел быть у тебя; иначе он прислал бы тебе карточку. То если бы ему и сказали, что тебя дома нет, все бы он мог догадаться, что это неправда, и все был бы недоволен. Лучше в другой раз прими его и вырази ему свою благодарность за сделанную тебе честь его посещением.



Извини меня, дорогой и милый Левочка, что я себе позволяю тебе давать советы, когда ты житейские дела знаешь несравненно лучше моего. Но мне как кажется, так я и говорю; а это уж твое дело принять мое рассуждение или его прогнать.



Кто-то прислал мне в Рыскино два великолепных подносика, синие, с золотыми узорами, — такие подносики, что не стыдно и у князя Воронцова в Алупке подавать. Не знаю, какая причина занесла их сюда, а получила я их из Выдропуска. Ты ли это прислал или брат Павел Матвеевич, а в Выдропуске отдала на мое имя, должно быть, сестра Екатерина Николаевна. Кто из вас подарил мне их, тому бью челом и благодарю сто раз, только я таких парадных вещей не стою. Они пролежат у меня взаперти до моей смерти. Но благодарю премного за память*.



Ты скажешь, Левочка, так зачем же теперь и писать? Лучше же и написать, когда рабочая пора пройдет, если теперь нельзя трогать с места старосту и крестьян, чтобы севу не помешать.



Вот видишь, Левочка, оно бы и так, но рабочая пора пройдет в сентябре месяце, а до тех пор, если это правда, что староста худо поступает, крестьяне могут взбунтоваться. От этого я и прошу тебя теперь написать и попросить, чтобы принять меры, дабы старосту унять или крестьян, ежели они напрасно на него жалуются и доносят. Для этого можно послать в имение хорошего унтер-офицера, честного, которого бы подкупить было нельзя, и пока работы не позволяют вызвать старосту из имения, по крайней мере что-нибудь узнали бы достоверное о его поведении.



Оттого обо всем этом прошу тебя, мой ангел, что я думаю в этой просьбе ничего нет противузаконного. Жандармы для того и размещены по губерниям, чтобы наблюдать за общественным порядком; а порядок того требует, чтобы в имениях начальник, то есть староста, управлял справедливо, а крестьяне ложно бы на него не жаловались. Поэтому я полагаю, что твое письмо к тульскому штаб-офицеру не может нанести тебе никакой неприятности.



25-го июля



Опять просьба. Сосед здешний Иван Александрович Чевакинский, который отпускает крестьян своих на волю, пишет ко мне сегодня, что дело его из Твери опять отправлено к министру внутренних дел45 15-го июля, за № 699, и просит тебя опять похлопотать о дальнейшем ходе его бумаг. Я все боюсь за него, чтобы он еще заживо не остался без крестьян и земли; и его будет жаль, и нам покою не будет, хлопочи тогда за него. Он отпускает крестьян на волю, с землею, но с тем, чтобы они принадлежали ему и были в полном повиновении, пока он жив; а в бумаге министра сказано, что сей час по утверждении договора они уже не крепостные, а “государственные крестьяне, водворенные на собственных землях”. Как же будет жить помещик до своей смерти? Отчего же за его благодеяние его вдруг лишают имения, которое принадлежало бы ему до смерти, если б он не сделал такой милости своим крестьянам? Это что-то для меня очень бестолково. Как же надо делать, чтобы бездетному человеку и крестьян после смерти выпустить на волю и самому до смерти не остаться нищим?



26-го июля



Воображаю, каково тебе, Левочка, заседать в следственной коммисии46 и судить этих взбалмошных людей с их передовыми понятиями. Если нет вреда никакого, нельзя ли тебе написать, что затеяли эти сумасшедшие и чего они хотели? Неужели им нравятся заграничные беспорядки? Неужели они того же хотели и у нас? И все должны быть молокососы или люди бездомные, которым некуда главы преклонить. Напиши, пожалуйста, нет ли тут знакомых, и целы ли сыновья Алек(сандра) Ник(олаевича) Мордвинова. Пожалуй, и они чуть попали; ведь и они тоже с передовыми понятиями.



А скажи, Левочка, все эти господа очень виноваты, или только пустая блажь у них? И неужели между ими есть умные люди? Должно быть все совершенные дураки. Прощай, Левочка, целую твои ручки; брату Павлу Матвеевичу от меня поклонись. Сделай милость, перешли Николиньке прилагаемое письмо.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 1 августа 1849 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 124.



46



1-го августа 1849. Рыскино



Ты меня так приучил, дорогой Левочка, получать от тебя частые письма, что мне тяжело, грустно и даже страшно, если долго нет от тебя известия. Редкая неделя пройдет, чтобы я не получила от тебя два, иногда и три письма, а теперь прошла неделя, я вчера и третьего дня посылала на почту, и от тебя не строчки, ни одного пустого пакета с твоим адресом. В Петербурге холера, у нас уж умер один человек; то когда ты долго не пишешь, мое беспокойство усиливается с каждым часом. Хоть и говорят, что: “point de nouvelles, veut dire bonnes nouvelles”*, — однако все-таки вернее и покойнее, когда своими глазами прочитаешь, что вы все здоровы. Сделай же милость, Левочка, не переставай писать мне так же часто, как всегда, хоть несколько строчек, лишь бы я видела твой почерк и прочитала бы, что и ты сам здоров и что нет о детях худых известий.



Скажи, пожалуйста, правда ли это, что наш садовник, который был в ученье, точно умер? Может быть, не наврали ль тебе по глупости наши люди? Здесь его мать, и я боюсь ей объявить это несчастие, а между тем боюсь и скрывать, чтобы ее кто вдруг саму не уморил внезапным известием. От кого ты знаешь о смерти, и точно ли это правда? Может быть умер в том же доме другой садовник, а тебе сказали, что умер наш человек. Напиши, Левочка, от кого ты знаешь о его смерти.



В одном из твоих писем есть доклад о сахарной бумаге, что ее долго нет в Петербурге. Это меня также до крайности удивляет, что ты знаешь об отплытии бумаги из Торжка, и знаешь, что она давно в походе и заботишься о том, что ее до сих пор нет в Петербурге. Благодарю тебя, мой ангел, за эту заботу. Я послала справку к Цвылеву о его барках, но такой тихий ход его барок меня не удивляет, потому что барки всегда очень тихо идут. Хотя нынче воды довольно, но рабочих на судах мало. Опасаясь холеры, никто на барки не нанимается. Впрочем, я думаю, что теперь бумага уже скоро придет в Петербург.



Не знаешь ли, что делается с Федором Федоровичем? Он обещал из Могилева заехать в Рыскино; 10-го числа этого месяца уже срок ему быть в Петербурге, а его в Рыскине не видать и не слыхать. Неужели он не заедет?



Поклонись от меня брату Павлу Матвеевичу. Дай Бог, чтоб вы все были здоровы и меня бы помнили. Ежели сестра Екатерина Николаевна возвратилась из Москвы, и ей поклонись от меня, и поблагодари брата и сестру за их приписки в твоих письмах. Я в то время ничего не отвечала оттого, что у меня нестерпимо зубы болели и я себя от боли не помнила.



Настал август и настали самые крупные работы: сев, жниво, уборка снопов. Разумеется, уж я теперь только и думаю о полевых работах, а чтобы заниматься с ними с спокойным духом, для меня необходимо знать, что вы все в целости. Не лишай же меня, Левочка, частых о себе известий, и хоть два слова напиши, но только почаще.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 20 августа 1849 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 124—125.



47



20-го августа 1849. Рыскино



Дорогой Левочка, сделай милость, прилагаемое письмо перешли к сестре Ольге Дмитриевне Перской; я не знаю, как и куда ей адресовать в Москву.



Благодарю тебя, мой ангел, за присылку приказа о производстве Николиньки. Ты пишешь, что еще не можешь опомниться от радости. И я также. Не шутка иметь сына полковником! Да еще какой полковник! — Молод, красавец собой, любим всею царскою фамилиею, скромный, добрый, прекрасного ума и необыкновенной нравственности. Мне теперь все кажется, что нет чина важнее полковника. Что такое фельдмаршал, это ничего не значит, а полковник, вот что важно.



На другой же день после получения известия я отслужила благодарственный молебен с коленопреклонением, что война47 кончилась, а Коля жив и цел, и еще полковник. Я благодарила Бога со слезами за милости Его на нас ниспосланные и так рада была освятить свою радость торжественным призыванием имени Божия. Потом, на другой день, сделала я обед для крестьян своих, и у меня обедало 150 человек, и я с ними разделила радость свою, и они все благодарили Бога и молили его за нового полковника и за всех нас. Эти простые добрые сердца, конечно, воссылали к Господу самую живую, искренную молитву, которую Бог всегда услышит.



А что ж ты, Левочка, не отвечаешь мне ничего на то, что наши старосты и все дворовые служили молебен за наших сыновей, когда узнали, что они оба в походе? Я тебе об этом два раза писала, а ты ничего не скажешь. Неужели такая привязанность тебя не трогает и ты равнодушен к ней?



Поблагодари брата Павла Матвеевича за его премилое письмо, которое я вчера получила и на которое буду отвечать сама; теперь тороплюсь не пропустить случая в Выдропуск, а между тем устала.



Целую твои ручки, ангел мой Левочка. Скажи, пожалуйста, когда мы с тобой увидимся, ты уж об этом и говорить перестал? Нельзя ли будет с новым полковником зимою сюда приехать или осенью? По шоссе не грязно, а осенью теплее; зимою же я боюсь для тебя больших морозов. А очень хочется повидаться.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 8 сентября 1849 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 125—126.



48



8-го сентября 1849. Рыскино



Дорогой Левочка, расказывать тебе мою радость, когда приехал Николинька, невозможно, потому что нет таких выражений на человеческом языке, которые бы могли достойно рассказать ее. Я так была тронута его желанием меня видеть и показать себя мне в своем новом чине, что готова была целовать его ножки из благодарности и твои также заочно, что ты так милостиво согласился на его ко мне посещение. Он сделал крюку верст 500, ехал по ужасным дорогам; — все это, чтоб доставить мне счастие себя обнять. Я так это чувствую и так благодарю Бога, что внушил ему такое желание, что не могу без слез ни думать, ни говорить о том.



За несколько часов до его приезда я получила письмо с почты. Это было в воскресенье, 4-го числа, и как я никогда не читаю адреса, а спешу распечатать письмо от нетерпения узнать его содержание, то распечатала и твое письмо, которое ты писал к Николиньке сюда в Рыскино. Оно было подано мне вместе с письмами на мое имя. Читаю это письмо и не понимаю — писано не ко мне, к Николиньке, как же оно ко мне попало? Не дочитав до конца, где ты говоришь ему, что он хорошо сделал, что сперва ко мне заехал, я поняла только, что письмо к Николиньке и расхохоталась, полагая, что ты прислал это письмо ко мне из рассеянности. Однако принялась опять читать его и вижу, что это не рассеянность и не ошибка, а ты приказываешь ему обнять маминьку и крепко поцеловать ее. Так вот что! Значит наш полковник сюда едет!



Разумеется, первое движение было объявить эту радость всему дому; сей час я велела своим лошадям ехать в Выдропуск за Николинькой, а сама пошла в поле, только так жаль, что не к Ильинскому, а в другую сторону, не думая, чтобы Николинька приехал так скоро. Между тем, слышу, бегут за мною в погоню, я сей час воротилась, догадавшись, что верно он приехал, и мы встретились и обнялись в переулке у сада, потому что узнав, в которой я стороне, уж Николинька бежал мне навстречу. Мои лошади встретили его на дороге, а уж в Выдропуске не застали, он приехал на ямских, а мои лошади вернулись порожные. Завтра Николушка наш уезжает, и теперь тебе предстоит радость обнимать его и любоваться им.



Если б я была спокойна на счет Мишиньки, то не могла бы нарадоваться своему счастию, что вижу Николиньку в нынешнем году здесь в Рыскине уже четвертый раз, вижу его полковником, веселым, здоровым и таким же славным чудным молодым человеком, как всегда. Впрочем, иначе и быть не может, потому что уж теперь нельзя опасаться, чтоб он переменился. Он так был загоревши, как приехал, что я никогда не видела его таким арапчиком; теперь, слава Богу, пожив здесь, он повыбелился, пополнел, а я так рада, когда он бел и полон в лице, это к нему так идет, а я уж имею такую слабость, что с самого малолетства всегда была помешена на его красоте. Мне кажется, что прекраснее его никого на свете нет и не будет.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 20 сентября 1849 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 126.



49



20-го сентября 1849. Рыскино



Дорогой и милый Левочка, Амалия Матвеевна здесь и просит повторить твое милостивое ходатайство о ее деле в Сенате. Сенат требовал от Тверской гражданской палаты, в следствие просьбы, поданной Давыдовой, и Палата 3-го сентября, за № 464-м послала в Сенат ответ свой по делу Амалии Матв(еевны) — сделай милость, похлопочи, чтобы с нее не взыскивали долг ее Поярковой, пока не кончится дело о том, что Пояркова ей должна. Это называется встречный иск, и кажется есть постановление, что нельзя взыскивать долга с Петра Сергею, когда в то же время Сергей должен Петру, а надо прежде привести оба долга в известность. Сделай милость, Левочка, защити ее, ее положение нешуточное, она теряет единственный свой угол, если за нее не похлопотать, и теряет его несправедливо. Ее имение висит на волоске, и только этот встречный иск может спасти ее.



Каких ты бесподобных лакомств прислал мне для закуски, Левочка, это чудо. Все такое вкусное, свежее, что я давно не едала ничего, столь превосходного. Целую твои ручки миллион раз и прошу тебя поблагодарить от меня Александру Константиновну за прекрасный выбор присланных вещей, потому что, вероятно по твоей просьбе, она сама позаботилась прислать ко мне такую чудесную провизию.



Я еще не писала тебе, дорогой Левочка, как меня порадовало письмо князя Чернышева48 к твоему графу о твоих достоинствах. Дай Бог ему здоровья, что он умеет ценить твои редкие качества, и дай Бог здоровья графу Орлову, что он показал это письмо Государю. Это делает честь Чернышеву и доказывает, что он человек справедливый, уважающий достоинства людей. Оно утешительно и приятно видеть такое чувство в человеке, которого мнение может иметь столько влияния на дела государственные.



Ты делаешь мне выговор, Левочка, за мою откровенность в одном из моих писем. Виновата, мой ангел, вперед не буду, но я полагаю, что ты напрасно беспокоишься. Все-таки, не велишь, так я и не буду писать откровенно, а за тот раз прости меня.



Миша получил контузию; оно и ничего, но за контузией может случиться щелчок и поважнее. Во всем воля Божия, а все сердце не на месте.



Благодарю тебя, дорогой Левочка, что ты с таким удовольствием принимаешь на себя хлопоты по передаче Власова. Ты говоришь, мой ангел, что мою доверенность переписывают набело, а разве ничего не надо тут переменить или прибавить?



Это имение по двум обязательствам заложено в Опекунский совет, сроки 10-го июня и 10-го ноября, то я думаю, надо будет для этой передачи получить согласие Опекун(ского) совета, а без того присутственные места акта не совершат. Как скоро ты получишь от меня подписанную и засвидетельствованную доверенность, то надо прежде всего испросить согласие Совета.



Целую твои ручки, мой ангел, и очень радуюсь, что Коля с тобою и ты не один. Кланяйся брату Павлу Матвеевичу и его семейству, и всем, кто помнит меня и не бранит.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 27/29 сентября 1849 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 126—128.



50



27-го сентября 1849. Рыскино



Дорогой Левочка, 15-го числа было твое рождение, но я к тебе об этом не писала и тебя не поздравляла, приметив, что ты  не любишь дня своего рождения и всегда тужишь, что тебе прибавляется лет. Но как ты уж сам меня уведомляешь, что тебе минуло 2757 лет, то и мне теперь таиться нечего, что я знаю твои лета. Ты не любишь поздравлений с рождением твоим, но позволь мне поздравить хоть себя, детей и всех, кто тебя ценить умеет, что ты две недели тому назад родился на свете, такой умный, такой славный, что и сам князь Чернышев тобою не нахвалится.



А вот это не умно, что ты изволил простудиться, провожая покойного великого князя49 от Обуховского моста до крепости пешком. Разве ты не знаешь, как твое здоровье дорого и необходимо? В твои лета, с твоим не крепким сложением, склонностию к простуде, отвычкою ходить пешком, ты прошел восемь верст в одном мундире и без шляпы на голове.



Право, Левочка, это непростительно! Был бы жив Марко, он бы тебя не пустил так ветреничать, а теперь я вижу, ты никого не слушаешься! Смотри, Лева, я приеду тебя няньчить и так возьму в руки, что ты не рад будешь своей прогулке от Обухова моста до крепости. Как можно в твои лета так шалить? Прожил 2757 лет на свете, а этого не подумаешь, что можешь занемочь так серьезно от такого подвига, что и сам последуешь за великим князем. Нас осиротишь, а ему пользы никакой не сделаешь. Хорошо, если все это кончится одним флюсом, да и флюс мучительное дело, а, Боже сохрани, может сделаться горячка или воспаление! Страшно подумать, какие могут быть последствия.



29-го сентября



Пока я это тебе писала, получила твое уморительное письмо, где ты рассказываешь, как сам себя в зеркале узнать не можешь, и как только одни толчки Сидора и Александра выводят тебя из недоумения, потому что кроме тебя они никого не бьют. Я так смеялась твоему рассказу, что ты слон не слон, верблюд не верблюд, а не человек, и смеялась тем охотнее, что твоя веселость доказывает, что тебе стало легче и видно очень легче, что ты так весел.



Странно, Миша как будто сговорился с тобою, и у него флюс, так, что правого глаза не видать. Впрочем, он тебе писал об этом, и вероятно теперь уже и его флюс прошел, как надеюсь твой также. Дай Бог, чтобы этим кончилось.



Я также не понимаю этой системы Кавказской войны: осаждать крепость несколько месяцев, проводить траншеи, терять людей и потом довольствоваться только тем, чтобы разрушить стены крепости, потому что всю крепость с ее строениями разрушить невозможно, все что-нибудь из жилищ да останется, а чрез полгода или и менее, та же крепость опять воздвигнется, еще может быть, тверже прежнего. Зачем же раздражать этот народ по-пустому? У них разорили Чох, а они за то на каждом шагу, за каждым углом станут мстить нам, и опять станут толпами нападать на наши крепостцы, где только по 200 человек.



Ты обещал мне, Левочка, прислать реляцию о последней экспедиции против горцев, где, вероятно, будет говорено и о Мишиньке. Сделай милость, пришли мне эту реляцию поскорее, ежели она уже напечатана. Я думаю есть в “Русском Инвалиде”, достань, сделай милость, тот номер, где напечатаны известия о кавказских делах и пришли мне. Я с большим нетерпением ожидаю этого удовольствия.



Ты был так милостив, писал мне, что мою доверенность на передачу Власова Николиньке переписывают, но до сих пор этой переписанной набело я не получила. Ведь мне надо ее подписать и засвидетельствовать, а время остается немного до 29-го октября. Мне бы хотелось кончить все совсем к этому дню и вручить Николиньке акт о передаче ему Власова в самый день его рождения. Сделай милость, Левочка, пришли мне поскорее подписать мою доверенность. Если ее в Петербурге без меня переписать нельзя, то пришли черновую; я здесь перепишу.



Ты пишешь, что брат Павел Матвеевич совсем основался в Петербурге и купил дом на Литейной, следовательно, недалеко от нас. Как мне жаль, что это не случилось, когда я живала в Петербурге, я бы тогда попользовалась этим соседством, а теперь оно для меня потеряно.



Прощай, дорогой Левочка, целую твои ручки миллион раз. Ах, еще забыла поблагодарить тебя за Малаховку. Шварц принялся очень усердно за дело и прислал мне сведения, которыми я очень довольна. Только ты ошибаешься, мой голубчик, что он посылал в Малаховку своего брата. Он посылал туда старосту своего брата, как писал мне о том. При случае поблагодари его за меня, дорогой Левочка, твоя благодарность будет для него приятнее моей и лестнее, — хотя и я также это сделаю с своей стороны.



Не пишу теперь ни к Коле, ни к Федору Федоровичу, потому что спешу отправить письмо в Выдропуск. Надежда едет туда лечить одну больную, то я хочу отослать письмо с нею, а то потом надо будет нарочно посылать.



Вот иные твердят, что я гонюсь за отрезанною у меня Васильевскою землею; “что, дескать, для Анны Николаевны 9-ть десятин! Что тут хлопотать, у нее земли и без того много!” — во первых, если так судить, то ежели везде соседи у меня будут землю отымать, а я буду всем уступать, то у меня, наконец, ничего не останется. Я примерно считаю, что на Васильеве отрезано 9-ть десятин, а может быть и больше; в Рылове соседка Бакунина затопляет своею мельницею 20-ть десятин, да отрезала от моей пашни неправильно до семи десятин, да в моем плане косит, не знаю почему, на 15-ти десятинах. Так это везде уступать? Притом на Васильеве ямщики отъятую землю не косят, а пускают татьевой скот; этот скот и по моей земле гуляет и остальной мой сенокос затаптывает; еще же на этой отнятой земле, где вода стоит, они эту воду спускают на мой же сенокос, который рядом, и остатки у меня портят то скотом, то водою. Все эти неприятности заставляют меня очень желать, чтобы это дело скорее кончилось, и выдропужских ямщиков отодвинули бы за ручей, как прежде было, чтобы они меня на моей земле не притесняли.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 3 октября 1849 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 128.



51



3-го октября 1849. Рыскино



Вчера получила я твое письмо от 28-го сентября, дорогой Левочка, где ты ничего не говоришь о своем здоровье, почему я и полагаю, что оно в порядке. Слава Богу.



Ты пишешь, Левочка, что Государь подарил тебе табакерку с своим портретом, а ты подарил ее детям. Мне кажется, мой ангел, что тебе следовало бы сохранить ее у себя — царский подарок, с портретом Государя, надо сохранять как святыню. Он дарит свой портрет, как милость, а ты отдаешь этот портрет другим, хоть и детям, но все-таки у себя его не оставил, как будто не дорожишь им. Они люди молодые, притом подарок царский сделан не им, у них эта табакерка будет валяться, это увидят, и пожалуй, перенесут куда не надо, что ты брезгаешь царским подарком и отдал его, а у себя сохранить не хотел. Мне кажется, Левочка, что тебе надо эту табакерку прибрать у себя в шкатулке, и пока ты жив, беречь ее у себя и никому не отдавать, после же тебя и без того она достанется детям и перейдет в их потомство, если у них будет оно.



Ты пишешь, Левочка, что Миша напрасно желает приехать в Петербург и что ему бы лучше оставаться там. Ангел мой, ведь хотя он и сам туда просился, а все-таки ему скучно с чужими, на чужой стороне. Дай ему душу отвести, взглянуть на родных. Нынче он уцелел, а кто знает, что его ждет впереди? Ну, как ты ему теперь отсоветуешь приехать повидаться с нами, а на будущее лето опять экспедиция и его не станет, поэтому мы с ним уж и не увидимся, тогда ты на старости лет вечно будешь тужить и себя упрекать, что не допустил его попользоваться счастием обнять еще раз людей, столь дорогих его сердцу. Он не просит денег на проезд, он для этого сберег из своего жалованья, то за чем же противиться такому натуральному и законному его желанию? Повредить службе его эта поездка не может, потому что он себя показал таким молодцом, так скоро заставил оценить себя, что мучиться ему и коптеть целую зиму на месте нет особенной надобности. С его нравом это даже опасно, он со скуки скорее там напроказничает, чем в Петербурге, где ему некогда будет дурачиться. Он так будет рад и счастлив видеть всех дорогих ему людей, что большая дурь и в голову влезть не успеет.



Наконец, я нахожу, что мы должны чем-нибудь его потешить за то, что он так блистательно вел себя во все продолжение экспедиции. Его мужество, благородство и храбрость делают честь не только ему, но и нам. Он прибавил нового лоску твоему и то уже прекрасному имени. Воинские достоинства ценятся высоко везде, во всех народах, и всегда высоко ценились во всех веках, потому что эти достоинства трудны и редки. Миша не какой опытный воин, застарелый на войне; тем более его храбрость и искусство блистательны! Все это заслуживает любви, похвал и награждения, а в настоящем случае ему нет высшей награды, как побывать в Петербурге и повидаться с теми, к кому привыкло и проросло его сердце. Не мешай такому прекрасному желанию, мой ангел, прошу тебя, напротив, помочь ему.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 6 октября 1849 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 129—130.



52



6-го октября 1849. Рыскино



Не знаю, Левочка, верить ли глазам своим, что ты обещаешь приехать сюда в течение этого месяца? И рада я душевно буду твоему приезду, и боюсь, что тебе будет здесь скучно одному, без детей и без дел. Это опасение отравляет мою радость. Я уж думаю, не лучше ли сделать так, чтобы тебе сюда приехать навстречу Мишиньке, когда Бог даст, он приедет с Кавказа, на пути в Петербург. Тогда вы здесь пробудете вместе, и весело будет нам слушать вместе его рассказы, а потом вы вместе и поедете в Петербург отсюда. Но и тут вот чего боюсь, что он приедет осенью поздно, то тебе будет холодно ехать, так как обыкновенно в ноябре бывает самая сильная стужа и морозы доходят до 25-ти градусов и свыше. Если же ты решишь приехать теперь, то привези с собою сестру Александру Константиновну, если можно оставить хозяйство без нее в Петербурге. Пусть Коля похозяйничает с Федором Федоровичем! Если ты привезешь Александру Константиновну, а она решится расстаться с Соничкой50 на несколько дней, то я этому очень буду рада; и здесь тебе будет с нею веселее, да и дорогой она тебя побережет. Ты нынче часто хвораешь. Боже сохрани, занеможешь дорогой, и покою нет с тобою. Один, пожалуйста, не езди; это как-то страшно без Марки.



Михаил Леонтьевич Дубельт



Ежели увидимся прежде 29-го октября, то переговорим о сделке моей с Николинькой, о духовной и о прочем; а если не увидимся, то надо будет списаться о том, в чем должна состоять его духовная. Уповаю на милость Божию, что он не пошлет мне страшного несчастия пережить Николиньку, и что устроит по порядку природы так, чтобы Коля схоронил меня, а не я его! Но вперед ничего не узнаешь, и потому я включила эти строки в своей бумаге, что если бы он оставил нас бездетным, то имение опять должно обратиться ко мне. Не имение мне нужно, без Николиньки весь мир был бы для меня прахом, но участь крестьян моих меня озабочивает. Ты знаешь, что я люблю своих крестьян горячо и нежно; они также мои дети, и участь их, не только настоящая, но и будущая, пока могу ее предвидеть, лежит на моей ответственности. Так вот дело в чем: если, Боже сохрани, Коля не успел бы жениться и оставить Власово своему потомству, тогда, по закону, имение переходит Мише. Оно бы и ничего, да Миша-то в карты любит играть. Проиграет Власово — крестьяне и достанутся какому-нибудь картежнику. Даст Бог, этого не будет, и Коля женится, и будут у него дети, и достанется ему после меня Рыскино и прочее; но все-таки надо на всякий несчастный случай обезопасить крестьян, чтобы им не достаться в чужие и худые руки. Надеюсь, что и Миша исправится, и надеюсь, что ему не достанется Власова после Николиньки, и что оба они нас похоронят и каждый будет иметь свою семью; но как оба они теперь холостые и неизвестно, когда женятся и будут ли у них дети, то на всякий несчастный случай надо Коле сделать духовную; но в такой силе, чтобы обеспечить крестьян на вечные времена. Сделать ему духовную только на мое имя мало будет проку; я умру прежде его, вот и духовная нипочем. Если до тех пор у него будут дети, тем лучше, им и достанется; а ежели и он умрет бездетен, и меня не будет на свете, и Мишу подстрелят черкесы — тогда бедные власовцы куда пойдут? Поэтому духовную надо писать не в одном пункте, что только мне Власово поступит обратно, если Коля прежде меня отойдет бездетен, а надо писать духовную и на тот случай, что если мы все перемрем, то чтоб наши крестьяне не бранили нашу память, что их оставили сиротами в чужих и может быть жестких руках. Не так ли, Левочка?



Вчера получила я те газеты, где производятся за отличие против горцев те военные, которые принимали участие в деле 23-го августа, а нашего Мишиньки нет в том числе. Государь награждает, кто только повернется в сражении, а Миша целую экспедицию вел себя блистательно, как говорил князь Арбелиан Николиньке. Так видно Мишу не представили к награде? Отчего же так? Начальники осыпали его похвалами, а о нем в их донесениях и речи нет. Ежели скажут: “он там недавно!” — но Тимашев также одно лето пробыл на Кавказе и сделан был флигель-адъютантом и получил 3-ю Анну; и многие другие за одну экспедицию получили то награду, то крест, то чин, то флигель-адъютанта: Гейден, Ахматов и другие. За что же Миша оставлен без внимания, когда поступал не хуже других? В корпусе он ленился и нельзя было жаловаться, что он там не получил отличий, а на войне, как видно, его стихия, он вел себя молодцом, обратил на себя внимание и внимание особенно начальников, а в представлениях и как видно даже и в донесении о делах этого года о нем ни слова! Это обидно для Миши, Левочка; ты на таком месте, что можешь говорить за него. Вступись, мой ангел, чтобы ему отдали должную справедливость! Нельзя хлопотать за самого себя, а за сына можно, не только можно, но и должно! При его пылкости, это Мишу обескуражит, что его оставили без внимания, несмотря на его блистательный дебют на военном поприще.



Целую твои ручки, дорогой и бесценный Левочка. Дай Бог поцеловать их в самом деле.



А как это смешно, что графу кажется, будто ты беспрестанно ездишь в деревню, тогда как с 1837-го года, то есть в течение 12-ти лет, ты был в деревне только один раз на 6-ть дней и с проездом. Впрочем, эта неохота отпускать тебя очень лестное для тебя чувство в нем. Кто необходим для нас, мы с тем человеком очень не любим расставаться, особенно отпускать его от себя. От тебя граф поедет не поморщась, а тебя отпустить для него каторга, потому что без тебя в Петербурге он останется как без рук. Это не дурно, что ему не хочется оставаться без тебя одному. Даже за это ему надо сказать спасибо.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 12 октября 1849 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 130—131.



53



12 октября 1849. Рыскино



Дорогой Левочка, сейчас получила я письмо твое, где ты тужишь о двух вещах: 1-е — что так тихо идет передача Николиньке Власова; 2-е — что Мишиньке сделана такая кровавая несправедливость.



Что касается до Власова, это домашнее дело. Мне хотелось подарить Коле акт передачи в день его рождения, но ежели дело продлится и позже того, что ж за беда! Лучше не торопиться, а сделать хорошенько. Я тебе писала, мой ангел, что если Коля сделает духовную только на меня, это действие будет не полно. Когда я включила две строчки в доверенность о возвращении имения ко мне, я думала, что это легко сделать и даже не встретит никакого препятствия. Вышло иначе, и уж если составлять ему духовную, надо в ней упомянуть, что делать с имением, если меня не будет на свете, чего я и надеюсь. А об этом лучше переговорить или списаться. Но все это не уйдет, это в наших руках, неделю позже или ранее, время терпит. А вот что не терпит отлагательства, это Мишино дело. Ты пишешь, Левочка, что тебе грустно? Но, мой ангел, умоляю тебя, не грусти, а действуй. Расскажи это обстоятельство графу Орлову, попроси его содействия. По его доброте, справедливости и любви к тебе, он или напишет к князю Аргутинскому, или доложит Государю, или поговорит* Воронцову; а этого так оставить нельзя и не должно. Когда же Мише отдадут справедливость, когда его убьют черкесы? За себя хлопотать нельзя, но за сына — это твоя обязанность, тем более, что ты имеешь на то все средства.



Я Мише не отдам Власова, чтоб он его в карты не проиграл, а за отличное его мужество горой постою. Чего он заслужил, то ему и следует, и не отстану от тебя, пока ты не раскричишься за него во все горло, так, чтобы на Кавказе услышали твой крик за Мишу и отдали бы ему должную справедливость. Тут терпение ни к чему не поведет; напротив, тут необходима настойчивость. Ты отец, кому же можно вступиться за него, как не тебе?



Я и прежде слышала, что на Кавказе пропасть интриг; теперь это очевидно. Не думаю, чтобы тут интриговал князь Аргутинский; его хвалят за благородство и высокий дух, притом какая ему надобность интриговать против Миши? А вероятно тот, кто составлял реляцию там, или уж не в Петербурге ли это сделали? Потому что Миша писал мне с полною уверенностию, что я прочту в “Инвалиде” его имя. Видно же он знает, что и его подвиги помещены в описании дела под Чохом.



Умоляю тебя, мой ангел, не оставляй этого обстоятельства без внимания, заступись за Мишу всем сердцем. Не грусти, а действуй! Не молчи с терпением, а кричи во все горло! Кому же тут и кричать, как не тебе? Надо бить железо, пока оно горячо; пройдет много времени, тогда и пора пройдет; а теперь-то и хлопотать. Целую твои ножки, не оставляй этого дела, постой за Мишу всеми силами и всем умением твоим.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 28/31 октября 1849 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 131—133.



54



28-го октября 1849. Рыскино. Утро



Теперь уж верно ты доехал, дорогой мой ангел Левочка, и надеюсь, что доехал благополучно. Проводив тебя третьего дня в вечеру до кареты, мы вернулись наверх и все три, я, Алек(сандра) Алек(сеевна) и Ириша, пустились взапуски рыдать и плакать горькими слезами. Наконец, я первая взяла себя в руки и стала говорить о делах со старостами и земскими, между тем Ириша, у которой не случилось никакого дела для ее рассеяния, продолжала заливаться и фыкать. Я после некоторого времени позвала ее к себе для прислуги и поцеловала за то, что она так горько плачет о твоем отъезде, а она заплакала еще пуще, и едва могла выговорить: “Как же не плакать о нем, ведь жалко, — мы его как за какого бога считаем!”



Видишь, Лева, я правду говорю, что если бы мы жили во времена мифологические, когда благодетелей рода человеческого делали богами, ты был бы сделан богом, и верно, богом милости и правды.



Огорчило меня только то заключение, что как я перестала плакать первая, потом унялась Сашинька, а Ириша плакала дольше всех, так по этому видно, что она тебя любит наиболее из нас троих. Такое открытие меня озадачило и мне жаль стало, что я не плакала дольше всех, потому что мне кажется, я должна тебя любить и люблю более, чем Ириша. Как ты думаешь?



В разговоре моем со старостами в вечер твоего отъезда первое мое слово начиналось так: “А что? Каков ваш барин?”, и каждого из них в свою очередь ответ был следующий: “Ах, матушка, кажется таких господ да даже и таких людей на свете нет!” Ты, конечно, догадываешься, что я вполне согласна с ними.



Переночевав в тех самых комнатах, где мы с тобою сидели, поутру я пустилась в обратный путь, в Рыскино. Здесь все показалось так уныло, так пусто, что насилу я перенесла этот первый день без тебя. В твоей комнате еще и сегодня остался запах от сигарок, которые ты курил; это и приятно и грустно.



Сегодня дела идут своим чередом, даже их больше прежнего, потому что при тебе некоторые остановились, а и те, которые не останавливались, шли кое-как, потому что при тебе ничем заняться не хотелось, а все хотелось поболтать с тобою или с сестрою, о тебе же.



Хотя дел и довольно, но все как-то из рук валится оттого, что на душе не весело. Все кажется, как будто у меня что-нибудь отняли. Это такое блаженство наслаждаться такою беседою, как твоя. Столько ума, даже мудрости в твоих суждениях, что весь мир забудешь, слушая тебя.



Между прочим, не обо всем я переговорила с тобою, мой ангел. Удовольствие тебя видеть и слушать заглушало и память во мне и волю, эти дни при тебе я как будто летала на крыльях и земли под собою не чувствовала, и от того многое земное перезабыла; между прочим вот о чем: в доверенности на передачу Николиньке Власова, в конце сказано: “почему и прошу тебя совершить вместо меня законным порядком дарственную запись на означенное имение, с объявлением известной тебе оному цены, для чего и выдаю тебе сие верющее письмо, и прочее”.



Об этом-то я и забыла поговорить с тобою, какая тебе известна цена этому имению? Прошу тебя, мой ангел, не выставлять излишней цены: это могло бы иметь со временем какие-нибудь неприятные последствия для Николиньки. И потому, сделай милость, не выставляй более 70 (тысяч рублей серебром), оно так и есть: за Власово заплочено 230 (тысяч рублей ассигнациями) да за перевезенцев 15 (тысяч рублей ассигнациями) — вместе и составляет 245 (тысяч рублей ассигнациями). Как видишь, именно 70 (тысяч рублей серебром). Более этой суммы мне выставлять не хочется; а зачем, теперь долго рассказывать, когда-нибудь скажу на словах.



Еще же, скажи пожалуйста, для чего нужно выставить цену в дарственной записи? Ведь пошлин не платится, так зачем цена? Узнай, Левочка, и напиши мне.



Сейчас приходила ко мне по делам скотного двора старшая и любимая моя скотница Федора Аксеновна и со слезами говорила о своем и всеобщем восхищении, как ты милостив и какие у них господа, и старые и молодые: “верите ли, матушка, говорит она, ведь все дивуются, какое нам счастье на свете жить; и на сердце радостно и на душе весело. Других господ ждут в деревню, у людей вся утроба от страха дрожит, а наших господ ждешь, как ангелов с неба. Уж нас все-то спрашивают, какому вы Богу молитесь, что вам счастья столько от господ?” Как это весело, Левочка, слышать, не правда ли?



Левочка, ангел мой, ты не вини меня, что я при тебе почти совсем не занималась попугаем, не думай, что всегда так бывает. Ты видел, как он любит меня; этого не могло б быть, если бы я не занималась им беспрестанно. Но при тебе мне было жаль проводить время с ним, а не с тобою. Если б приносить его вниз, его крик тебя беспокоил бы; притом не хотелось даже ходить наверх за ним. Ты один занимал все мои мысли, и даже твой подарок, попугай, который мне всегда так дорог, при тебе не мог отвлечь на себя моего внимания. Теперь он опять беспрестанно у меня на руках, и кусает и лижет их по-прежнему; а при тебе, уж извини, Левочка, что я и его даже забывала для тебя. Я в таком была упоении, как бывала только 16-ти лет от роду, у дядюшки Николая Сем(еновича) и у тетушки Анны Сем(еновны) на вечерах, где мы танцевали, и нас было столько девиц и кавалеров с нами, дорогих и любезных, что нельзя было описать той радости и того восхищения, какое мы чувствовали, танцуя просто, ненарядно в белых коленкоровых платьицах, но зато так весело, как было мне теперь с тобою.



29-го октября



Сегодня нашему Николушке минуло 30-ть лет. Шутка сказать, сколько времени прошло со дня его рождения. Я думаю, вы все сегодня вместе обедали, и брат Павел Матвеевич с семейством, верно, все были у нас и верно также меня вспоминали. А я воображаю, как Коля был счастлив, что ты приехал к его рождению; без тебя, я знаю, что ему было скучно, и хотя мне было жаль провожать тебя, но я радовалась за него, что день своего рождения он проведет с тобою. Обними его за меня, поздравь от меня и скажи ему, что мой подарок на его тридцатилетний день рождения — Власово. Он это знает, но все-таки скажи ему, что дарю ему это имение с полным и душевным желанием, чтобы оно его занимало и счастливило, и чтобы его трудами доведено бы было до высочайшей степени совершенства и давало бы ему 10 (тысяч рублей серебром) доходу в год. Целую твои ручки, мой ангел.



31-го октября



Ангел мой, Левочка, когда я говорю, что Власово мой подарок Николиньке на день его рождения, я говорю неправильно, ошибочно, совсем не так, как душа чувствует. Я должна сказать наш подарок, потому что мы вместе с тобою дарим Николиньке Власово. Если бы не твои милости и не было бы детям нашим такого великолепного от тебя содержания, я бы не могла прибавить столько имения, что почти удвоила полученное от батюшки наследство. Если бы ты не был так щедр и милостив к сыновьям нашим, я бы должна была их поддерживать, и тогда не из чего было бы мне прикупать имений. Хотя, конечно, я бы не так их баловала, как ты это делаешь, мой ангел, но все-таки не в чем было бы платить долгов, сделанных на покупку имений, если бы детям пришлось жить на моем содержании. Следовательно, я и считаю, что не я, а мы подарили Николиньке Власово, и прошу тебя, мой бесценный Левочка, не говорить и не думать, что Власово дано мною, а дано оно Николиньке нами.



После твоего отъезда из Выдропужской гостиницы, на другой день нашли мы с Сашинькой тебе дворецкого и камердинера. Он холостой человек, трезвый, неутомимый и честный, его чрезвычайно хвалят.



Я говорила с ним, и он готов служить у тебя за 15 (рублей серебром) в месяц. Не знаю, понравится ли он тебе, но его все чрезвычайно хвалят. Конечно, сначала, пока он не привыкнет, может делать ошибки, но с усердием и желанием угодить, может статься и будет служить тебе хорошо. Он теперь лакеем в Выдропужской гостинице, и успевает услужить всем проезжающим, которых, ты сам видел, какое множество. Между тем, хозяева им не нахвалятся. Может статься, что ты не захочешь взять его и затем, чтобы не отнимать его у хозяина; это правда, что это неприятно, но этот человек, однако, властен располагать собою и желает охотно служить тебе, наслышавшись об ангельской доброте твоей. Прикажи, как тебе угодно, так я и сделаю.



Землемер Пичугин был у меня в субботу с новыми планами и межевыми книгами, и я везде расписалась. Он чай пил у меня и ужинал, и мы все толковали о тебе и наших сыновьях, которых я показывала ему портреты! Я подарила ему 50 (рублей серебром) и он насилу взял их, взял только потому, что я объявила ему, что не выпущу его из дому, если он не примет моего подарка. Он вообще мне очень понравился суждениями своими, чувствами и правилами. Обожает Государя, полон христианских чувств, с восторгом говорит о счастии быть русским и жить в России. Все это мне было очень весело слушать, и я провела вечер субботы, день Николинькина рождения, весьма приятно. Теперь дело о Васильевской земле кончено совсем. У меня есть копия с указа, по которому сняты схожные признаки, поставленные губернским землемером; планы мне вышлются через год; признаки совсем сняты, и теперь я на этот счет совершенно успокоена; а как мне бы во всю жизнь свою не достигнуть окончания этого дела без твоей помощи, дорогой Левочка, то и кланяюсь тебе в ножки и благодарю тебя миллион раз за твое содействие.



Вот уже пять дней как ты уехал, а все еще нельзя привыкнуть к той пустоте, которую ты по себе оставил. Прощай, мой ангел, целую твои ручки.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 5 ноября 1849 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 133—134.



55



5-го ноября 1849.



Рыскино Дорогой Левочка, ты уехал, а вслед за тобою просьбы. Пришли ко мне здешние окрестные вольные крестьяне просить, чтобы им оставили их окружного начальника Палеева, которого переводят в осташевский уезд, а здешние государевы мужички очень им довольны и уже послали прошение к министру, чтобы им Палеева оставить и от них не переводить, а тебе, как помощнику и защитнику всех и всякого, бьют челом и просят тебя у министра похлопотать, чтобы их прошение было исполнено. Просят и бьют челом 24 тысячи душ. Можно — помоги, нельзя — откажи. Они говорят, что и сам Палеев желает остаться с ними. Они говорят, что у них такого окружного начальника не было, а другой будет бог знает каков; просят же твоей защиты, по соседству.



Третьего дня получила я твое милое и дорогое письмо от 29-го октября, где ты уведомляешь меня, что ты благополучно  проехал мимо всех разбойников и всех других ужасов, тебя окружавших, и достиг до кабинета графа Орлова, где олицетворял своим докладом мельницу, действующую при хорошем ветре.



Благодарю тебя миллион раз, мой ангел, что ты так весело и мило написал, это доказывает, что ты в хорошем расположении духа, следовательно здоров, чего на свете лучше быть ничего не может.



По твоей ангельской доброте ты же меня благодаришь за то, что меня же и всех меня окружающих ты осыпал своими несказанными и несчетными милостями. Не только облагодетельствовал нас своим приездом, который уже и сам по себе составляет блаженство превеликое, потому что видеть тебя и слышать, любоваться твоими удивительными поступками, твоею добротою, милостию, снисхождением, терпением — все это уже само по себе составляет какое-то неземное очарование; но еще как ты осыпал нас своими щедротами! Я не охотница до подарков, но от твоей руки принимаю их с умилением и восторгом, потому что вижу в них память и доказательство той несказанной и неописанной доброты, которой нет названия. С какою любовию ты наделяешь всех! Нельзя описать, до какой глубины трогается сердце твоею небесною добротою. И что значит нравственная красота! Твои достоинства делают тебя таким красавцем, что кажется на свете нет такого. И по этой причине мы все в тебя влюбились.



Я только удивляюсь, чем я заслужила такое счастие, что принадлежу так близко такому превосходному человеку.



И ты еще благодаришь меня за мои милости, тогда как нет слов, как отблагодарить тебя за твои милости, как ко мне, так и ко всем жителям рыскинского государства.



Поклонись от меня сестре Александре Константиновне, брату Павлу Матвеевичу и сестре Екатерине Николаевне. Скажи Николиньке, что я его обнимаю от всего сердца. Кланяюсь также Федору Федоровичу и прошу его написать что-нибудь, уж я не помню, когда получила последнее письмо его; кажется это было еще в 1764 году.



Прощай, мой ангел, будь здоров и весел и пиши мне, как ты говоришь здесь со мною, а я не могла наслушаться твоих речей и налюбоваться ими. Иногда станет и теперь грустно, что не слышу твоих бесподобных рассказов, таких умных, милых, можно сказать, упоительных.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 13 ноября 1849 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 134—135.



56



13-го ноября 1849. Рыскино



Как мне не нравится, дорогой мой ангел Левочка, что ты так часто стал хворать. Опять был болен, ты, которому здоровье так необходимо. Сделай милость вспомни, от чего ты захворал этот раз и напиши мне. Слава Богу, что ты уже поправился, но я боюсь, чтобы это не повторилось опять, и это беспокойство меня мучит. Еще же мне не нравится, что тебе всякий раз делают клистир. Это средство не натуральное, и я слыхала, что кто часто употребляет его, не долговечен, а тебе ведь надо жить 10 (тысяч) лет. Притом клистир вещь мучительная, особенно при твоих геморроях. Сделай милость, Левочка, кушай всякий день леденец, не такой, как ты покупаешь в конфетных лавках, а такой, как продают на сахарных заводах. Всякий день, после обеда скушай два небольших кусочка и в вечеру после чаю хоть один; еще же чуть на желудке не совсем хорошо, скушай опять кусочек, другой. Этот леденец разводит слизь, предупреждает желудочные спазмы и производит отрыжку, а тем самым мешает ветрам скопляться в одно место, а у тебя от того и такая сильная боль, что накопляется слизи и ветров в желудке и кишках.



Еще же я нахожу, что касторовое масло не достигает цели. Оно слабо действует и его дают только детям. Лучше бы было, если б ты держал у себя всегда в запасе пилюли из чистого ревеню и принимал бы их по две и по три по мере надобности.



Сестра писала, что до приезда доктора тебя обкладывали горячими салфетками; скажи, пожалуйста, что ты чувствовал от них, было ли тебе от тепла их облегчение? Еще же скажи, мой ангел, это лечение, клистир и касторовое масло не изнуряют ли тебя понапрасну?



Мне кажется, что это лечение временное, а тебе бы надо желудок очистить хорошенько. В нем, вероятно, накопилось слизи и дряни, и хотя ты мало кушаешь, но как ты подвержен запорам, то и малая пища обращается в клейкость, которая прилипает к внутренностям желудка и засоряет его. Берс говорил Николиньке, что у тебя делается эта боль от сидячей жизни. В этом я отнюдь не согласна. Какая же сидячая жизнь, когда ты всякий день съездишь к графу с Захарьевской к Красному мосту, раз, а иногда и два раза в день, потом всякий вечер бываешь где-нибудь и проводишь время в разговорах, смеешься, следовательно твоя кровь имеет должное обращение. Выезжать еще больше нельзя, в твои лета оно было бы утомительно. Летом ты через день бываешь в Стрельне, кажется, и этой прогулки довольно; и в городе очень часто ходишь пешком в канцелярию.



Не от сидячей жизни, а от накопления слизи делается боль у тебя. А слизь накопляется от запоров. Тебе необходимо принимать хоть раз в месяц слабительное для очищения желудка; даже хоть в два месяца один раз, и принимать не касторовое масло, а ревенные пилюли, или еще лучше, я тебе пришлю пилюль удивительных.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 29 июня 1850 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 135.



57



29 июня 1850 г. Рыскино*



Только что я по делам сестры Александры Константиновны написала тебе, дорогой Левочка, о вороных твоих старичках, как получила твое письмо, где ты пишешь, что отдал их сестре Екатерине Дмитриевне. Ну и пусть они у нее, я этому очень рада, оставь их ей хоть совсем, ежели они ей годятся, а мне они не нужны, я и без них обойдусь; мне будет приятно знать, что ей есть на чем выехать. Хотя они и очень старые, но у нее езда небольшая. Итак, Левочка, оставь сестре лошадок; пусть ими пользуется, пока ей угодно; пусть совсем их оставит, если ты на это согласен.



Я еще не говорила тебе, мой ангел, как мне весело с сестрою и с Соничкою. Сестра так добра и приветлива, Соня такой милый ребенок, что мы целый день болтаем и хохочем. Не видим, как время идет, потому что оно идет очень весело. Сестре Рыскино чрезвычайно нравится, она беспрестанно твердит, что она здесь как в раю. А мне радостно это слышать, потому что я нахожу сама, что Рыскино рай, и от всей души уважаю и люблю тех, кто так же думает о Рыскине, как и я.



Жаль, что опасения за твое здоровье заставляют сестру спешить в Петербург, а то бы я рада ее продержать здесь все лето, и кажется, она бы также и сама не соскучилась. Мы все собираемся вместе в Каменное, но дожди мешают. Помнишь, Лева, была у тебя от меня с письмом одна Вышневолоцкая мещанка Чернецкая, у которой взяли в солдаты единственного сына в последний набор? Она подавала лично просьбу Государю в Гатчине, в саду, и Государь велел ей отдать эту просьбу дежурному флигель-адъютанту, а этот дежурный был наш Николинька. Потом, ты мне писал, что вы относились к Бакунину51 об этом деле и он отвечал, что сын Чернецкой сдан правильно. По какому поводу вы относились к Бакунину, по словесной ли просьбе к тебе Чернецкой, или по поданной ею просьбе Государю? Она просит меня узнать, что сталось с ее просьбою, которую она в Гатчине подала Государю и которая по Его приказанию была ею, Чернецкой, отдана Николиньке. Сделай милость, вели разыскать, эта ли просьба была пружиною сношений ваших с Бакуниным, или она до сих пор лежит без действий, и где она находится?



Ты как-то писал мне, дорогой Левочка, что твои доходы от золотых приисков очень убавились от несправедливости, сделанной вам нарушением условий на счет процентов. На это я тебя спрашивала, зачем ты не хлопочешь, чтобы восстановить первобытное условие? Но ты мне ничего не отвечаешь. Скажи, пожалуйста, отчего же это переделать нельзя?



А как ты печально провел день своих именин, Левочка! Все по кладбищам, да на панихидах. Что же тебе это вздумалось, мой ангел, в этот день так грустить? А мы здесь вспоминали о тебе пятнадцать раз и я думала, что ты этот день проведешь с Азанчевскими. Прощай, мой добрый бесподобный Левочка, сколько ты мне прислал лакомств с сестрою, и все такое вкусное и славное. Целую твои ручки.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 10 июля 1850 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 135—136.



58



10 июля 1850 г. Рыскино



Мой ангел, Левочка, Николинька пишет, что граф Апраксин хочет купить нашу Петергофскую дачу, чему я очень рада, и прошу тебя, мой друг бесценный, не дорожись и возьми цену умеренную. Хорошо, если бы он дал 12 (тысяч рублей) серебром — но, я думаю, он этого не даст, то согласись взять 10 (тысяч рублей) серебром. Только чистыми деньгами, а не векселями и никакими сделками. У графа Апраксина деньги не верны; до тех пор только и можно от него что-нибудь получить, пока купчая не подписана; и потому прошу тебя, не подписывай купчей, не получив всех денег сполна. Разумеется, издержки по купчей должны быть на его счет. Если же ты не имеешь довольно твердости и на себя не надеешься, что получишь все деньги сполна до подписания купчей, то подожди меня, когда я приеду, и я уж нашей дачи без денег не отдам. Граф Апраксин станет меньше давать на том основании, что он дачу переделал, но ведь мы его не просили и не принуждали, на то была его собственная воля и теперь его же выгода купить нашу дачу, потому что тогда все переделки останутся в его же пользу. Другие бы на нашем месте запросили у него Бог знает сколько, потому что ему не захочется потерять своих переделок. А уж 10 (тысяч рублей) серебром цена самая умеренная, потому что дача нам самим стоит 40 (тысяч рублей ассигнациями). Прошу тебя, мой ангел, дешевле 10 (тысяч рублей) серебром не уступать и без денег дачи не отдавать. Целую твои ручки и умоляю тебя исполнить мою просьбу.



Ты так добр, что позволяешь сестре Александре Константиновне погостить здесь еще столько, сколько мне угодно. Как я тебе благодарна за это, Левочка. Сестра так счастлива в деревне, и в самом деле, сам посуди, мой ангел, каково жить в городе летом. Она так тебя любит, что беспрестанно рвется в Петербург, чтобы ты не был один. Но уж позволь мне ее продержать еще немного; если я соберусь в Петербург, то мы вместе приедем, а до тех пор уж позволь ей поблаженствовать в деревне. Нам так весело, что мы не видим, как время идет; но ни она ни я не призадумались бы ни одной минутки и она хотела бы сейчас к тебе, если бы ее присутствие могло столько тебя счастливить, сколько счастливит ее деревня. Ты ведь не сидишь с нею, дома бываешь на минутку, а когда и дома, то занят. У тебя столько знакомых, столько приятелей, которые могут развлечь тебя лучше Александры Константиновны. Что касается до расходов, то я думаю без сестры должно выходить даже меньше, чем при ней. У нее часто бывают гости, а ты когда один, мало бываешь дома, то и расходов немного. Притом и то скажу, что мне обидно, будто бы ты без сестры не можешь обойтись три недели, когда без меня обходишься пять лет!



Да, вот как, ваше превосходительство, господин Александровский кавалер, ты уж и поневоле должен оставить здесь сестру, пока мне угодно, а то ведь я так серьезно приревную, знаешь, по-старинному, когда я ревновала тебя в старые годы; даром, что мне теперь за 50-ть лет!



Прощай, мой ангел, будь здоров, да не только гляди на мои пилюли, а прими их, если опять заболит твой драгоценный живот. Ты вспомни, как он дорог всем, кто дорог тебе, и принимай мои пилюли, хоть не для себя, а для нас.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 23 июля 1850 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 136—137.



59



23 июля 1850 г. Рыскино



Сейчас получили мы два ящика с провизией и ананасом, мой ангел Левочка, и целуем твои ручки миллион раз. Чудесный ананас, какой большой и пахнет превосходно и хоть немножко с одной стороны позаплесневел, но это ничего, и когда станем кушать, то обрежем края и будет славно, потому что внутри он должен быть цел и хорош. Сегодня кушать его не будем, а подождем сестры Екатерины Николаевны. Такой чудесный ананас ты бы мог себе оставить, или отослать Коле или Марье Павловне или Азанчевским, а ты его к нам прислал; и хоть мне жаль, что ни ты, ни Коля его не попробуете, но все-таки не знаю как тебя благодарить за твое милое и доброе желание нас полакомить таким чудом.



Ты пишешь, Левочка, что с ананасом посылаешь 5 (фунтов) конфет, но их мы не получили. Не потому, чтобы мне конфеты были необходимы, но пишу тебе это только потому, чтобы ты знал, что я их не получила. Может быть, они остались в конторе транспортов, или Александр или Сидор забыли их отправить.



Я рада сестре Азанчевской, но жаль, что не знаю настоящего дня ее приезда. Мне очень нужно съездить по хозяйству в Толмачи и Клошнево, а тут сиди и жди, не зная дня, когда она приедет. Пробудет здесь она несколько часов, а продождешь* ее неделю. Ты пишешь, Лева, что она выедет из Петербурга около 25-го числа, поэтому она здесь будет 25-го. Но ежели и после того она не приедет, то неужели мне все ждать ее, когда мне нужно ехать в другие места. Напиши, мой ангел, как ты думаешь.



Благодарю тебя, мой бесподобный Левочка, за твое согласие отдать Петергофский дом за 10 (тысяч рублей) серебром. Если будем дорожиться, то никогда не продадим его, а он теперь нам не с руки. Получить 10 (тысяч рублей) несравненно лучше, чем возиться с этим домом понапрасну. Одно только прошу тебя и умоляю, чтобы все деньги получить сполна и ничего не отсрочивать. Что отсрочишь, того уже наверное не получишь, а за что ж нам делать подарки графу Апраксину? И потому прошу тебя, мой ангел, ни за что на свете не соглашаться продать дом иначе, как получишь все деньги до числа при совершении купчей.



Теперь о сестре Александре Константиновне. Ты не думай, Левочка, что я ее удерживаю для себя, я не такая эгоистка, чтобы могла предпочесть свое удовольствие твоему спокойствию. Но удерживаю здесь сестру более по двум причинам: 1-е потому, что она так здесь счастлива и так скучает летом в Петербурге; 2-е что я боюсь за Соничку, как бы она слишком не соскучила здесь одна и это не повредило бы ее здоровью. Но все-таки сестра, кажется, скоро собирается отсюда.



Прощай, мой ангел, береги свое здоровье, целую твои ручки миллион раз.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 17 октября 1850 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 139—140.



62



17 октября 1850 г. Рыскино



Как мне это не нравится, мой ангел Левочка, что ты опять сумел захворать и что всякий раз местопребывание твоего недуга оказывается в животе. Ты пишешь, мой неоцененный, что ездивши в Царское Село, ты дорогою продрог. Как мне грустно, что твои люди не умеют подумать о тебе, если ты поехал слишком легко одетый, надо бы человеку, который ехал с тобою, взять для тебя в запас что-нибудь потеплее. Бывало Марк умел тебя кутать и при нем ты был здоровее теперешнего. Сестра Александра Константиновна не может входить в подробности твоего туалета, да ты и не позволяешь ей, а камердинеру твоему должно припасать для выезду твоего за город все нужное, чтобы ты не продрог и не простудился. Это известие о твоем нездоровье навело на меня грусть. Слава Богу, что оно прошло, но все-таки грустно, потому что страшно вперед подумать.



Тверь



Ты говоришь, Левочка, что мои пилюли не помогли. Я думаю, мало для тебя двух пилюль, а надо три, притом надо их принимать уж не тогда, как схватит сильная боль, а как только нехорошо на желудке. Мне и другим здесь, кому даю три пилюли, делает пользу сейчас — как рукой снимет. Я не настаиваю, употребляй, мой ангел, что тебе помогает больше, только, главное, берегись простуды, когда она так много делает тебе вреда.



Я получила английскую и французскую иллюстрации и не знаю, как благодарить тебя за это удовольствие, которое ты мне доставил. Это самый приятный из французских журналов, и я с благодарностью его читаю. Тут много благоразумных статей, много остроумия и еще больше смешного. Французы мастера насмехаться и всего забавнее, когда они насмехаются над собою. Это ни с чем не сравненно.



Пока я тебе это писала, у меня побывала опять дочь Веры Андреевны с известием, что она съездила в Тверь и там обещали взыскание 300 (рублей серебром) с ее отца сложить за рекрута, а взыскать с него только складочные рекрутские деньги, всего 36 (рублей серебром). Только это еще не наверное, но как есть надежда, то, мой ангел, прошу тебя приостановить сбирать для них денег, как я тебя о том просила в предыдущем письме. Ежели не будут взыскивать 300 (рублей серебром) с Михайлова, то не для чего тебе и беспокоиться искать этих денег для него.



Не прошу тебя совсем это оставить, а подождать, чем кончится в Твери.



Позволь мне, Левочка, поговорить с тобою об одном обстоятельстве, которое меня несколько беспокоит. При частых и сильных наборах, что не знаешь, кого отдать в рекруты, в прошлом году у меня попал в рекруты солдатский сын. Я тогда не знала, что солдатских детей нельзя отдавать. Нынче мне растолковали случайно, “что единственного сына, прижитого в крестьянстве, солдата на службе или в отставке, отдавать в рекруты нельзя”. Вот я и беспокоюсь, чтобы не было мне неприятностей от этого и хлопот. Хоть никто об этом солдатском сыне теперь не говорит, но много есть людей, которые готовы мне повредить из зависти или какого-нибудь пустого мщения. Сама мать этого рекрута, солдатка, станет, может быть, просить на меня, а я сделала это не знавши. Посоветуйся, Левочка, не будет ли мне за это какой неприятности.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 19 сентября 1850 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 137—138.



60



19 сентября 1850 г. Рыскино



Как я рада, Левочка, что ты прокатился по железной дороге до Сосницкой пристани и хоть сколько-нибудь освежился загородным и даже деревенским воздухом. Ты говоришь, мой ангел, что когда будет вся дорога готова, ты пожалуй и в Спирово приедешь со мною пообедать. Вот славная будет штука! Дай Бог, дожить до этого времени.



Ты пишешь, Лева, что сестра Александра Константиновна ждала Соничку 15-го числа, в 10-ть часов утра, а я думаю, Соня приехала только в 10-ть часов вечера, потому что из Выдропуска выехала часу в девятом вечера, 13-го числа. Именно та карета, в которой она поехала, потребовала починки, не доезжая Торжка, и приехала в Выдропуск вместо 4-х часов пополудни, как было сказано в билете, приехала в 8 часов вечера.



20 сентября



Не успела я кончить своей первой страницы, как получила все ваши письма. Это удивительно, сколько раз и как страшно ломалась та карета, где сидела Соничка. То колеса вдребезги, то ось поломалась. Деньги берут с проезжих, а не могут держать экипажи в исправности. Как это им не стыдно!



Какое счастие для Сонички, что в том же поезде случилась г-жа Соловая, которая оказала ей столько ласк и попечений до того даже, что везла ее в своей карете. Это так меня тронуло, что я написала к ней записочку, чтобы поблагодарить ее, тем более, что ее внимание к Соничке было, может быть, отчасти и для меня.



Когда я Соню проводила в Выдропуске до почтовой кареты и хотела возвратиться в гостиницу, я встретила на крыльце некоторых дам, которые возвращались на свои места по каретам. Не знаю, кто они, на вид порядочное семейство, я решилась просить их за Соничку, чтобы в случае надобности они взяли ее под свое крылышко. Как будто я предчувствовала, что с ней будут такие беды. Одна из этих барынь сказала мне, что будет наблюдать за Соней, хоть они в разных каретах, и сделает это с тем большим удовольствием, что очень хорошо знает моих сыновей, что она госпожа Соловая и так далее. Обрадовавшись знакомому имени, я еще пуще стала просить ее за Соничку, не воображая, чтобы покровительство Соловой в самом деле так занадобилось бедной Соничке. Она верно так рассказывала, как ломалась именно та карета, в которой она ехала, и как Соловая берегла ее. Приписывая ее попечение некоторым образом моей просьбе и тронутая добротою г-жи Соловой, я написала записку, которую здесь и прилагаю. Не сделаешь ли ты, Левочка, такой милости, чтобы отвезти записку к Соловой самому? Она берегла Соню, конечно, также и для тебя; не худо поблагодарить ее. Будем учтивы, наживем друзей. Ее стоит поблагодарить, потому что без нее Соня пропала бы на большой дороге со своею каретой. Ежели сам поедешь к Соловой, возьми и Соню с собою, пусть и она еще раз поблагодарит ее. В Соничкины лета надо наживать побольше друзей на свете.



Скажи, Левочка, как прислужить исправнику Повало-Швейковскому к помещению малютки в казенное заведение? Подать ли надо прошение и кому? Или что другое надо предпринять? Напиши, пожалуйста, ни он ни я не знаем с чего начать. Научи, пожалуйста.



Целую твои ручки; сделай милость, окажи твое покровительство Швейковскому. Я так много ему обязана; это за меня его поблагодарить.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 29 сентября 1850 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 138.



61



29 сентября 1850 г. Рыскино



Ангел мой, бесподобный, как же это можно, чтобы ты для меня беспокоился так много и отыскивал бы для меня конфет по моему вкусу. У меня с Соней был разговор о конфетах, и она расхваливала конфеты от Мецанелли, спросила меня, хочу ли я, чтобы в первый раз, как будут по твоему позволению присылать мне конфет, прислать их от Мецанелли. Я сказала, хорошо, и к этому заметила, что конфеты Балле не очень мне нравятся, потому что у него все только один сахар, а хорошего вкуса мало. Но я это говорила никак не думая, что тем заставлю тебя самого, такого важного человека и Александровского кавалера, хлопотать о моих конфетах. Мне очень совестно, Левочка, прости меня.



Ты пишешь, мой ангел, что Соничка все твердит обо мне и меня выхваляет. Я слыхала, что пьянице кажется, будто все пьяны, так и доброму ангельчику все кажется, что все ангелы. Она и здесь доводила меня иногда до слез выражением своей любви ко мне, и хотя, конечно, большое счастье внушить к себе такую горячую привязанность такому чистому и прекрасному сердцу, как Соничкино, однако все-таки я должна сознаться, к стыду моему, что не заслуживаю и миллионной части тех похвал, какие приписывает мне мой милый друг Соня. Я очень ее люблю, вот все мое достоинство; из любви к ней я с нею ласкова, и она по своей чувствительности уже и находит, что я такая, как ее пылкое молодое воображение меня ей рисует. Я очень рада ее привязанности и плачу ей взаимно; но что она меня так хвалит, я таких похвал не заслуживаю и ничем поддержать их не могу.



Помнишь, Лева, свою старую приятельницу, мельницу? Ну, она теперь перенесена на другое место и мельник другой; твой приятель Логин состарился, уж худо молол, и все соседи перестали возить на нашу мельницу. Теперь мельница славная, о шести крыльях и есть доходец, потому что молотье выходит хорошее. Теперь опять весь околодок везет к нам свои зерна и на нашей ветряной мельнице так завозно, что проходу нет от мешков, как бывает на водяных мельницах в хорошую воду. Но что странно: когда мельница стояла перед домом, ветер постоянно несколько лет сряду дул из-за дому и мельнице от дома была постоянная помеха. Теперь, как мельницу поставили на другое место, ветер переменился и вот уж другой месяц постоянно дует на мельницу из саду, так что ей опять помеха. И на прежнем месте и на теперешнем было и есть три вольных стороны, четвертая была из-за дому, теперь из-за саду. Но с трех вольных сторон ветер изредка появляется и все дует с той стороны, откуда помеха. Я толкую это тем, что Богу неугодно, чтобы я очень разбогатела, и все посылает мне небольшие неудачи, чтобы я жила посмирнее и поскромнее. Например, сколько раз это бывало, что и продаю хлеба и жду хорошей цены; наконец наскучит ждать, хлеб продам и через две недели, много через два-три месяца вдруг цена поднимается вдвое и втрое и тогда нечего продать. Мы не раз толковали об этой странности с братом Семеном Николаевичем — и ему также. Всегда Бог ему пошлет все нужное, иногда, он говорит, бывали такие случаи, что нежданно, будто с неба, ему необходимое свалится, как посылка, а лишнего никогда нет — вот и мне точно также.



Прощай, мой ангел, кланяйся брату Павлу Матвеевичу.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 31 октября 1850 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 140—141.



63



31 октября 1850 г. Рыскино



Не думаю, мой ангел Левочка, чтобы Миша мимо тебя, исподтишка упрашивал своих знакомых, чтобы они тебя уговаривали перевести его обратно на службу в Петербург. Кажется, в нем нет такого лукавства, да и, кажется, он сам намерен послужить на Кавказе, потому что там и дом купил.



Не могу выразить тебе, Левочка, как стесняется сердце читать о твоих трудах, превосходящих твои силы. Страшно подумать, что в твои лета и (нрзб.) не только нет покою, но все труды свыше сил твоих. Что дальше, ты слабее, а что дальше, то больше тебе дела. Неужели, мой ангел, ты боишься сказать графу, что твои силы упадают и что тебе надо трудиться так, чтобы не терзать здоровье.



Хоть бы это сделать, чтобы не так рано вставать, хоть бы ты попозже мог ездить с докладом к графу. Неужели нельзя этого устроить?



Пока ты был бодр и крепок, хоть и худощав, но ты выносил труды свои; а теперь уже силы не те — ты часто хвораешь, а тебя все тормошат по-прежнему как мальчишку. Уже и то подумаешь, не лучше ли тебе переменить род службы и достать себе место попокойнее?



Мне как-то делается страшно и грустно, когда подумаю, что такая вечно каторжная работа, утомляя тебя беспрестанно, может сократить неоцененную жизнь твою.



Благодарю тебя, Левочка, за перчатки; тебе говорили, что этого номера перчатки годятся только для монумента. Да это и правда, что я такая огромная, как монумент, и рука у меня ужасно большая. Притом я не могу терпеть тесных перчаток. Мне взойдут на руку перчатки и 81/4 номера, но руке тесно и пока не растянутся перчатки, рукам ужасно их носить. А этот 83/4 номер, уж так покойны, что наденешь их с первого разу без малейшего усилия и носишь их с большим удовольствием. Тебе Соничка напомнила об этих перчатках. Не думай, мой ангел, чтобы я просила ее о том; а как-то при ней, Ал(ександра) Ал(ексеевна) вспомнила что ты взял у меня сколько-то пар на промен и роздал в Рыскине моим фрейлинам, в том числе и ей, Ал(ександре) Ал(ексеевне) досталась пара или две. Соничка посмеялась и сказала: я дяденьке это напомню. А теперь я боюсь, чтобы ты не подумал, что это я ее просила беспокоить тебя о моих перчатках. Я бы и сама тебя попросила, если бы они были мне нужны, но у меня еще оставалось пары три. А теперь стало 9 пар, этого, я думаю, мне на всю жизнь довольно.



О сданном в рекруты солдатском сыне позволь мне прежде здесь коротенько разузнать. Он сдан уже тому полтора года, и никто о нем и не думает, да я полагаю, как мне, так и прочим, неизвестна статья о солдатских детях. Я боюсь, как мы объявим, то и пойдут хлопоты, а теперь все молчат, да никому и в голову не приходит, что этого сделать было нельзя. Впрочем, я тебя послушаюсь и сделаю, как ты велишь, только прежде чем на себя топор поднимать, дай мне здесь у знающих людей удостовериться, точно ли стоит об этом объявлять.



Может быть беда небольшая, как промолчишь, а как объявишь, то сделают из мухи слона. Помнишь, как я беспокоилась о петрищевской ревизии, что там было пропущено более 20-ти душ, и если бы тогда объявили, нестерпимые были бы хлопоты, да и штрафу бы я заплатила несколько тысяч рублей. А теперь пришла новая ревизия, поневоле разобрали хорошенько старую ревизию и нашлось, что нет пропускной ни одной души, а казалось, их пропущено двадцать, потому что была большая запутанность. Теперь их отыскали, потому что такое время пришло, что надо было распутать, и вышло, что я десять лет беспокоилась понапрасну.



Так и тут, я себе, может быть, сообразила, что этот рекрут сдан противузаконно, а может быть, эта статья до него и не касается. Дай мне прежде здесь узнать об этом хорошенько, тогда уж тебя буду беспокоить, когда здесь узнаю. И объявить то уж лучше здесь, чем в Петербурге. Там раскричатся, а здесь уладят потише, потому что ведь и те не правы, которые приняли его, хотя и знать им было нельзя, кто он такой, потому что в ревизии показан приемышем моего крестьянина, а не солдатским сыном. Но ты об этом не тревожься, Левочка, здесь мне скажут, опасно ли так оставить или нет; и ежели увижу, что опасно, сейчас объявлю или здесь или к тебе пришлю. Но зачем же соваться на неприятности, когда можно избежать их или устроить все потише и с меньшею ответственностью.



Да и если бы ты знал, какая дрянь эти солдатские сыновья. Оставшись сиротами, без отца, без матери, они растут без всякого надзора и делаются первыми негодяями в вотчине. Тотчас скажи, придет рекрутский набор — отдавать некого и, разумеется, скорее избавиться дрянного, одинокого шалунишки, чем расстраивать хорошую семью. Теперь же такие частые и сильные наборы, что этих солдатских сыновей остается пропасть в имении. Они никуда не годятся, а их не отдавать; а разоряй хорошего мужика, который украшает имение своим семейством.



А пока я узнаю, Левочка, точно ли надо о моем рекруте беспокоиться, ты сделай милость об этом не разглашай и никому не говори; я сама тебя уведомлю. Даже домашним не говори. Теперь все молчат, никто об этом и не думает, а как пойдут разные толки, то, пожалуй, и надоумят кого-нибудь на меня пожаловаться, даже и понапрасну. Может я, не узнавши хорошенько, написала тебе недельно. Я здесь не делала никаких справок, а так сама себе вообразила, что сдан рекрут незаконно. То прежде времени разглашать не надо, а я узнаю повернее и тебе напишу.



Благодарю тебя, мой ангел Левочка, за присылку разных вещей и закусок, которые я получила и которых пересчитать нельзя, так их много. Мне только то жаль, что ты много тратишь денег на меня. Целую твои ручки миллион раз.



Напала зима, а я снег терпеть не могу, от этого мне бывает теперь скучно, особенно часто зубы болят и мешают заниматься. На прошедшей неделе так страшно болели, особенно по ночам, что я 8 ночей сряду не только не спала, но нигде в своем большом доме места не находила. Теперь, слава Богу, полегче, да и то хорошо, что днем, по крайней мере, не так мучительно зубы болят, как ночью. А то если бы круглые сутки та же боль, можно бы с ума сойти.



Была у меня на днях Амалия Мат(веевна) Давыдова. Она просила напомнить тебе о ее прошении, которое она недавно к тебе посылала о помиловании ее брата. Прощай, Левочка.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 2 ноября 1850 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 141—142.



64



2 ноября 1850 г. Рыскино



Дорогой Левочка, ильинский сосед наш Александр Антонович Макалютин едет в Петербург и там, имея довольно важные дела, просит твоей помощи и защиты. Прими его, мой ангел, с обыкновенною твоею добротою, обласкай его и помоги ему, сколько тебе это будет возможно, не расстраивая своего драгоценного здоровья. Он человек умный и проворный; сам все найдет и отыщет; ты только научи его да где нужно своим крылышком прикрой.



Александр Антонович привезет тебе самое свежее обо мне известие; он просидел у меня весь вечер, вместе с Александрой Густафовной Дьяковой, бывшей Мечковой, и мы провели втроем этот вечер, то есть сегодняшний, очень приятно. Макалютин для деревни очень любезный собеседник, и с ним весело толковать; но если по обычаю деревенских жителей он станет отнимать у тебя время пустыми разговорами, ты останови его без церемоний и скажи, что тебе недосуг его слушать. Он не рассердится и оставит тебя в покое; а только наставь, научи и помоги ему по его делам.



Целую миллион раз твои ручки. Сделай милость, прикажи людям, чтобы Макалютину не отказывали. Мне хочется слышать, чтобы тебя прославляли и благодарили, особенно те люди, которых я вижу чаще других. Разумеется, нельзя принимать его во всякое время, когда ты почиваешь или хочешь, чтобы тебе не мешал никто. Но когда можно и ты можешь уделить ему 5 минут, то подари их ему, хоть потому, что он наш сосед, и потому, что мне хочется слышать от него похвалы о тебе, какие я от всех слышать о тебе привыкла.



Еще и еще целую твои ручки и целую сестру Соничку.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 17/26 ноября 1850 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 142.



65



17 ноября 1850 г. Рыскино



Ну вот, Левочка, в самом деле какой Николинька беспечный! Как же это он уехал, не оставил никому доверенности на подание ревизских сказок! Но и старый Евстигней не прав. По моему, он виноват еще более Николиньки, потому что опытнее, да и это чисто его было дело заботиться о ревизии. Ведь не граф Орлов составляет и приготовляет дела в твоей канцелярии, а ты. Что ж Евстигней сидел и молчал до сих пор? Ему бы должно заблаговременно позаботиться и о доверенности и о составлении самих сказок, тем более что я ему еще с мая месяца писала.



Николинька, уехав в августе, никак не думал что до ноября не будет его в Петербурге; а однажды вне Петербурга, уж он, конечно, о Власове не вспомнит. Евстигней же живет во Власове и это его прямая обязанность была заботиться о том, чтобы срок ревизии не пропустить, тем более, что я уже давно ему о ревизии писала.



Я достала рекрутский устав, и нахожу, что статья, касающаяся до солдатских детей, не касается до помещиков, а до мещан, казенных крестьян, удельных и свободных хлебопашцев. Поэтому зачем же самому напрашиваться на неприятности. Ежели незаконно ничего не сделано, то зачем же выскакивать с обвинениями на самого себя понапрасну. Хоть бы и жалобы возникли, но когда эти жалобы будут неправильны, то и ответственности никакой на мне лежать не будет; а жаловаться понапрасну никому не помешаешь, если захотеть. Нынче так повадились жаловаться, что все так и лезут, правы или нет — лишь бы на кого пожаловаться.



26 ноября



Все это время я не писала к тебе, мой бесценный Левочка от того, что глаза болели; теперь получше, и я сажусь продолжать письмо свое.



На днях был у меня Дурнов; на днях же я посылала в Торжок к исправнику с вопросом о сдаче в рекруты солдатского сына. И Дурнов и исправник утверждают, что я напрасно встревожилась; что я полное право имела отдать в рекруты солдатского сына, рожденного в то время, когда тот солдат был моим крестьянином, и что 98-я статья рекрутского устава, где запрещено отдавать в рекруты солдатских детей, до помещиков не касается. Помещикам же по уставу предоставлено полное право распоряжаться сдачею и рекрутскими очередями по их усмотрению.



И потому об этом деле уже более нечего беспокоиться. Тут не сделано ничего беззаконного; а ты прости меня, мой ангел, что я напрасно тебя встревожила. Опасаясь сперва открыться здесь кому-нибудь, я оттого написала к тебе, чтобы ты удостоверился, до какой степени велика вина моя; но когда ты приказал, чтобы я непременно объявила об этом, то я захотела прежде узнать хорошенько, стоит ли того, чтобы мне обвинять себя — и вышло, что я совсем не виновата. Поэтому и объявлять нечего и винить себя незачем, и тревожиться нет надобности.



А что ты сделал с моим соседом Макалютиным, что он долго не возвращается, да и ты ничего не пишешь о нем. Приласкай его, Левочка, и помоги ему по делам его, все лучше, когда близкий сосед доволен нами и хвалит нас. Напиши мне, в каком положении дела его.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 17/26 ноября 1850 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 142.



65



17 ноября 1850 г. Рыскино



Ну вот, Левочка, в самом деле какой Николинька беспечный! Как же это он уехал, не оставил никому доверенности на подание ревизских сказок! Но и старый Евстигней не прав. По моему, он виноват еще более Николиньки, потому что опытнее, да и это чисто его было дело заботиться о ревизии. Ведь не граф Орлов составляет и приготовляет дела в твоей канцелярии, а ты. Что ж Евстигней сидел и молчал до сих пор? Ему бы должно заблаговременно позаботиться и о доверенности и о составлении самих сказок, тем более что я ему еще с мая месяца писала.



Николинька, уехав в августе, никак не думал что до ноября не будет его в Петербурге; а однажды вне Петербурга, уж он, конечно, о Власове не вспомнит. Евстигней же живет во Власове и это его прямая обязанность была заботиться о том, чтобы срок ревизии не пропустить, тем более, что я уже давно ему о ревизии писала.



Я достала рекрутский устав, и нахожу, что статья, касающаяся до солдатских детей, не касается до помещиков, а до мещан, казенных крестьян, удельных и свободных хлебопашцев. Поэтому зачем же самому напрашиваться на неприятности. Ежели незаконно ничего не сделано, то зачем же выскакивать с обвинениями на самого себя понапрасну. Хоть бы и жалобы возникли, но когда эти жалобы будут неправильны, то и ответственности никакой на мне лежать не будет; а жаловаться понапрасну никому не помешаешь, если захотеть. Нынче так повадились жаловаться, что все так и лезут, правы или нет — лишь бы на кого пожаловаться.



26 ноября



Все это время я не писала к тебе, мой бесценный Левочка от того, что глаза болели; теперь получше, и я сажусь продолжать письмо свое.



На днях был у меня Дурнов; на днях же я посылала в Торжок к исправнику с вопросом о сдаче в рекруты солдатского сына. И Дурнов и исправник утверждают, что я напрасно встревожилась; что я полное право имела отдать в рекруты солдатского сына, рожденного в то время, когда тот солдат был моим крестьянином, и что 98-я статья рекрутского устава, где запрещено отдавать в рекруты солдатских детей, до помещиков не касается. Помещикам же по уставу предоставлено полное право распоряжаться сдачею и рекрутскими очередями по их усмотрению.



И потому об этом деле уже более нечего беспокоиться. Тут не сделано ничего беззаконного; а ты прости меня, мой ангел, что я напрасно тебя встревожила. Опасаясь сперва открыться здесь кому-нибудь, я оттого написала к тебе, чтобы ты удостоверился, до какой степени велика вина моя; но когда ты приказал, чтобы я непременно объявила об этом, то я захотела прежде узнать хорошенько, стоит ли того, чтобы мне обвинять себя — и вышло, что я совсем не виновата. Поэтому и объявлять нечего и винить себя незачем, и тревожиться нет надобности.



А что ты сделал с моим соседом Макалютиным, что он долго не возвращается, да и ты ничего не пишешь о нем. Приласкай его, Левочка, и помоги ему по делам его, все лучше, когда близкий сосед доволен нами и хвалит нас. Напиши мне, в каком положении дела его.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 3 декабря 1850 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 142—143.



66



3 декабря 1850 г. Рыскино



Левочка, ангел мой, позволь поклониться тебе в ножки и попросить за новоторжского исправника. Прилагаю здесь кучу бумаг: 1-е просьба о принятии маленькой Максимовой в заведение; 2-е свидетельство о дворянстве; 3-е свидетельство о здоровье; 4-е свидетельство о рождении; 5-е такое же об обучении. — Чем подавать ему прошение кругом, я рассудила взять у него все бумаги и переслать их к тебе, а тебя прошу, мой бесподобный Левочка, передай их сам Гофману52 и попроси, чтобы малютку Максимову приняли, и ежели ее не примут, то я умру, — так и скажи ему.



В 1851 году будет прием в Смольный монастырь. Я советовала им просить помещения на Александровскую половину; но тут принимают не моложе 11-ти лет, а девочке только девятый год. На благородную же половину принимают и осьмилетних. Роду она дворянского хорошего, потому что состоит в 6-й книге, как по статусу благородной половины Смольного монастыря предписано принимать. Старинного дворянского происхождения, но родились бедны и не могут воспитывать ее дома, а хочется дать ей образование. Нынче и в Торжке много образованных девиц из казенных заведений, также бедных родителей.



Максимову от того в просьбе поместили на благородную половину, что по летам ее на Александровскую половину не примут; но ежели примут, то они всем будут довольны, лишь бы девочку поместить. Они говорят: “За все будут благодарны”. Но мне не Максимовы важны, а новоторжский исправник; от имени его и просьба написана. Но не от того он мне важен, что просьба от него написана, а потому, что мне хочется ему угодить; а угодить хочется оттого, что я ему много обязана; а обязана оттого, что у меня в его уезде около 600 душ и всегда есть до него просьбы, которые он исполняет так превосходно, так справедливо и так скоро, что я не знаю, чем отблагодарить его. Немудрено, что я желаю воспользоваться настоящим случаем угодить ему.



Ежели прошение на имя Императрицы не так написано, то пришли нам сюда черновую форму, чтобы переписать вновь. Попроси хорошенько Гофмана, чтобы он поместил ребенка, а мне уж этим так одолжишь, что я готова благодарить тебя день и ночь.



Получила я календарь, за который целую твои ручки, и в нем положенную записку о деле рукинских крестьян. Ты пишешь, Левочка, что хлопотал за них потому, что считал дело их правым. Оно и есть правое, а это наследники теперь делают крючки, потому что им хочется имение получить. У Марьи Ивановны была мать Авдотья Ивановна, которая, будучи незаконнорожденною, получила от своего отца свое имение по купчей. Поэтому уж оно из рода вон? После того, мужа ее имение продавалось с публичного торга, она его выкупила, и поэтому оно также из рода вон. Теперь придираются к тому, что ей не дано было по данной. Да ведь и я купила Каменное без данной, и неужели Благовы будут мои наследники, ежели мой род прекратится? Дело в том, что у рукинских крестьян нет никаких документов; а наследники за рукинские же деньги отыщут документов сколько нужно.



Целую твои ручки миллион раз, мой ангел Левочка. Сестру и Соню обнимаю.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 4 декабря 1850 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 143.



67



4 декабря 1850 г. Рыскино



Дорогой Левочка, в той просьбе, которую я вчера к тебе отправила, была ошибка; пропущено одно слово. Ежели ты ее еще не отдал Гофману, то вот другое — не лучше ли переменить?



Целую твои ручки миллион раз, и более не пишу, чтобы поскорее отослать на почту этот пакет.



Что ты сделал с Макалютиным, что до сих пор его здесь нет? — а он мне нужен по моему собственному делу. Отправляй его из Петербурга поскорее, Лева; то есть помоги ему поскорее кончить дела свои.



Левочка, ангел мой, пришли мне, пожалуйста, штемпельных пакетов в два и три лота. У меня все вышли, а это так покойно.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., (1851 г.) // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 143—144.



68



(1851)



Недавно ты описывал мне, что бедную Александрову53 — mon oncle L’Empereur Nicolas* — разбили лошади, и к этому говоришь, что и я неосторожна с лошадьми. Но я другое дело: у меня дядя был Николай Семенович, а не Император Николай Павлович. У г-жи Александровой, вероятно, каждая лошадь стоит тысячу рублей серебром, а у меня клячонки, из которых самая лучшая не дороже 75 (рублей ассигнациями). У нее кучер получает конечно сто (рублей серебром) в месяц жалованья, а у меня кучером мой староста, который скорее сам умрет, нежели меня уронит или ушибет как-нибудь. Тебе, верно, про мою смелую езду рассказали сестра с Соничкой. Это оттого, что они обе ужасные трусихи, да притом Соня однажды с моих же дрожек упала и ушибла себе нос до крови, то ей не мудрено бояться. А со мной этого не случалось да и случиться не может, потому что я очень осторожная, мои лошади пресмирные, только шибко бегут, так это ничего, только очень весело и удобно. И Соничка оттого ушиблась, что соскочила с дрожек, а если бы усидела на них, то ничего бы и с нею не было. Но здесь она ужасно меня смешила своими опасениями за меня, как будто я езжу на каких-нибудь буйволах. А все-таки это доказывает ее ко мне привязанность, спасибо ей. Я и ночью не боюсь ехать на этих лошадях со своим кучером; раза два я ехала впотьмах от Выдропуска до Рыскина шибко бойко, легко и так хорошо, что ни разу меня не трехануло, даром что проселком ехали. Дорога знакомая, кучер надежный — чего же тут бояться? А на страшных лошадях я сама ни за что не поеду. А что бедная Александрова? Есть ли ей лучше? К этому я вспомнила, что от ушибу очень хорош рижский бальзам, а к этому я вспомнила, что ты мне обещал прислать этого бальзама, да видно забыл. Пришли мне его, Левочка, сделай милость. Я думаю, можно его и в Петербурге достать, а ежели нельзя, то верно у тебя есть частые сношения с Ригою и можно оттуда выписать. В деревне это чудесное средство. Не раз я им вылечивала такие ушибы и такие разрезы, от которых умереть можно, а рижский бальзам залечивает в несколько часов.



Скажи, пожалуйста, Левочка, куда писать к Николиньке. Он в разных местах, и я не знаю, где поймать его. Я думаю, как он пользуется теперь хорошею погодою там на юге, а у нас уж хорошая погода, наконец, прошла. Это лето было в наших краях самое южное, малороссийское, итальянское; зато какие были овощи, какие фрукты, это чудо. Персики, яблоки, сливы огромные и такие сладкие, что я отродясь не едала.



Потрудись, Левочка, прилагаемое английское письмо передать крестнику Шишкову. Кажется, он в Петербурге.



Ты пишешь, Левочка, что Коля наш в большой тревоге на счет полка, который дадут ему или нет. Мне кажется, что уж если не миновать ему полка, то чем скорее, тем лучше — пройти это болото, да и на другую должность. А то эта беда все-таки впереди, между тем время проходит даром. Если бы не давали ему полка, оно бы лучше, но когда Государю так угодно, вероятно, он не переменит своих мыслей по нашему желанию. Так уж лучше бы поскорее отделаться, да и только.



Прощай, мой ангел, целую твои ручки миллион раз. Будь здоров и весел. У нас уже снег и мороз в 10-ть градусов, а у вас как? Кланяйся брату Павлу Матвеевичу от меня.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., (1852 г.) // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 147—148.



72



(1852)



На сдачу гусарского полка никогда менее не берут и не дают, как 40 (тысяч рублей ассигнациями), как бы полк хорош ни был. Я слышала это от М. П. Родзянки, от его родственников, в Михайловке от гусар, которые там стояли в окрестностях, и в Петербурге, и в Москве, от всех, знающих это дело. В течение шести лет моего здесь в Рыскине заточения, я никого не вижу и ни с кем не говорю о приеме и сдаче Гусарских полков; но, вероятно, в такое короткое время такие давнишние законы не могли измениться, и, ежели Николинька поделикатится, он может потом дорого за это поплатиться. Мне кажется, Левочка, всего лучше бы ему обратиться за советом на этот счет к ген(ералу) Типольду, который служа так долго в кавалерии, зубы съел на этом деле. Твои советы насчет поведения с офицерами превосходны, но в финансовом отношении насчет приема полка, ты, мой ангел, не можешь так знать хорошо, как Типольд, который сам командует Кавалерийским полком, и это у него не первый. Ум хорош, два лучше; но мне кажется, непременно надо с ним посоветоваться. Гусарские полки самые дорогие и потому и не надо зевать, когда принимаешь такой полк. Скажи пожалуйста, Левочка, от кого Николинька будет принимать свой полк?



Благодарю тебя, мой ангел, за твою милость, что ты приказал дать 10 (рублей серебром) моему крестнику на рубашечку. И он, и я, и его родители благодарят тебя. Деньги эти я положила особо для твоего тезки и отдам в сохранную казну при первом случае. Но, Бог знает, будет ли жить этот ребенок. Такой хворый, что каждый день при смерти.



Я все думаю, как лучше ехать мне к Николиньке. Мне хочется ехать на Петербург, чтоб и с тобою повидаться и чтобы ехать в Слоним по Варшавскому шоссе, а не проселком. Я рассчитываю, что на машине тоже будет стоить, ка!к и на почтовых, а в своей карете покойнее. Я свободна пить, есть, почивать, отдохнуть, как мне угодно. На машине, говорят, очень надоедает стук машины, рев ее, когда выпускают пар перед станциями, постоянное трепетание вагонов, храпение от хода всего поезда, шум кипящей воды, дребезжание всего железа, стукотня рам в окошках, а также и то, что нельзя уснуть спокойно; хотя кресла широкие, но все же в креслах мудрено уснуть. Притом, для поклажи очень неудобно и дорого за нее платить, по 60 (копеек серебром)) с пуда. Ежели ехать только в Петербург недели на две, то поедешь налегке, а ехать за тысячу верст на несколько месяцев, надо и белья побольше и вещей себе и людям. Поэтому я хочу поставить карету на полозки и ехать на почтовых, а из Слонима придется возвращаться уже на колесах, то я и колеса от кареты возьму с собою. Как ты думаешь, Левочка, посоветуй мне, как лучше ехать. Ведь в своем экипаже покойнее, хоть оно и дольше. Если бы я отсюда и на машине до Петербурга доехала, все же из Петербурга до Слонима не в чем ехать. Ежели в нашем большом возке, то как же я назад попаду, ежели в почтовой карете, то в мои лета и с непривычки очень беспокойно быть постоянно в зависимости. Так уж всего лучше ехать в своей карете до места и обратно так же. Не так ли?



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 10/13 января 1852 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 144—145.



69



10 января 1852 г. Рыскино



Что это, Левочка, так давно нет писем от тебя? Здоров ли ты? Последнее было от 2 января, а сегодня уж 10-е. Если от недосуга, то Бог с тобой; если же ты нездоров, то это меня пугает. Когда сам не можешь, или слишком занят, вели кому-нибудь написать ко мне хоть два слова, что ты здоров, а то привыкши получать от тебя такие частые письма, как пройдет неделя без писем, я и стану задумываться, и на сердце станет тяжело, и все так и кажется, что ты не занемог ли?



Благодарю тебя, мой ангел, за сообщение мне письма брата Павла Матвеевича. Добрый он родственник. Но напрасно, душечка ты мой, так хлопотал о сестре Ольге Дмитриевне. Навязываться очень неприятно кому бы то ни было. Я думала навестить ее, потому что мне говорили, будто бы она очень желает меня видеть. Но видно, это пустяки, то и Бог с нею. С какой стати мне ездить к ней, когда она этого не желает?



В самом деле, какие наши пустые русские барышни! Какое им дело вмешиваться в французские дела. Лучше бы их из Франции выслать, чем давать им срамить русское имя. Жаль, что Государь не прикажет нашему посланнику дать им предписание выехать из Парижа.



А в нашем Рыскинском Царстве вот что делается. У нашего прикащика Филимона родился сын, которого в честь вашего Превосходительства назвали Леонтием, а я буду его крестить, а потому моего крестника, а вашего тезку честь имею рекомендовать. Филимон в большой радости, у него три дочери, и насилу он дождался сына. Есть у него дочь Анна, моя же крестница, а теперь будет и Леонтий, мой же крестник.



Вчера сделалось несчастье на железной дороге. В Спирове, какой-то барин упал под вагон и колесом отрезало ему голову. Не знаю, кто он такой, говорят, какой-то чиновник.



Милый мой Левочка, ты так добр, все зовешь меня в Петербург хоть на недельку. Уж изволь дождаться теплой погоды, а то весьма неловко возиться с шубами и всяким кутаньем, когда надо так спешить и торопиться; пока выйдешь на станцию, да снимешь шубу, да опять ее наденешь, так и машина уйдет. Рассказывают, что одна барыня недавно вышла на станцию из вагона 2-го класса, а ее горничная из вагона 3-го класса. Как зазвенел колокольчик, горничная, будучи проворнее своей госпожи, поспела в свой вагон и села на свое место, а барыня осталась, и машина уехала без нее. Каково же ей было оставаться на станции целые сутки без горничной, без вещей и еще потерять деньги за взятое место в том поезде, где она села первоначально. А я, возьми в соображение, что я худо вижу, ноги так слабы, что я в комнате на гладком полу спотыкаюсь, да я на каждой станции останусь, и машина уедет без меня, а ведь ехать всю ночь, нельзя не выйти из вагона. Все-таки летом и легче и веселее; светло, окна не замерзши. Можно и в окно посмотреть и окно открыть, а зимою сиди закупоривши. Прощай, мой ангел, целую твои ручки. Благодарю тебя за чудесные закуски, которые я получила.



13 января



Прилагаю записку Цвылева к его сыну, по которой, мой ангел, прошу тебя получить 350 (рублей) серебром и распорядиться следующим образом. 26-го июля был срок платежа процентов в опекунский совет, следовательно 26-го этого месяца будут полгода, до которого не надо допустить. 26-го июля следовало внести серебром 142 (рубля) 80 (копеек); с тех пор начинается просрочка, не знаю сколько. 22 сентября еще срок платежа процентов; первый начальный взнос 87 (рублей) 60 (копеек) серебром — здесь просрочка небольшая, но как всего капиталу по этому займу остается только 192 (рубля) 74 (копейки), то мне захочется этот заем уничтожить, и оттого прошу тебя, мой ангел, все, что останется от 26-го июля, внести в уплату 22-го сентября, как и сколько причтется.



Ты мне квитанции присылаешь очень скоро и аккуратно; но все-таки позволь попросить тебя о них не забыть и переслать ко мне как скоро их получишь, потому что я всегда их ожидаю с большим нетерпением.



Скажи пожалуйста, Левочка, сестре Александре Константиновне, что я прошу ее меня извинить; она просила прислать широкого холста для закатыванья белья; я это и сделаю, и еще нужно толстого холста для обшивки посылок; но с тех пор, как я получила ее письмо, не было случая в Волочек. Как только зачем придется туда посылать, то я отошлю на машину вымеренные холсты.



С Катериной Николаевной, мой ангел, сделай милость не заводи хлопот. Зачем придираться? Ты говоришь: друг мой, что ежели она тебя позовет, ты также скажешь, как она, что у тебя свои гости. Душечка, бесподобный Левочка, оставь барыне пикироваться между собою, а ты будь выше таких пустяков. Ведь дети-то ее, а не твои, так что тебе за дело, что она ими распоряжается. Ты такой мудрый человек, тебе ли обращать внимание на все дрязги. Пусть ее блажит; ведь ты не опекун ее, у тебя и то много дела, что тебе соваться с барынями, которым от нечего делать всякая дичь лезет в голову. Пускай другие капризничают; какое нам дело до них. Лишь бы мы были сами равнодушны к чужим капризам. Вот если жить в одном доме с капризною барынею, это хуже; но тебе что до Екатерины Николаевны? Слава богу, от нее не зависишь, не ее милостями живешь. Но лучше все-таки иметь в ней друга, чем врага. Я знаю, как она тебя уважает и любит, то зачем с ней ссориться? Оставь ей ее причуды, а сам будь великодушнее. Не отплачивай за неприятность неприятностию, спусти ей неделикатный поступок; она почувствует доброту твою и еще более будет любить тебя. А если не почувствует, ей же хуже; махни рукой, Бог с нею.



Извини меня, мой ангел, что я говорю свое мнение. Ведь впрочем во всем твоя воля, как хочешь так и делай. А знаю только то, что ты прислал мне Иллюстрацию, да Готский альманах, да памятную книжку, за которые низехонько тебе кланяюсь, благодарю и целую твои ручки миллион раз. Будь здоров и береги себя, помни, что ты уже в таких летах, что надо беречься. Не сделай, как Полозов. Остерегайся простуды пуще всего, зимою от простуды сущая беда.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 4 февраля 1852 г. // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 146.



70



4 февраля 1852 г.



Сегодня дети уже уезжают, дорогой Левочка, а я еще не собралась сказать тебе, как я была счастлива их приезду. Эти дни мы провели так приятно и весело, что пересказать нельзя, особенно вчера, день именин моих.



Жаль, что вы не пускаете меня теперь в Слоним. На будущий год Николинька обживется там и мое посещение будет тогда вещь лишняя! Теперь, на первое время, чуть и нужнее бы, чтобы с ним был близкий человек, который бы беспрепятственно ободрял его. Но что же делать, Николинька сам не хочет, чтобы я ехала, а, разумеется, против его желания было бы безрассудно навязываться.



Благодарю тебя, мой ангел, за все присланные тобою подарки и лакомства. Ты мне сделал два подарка на мои именины, прислал мне материи на платье и прекрасный иконостас для нашей церкви. Миша вынул его сам из ящиков и расставил его в большом зале, около стен и мы по нескольку раз в день ходим им любоваться. Живопись на образах мне очень нравится, кисть мягкая и искусная. Жаль мне только, что все это так тебе дорого стоит и церковь наша не готова.



Не могу я много писать, мой ангел; и рассеянна я, и руки дрожат, и вот только скажу тебе, как я обрадовалась, когда узнала, что Николинькин дивизионный начальник наш старинный приятель Гротенгельм54.



Напиши ему, Левочка, и дай это письмо Николиньке, а в письме попроси Гротенгельма, чтобы он твоего сына любил, не оставлял бы его своими советами; а Николинька уж наверное будет заслуживать его дружбу к себе и расположение своим усердием и желанием исполнять свои обязанности по службе. Напишешь, Левочка, не правда ли? А мне пришлешь копию с твоего письма, мне хочется знать, что ты напишешь.



Зачем ты тратишь на Колю? Ведь он и сам богат. На что же это похоже, что у него деньги будут лежать в ломбарде, а твой дом скоро провалится тебе на голову? Я хотела стенку под кабинет сделать на свой счет, но слышу, что ежели тронуть дом, надо все переделывать. Зачем это ты, мой ангел, деньги, которые накопил на переделку дома, все их истратил на Николиньку, тогда как у него свои деньги есть? Конечно, твоя родительская любовь не имеет границ, я это знаю, но у нас у всех сердце болит, что его деньги будут лежать, а ты останешься в таком доме, где становится жить опасно.



Извини мне этот выговор, но ведь ты не знаешь, как ты всем дорог нам и необходим для нашего счастья, то даже из любви к нам, ты должен беречь себя.



Прощай, Левочка, обнимаю тебя от всей души и молю Бога, чтоб ты был здоров и, елико возможно, весел. Что до Николиньки, то я уверена, что с его милым характером он всех привлечет к себе и все из любви будут еще лучше угождать ему, чтить из страха. Обнимаю тебя, мой ангел.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 25/26 февраля 1852 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 146—147.



71



25 февраля 1852 г. Рыскино*



Как мне прискорбно, дорогой Левочка, что твой Александр сделался вором. Его бы следовало отдать в рекруты, но это мы всегда успеем. Ты спрашиваешь, мой ангел, что с ним делать? Пришли его сюда в Рыскино, авось он здесь исправится. Только сделай милость, не отдавай ему хорошего платья, я его сперва в горницу не возьму, то ему немецкое платье и не нужно. Пусть походит в Аром кафтане, за наказанье. Все здешние дворовые и лучше его поведением, да ходят же в Арых кафтанах, и ему это послужит к исправлению.



Ему даже и опасно отдавать хорошее платье. Он его пропьет и тем будет иметь средство поддерживать свои порочные склонности. Ежели он исправится, он будет нужен мне, ежели будет продолжать дурно вести себя, то при первом наборе отдам его в рекруты. Но прежде надо испытать, может быть он исправится.



26-го февраля



Вчера получила я письмо твое, Левочка, где ты пишешь, что нашему Николиньке такая дурная дорога. Неужели по шоссе проезду нет? Надо надеяться, что дальше, то меньше будет снегу и на колесах будет ехать хорошо. Но как же это полозни у него под дормезом изломались? Верно, были не кованые?



Ну, как я рада, Левочка, что иконостас не так дорого стоит, как я думала. А как ты пишешь, мой ангел, что образа и дерево с позолотою, с рамами, все это обошлось даже меньше тысячи серебром, так это уж и очень дешево, особенно по нынешней дороговизне. Ангел мой, ты радуешься, что мне нравятся иконостас и образа, да как же не нравиться? Ведь так мило и прекрасно; живопись примечательно хороша, иконостас чистенький и красивый, как же не нравиться? Сверх того, твой это дар, от чего эта святыня для меня вдвое драгоценнее.



Скажу тебе, Левочка, что есть одно обстоятельство, которое меня немного беспокоит. Николинька мне сказывал, что к его обозу ты хотел приставить жандарма. Вот я и боюсь, чтобы тебе за это не было какой неприятности. Поедет обоз по Варшавскому шоссе, кто-нибудь увидит жандарма при обозе, спросит, донесет об этом. Беда! Уж ежели и дал ты жандарма, то уж графу своему скажи, чтобы в случае он мог постоять за тебя. Впрочем, ты, конечно, сам лучше знаешь, как поступить, только признаюсь тебе, что меня этот жандарм при обозе как-то беспокоит.



По милости твоей я получаю новые номера Иллюстрации. Скажи, Лева, прочитав их, к тебе отсылать или посылать их прямо к Николиньке? Но я думаю, если отсюда послать в Слоним, оно долго будет в дороге — как прикажешь распорядиться с этим, мой ангел?



Скажи, пожалуйста, что мне отвечать Благовой? Она просила о сыне и о внуке. О сыне Николинька просил П. Н. Игнатьева, чтобы его перевести на Кавказ, и Павел Николаевич обещал. А о внуке ее, круглом сироте, чем решено? Принят он или будет принят в Московский корпус или нет? Уж не знаю, поймешь ли ты это. Спать хочется.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 3 марта 1852 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 148—149.



73



3-го марта 1852 г. Рыскино



Ты удивишься, Левочка, нашедши здесь кредитный билет в 3 (рубля серебром)? Эта бумажка фальшивая; не знаю, откуда она мне попала, но чем ее жечь, как бы оно следовало, я вздумала переслать ее к тебе. Может статься, не послужит ли она как-нибудь к отысканию мошенников, которые ее состряпали.



Ангел мой, благодарю тебя за справку о ремнях из гуттаперчи. Но зачем же их покупать? Они слишком дороги, да и тут сказано, что их надо употреблять, когда колеса в воде, а наша машина не в воде работает, и потому это была бы дорогая и напрасная издержка. Между тем, благодарю тебя за предложение купить эти ремни, но прошу тебя их не покупать — и дороги и не годятся нам. Я только об этих ремнях узнать хотела, что они такое. Теперь по крайней мере думать о них не стану и отложу всякие намерения заводить их у нас. А тебя, мой ангел, тысячу раз благодарю за твою всегдашнюю готовность помогать мне.



Сокрушаюсь я крепко о положении нашего Николиньки и страх боюсь, чтобы он не поплатился своим здоровьем. Скажи, пожалуйста, нельзя ли бы ему полка не принимать, пока смотр не отойдет. А то все вдруг, это можно в постель слечь, да и как же ему брать на свою ответственность чужие ошибки и недостатки. А не знаешь, Лева, от чего Государь послал из Петербурга делать смотр именно этой дивизии? Всегда так делается или вышел какой особенный случай?



Слава Богу, что ты, как пишешь, доволен так Мишинькой. За твои добродетели Бог посылает в детях утешение. А помнишь, как ты бывало унывал. Мое сердце угадывало вернее, когда я уверяла тебя, что и Миша будет хорош. Что ж делать, не всякий родится таким отменным, как Николинька. Он-то нас и избаловал, что видя от него одно утешение, мы не могли сносить пылкости Мишиной, которая была причиною всех его ошибок. Коля родился, рос и возмужал каким-то фениксом; Миша перенес все слабости и недостатки человеческие и теперь, очистившись в горниле опытности, почти сравнялся в нравственном отношении с Николинькой. А как они умны оба? Когда они вместе и их слушаешь, то надивиться не можешь, чтобы столько нашлось ума, рассудка, логики, даже мудрости в двух таких еще молодых головах. К Николиньке я привыкла, а Миша всегда такой резвый, ветреный, софист, как он сделался рассудителен, это меня восхищает. Иногда слушаю его с восторгом, сердце так и прыгает от радости, что он так умело и мило говорит. Славные дети, нечего сказать. Благодарю Бога, в особенности, что они тебя так утешают. Ты так много для них сделал по службе, так счастливил их своею добротою и щедростью, что надо тебе получать от них утешение, зато и любовь их к тебе неописанна. Дай Бог тебе здоровья за Шепелева. Как он будет рад получить свои деньги.



Ты пишешь, Левочка, что не советуешь Александре Ал(ексеевне) выходить замуж. Но знаешь пословицу: “хоть щей горшок, да сам большой”. Ей надоела зависимость и хочется пожить своим домком. Жить со мною, надо мне угождать, меня покоить, делать мою волю, а не свою, но уж она и немолода, ей хочется и на своей воле пожить и себя попокоить. Как же это иначе сделать, как не замужем? Не будет она жить богато, ни роскошно, но будет сама хозяйка, сама себе госпожа; а это-то ей и дорого в ее лета. Служить другим, зависеть от других ей наскучило. Хочется для себя пожить. Бог с нею, Левочка, пусть выходит замуж, не мешай ей.



Я сегодня получила твое письмо, мой ангел, где ты пишешь, что Кат(ерина) Ник(олаевна) Орлова приводила тебе дочь55 Марьи Ник(олаевны) Волконской, вышедшую замуж за Молчанова, чиновника особых поручений при Муравьеве. Ты жалеешь о молодой этой женщине и говоришь, не то бы она была, если бы отец56 не попортил ее будущности. Но слава Богу и то, что она вышла хоть за титулярного советника Молчанова. Фамилия хорошая, и ежели он сам порядочный человек, то родные жены подвинут его вперед очень скоро. Но как странно думать, что у Машиньки Раевской, этой еще в Киеве при нас едва выровнявшейся девице, которую замужем за Волконским я даже и не видела, — что у нее уже дочь замужем!



Забываешь, сколько лет прошло, а все представляется человек в том виде, в каком помнишь его в последнее свидание. Это чувство Вальтер Скотт сколь чудесно выразил в Астрологе, помнишь, там учитель Самсон, который потерял своего ученика Генриха лет шести, когда тот возвратился домой двадцатилетним молодым человеком, то бывший его гувернер Самсон при первой радостной встрече по его возвращении говорит ему, обнимая его со слезами:



“Ah! Bonjour mon cher Henri! Comment je suis content de vous revoir. A present nous reprendrons nos lecons interrompues par votre disparition. Nous reprendrons votre grammaire et calcul, etc.*



Самсону казалось, что его ученик все тот же маленький Генрих, который учился у него первым началам арифметики, а этот Генрих уж думал о женитьбе, был в Индии и так далее. Вот и мне все еще кажется, что я вижу Машиньку Раевскую лет семнадцати, высокую, тонкую, резвую, едва вышедшую из детства — а тут слышу, что уж у нее дочь замужем.



Увидишь Екатерину Николаевну Орлову, очень кланяйся ей от меня, спроси о ее сестрах Елене и Софье57, а также о брате ее Александре Николаевиче58 и его дочери. Какое там было цветущее семейство в Киеве, а теперь как все разбросаны! Кто в земле, кто в Италии, кто в Сибири, а какое было семейство.



Скажи пожалуйста, Левочка, чем кончилась история с власовской ревизией?



Возвращаюсь к Николиньке. Ты опасаешься, чтобы он не делал таких же промахов по службе, как сделал со своей ревизией; но я примечала всегда, что касается службы, то он очень аккуратен. Как он учился в корпусе, как приготовлялся к экзаменам — это была служба. Как были им довольны, когда он был полковым адъютантом; даже Великий Князь Михаил Павлович был доволен. В прошлом году в Кинбурге** он исполнил данное ему поручение с полным усердием. Теперь утопает в польской грязи для отыскания порученных ему рекрутских партий, и я уверена, не даст себе покою, пока не исполнит в точности все, что должно. Поэтому я и думаю, что он газеты читает только тогда, как нечего делать, а как скоро дело есть, он так же исправен, как и ты сам. Но ведь и газеты, особенно иностранные, составляют современную историю, и их нельзя не читать.



Благодарю, мой ангел, за чудесный чай и за все остальные закуски, которые я получила.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 7 марта 1852 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 149—150.



74



7 марта 1852 г. Рыскино



Ты пишешь, Левочка, чтобы я не боялась 52-го года, что годы високосные опасны только до 29 февраля. Хоть я вполне в этом уверена, но я високосов не боюсь, но боюсь того, что в 1832 году скончался батюшка, в 1842 г. скончалась матушка, а ныне 1852 год. Вот чего я боюсь.



Странно, что у нас здесь происходит сильная натуральная оспа. Захватила всех детей, и те ее не избегли, у которых была привильная коровья оспа. Спроси, пожалуйста, знакомых медиков, от чего такой феномен?



Власовский правитель, Евстигней Абакумов, доставит тебе тысячу рублей серебром. Когда примешь от него эту сумму, мой ангел, сделай милость для его поощрения подари ему из этих денег по копейке с рубля, то есть ежели он выручит тебе тысячу (серебром) дай ему 10 (рублей серебром), ежели меньше, дай меньше, ежели больше, дай больше, по расчету. Притом скажи ему два-три ласковых слова, чтобы он всеми силами старался служить Николаю Леонтьевичу, а мы за то не оставим его. Чтобы возвышал доходы, улучшал пашню, берег леса, скот и вообще наблюдал бы все господские выгоды. Полученные от него деньги потрудись прибрать у себя, пока я или Николинька попросим тебя о том, что с ними делать.



Сделай милость, Левочка, пришли мне почтовой бумаги в листиках и такой же тонкой как эта, на которой теперь пишу. У меня как-то была, но такая толстая и грубая, что на ней писать трудно, да и больше лота тянет, а эта очень хорошая. Такой пришли. Ольга Александровна Благова спрашивает меня о переводе ее сына на Кавказ и о приеме внука ее Кондратского в Московский кадетский корпус. Что мне отвечать ей? О ее сыне Николинька просил П. Н. Игнатьева и он обещал. Сын этот вот что такое. Он дурно учился и его выгнали из Московского благородного пансиона. Он тогда вступил вольно-определяющимся в войска, около Черного моря, но как там долго не производят в офицеры, то ему хочется выслужиться на Кавказе и просит мать хлопотать о нем, а она мне покою не дает. Он служит рядовым, не помню в каком полку. Коля подал об этом записку Игнатьеву, где служит молодой Благов и куда просит, что б его перевели. Перевести его рядовым же в такой полк, который всегда в деле против горцев, не составляет огромной милости, а между тем молодому человеку открывает дорогу к выслуге. Сделай ты милость, Левочка, окажи помощь не для него, а для бедной матери. Как ни огорчил он ее, а все-таки материнское сердце болит за него.



Что касается до внука Кондратского, она пишет, ей говорили ее знакомые, будто бы читали в газетах, что он принят. Она сама в газетах не читала, а знакомым не верит и просит тебя, чтобы ты потрудился в этом удостовериться и меня уведомить, точно ли ее внук, Александр Кондратский, принят в Московский корпус, чтобы не пропустить срока, когда его туда представить. Сделай что можешь, Левочка. Еще раз благодарю тебя за помощь, оказанную Шепелеву. Общий ты благодетель всех и всякого. Дай Бог тебе здоровья.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 12 марта 1852 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 150—151.



75



12 марта 1852 г. Рыскино



Ну вот видишь, мой ангел Левочка, ты не пустил меня к Николиньке, а ведь он может и много таких ошибок сделать в Слониме, как сделал в Петербурге; что поехал в дальнюю дорогу зимою на колесах? Оно проще было бы поставить дормез на полозки в Петербурге, а по своей неопытности он сделать этого не догадался, да и промучился дорогой, да и пролежал на боку. Точно такие же простые случаи могут встретиться с ним и в Слониме, он не приметил или не сумеет предвидеть, да и опрокинется как-нибудь, чего Бог сохрани, но всякое может случиться. Если бы я была в Петербурге, я бы не допустила его ехать на колесах, потому что так много ездила зимою и знаю, в России в феврале ездить на колесах невозможно. То же самое может случиться и в Слониме, что он самой пустой вещи не приметит, а я бы смотрела во все глаза, да подчас и надоумила бы его. Ты боялся, Лева, что мое присутствие наделало бы ему развлечений? Да разве я гостья чужая, мой друг, что ему бы надо было возиться со мною? Я слишком люблю своих детей и могу сказать, слишком рассудительна, чтобы обременять их собою по-пустому. Когда им досужно, очень натурально, что я желаю их видеть побольше, но где служба, тут совсем другое дело. Нужна я, со сцены не сойду, мешаю, я сейчас и за кулисы.



Что я не поехала, мне же лучше. На месте покойнее и тысяча серебром остались в кармане; но я желала ехать, чтобы ему быть полезной, а после истории о полозках еще более уверена, что я во многом бы помогла ему и его бы надоумила.



Ты говоришь, Лева, что как за Гатчиною есть люди, так они тоже люди и потому продали Николиньке дрянные полозки под его экипаж. Но я думаю, других, лучших не было. Где ж там достать хороших полозков? Коле следовало бы поставить дормез на зимний ход на месте в Петербурге, на полозки, крепкие прочные окованные железом, как следует. А то где же можно достать дорогой на какой-нибудь маленькой станции хорошие полозки, да еще окованные? Извини меня, Левочка, что я так много толкую о полозках, но это опять от того, что я опасаюсь, чтобы такие же истории и промахи не встретились с нашим гусаром и в Слониме. Несмотря на свои 32 года, живя постоянно под твоим крылышком, он мало знает трудности жизни и не привык с ними бороться.



А я как помогала ему в детстве и в юношестве, так помогала бы и теперь, не полком командовать, а усматривать те простые случаи жизни, которые кажутся иногда ничтожны, но бывают иногда чрезвычайно важны по своим последствиям. Жаль, что ты с Николинькой не пустили меня ехать за ним.



16 марта



Третьего дня, в пятницу, были у меня дорогие мои Корсаковы, обедали, пили чай и ввечеру уехали часу в осьмом, уже при свечах. Я так была им рада, что трудно выразить. Люблю их до безумия, а уже лет пять не видела. Они так меня расшевелили, что я чуть не поехала вслед за ними в Тарусово. Какие милые, умные, добрые, образованные люди! Как с ними весело время идет, да и то много значит, что эта привязанность с детства.



Целую твои ножки за чудесные закуски. Этакие славности ты прислал!



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 23 марта 1852 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 151.



76



23 марта 1852 г. Рыскино



Господи, какой ты добрый, Левочка! Как твое внимание драгоценно. Так ты занят, а всякую безделицу помнишь. Какой чудесной провизии ты прислал для Корсаковых и как много. Этакие славности, это чудо, как все вкусно и свежо. Еще же и почтовых листиков как ты скоро мне прислал; уж я их получила и на них пишу. Вместе с листиками я нашла много почтовых пакетов однолотных и двулотных, за которые также приношу много чувствительную благодарность; но прошу тебя, мой ангел, более этих пакетов мне не присылать, потому что в Вышневолоцком почтамте их можно достать сколько угодно, и я уже несколько раз их покупала там.



Еще ты спрашиваешь меня о зонтике, отчего я заказывала зонтик в Твери, а не просила тебя об этом. Так это вот что было: у меня был старый зонтик, которого скелет весь был цел, а только изорвалась материя. Приехала ко мне Благова из Твери и увидела этот зонтик, посоветовала обтянуть его новой материей и взяла с собой этот оборванный зонтик. Из Твери она мне написала, что эта переделка будет стоить 4 (рубля серебром) — я послала ей деньги, а она при случае доставила мне зонтик, который очень хорош и еще послужит долго. Тебя беспокоить переделкою зонтика я бы не осмелилась; да в Петербурге оно и дороже и пересылка затруднительна, а тут Благова взяла старый с собою в коляску, а новый привезла мне с собою Дурнова в возке, вот и все, скоро, дешево, удобно. Тебя, мой ангел, я о том прошу, что здесь не достать, а что здесь достать можно, то зачем же тебя беспокоить?



А что Благова желает сына перевести в те полки, где служба, как тебе говорил Наследник, равняется каторжной работе, так она этого желает по просьбе сына, которому хочется быть поскорее офицером; вероятно, по трудностям службы и производство в тех полках больше, — о переводе сына, Левочка, ты мне писал; теперь напиши мне что-нибудь о ее внуке, Кондратском, которого они просили определить в Московский корпус. Она меня беспрестанно об этом спрашивает, а я не знаю, что отвечать.



Каково-то у вас, а здесь погода чудесная, тепло, светло, снег тает, в оных местах уже земля начинает показываться. Нетерпение мучит однако ж, хочется поскорее настоящей весны: сухих дорожек, травы, зелени на деревьях. Предвесеннее время кажется очень продолжительно, потому что хочется, чтобы оно скорее прошло. Время распутицы очень надоедает, никуда послать нельзя — а сама ходить по снегу я никак не умею. Как-то была в Ильинском у обедни, зашла к священнику, а выходя от него, чтоб садиться в свои сани, поскользнулась да и полетела со всех ног ничком. Оно и смешно и неприятно да и можно ушибиться. А без снегу то ли дело, ходи себе сколько угодно по сухой земле. Прощай, Лева.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 31 марта (1852 г.) Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 151—152.



77



31 марта (1852)



Христос Воскрес!



Дорогой Левочка, поздравляю тебя с праздником и желаю, чтобы ты провел его беспечально. Не знаю что у вас там делается. Ты пишешь, мой ангел, что нет надежды удержать Мишу в Петербурге, ты сокрушаешься об этом. Но что же делать? Видно Богу так угодно. Миша сам виноват, что стремился на Кавказ, никого не слушая, ни на кого не смотрел и думал, что там заключается все его блаженство. Теперь сам видит, что на Кавказе служба тяжелая и самая неблагодарная. Ее бы надо поставить выше гвардейской, а она хуже армии, где награждаются за смотры точно так же, как за кавказские раны. Может статься, отъезд Миши на Кавказ послужит к его пользе.



Скажи, пожалуйста, Левочка, Слоним в Царстве Польском или нет? Я писала к Николиньке давно уже и до сих пор не вижу, чтобы он получил мое письмо. Как писать к нему, чтобы доходили письма повернее и поскорее.



Что-то у вас делается? Я давно не посылала за письмами, оттого что дорога совсем испортилась. Ни на санях, ни на колесах проезду нет, даже и верхом опасно, скользко, и лошади скользят и падают. Снегу сошло больше половины с полей, а на дороге ни снег, ни земля, где бугры ужасные, а в другом месте голая земля, смерзшаяся комками. Самое неприятное время для праздника. Еще большая для меня неприятность, что все мои горничные нездоровы, их у меня пять: Надежда, Матрена, Ирина, Фекла и Дуняша. Из них Матрена лежит, Ирина лежит, Фекла давно лежит, остается в горничной одна Надежда с Дуняшей; к ним в помощь я взяла дочь Земского, — зато Надежда все по больным, то ходит, то ездит, а в горнице две девочки, которые еще и служить не умеют. Не знаю, скоро ли это кончится, а скучно жить без прислуги.



Извини, Лева, что я тебе пишу неинтересные вещи; да что ж делать, как интересного написать нечего. А как я тебе благодарна за эти листики, мой ангел. Эта бумага так хороша и на ней писать ловко и приятно. Обнимаю вас всех и поздравляю с праздниками — тебя, Мишу, сестру, Соничку. Скучны нынче праздники, что погода не хороша.



Ты говел, Левочка, на страстной неделе и я также, и мы в тот же день причащались в страстной четверг. Я все дни тебя вспоминала. Верно? и Миша с тобою и Коля в Слониме также причащались в тот же день.



Я получила присланные тобою чай, окорок и колбасы. Благодарю тебя, мой добрый Левочка, за все твои милости. Целую твои ручки.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 9 апреля (1852 г.) Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 152—153.



78



(1852) 9 апреля. Рыскино



Мой ангел Левочка, сделай милость, передай или перешли прилагаемое письмецо к нашему старинному приятелю Шольцу. Тут заключается его рецепт, по которому я на днях брала лекарство из Волочка; но мне кажется, что в вышневолоцкой аптеке сделана ошибка. И поэтому я прошу доброго Шольца сказать мне, так ли понял вышневолоцкий аптекарь его предписание и то ли вещество положено, какое следует. Кроме того, что кажется слово не то, но и действия оказываются другие. В 1831 году у нашего Миши была рвота — Шольц прописал ему рецепт, по этому рецепту рвота унялась очень скоро и я прибрала рецепт как спасительное средство от рвоты в деревне. В настоящее время есть у меня больная, которой муж по неосторожности дал рвотного недели четыре тому назад. С тех пор что ни съест она, что ни выпьет, все ее рвет, как, помнишь, было с покойным князем Гурьяловым в Киеве, тому также дали рвотного, его рвало три месяца и наконец он умер. Вот и мою больную также. Это жена нашего ильинского священника, женщина молодая, хороша собой, славная женщина, как и муж ее, славный человек и бесподобный священник. У них двое детей, из коих меньшая Наташа, моя крестница. А дети-то какие малютки: старшей 3 года, меньшой 5 месяцев. Муж и жена нежно любят друг друга, ему 30-ть, ей 22 года и она почти при смерти от этой рвоты. Кроме того, что мужу жаль жену потерять, но священнику не позволено жениться на другой. То посуди, каково в его лета остаться осужденным на вечное вдовство с крошечными детьми. Да это и меня замучит. Видя его горестное положение Ильинское так близко, сделавшись его кумою, я часто вижу и очень люблю его: этакого священника я еще нигде не встречала — по уму, образованности, добродушию, деликатности. По всем этим причинам я взялась лечить его жену, но что-то плохо идет. Ничем унять рвоты не можем. Был и доктор из Торжка, но он больше повредил больной, пробыв у нее короткое время и не успел хорошенько рассмотреть ее болезни. Чтобы унять



Александра Ивановна Дубельт



рвоту, я отыскала рецепт Шольца, который во время оно удивительно скоро помог Мише, послала рецепт в Волочек, привезли капли, дали больной, но ее стало пуще рвать от них. Я сличила аптечный ярлык с рецептом Шольца и мне кажется, что в аптеке сделана ошибка, опасная для больной. Чтобы в этом удостовериться, посылаю рецепт самому Шольцу, он его писал, то лучше всех знает, что тут написано, посылаю также аптечный ярлык, чтобы Шольц мог судить, сделана ли в аптеке ошибка или нет. Больная в опасном положении, то мне нужен ответ и нужно получить рецепт Шольца обратно с пояснением как можно скорее. Сделай доброе дело, добрый мой Лева, устрой все это как можно поспешнее и перешли мне ответ Шольца елико возможно скоро. Жаль мне нашего священника до крайности, так что ничем заняться и развлечься не могу.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 13 апреля 1852 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 153—154.



79



13 апреля 1852 г. Рыскино



Дело Мишиньки, мой ангел Левочка, конечно так важно, что нельзя не задуматься над ним от всего сердца. Вот увижу его послезавтра, наговоримся вдоволь. Дай Бог, чтобы его выбор послужил к его счастию. Одно меня беспокоит, что состояние у нее невелико, и то состоит в деньгах, которые легко прожить. Миша любит издержки, а от 100 (тысяч рублей ассигнациями) только 4 (тысячи рублей ассигнациями) доходу. Как бы не пришлось им нужды терпеть. Но деньги дело нажитое. Мы с тобой женились бедны, а теперь богаты, тогда как брат Иван, Оболенские, Орловы были богаче, а теперь беднее нас. Всего важнее личные достоинства и взаимная привязанность. Кто бы ни были наши невестки, лишь бы не актрисы и не прачки, они всегда будут нам любезны и дороги как родные дочери. Не так ли, Лева? Но я не понимаю, отчего же не дали слова теперь, а отложили до осени? Ну, а как Миша передумает, как было с Сенявиной.



Ты не пишешь, как зовут нашу будущую невестку, но я спрошу Мишиньку об этом. Когда я заплачу долги свои, то мне будет чем поделиться с Мишинькой, но теперь я ничего не могу ему назначить больше того, что я даю, то есть тысячи (рублей) серебром. Разумеется, все что будет в моей власти отнять от себя и дать ему, будет ему отдано, но уплата процентов в опекунский совет много меня подкашивает. Твои золотые прииски59 также идут хуже прежнего. Много ли ты можешь дать Мишиньке в год?



Ежели это дело состоится, Левочка, Ланские60 согласны ли будут отпустить дочь свою на Кавказ, или Миша тогда перейдет в Петербург? Ты говоришь, Лева, что это дело пока надо содержать в тайне, а Николиньке можно писать об этом? Сестра Алек(сандра) Конст(антиновна) знает про то или нет? Напиши мне, для кого это не тайна?



Верно, уже Николинька писал тебе, как он желает, чтобы ты употребил полученные из Власова деньги — на заказ для себя нового дормеза? Он пишет тебе о тысячи рублях, но ты получил только 900. Однако у Евстигнея есть еще 100 (рублей серебром), которые он тебе доставит как только дорога позволит проехать от Власова до большой дороги. Умоляю тебя, Левочка, целую твои ручки и ножки, употреби эти деньги на сооружение для тебя нового дормеза. Ты нас всех этим разутешишь. Не упрямься, Левочка, это необходимо для твоего здоровья, которое всем нам так дорого.



Ты писал Лева, что жена Федора Федоровича при смерти. Что с нею теперь? А здесь наша ильинская попадья умерла 10-го апреля, вчера ее похоронили. Каково теперь нашему священнику век вековать одному?



Прощай, Левочка, береги свое здоровье. А как бедный Коля наш скучает! Хоть бы теперь ты позволил мне съездить к нему. Что смотреть на людские толки? Неужели мать не может навестить сына, когда он пропадает от скуки и одиночества? Или высватай его на Наташиньке Львовой61, теперь бы ему необходимо жениться, а она невеста славная. Жаль упустить. Вот бы осенью обоих сыновей под венец в один день — то-то было бы славно, как бы душа радовалась. Похлопочи об этом, Лева, разумеется, с согласия Николиньки. Он тебя послушает. Прощай, мой ангел.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 16/19 апреля 1852 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 154—155.



80



16 апреля 1852 г. Рыскино



Дорогой Левочка, вчера утром приехал Миша со своей большой собакой Татаром, которая преважно сидела возле него в коляске. Удивительно смирная собака по величине своей, красавица видом и шерстью и очень мне нравится привязанностью своею к Мише. После первых лобызаний и аханий над собакой пошли расспросы и толки о невесте. Первое дело мое было спросить его имя, а как узнала, что она Наталья Александровна62, что мать ее Наталья Николаевна, а старшая сестра Марья Александровна63 — ну я так и залилась страстною охотою женить нашего Николиньку на Наташеньке Львовой. И там невеста также Наталья Александровна, старшая сестра Марья Александровна, а мать Наталья Николаевна64. В один бы день сделать свадьбы и обе невестки и тещи одного имени, обе милые и славные, оба семейства чудесные. То-то бы радость, это чудо! Но конечно, надо чтобы Николинька сам захотел соединиться с Натальей Александровной Львовой, точно так как Мишинька сам желает быть мужем Натальи Александровны Пушкиной, а все бы не худо Николиньке это приговаривать, а сам он, пожалуй, жениться никогда не вздумает.



Получила я рецепты, записку Шольца и по милости твоей купленные в сергиевской аптеке лекарства. Но увы! Больной уже не существует. Она была очень слаба, но казалось ей будто стало лучше; в среду рвоты не было, боль под ложечкой миновалась — больная два раза уснула, два раза поела куриного бульона, сама собой без касторового масла и без промывательного имела натуральное испражнение. Чего бы лучше? Но к вечеру она захотела, чтобы поправили и перестлали ее постель, ее приподняли и ей сделался обморок. Не успела она придти в себя и отдохнуть от обморока, как в три часа ночи приехала к ней мать из-за 299 верст, которую больная давно не видела. Она много плакала, много говорила, много слушала, говорила сряду пять часов, не отпускала мать от своей кровати, все держала ее за руку — потом сказала, что хочет отдохнуть. Ее оставили, муж ее прилег на диванчике в той же комнате и сбирался уснуть, не спав всю ночь — как больная твердым голосом кликнула его по имени: “Никанорушка, поди сюда”. Он подошел, она сказала ему: “Ну, простимся теперь, я умру скоро”. Перекрестилась сама, минуты две подышала очень редко и скончалась в 8 час(ов) утра, в четверг на прошедшей неделе. Завтра будет ровно неделя как она умерла.



Теперь о дормезе. Левочка, не упрямься, мой ангел, сделай себе новый дормез, это необходимо для твоего здоровья, следовательно для нашего спокойствия. Почему ты не любишь нас и нашему счастию видеть тебя здоровым предпочитаешь щекотливость своего самолюбия? С твоим высоким умом, с такою любовью к семейству, ты отвергаешь наши просьбы, не хочешь потешить нас сбережением твоего здоровья, которое нам так дорого. Как можно считаться с родными детьми? У тебя есть деньги, ты им даешь, у тебя не случилось, ихние бери. Это в семействе должна быть вещь общая. На что это похоже, чтобы дети с родителями делились как чужие: это твое, это мое? Все должно быть общее. Воля твоя, Левочка, а это не хорошо. Это в тебе такая тайная гордость, которая не похвальна для христианина и отца семейства. Мы все умоляем тебя сделать себе дормез для твоего спокойствия и здоровья, а ты и слушать не хочешь. Ты этим доказываешь, что твое самолюбие дороже тебе твоего семейства, а разве это годится?



Извольте, сударь, ваше превосходительство, алмазный кавалер Александра Невского, извольте непременно сделать дормез, точно такой, как вы отдали Николиньке. Денег у вас теперь нет, возьмите власовские. Можете их отдать, когда у вас будут деньги, а теперь не мучьте нас опасением, что вам не в чем покойно ездить по службе за город. Не то я поссорюсь с вами и в Петербург никогда не приеду, как не зовите. Неужели вам не страшен гнев мой? Где же это видано, чтобы муж жены не боялся?



Уж как хочешь, Левочка, ты мне и писем не пиши, пока не напишешь, что у тебя новый дормез, покойный и прочный, как тот, который ты отдал нашему гусару. Еще бы ты мог мне противиться, если бы я просила тебя сделать мне бриллиантовый убор на мою седую голову. Ты бы мог сказать тогда: “душинька, на что тебе бриллианты в деревне?” Но ты мне отказываешь в таком деле, которое касается до моего спокойствия, потому что тут твое здоровье в игре, то ежели ты меня не утешишь и не послушаешь, я тогда буду уверена, что ты тиран, самый упрямый тиран, буду это всем говорить, всем писать, даже своему вологодскому старосте напишу и в Париж, президенту республики напишу и каково тебе будет, что от Вологды до Парижа будет известно твое непослушание законной жене твоей, к которой сам Бог велел тебе прилепиться так, чтоб ты отлепился от отца и матери и прилепился бы к жене. Это значит, что все послушание, которым ты был обязан отцу и матери, ты должен переносить на жену и во всем ее слушаться, особенно когда она тебе дело говорит. Вот и выходит, что ты тиран, даром что у тебя явились алмазные знаки Александра Невского! Алмазные знаки сами по себе, а дормез сам по себе, а жена надо всеми, и над алмазами, и над дормезом, и над самим тобою. Из этого явствует, что ты должен прибавить сколько нужно к власовским деньгам и с покорностию написать мне: “Я заказал себе дормез и он будет готов тогда-то”. Слышишь, Левочка, никаких отговорок не принимаю, слепое повиновение, да и только!



19 апреля



Миша уехал вчера перед вечером. Он скучал ужасно и жаль, что, отпустив своего человека для свидания с матерью в Каменное, не мог раньше уехать. Если бы существовала между нами искренность, как бы следовало между матерью и детьми, он бы облегчил свою душу, сообщив мне свои тревожные мысли; но у них уже давно со мною такая упорная скрытность, что не добьешься ни одного откровенного слова на их собственный счет. Мое участие им не нужно, всегда у них чужие впереди.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., (1 мая 1852 г.) Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 155—156.



81



(1 мая 1852 г.)*



Извини Левочка, что я сделала на том листике большое чернильное пятно и сама не знаю как. Сегодня это было для меня сюрпризом для 1-го мая. Переписывать не хочется, так уж не взыщи, пожалуйста.



Ну, Лева, мы теперь отброшены от почтовых сообщений на сто верст. Вообрази, что Мишинькино письмо из Москвы, писанное им и отправленное ко мне 19 апреля, до меня дошло только 28-го. Десять дней в дороге, тогда как прежде доходили письма из Москвы в Выдропуск на другой день. Вот и из Петербурга получаю уже письма с большою остановкою. Но тут можно тем поправить, что стану за письмами посылать в Волочек. Хоть оно и втрое дальше чем до Выдропуска, но по крайней мере хоть толку добьешься, а вот Мишинькины письма идут через Москву, то прежде доходили через месяц, а теперь будут доходить через 6 недель, потому что от Москвы через Торжок, везде письмо будет лежать пока дойдет до Выдропуска. Теперь уже почта от Волочка до Твери по шоссе через Выдропуск и Торжок ходит только два раза в неделю, да должно быть везде письма по этим пунктам залеживаются, оттого и девять дней из Москвы. Вот и близко от чугунной дороги, да стали далеко.



Ты верно знаешь, где Николинька и что с ним делается. Уж я от него недели четыре писем не получала. Ты мне писал и меня порадовал, что он принимается хорошо и им довольны. Дай-то Бог ему сил и умения.



Левочка, сделай милость, пришли мне шерсти по прилагаемому образцу моточка два: да шнурочков шелковых плоских для моей лорнетки, аршин десять. Еще просьба, подари мне семян горошку кормового. Он продается во всех семенных лавках, вели взять у Лисицына на Щукином дворе. Мне нужно три пуда, а покупается он по 1 рублю 50 копеек (серебром) за пуд. Если можешь и не покажется тебе разорительно, то подари мне 4 рубля 50 копеек (серебром) на этот горошек, а ежели разорит тебя такая сумма, то хоть взаймы дай до первого случая. Он называется кормовой горошек. Пришли его мне по железной дороге в Волочек, а меня уведоми, что послал, чтобы мне его достать из Волочка. Извини, что я тебя беспокою всякими пустяками, да уж это у меня каприз такой.



Я оклеветала 1 мая, теперь второй час и теплота достигает 20-ти градусов на солнце. Но все-таки очень грязно и снег лежит большими кучами по разным местам, так что необходимо его откалывать с озими, чтобы озимь не подопрела.



5 часов пополудни



Ну вот и первое мая! Дождь льет как из ведра. Я было хотела съездить в поле озимь посмотреть и должна дожидаться пока дождь пройдет. Хорошо гулянье теперь в Екатерингофе, ежели такой же дождь как здесь пойдет.



11 часов вечера



Я все-таки ездила в поле, но под дождем, все время меня дождь мочил, но хоть на зеленеющую озимь полюбовалась. А какая грязь, вода, лужи, сколько снегу! В ином месте лежит он еще буграми в сажень вышиною. Прощай, Левочка, что то ты поделываешь? Здоров ли? Как-то давно нет от тебя известия.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 4/5 мая 1852 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 156—159.



82



4 мая 1852 г. Рыскино



Сегодня воскресенье, вот я и думаю поутру: “Сяду я писать к Левочке и поскорее дам ответ на его вчерашнее письмо”. Еще не взяла я пера в руки, как мне доложили: “Земский из Каменного приехал”. Надо его принять, расспросить, рассмотреть отчеты, разобрать дела, отпустить обратную подводу сегодня же и потому написать письмо в Каменное сейчас. Вот я села писать в Каменное. Не успела написать заглавие, доложили: “Приехал из Клошнева Захар”. Надо принять Захара, расспросить о том, что делается в Клошневе, приказать, что делать вперед, рассчитаться с ним деньгами по разным предметам клошневского хозяйства. Отпустила Захара, принялась за Каменное письмо, доложили: “Гиркинский Петр пришел”. Надо позвать Петра, он заведывает Вешками; с ним также пошли толкования о прошедших делах и будущих работах, о разных выдачах, расплатиться с ним по расходам вешинского управления. С ним кончила, села за Каменное письмо, доложили: “Заказные горшки для молока привезли из Торжка”. — Надо горшки посмотреть, такие ли, а то все молоко отзывает глиной и от того с чаем сливки не вкусны. Горшки посмотрела, заплатила за них, села за Каменное письмо — доложили: “В Каменное надо гороху на посев, здесь надо полбы на крупу, пожалуйста ключи”. Кончила с ключами, села за Каменное письмо, доложили:



“Из Каменного привезли 4 пуда хлопов для набивки кресел, что прикажете с ним делать?”. Надо позвать старостиху, велеть ей взять к себе хлопы, вытрясти их, вымыть, высушить, расчипать и отдать столярам для набивки кресел. При этом разные с ее стороны доклады и вопросы о завтрашних работах под ее веденьем, а с моей — приказание о том. Кончила со старостихою, села за Каменное письмо — доложили: “Никитский староста приехал”. Надо его позвать, расспросить, приказать. Отпустила его, села за Каменное письмо, доложили: “Толмацкий староста приехал”. Надо его позвать, с ним разговоров еще более, чем с другими, потому что Толмачи подальше и староста не всегда может сюда явиться, оттого надо с ним перебрать прошедшее и будущее во всей подробности. В этот раз разговоры со всеми начальниками еще продолжительнее потому, что готовится везде земля под яровой сев, а мешают лужи, дожди и праздники. На этой неделе в четверг Вознесенье, в пятницу Николин день, а работ множество, а тут дождь льет, а там еще вода от снегу не сошла. Поди тут делай как хочешь! А сеять все-таки надобно и переговорить об этом все-таки необходимо, если так, то так, а если этак, то этак. Вот уж за Каменное письмо я села окончательно только в четвертом часу. Тут обедать. После обеда отправила обратных людей в Каменное и только теперь, часу в шестом после обеда, села писать к тебе, мой ангел, и отвечать на твои письма от 23 и 26 апреля, которые я вчера получила. Ты пишешь, что умер Жуковский65, Набоков66 и Тарас. Разумеется, для меня Тарас всего важнее, потому надо потолковать, как и кем заменить его.



Петергофская наша дача есть в наших владениях государство отдельное, следовательно, там должен быть правитель честный, надежный и неглупый. Таких людей хоть у меня и есть, но они все на местах, которые по своей важности относительно к моему спокойствию и карману стоят выше петергофского управления, я их отдать не могу. Другие, не так нужные здесь, не довольно образованы, чтобы занять должность в таком большом и аристократическом свете как Петергоф.



Тарас умер, но у него осталась нежная супруга, которая, как идут слухи, и во время его жизни заведовала более его самого делами дачи. У нее есть взрослая дочь, которая давно уже оказывает страстное желание выйти замуж. То мне кажется всего лучше женить на ней молодого человека, который под надзором ее матери и при собственном содействии может сделаться порядочным дворником на нашей даче. Женихи для Тарасовой дочери есть: 1-й в Петербурге живет, но по паспорту, брат Николинькина кучера Абрама — Алексей. Он очень порядочный малый, только несколько хром. Хромого не берут в военную службу, а венчаться это не помеха, если он будет угоден невесте и она ему. Есть еще у меня здесь ей три жениха, молодые парни лет по двадцати, расторопные и неглупые. Из четырех любого выбирай. Если из этих четырех посадить в дворники одного холостого или хоть и женить его, то он с женою, не Тарасовой дочерью, все-таки будет новичок и может наделать нам разных убытков и неприятностей, да и сам по неопытности попадется во многие хлопоты, которые поведут затруднение и ему и нам. Когда же новый дворник выступит из семейства Тараса, то его теща и жена, зная всю подноготную его должности, могут содействовать его образованию, помогать ему, потому что им обеим все тамошние дела совершенно известны и знакомы, и таким образом в исполнении дворнических занятий на нашей даче не будет другой перемены как та, что дворник будет называться не Тарас, а Алексей, Дмитрий или Павел. Но дела пойдут все так же, как и прежде шли, то есть порядочно.



Пока Тарас был жив, дочь его на нашей даче была лишняя, все просилась замуж или же отец просил, чтобы взять ее в Рыскино.



Когда Миша проезжал здесь недели три тому назад, он говорил мне, что сестре Александре Конст(антиновне) некому служить и ей хочется взять к себе Тарасову дочь в услужение. Тогда Тарас был жив, по его летам, 45 лет, мог продолжать службу еще лет двадцать, и потому я просила Мишу написать Алекс(андре) Конст(антиновне), что если ей угодно, пусть возьмет Тарасову дочь к себе в горничные. Но говорится: “нужда закон переменит”. Тогда Евгения Тарасовна была просто дочь петергофского дворника, надоевшая отцу своим взрослым возрастом. Теперь она сделалась наследницею его престола, и брак с нею не только приносит хорошее место ее будущему супругу, но и для нас необходимо, потому что это самое удобное средство иметь хорошего или хоть порядочного дворника в Петергофе.



Я уверена, что сестра по своей дружбе к нам согласится пожертвовать горничной для пользы нашего Петергофского царства, а я со своей стороны постараюсь приискать ей горничную из дочерей Андрея Мануйлова, который живет в Москве. Но только и то надо сказать, что сестре недолго прослужит своя горничная; ребенка взять служить не сумеет, а взрослая девушка сейчас соберется замуж или что еще хуже без замужества сделается матерью. Не лучше ли сестре нанять себе горничную? Из демидовских воспитанниц есть много очень порядочных, хорошего поведения и которые по своей бедности рады приютиться.



<#text>Напиши мне, Левочка, как и что делать? Присылать ли жениха для Тарасовой дочери и доставить ли дочь Андрея Мануйлова из

Москвы для сестры?



5-го апреля, т. е. мая (1852)



Сейчас подали мне письмо твое от 30 апреля, дорогой Левочка, где ты говоришь о Мишиньке. Знаю я, что ему грустно, но, когда грустно, с кем же и делить грусть, как не с матерью. Пусть бы говорил все одно и то же, пусть бы только говорил о себе. Разве бы мне это наскучило? Моему участию нет конца, мне было бы утешительно разделить с ним его горе. Но тяжелее видеть, что сын только и думает, как бы ему уехать от матери поскорее. Что ему не нужно ее участие, что оно даже в тягость и что вместо утешения от беседы с матерью, дал бы Бог скорее избавиться от ее присутствия. Я это чувство тем более понимаю, что по несчастию сама то же самое испытывала в отношении к своим родителям. Но мои родители, ты сам знаешь, то ли были для меня, что я для своих детей?



Ты не имеешь права сказать, Левочка, мы и нас. Тебя они любят, я, конечно, посерьезнее и побольше их связываю. Я не из того общества, к которому они привыкли, новостей рассказать не могу, рассуждения мои надоели. Я это и чувствую в обыкновенное время и молчу, не жалуюсь. Оно в порядке вещей, хотя и грустно. Но когда сын думает жениться, когда душа его расстроена сильным огорчением, с кем же и делиться своими чувствами, как не с матерью? В чье сердце излить свою печаль, как не в сердце матери? А вот этого-то и нет между нами. Их отвычка от меня так сильна, что все на свете имеют более права на них, на их искренность и доверчивость, чем я. В этом нельзя ошибаться, когда доказательства на каждом шагу и уже столько лет. Я давно покорилась своей участи и редко, очень редко позволяю себе тужить о том, что не умела внушить своим детям той привязанности, какую бы желала. Разумеется, к нам имеют только те чувства, какие мы внушаем. Насильно мил не будешь никому. И потому я уже давно отложила пожелание быть приятною своим детям. Для этого надо переродиться, а в мои лета оно невозможно. Они слишком избалованы в том обществе, где проходит жизнь их, чтобы я могла быть им угодна, а мне не приходится перерождать себя, чтобы им найти во мне такую же светскую женщину, каких они постоянно видят перед собою.



Но я думала, что намерение Мишиньки жениться сблизит нас. Однако не тут-то было. Все так же я чужая, все так же мое участие ничто, мои советы в тягость, мои речи наводят скуку.



Видя, что и это ожидание не сбылось, что ни даже такая важная эпоха, как женитьба, не может меня сблизить с сыном, я разгрустилась и написала тебе несколько строк об этом. Но теперь я опять спокойна, опять вошла в ту же колею и опять покорилась своей участи быть каким-то кошмаром для своего семейства.



Но прошу тебя, Левочка, не выговаривай об этом ни которому из них. Должно быть я сама виновата, а будешь им выговаривать, они подумают, что я тебя ставлю против них, и еще более меня не взлюбят. Лишь бы я исполняла в отношении их свои обязанности, а ежели моих усилий и пожертвований не ценят, если не смягчают моей тесной жизни участием и любовью, то что ж делать? Выговоры удалят их еще пуще от меня.



Ты говоришь, Левочка, что они любят меня. Это потому так кажется, что они говорят обо мне с похвалою, но за что им бранить меня? Они должны сознаться, что я недурная мать, я им посвятила всю жизнь свою, молодость — их воспитанию, зрелые лета и старость — приращению их состояния. Но мы отдаем справедливость и врагам, не только матери, которая доказала всею своею жизнью, что она не враг своим детям.



Привязанность, по моему, имеет самый верный, самый неоспоримый признак; это желание быть вместе с человеком, которого любим. Отчего Мишиньке тяжело уезжать из Петербурга? Потому что там остаются люди, а особенно невеста, которую он любит. Оно и натурально. Ну, а неужели это из любви ко мне он не мог дождаться минуты, чтобы от меня уехать? Неужели это из любви, что они оба выжили меня из Петергофа, из Красного Села, из Новой Деревни, из Петербурга?



Они любят меня не ближе как за 500 верст, за тысячу еще больше, за три тысячи верст меня обожают. Это не ошибочное понятие, а убеждение, основанное на долговременном опыте и многочисленных доказательствах. Точно так же и я любила матушку, когда я жила в Петербурге, а она в Киеве.



Опять повторяю, видно я сама виновата, что дети меня любят только за глаза. Что-нибудь во мне есть такое, что их отталкивает. Я не жалуюсь, а только тужу о том, что оно действительно так. Ты, Левочка, и не разочаровывайся на их счет. Тебя они точно любят. Они это доказывают не только на словах, а и на деле. Посмотри, как им тяжело расставаться с тобою. Этот признак вернее всякого.



Николинька теперь на чужой стороне скучает, а не хочет, чтобы я к нему приехала. Зовет на будущую зиму, а сбирается в отпуск в Петербург. Что же это, разве желание меня видеть? А кого видеть не желаешь, того и не любишь.



Прошу тебя, мой ангел, не пеняй им ни которому за меня. Это их еще более поставит против меня. Я уже давно привыкла к своему положению, знаю и покоряюсь тому, что семейное счастье не для меня создано, и стараюсь составить себе круг счастья из ваших успехов, из уверенности, что ты и дети здоровы, да из того, что мое хозяйство и жизнь в деревне утешают и подчас радуют меня. Прощай, Левочка. Береги свое здоровье.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 10 мая 1852 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 159—160.



83



10 мая 1852 г. Рыскино



Дорогой Левочка, прилагаю здесь записку Цвылева — на получение 2500 (рублей серебром) не к сыну его, а к приказчику, которого надо искать там же, где живет сын Цвылева. Вели этого приказчика отыскать, мой ангел, и сообщить ему, чтобы он принял означенную сумму, но до получения записки ему не отдавай. Приказчик не сын, всякие бывают. Иной, пожалуй, и сплутует, поди потом хлопочи с ним. А как деньги получишь, то потрудись на записке Цвылева расписаться в получении и отдай ее приказчику. Прилагаю здесь еще записку, по которой прошу тебя, сделай милость, распорядись уплатою процентов этого года. Этой суммы достаточно только на три уплаты, прошу тебя внести именно за те сроки, которые у меня в записке означены. Не знаю сколько потребуется заплатить просрочки, но тут останется 82 (рубля серебром), которых будет достаточно с избытком.



И прошу заплатить за сроки: 31 января, 23 февраля, 24 марта и есть между этим небольшая уплата в срок 5 февраля; но прошу тебя, Левочка, этот срок пропустить мимо, потому что время терпит до 5 августа и у меня есть в виду до этого времени прислать тебе денег, а ежели теперь вносить за 5 февраля, то это собьет мои расчеты и будет ни то, ни сё.



По уплате, следуемые три квитанции, сделай милость, потрудись мне прислать, как скоро их получишь. А за все труды твои по этому делу целую тысячу раз твои ручки.



В Твери умер начальник жандармской команды Ковен; о помещении его двух сироток по твоему ходатайству Государь приказал; но пока дойдет их очередь быть определенными, им жить негде. Ты был так милостив, сказал Дурнову, чтобы он прислал малюток к тебе, и что ты поместишь их у себя в доме. Вот Дурнов и спрашивает моего совета, он боится присылкою детей этих тебя беспокоить. И в самом деле, держать их наверху негде, а внизу у детей так все мило и хорошо отделано; эти девочки все мебели перепортят, зеркала перебьют, и кто же будет смотреть за ними? Они маленькие, одних оставлять нельзя. Если бы им можно пожить в Демидовском заведении67, пока им откроется вакансия в Сиротском институте. Это было бы очень хорошо. Но можно ли так сделать?



Я так много обязана Дурнову и так часто вновь и всегда докучаю ему своими просьбами, которыми он не только не тяготится, но постоянно их исполняет скоро и превосходно. Мне бы хотелось услужить ему, а как он спрашивает моего совета, то я желала бы дать ему ответ удовлетворительный, но признаюсь тебе, мой ангел, не хочется мне, чтобы эти девочки жили у нас в доме. Им больше жить негде, как внизу, а там они, как дети, все могут перепортить.



Ежели есть средство их поместить на время в Демидовском доме, то сделай милость, напиши мне, а я буду рада уведомить о том Дурнова, но ежели в Демидовском нельзя, то уж этим двум девочкам лучше оставаться в Твери до поступления...*



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 17/18/19 мая 1852 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 160—161.



84



17 мая 1852 г. Рыскино



Ты, верно, удивишься, дорогой Левочка, что к тебе с этим письмом явится мой приказчик Филимон отсюда из Рыскина, в теперешною пору, когда по деревенским работам он здесь необходим. Но выше работы есть у нас с ним желание поучиться хорошему. И меня и его, моего помощника, прельщает описание хозяйства в Лигове у графа Кушелева68. Филимону хочется посмотреть, а мне хочется, чтобы он посмотрел, как там приготовляют землю под разный хлеб, как сеют траву для умножения сенокосов и проч. И потому, мой ангел, сделай милость, не откажи мне устроить так, чтобы мой Филимон видел Лигово, чтобы ему там позволили осмотреть и чтобы его наделили наставлениями и советами, какие нужны для того, чтобы посещение Лигова послужило нам в пользу.



Будучи в Петербурге, Филимону надо побывать и во Власове. Туда ему ехать лучше всего на почтовых и потому, мой ангел, прикажи взять ему подорожную до Чирновиц, а он поедет в Бегунку, оттуда своротит во Власово. В Лигою он заедет на обратном пути из Власова, и если может Евстигней отлучиться оттуда, то мне хочется, чтобы и он побывал в Лигове.



Я думаю, долго будет просить позволения у самого гр(афа) Кушелева. Пока его увидишь, много времени пройдет, а мне надо, чтобы Филимон скорее вернулся в Рыскино. Отпуск его, всего на все, дан ему только до будущего воскресенья, т. е. до 25 числа. Он теперь у меня один управляет рыскинскою отчиною и все на нем вертится, как на железной оси. И потому прошу тебя, мой ангел, устроить так, чтобы он мог побывать во Власове и в Лигове беспрепятственно в течение будущей недели, а в будущее воскресенье сесть уже на машину для отбытия в Волочек.



Хоть Филимон человек умный, но ум деревенский не то, что ум петербургский. В первый раз в Петербурге и помещик заблудится, не только крестьянин. Сделай милость, также дай ему Аристара съездить с ним во Власово, потому что Филимон не будет знать, ни где ему своротить с большой дороги, ни что заплатить за лошадей, которые повезут его.



Как Филимон в первый раз в Петербурге, мне хочется, чтобы он посмотрел, что успеет. Сделай милость, Левочка, доставь ему средства и в театре побывать и на острова взглянуть. Пусть на островах посмотрит, какая чистота и какой порядок, так и у нас в Рыскино постарается завести.



Я дала ему на проезд и на все его расходы 5 золотых; это значит 25 рублей 75 (копеек серебром). Если этого будет ему мало, то сделай милость, дай ему еще денег из моих, ежели останется от 82 (рублей серебром), которые ассигнованы мною на уплату просрочки по трем займам. Будучи в Петербурге ему захочется что-нибудь купить, а так как он отменно хорошо служит мне, то я рада его потешить при случае.



Сделай для меня милость, Левочка, приласкай моего славного Филимона, он такой нам слуга, каких я до сих пор...**



18 мая (1852)



Я хотела отправить Филимона сегодня, но оставила его до завтра, потому что кое-какие дела помешали, а между тем еще напишу к тебе что-нибудь, мой ангел Левочка. Я было просила тебя дать Аристара съездить с Филимоном во Власово и давать ему проводника в Петербурге, как он мест не знает, но рассудила, что у нас в доме нет лишних людей, и ты пишешь, что оба дворника в доме необходимы, то я даю кучера Николая. Поэтому ты уж от себя никого больше не давай. Кучера Николая, Левочка, не оставляй у себя, он мне здесь нужен. Антип уже стар, часто хворает, я хоть редко выезжаю, но все-таки мне без кучера нельзя. Если бы даже Николай стал проситься опять к тебе, не оставляй его, мой ангел, а отошли назад с Филимоном.



Вчера получила я два письма твои от 7 и 10 мая и одно от Миши из Ростова. Он и мне пишет о своих похождениях от Орла до Обояни. Пишет также, что в Белгороде был у старшей дочери Нат(альи) Н(иколаевны) Львовой, у Голицыной и много с нею говорил о возможности составить супружество между нашим Николинькой и ее сестрою Наташей. Кн. Голицына очень этого желает и говорит, что если ее сестра согласится, так матушка их и подавно. Мише видно также нравится этот проект, он просит меня даже нарочно съездить в Петербург, чтобы вместе с тобою устроить это дело. Но без согласия Николиньки приступать невозможно. Машинька Голицына говорила Мише, что дело с Поповым совсем кончено.



В твоих письмах, Левочка, ты говоришь, что Ланские тебя не пригласили бывать у них. А скажи-ка, сам Ланской отдал тебе твой визит или нет? Я сама думаю, что тут вряд ли будет толк. Девушка любит Орлова, а идет за Мишу, Орлов страстно любит ее, а уступает другому69. Дай Бог, чтобы все кончилось благополучно, а что-то мудрено.



Ты пишешь, Левочка, чтобы я назначила дни своим министрам, для того чтобы мне беспрестанно не мешали, но хозяйство такая вещь, что не терпит отлагательства. Я назначу такому-то министру вторник, а ему необходимо разрешение в воскресенье, другому прикажу докладывать себе в пятницу, а ему надо мне доложить о ходе его управления во вторник. Если бы только были у меня дела бумажные, то бы можно дни назначить, но всего больше дел словесных, да хоть и письменные дела, то все же по большей части о хозяйстве, которое требует, чтобы за ним следили и ему бы подчинялись, а не оно нам. Дни и числа меняются беспрестанно, одно дело гонит другое и ежели до положенного дня не принимать докладов, будет много упущений. В прошлом году начали землю готовить до Николы, а сеялись 15-го мая; нынче долго лежал снег, стояла вода, выехали в поле только 12-го мая, а засеялись здесь только вчера, а в Каменном еще и сеять не начинали. Но все это тем хорошо, что ты по крайней мере посмеялся моему рассказу. Твоя посылка в Волочке, сегодня привезут ее. Целую тысячу раз твои ручки.



19-го мая (1852)



Ангел Левочка, я писала тебе, что положу 70 (рублей серебром) в это письмо, но теперь я рассудила запечатать их особо. Это письмо дойдет до тебя через разные руки, то как бы деньги не взманили кого-нибудь. Ты потребуй деньги от самого Филимона, когда тебе досуг будет позвать его к себе.



Прощай, Левочка, напиши мне с Филимоном, когда он будет назад в Рыскино отправляться.



19-го мая (1852)



Левочка, сделай милость, пришли мне апельсинов с Филимоном. Теперь апельсины у вас хороши, сладки. Письмо свое я уже запечатала, и теперь вспомнила об апельсинах. Извини, что я тебя беспокою много своими просьбами и поручениями.



А что-то ты замолчал об определении внука Благовых. Принят он или нет в Московский кадетский корпус? Благова меня спрашивает, что мне отвечать ей?



Апельсинов все-таки, пожалуйста, пришли. Целую твои ручки.



Печатаю облаткой, потому сейчас еду в Клошнево, то печать уже уложила с собою в сундук. Еду в твоих прекрасных дрожках, по хорошей дороге они отличны, теперь ехать по шоссе, то это будет славно и приятно до крайности.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 26 мая 1852 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 161—163.



85



26 мая 1852 г. Рыскино



Первые слова Филимона, когда он возвратился из Петербурга, были: “Заберегли, матушка, меня в Питере, совсем заберегли! Леонтий Васильевич, отец родной! Кажется, таких людей на свете нет. Если бы не совестно, я бы плакал от доброты его. И как он добр ко всякому! В Демидовском всякую девочку приласкает. Были фокусы, он всякую поставит на такое место, чтобы ей получше видно было”. По всем рассказам Филимона, кажется не столько его обворожил Питер, как ты сам.



Благодарю тебя, мой ангел, за твои милости к Филимону. Я очень чувствую, что это все для меня; будь он приказчик Кушелева или Трубецкого, ты бы о нем и не подумал, а как он мне служит хорошо и меня тешит своим усердием и преданностию, то ты оттого и “заберег” его до самого нельзя.



Показывал он мне твои подарки, ситец и отдал мне билет, что ты прибавил своих 30 (рублей серебром), чтобы составить ему капитал во 100 рублей. “Ну как мне не служить, говорит Филимон, где ж такие господа, как у нас? Батюшка Леонтий Васильевич обещался моих положить 70 (рублей серебром) и то милость, ведь и эти деньги ваше же жалованье, а вместо 70-ти билет очутился во 100 рублей. Уж я не знал, как благодарить и ручки целовал и кланялся и все боюсь, что я мало благодарил его. Напишите вы ему, матушка, как я чувствую все его милости и как должен стараться их заслуживать, а сам не смогу высказать”.



Теперь у него 180 (рублей серебром), билеты у меня. Но скажи, Левочка, ничего ли это, что последний-то билет, во сто рублей, который он теперь с собою привез, написан на имя Филипа Федорова, а он Филимон Федоров?



Другой наш крестьянин, который хочет положить в сохранную казну 300 (рублей серебром), называется Василий Миняев, живет теперь Новоторжского уезда в деревне Кулаковке, а к осени переезжает Вышневолоцкого уезда в деревню Васильево. Сделай милость, когда получишь Воронины деньги, положи из них 300 (рублей серебром) на имя этого крестьянина и пришли мне билет, а этот мужичок здесь отдаст Вороне. Сверх этой суммы, что будет Ворониных, денег сюда не присылай, Лева; мне они занадобятся в Петербурге, а только наши, сколько их будет, чтобы здесь Вороне отдать.



Благодарю тебя, мой ангел, за твою готовность купить для меня молотильную машину, какие в Лигове, но она будет стоить более 400 (рублей серебром) — это сумма большая, а у тебя и без того расходов довольно. Когда буду в Петербурге, съезжу сама Лигово и эту машину посмотреть, тогда и увижу, как ее купить. Благодарю тебя за образ Св. Екатерины, как он хорош — не налюбуешься. Благодарю за бумагу и все письменные припасы, благодарю за апельсины. Какие вкусные, сладкие, сочные, это истинное наслаждение их кушать.



Буду благодарить и сестру и Соню за их горячее внимание к Филимону и за любовь к нему по той причине, что он несказанно мне предан. А и ты, Левочка, поблагодари сестру и поцелуй Соню за доброту их к моему приказчику. Если бы они нас так горячо не любили, не обращали бы внимания и на достоинства приближенных наших, а как мы с тобою и дети наши им невыразимо дороги, то и все, кто полезен нам, мил им и приятен пуще всякого.



Еще и другие наши крестьяне разутешили меня на чугунной дороге. Они стали там к подрядчику в работу, человек двадцать, и получив задатки по 4 рубля 50 (копеек серебром) на каждого, просили жандармского офицера Грищука доставить эти деньги ко мне, 86 рублей 50 копеек, дабы я употребила их по своему усмотрению, как я рассужу получше. Это так восхитило подрядчика, что он прибавил им по 1 (рублю серебром) на человека за их доверенность к своей помещице, а добрый Грищук с восторгом меня об этом уведомил, прислал ко мне эти деньги. Сумма небольшая, но для мужика она бесценна, потому что это плод кровавых трудов его, и несмотря на то, он верит своему помещику, что он не только его не обидит, но еще лучше его самого придумает, куда эти деньги употребить получше. Не правда ли, Левочка, что такие отношения с людьми, от нас зависящими, весьма приятны?



Еще же, это также веселит меня — как скоро подрядчики набирают рабочих, то мне отбою нет, чтобы я отпустила побольше своих крестьян к ним в работу, потому-де, говорят подрядчики, что ваших людей лучше нет, послушны, смирны, работают отлично, и с ними нет никаких хлопот. А иногда этих рабочих наших людей бывает человек семидесяти и более. И что восхищает меня, что все это делается ласкою и добром. Опять скажу, неволею к себе никого не привяжешь, а наши люди только из-за доброго слова так стараются. Им всего страшнее прогневить меня, а мой гнев состоит в том, что я не так ласкова к тому человеку, который провинился передо мною, вот все мое наказание. А как они боятся этого.



Как смешно это быстрое сообщение с Петербургом; Филимон поехал в Петербург, а я в Клошнево, в один день, почти в тот же час. Я приехала из Клошнева в субботу на воскресенье, в ночь, а Филимон также, только позже. Поэтому все равно, что съездить в Клошнево, то и в Петербург, разница времени небольшая.



Какая примерная привязанность у Филимона; Соничка пишет мне, что она его уговаривала пробыть еще хоть один день в Петербурге, посмотреть в нем, чего не видел: “Благодарствуйте, Софья Петровна, отвечал он, буду глядеть на Питер, меня за это никто не похвалит, а потороплюсь к нашей матушке, да послужу ей, так это лучше будет”. Пусть же наши западные противники, просвещенные свободные народы представят такой поступок, каких можно найти тысячи в нашем грубом русском народе, которого они называют невольниками, serfs, esclaves!* Пусть же их свободные крикуны покажут столько преданности и благодарности к старшим, как у нас это видно на каждом шагу. У них бы залезь простолюдин из провинции в Париж, он бы там и отца и мать забыл! А у нас, вот слуга в первый раз в жизни попал в Петербург и не хочет дня промешкать, чтобы скорее лететь опять на службу. Его никто не принуждает, ему в Петербурге свободнее, веселее, но у него одно в голове, как бы получше исполнить свои обязанности к помещику. Поэтому помещик не тиран, не кровопийца, русский крестьянин не esclave, как они говорят. У невольника не было бы такой привязанности, если бы его помещик был тиран. Этакая преданность — чувство свободное, неволей не заставишь себя любить.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 3/5 июня 1852 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 163—164.



86



3 июня 1852 г. Рыскино



Уж как ты добр, Лева, так из рук вон! Спрашиваешь, доволен ли Филимон сделанным ему приемом? Да ты принял его как какого-нибудь соседа, а не как приказчика, обласкал его, осыпал милостями, подарками; все те четыре дня, которые он провел под твоим крылышком, он как сыр в масле катался. Он говорил мне не один раз: “Что это, матушка, кажется на свете таких людей нет, каков наш батюшка Леонтий Васильевич! Плакать хочется от доброты его”. Он все боится, что мало благодарил тебя за твои милости, но чувствует их так сильно, что говорит, слов не найти, как высказать свою благодарность. А я так это все на свой счет принимаю и знаю, что ты осыпал его своими щедротами из любви ко мне — не правда ли?



Сестра и Соничка, со своей стороны, так лелеяли Филимона, что и рассказать не можно. Милая Соня писала мне, что пока был Филимон у нас в доме, она только и думала, как бы его потешить. Все это меня очень трогает, потому что доказывает их сильную ко мне привязанность. Я благодарила их как умела и ты, мой ангел, поблагодари их от меня. Все их и твои милости к Филимону относятся ко мне. Какой бы он ни был чудесный слуга, да не мне бы служил, им и тебе бы нужды не было до него, а как он мне хорошо служит, оттого-то вы и “заберегли” его, как он выражается. Дай Бог вам здоровья, всем милым моим, я принимаю ваши милости к Филимону за самый несомненный знак сильного расположения ко мне и не могу сама без слез вздумать о том, как вы меня любите нежно и горячо.



Поблагодари князя Трубецкого за его память обо мне. Я сама очень его люблю за его ум и доброту и всегда вспоминаю о нем с большим удовольствием. А вот бы славно, Лева, если бы ты его сосватал на овдовевшей графине Штейнбок-Фермор, урожденной Яковлевой. Она ведь еще не стара, ей будет лет не более как и князю Трубецкому. А как добра, а как богата. Все яковлевские миллионы к ней перейдут. Если бы она только пошла за него, а для него это партия славная. Конечно, теперь она так недавно овдовела, что не легче об этом и думать. Но все бы не мешало его надоумить, чтобы не упустить вдовушку. У нее сыщется женихов пропасть. Ее колоссальное богатство привлечет многих, она богаче графини Орловой, а сама хоть и не велика ростом, но зато мал золотник, да дорог. Ее доброта, кротость, смирение неописанны.



Левочка, ты уже другой раз упоминаешь, что получил из Власова 80 (рублей серебром), а ничего не говоришь о 250 (рублях серебром), которые, Евстигней пишет, тебе доставил для уплаты процентов в опекунский совет в срок до 10 июля за власовских перевезенцев. Если ты получил эти 250 (рублей), то сделай милость, внеси их в ломбард, 10 июля не далеко, получи квитанцию, оставь ее у себя, а мне напиши, что этот срок очищен.



Когда получишь Воронины деньги, Лева, подожди вносить их в сохранную казну на имя нашего крестьянина Василия Миняева. Прежде надо, чтобы он здесь Вороне заплатил, а то как бы мне за него не остаться в накладе. Деньги у него, и я слышу, что как он переезжает в другую деревню, с Кулаковки на Васильево, то может статься из находящихся у него 300 (рублей серебром) он истратит порядочную часть, потом ему нечего будет отдать Вороне, и я буду должна отвечать за него. То сделай милость, вот как поступи: когда получишь Воронины деньги, удержи их все у себя, ни сюда не присылай, ни в ломбард не клади, а только мне напиши, сколько их получил. Тогда наш крестьянин отдаст здесь Вороне сколько он может положить в сохранную казну, а я тебе об этом напишу. Сколько здесь будет отдано Вороне, столько ты и положишь из его денег в ломбард на имя нашего мужика Василия Миняева; остальные же Воронины деньги все-таки не присылай сюда, я ему здесь отдам, а его деньги пусть останутся у тебя для моих расходов. Мне всегда в Петербурге деньги нужны.



Разумеется, я к Николиньке без его согласия не поеду, но мне грустно, что он меня не желает и что я для него не утешение, а помеха. Нет признака любви вернее, как желание быть вместе, а тот человек неприятен, которого видеть не хотим. Что же делать, насильно мил не будешь никому. Теперь Николинька зовет меня на будущую зиму, а вот вспомни слова мои, что тогда явятся новые отговорки и препятствия.



5-го июня (1852)



Какая удивительная погода вчера и сегодня, Левочка, вот я думаю ты доволен, если у вас тоже? А перед этим столько было дождя, что вода стояла везде, как весною, и ручьи разлились, как в апреле бывает после снегу. Из Каменного пишут, что на фабрике больше воды, чем весною было, а в Баховкине плотину прорвало от множества воды. И точно, дождь лил дня три сряду, днем и ночью, как из ведра; в иных местах пропасти открылись в три сажени глубиною, размыло землю дождем.



Несколько времени тому, Левочка, я просила тебя о деле Тесницких, которые подали прошение в первые три департамента Сената о воздаче им билета, подписанного покойною Рукиною на их имя. Ты мне ничего на это не отвечаешь, мой ангел. Получил ты мое письмо или нет?



Ты пишешь, что мы бунтовщики, что поставили на своем, и твой дормез явился пред тобою, как лист перед травою. Нет, мой ангел, не мы, а ты бунтовщик, что меня не послушался, не заказал себе нового на власовские деньги. Твой дормез остался у Николиньки и ему бы очень пригодился — не тратился бы он по-пустому, пересылая его к тебе, и тебе теперь старый дормез чинить почти то же обойдется, что новый бы сделать. А ты поупрямился, не послушался меня, вот, а все-таки будешь в дормезе ездить. Так лучше бы в новом, а этот бы остался у Николиньки.



Ведь ты один, а нас трое против тебя, то где тебе с нами справиться, когда заговор идет в пользу твоего здоровья? Как ни говори, а дормез все-таки покойнее для загородных прогулок, чем городская карета, у которой и рессоры не так мягки, и подушки не такие, и лечь в ней не лечь, как в дормезе.



Прощай, Левочка, уведомь меня поскорее, получил ли ты из Власова 250 (рублей серебром) для уплаты процентов 10-го июня и внес ли их в срок? Евстигней писал мне, что доставил тебе эти деньги, да тебе ли он их вручил — ты может быть о них и не знаешь? Напиши мне об этом деле поскорее. Целую твои ручки, обнимаю сестру и Соню и кланяюсь всем, кто меня помнит.



чугуннойЕсть в Волочке жандармский офицер Грищук, который много мне делает услуг относительно моих крестьян, работающих на  дороге. При случае не забудь его.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 16 июля 1852 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 164—166.



87



16 июля 1852 г. Рыскино



Как это странно, дорогой Левочка, и даже смешно, что сестра Александра Константиновна вчера обедала здесь в Рыскино, а сегодня обедает в Петербурге. Жаль мне самой, что я не решаюсь ехать по железной дороге, это должно быть очень весело. Да я все боюсь опоздать, и что без меня машина уедет, а я останусь одна на какой-нибудь станции. Еще то меня останавливает, что со мною большая свита и это дорого будет стоить, а я одна ехать не умею. Мне нужна Надежда, нужна ей помощница, нужен лакей, нужен повар, нужна Алек(сандра) Алексеевна. Еще теперь Соня со мною, у нее Каглинская, еще взять надо и Филимона, потому что он без меня ни за что не останется. Это значит 9 мест, да назад 7 мест, так это будет дороже чем в собственном экипаже. Ты скажешь, Лева, на что мне столько людей? Да ведь доехать до Петербурга — нельзя не съездить во Власово, а туда невозможно ехать без прислуги.



Я забыла во вчерашнем моем письме с сестрою, Левочка, попросить тебя отдать ей оставшиеся от ломбарда 24 (рубля серебом) моих денег. Я ей надавала множество поручений; то сделай милость, отдай ей этот остаток, а с Вороной я здесь расплатилась и поэтому оные 24 (рубля серебром) мои.



Вот хорошо! Писала я к тебе вчера и ничего не сказала о том, как я радовалась приему, какой сделал тебе наш Батюшка Государь. Давно ты заслуживал такой милости, но все-таки тебе не счастливилось. Сделай мне, собственно мне теперь одолжение, не пяться прочь от Государя, как ты много раз делал. Он так мило приглашает тебя бывать у него, как захочешь; говорил тебе, что во всякое время тебя примет — неужели ты не воспользуешься этим приглашением? Левочка, это будет непростительно! Зачем терять и даже отталкивать такой прекрасный случай сблизиться с Государем? Вот уж я два письма от тебя после того получила и не в одном нет известия, чтобы ты воспользовался приглашением Государя у него бывать. А как он увидит, что ты прочь от него удаляешься, и он станет на тебя смотреть холодно. Надо дорожить таким лестным приглашением, мой ангел. Чтобы ты сказал, если бы в Демидовском доме, когда все дети бегут к тебе и тебя окружают, одна бы девочка пряталась от тебя и не хотела подойти? Ты бы конечно подумал, что она не любит тебя, и твое бы сердце не лежало к ней. Так и тут. Кого не подзовет Государь, все стремятся к нему, ты один при всяком случае пятишься от него. Ты считаешь это честностью и я уверена, что ему оно не нравится. Мы все любим, что когда кого к себе зовем, нам отвечали бы готовностию, любовью и радушием. Не надо лезть на глаза, я согласна; но когда зовут нас, и кто же? Зовет владыка России, первый человек в мире, такой высокий и славный царь обратил на тебя внимание, зовет тебя, хочет с собой сблизить, а ты от него прочь. Нет, Лева, этого не делай, а иди к нему.



Ты пишешь, что Коля прислал 1500 (рублей) вместо 1657 и больше прислать не может. Так можно взять из его денег, которые ты положил для него в коммерческий банк. Это сумма небольшая, 157 рублей, неужели у него не нашлось такой безделицы? А ежели не нашлось, так у него есть деньги в Петербурге, а у тебя его билеты, будут и какие-нибудь доходы, так эту недостающую сумму можно и пополнить.



Ты прислал мне справку о деле г-жи Тесницкой, — смотри, Лева, Тесницкой, а не Телесницкой, как ты неправильно ее называешь. Увы! Справка совсем не о том, о чем я просила. Г-жа Тесницкая умерла в Тверском остроге и дело с концом. Но я просила вот о чем: покойная Рукина назначила Тесницкой и ее дочерям и надписала своею рукой ломбардный билет в 5 (тысяч рублей ассигнациями) с процентами. Этот билет признан действительным, но денег Тесницким не отдают, а они в крайней бедности живут. Теперь они подали прошение в собрание Сената первых трех департаментов, где производится дело их. То сделай милость, прикажи сделать справку в том, как идет это дело о их билете и какой ход приняло прошение их, поданное по данной им доверенности г-ном Карамышевым.



Справка, которую ты мне прислал, Лева, и которую я получила вчера, содержит сведение о старухе Тесницкой, которая уже умерла. А нам нужно знать, скоро ли отдадут ее дочерям билет в 5 (тысяч рублей ассигнациями) с процентами, который Рукина назначила семейству Тесницких. Это дело теперь в первых трех департаментах Сената, туда же подано и прошение. Сделай милость, Левочка, вот об этом достань справку, что делается с билетом и с прошением Тесницких?



Прилагаю здесь расписку Вороны в получении 332 (рублей) 70 (копеек). Он написал, что получил эти деньги через почту, а вместо того я их ему отдала. Но это все равно. У крестьянина Василия Миняева оказалось 300 (рублей серебром) все сполна и он при мне отдал их Вороне. Остальные же 32 (рубля) 37 (копеек) Ворона получил от меня, но в расписке ошибся немного, вместо 87 (копеек) поставил 70 (копеек). Неужели для 17 (копеек) переписывать эту квитанцию? Он сам, Ворона, неграмотный, а кто писал, ошибся; то неужели надо эту расписку переписывать?



А за твою милость, что ты выхлопотал эти деньги, Ворона поклонялся мне в ноги и велел передать тебе его усердный поклон.



Билет Филимона для перемены пришлю с сестрою, Александрою Константиновною, когда она отсюда поедет обратно в Петербург.



Целую твои ручки миллион раз и прошу тебя избавиться от грыжи. Эта гостья совсем мне не по нутру; сделай милость, выгони ее из нашего дому, чтоб и духу ее не было в нашем семействе. А скажи, пожалуйста, не было ли грыжи у твоего батюшки70?



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 6 августа 1852 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 166—167.



88



6 августа 1852 г. Рыскино



Помнишь, Лева, я тебя просила за одного Чернявского и ты был так добр, что принял труд хлопотать за него? По делу, по которому он был под судом, он оправдан, но, как видно, не хотят выпустить его совсем целого, то все-таки приговорили его к шестинедельному тюремному заключению, за какую будто бы дерзость по бумагам. Похлопочи, Левочка, чтобы его не сажали в тюрьму. Это тот Чернявский, которого сын здесь землемером, отличный человек, и я очень довольна и очень его люблю. Он еще недавно был у меня по моему делу и очень просил за своего отца-страдальца, чтобы его освободили от тюремного заключения. Сделай это для меня, Левочка, прошу тебя.



Другая просьба о Тесницких. Узнай, Левочка, и сообщи мне, в каком положении дело об их билете. Вместе с тем похлопочи за них, чтобы им этот билет выдали скорее.



Соничка уезжает отсюда через несколько часов и завтра утром будет у вас. Она такое милое дитя, что этого пересказать нельзя. Добротою она точно как была твоя матушка, а ее бабушка Марья Григорьевна71. Не видя своими глазами, нельзя вообразить, какой ангел эта Соничка. Дай Бог, чтобы наши невестки были такие. Приласкай ее, Левочка, и люби ее, как я ее люблю.



Благодарю тебя, мой друг сердечный, за все твои милые и ласковые письма. Для меня такое великое счастье и наслаждение получать их. Как мы все смеялись твоему разговору с Сидором по поводу похоронного марша поручика Бархатова и как ты думал, что этот Бархатов умер у тебя в доме скоропостижно.



В одном из твоих писем, Лева, ты говоришь, что Матрена, моя прислужница, очень ошибается, если думает, что служба может быть вещь нетрудная. Но то-то и есть, что ее служба не была трудна при мне в последнее время. Под предлогом головной боли она приходила в горницу, когда хотела, и то ей было в тягость. Для моего спокойствия я просила ее только о том, чтобы заменить Надежду два или три раза в день, когда той необходимо выйти из горницы, но и того Матрена не хотела.



<#text>Однажды, в девятом часу утра я, неспавши целую ночь от бессоницы, только что заснула и вдруг мой попугай раскричался

так сильно и так долго, что я должна была сама встать, чтобы унять его, и когда я спросила, почему допустили его так раскричаться, когда известно, как его унять? Мне отвечали, что Надежда вышла, а Матрена еще не пришла, а другие его боятся. Позвав Матрену, я ей очень кротко стала выговаривать, что как уже 9-й час, то ей пора бы придти в горницу на смену Надежды, которой нельзя же не выйти из горницы, чтобы умыться, напиться чаю и устроить все другие дела. На это Матрена грубым и дерзким голосом стала доказывать, что ей невозможно приходить в горницу поутру, что у нее столько дела, что ей надо свою корову подоить, убрать молоко, истопить печь, сварить себе обед с мужем и пр., что она у меня покоя не знает, спит только три часа в сутки, от того больна, что ей нет покоя и что ей жизнь у меня хуже всех. Все это было сказано с таким гневом, что казалось будто она барыня, а я ее прислуга.



Видя ее дерзость и неблагодарность, я рассудила, что в мои лета, имея сама так мало покоя по множеству дел, страдая притом расстройством здоровья и имея необходимость в нравственном спокойствии — я не могу и даже не должна подвергать себя грубостям людей своих. Их много, а я одна, ежели мне сносить от каждого его капризы и дурной нрав, то мне слишком тяжело жить на свете, да и сил моих на это не достанет. И потому я сказала Матрене, что как ей так тягостно служить мне в горнице лично, то пусть она в горницу не ходит. Я помаленьку от нее отвыкну и уж лучше приму труд приучать новых себе служить, чем подвергаться слышать от нее такие неприятности. Но, разумеется, не служа при мне лично, уж она не будет получать и тех выгод, какими пользуются мои горничные.



Зная, что у нее есть лежачие деньги, я ей советовала нанимать какую-нибудь бабу доить ей корову, топить печь, чтобы ей было самой покойнее, она мне отвечала: “Вот я все найми, да купи! Из чего бы это сделать?” А я знаю, что у нее сотни лежат, и для кого, когда детей нет. И для кого ей обед готовить, она одна с мужем, не десять блюд ей надо.



Описываю тебе все эти обстоятельства, дорогой Левочка, помня, как ты года два тому назад сделал мне замечание, что я удалила от себя Матрену на время. Ты писал мне тогда, что не надо взыскивать с старых служителей, но, мой ангел, ведь у меня старых служителей таки довольно; ежели мне всем уступать, слишком бой будет не ровен. Ведь я также их старая госпожа, как они мои старые слуги. Ежели я должна их уважать столько, чтобы забывать саму себя, то и они со своей стороны должны делать то же. А то я буду им уступать, а они будут мне на голову садиться. Это будет не стройно. Мне довольно и того, что дел у меня много, и если еще к тому мне покориться тем, которые должны быть мне покорны, то это будет навыворот.



Когда старый слуга служит хорошо, я готова ценить и награждать его службу, но когда он предо мною забывается до дерзости, я должна оградить себя от этого и не иметь прямых сношений с тем или с тою, которая предпочитает свой каприз своим обязанностям. И потому, Лева, не брани меня, что я удалила Матрену, и не мешай мне поучить ее. Притом, я сделала именно то, что ей самой хотелось. Не велела ей ходить в горницу, а ей то и надо. Бог с нею, я отвыкну от нее, привыкну к другим и по крайней мере не буду слышать ее нестерпимых грубостей. У меня это было всегдашним правилом — удаляться от дерзких людей. Это одно средство сохранить свое спокойствие. Прощай, мой ангел, целую твои ручки и ножки.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 16 августа 1852 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 167—168.



89



16 августа 1852 г. Рыскино



Дорогой Левочка, я получила от тебя письма предводителей: губернского и вышневолоцкого с твоими ответами. Я полагаю, мой друг, пошли каждому из них по сколько тебе угодно денег и только. Спрашивать их нечего. Тут положения платы нет никакой, кто что даст. Сам Путятин дал 50 (рублей серебром). Многие из дворян давали по 20, 25 и 30 (рублей). Я послала 15 (рублей серебром) в оба уезда, а ежели ты пошлешь к каждому из двух предводителей, к тебе писавших, по 25 (рублей серебром), это будет великолепно, но можешь послать и меньше.



Благодарю тебя, Левочка, за все милые твои письма и за все твои милости. Постарайся, пожалуйста, о Чернявском, спаси его от тюремного заключения. Оправдали его, а сажают в тюрьму! Защити его, Левочка. Это доброе дело.



Рада я, что ты любишь Соничку. Она редкое существо. Какие у нее чувства, сколько ума, доброты. Знаешь, Лева, хорошо бы ее высватать за твоего адъютанта Демидова. Он человек добрый, и может быть Соничка была бы счастлива за ним. Он еще молод, жить вдовцом одному и скучно и грешно. Конечно, прежде всего надо знать, могут ли они сойтиться и жить счастливо, любя друг друга.



Ах, Левочка, если бы ты знал, какую ты задал мне задачу с нашими могилами! Я просила Соничку объяснить тебе это. Несколько лет тому назад я писала тебе, что не желаю быть похоронена в Рыскине, чтобы не сделать его тягостным для детей наших, и тогда ты понял меня и расхвалил, что я добрая мать, люблю истинно детей наших, потому что пекусь об их спокойствии и тогда, когда меня не будет. Теперь же, что с тобой сделалось, ты совсем мысли переменил по поводу каких-то речей Николиньки, сказанных без полного размышления — Николинька не испытал, а я-то знаю, каково видеть могилу близкого человека. Не испытав чего, нельзя судить. Вон, наша Александра Ал(ексеевна), спроси ее, каково ей бывать на могиле отца в Выдропуске? Она говорит, это хуже всякой пытки, это самая ужасная каторга. Она погостить у своего брата в Выдропуске двух дней не может. Точно также и нашим детям будет мучительно жить в Рыскине весело и не подумать, когда мы тут будем мешать их счастию. Николинька, что говорит, сам того не знает. Ведь он этого не испытал. Где ж ему приходилось жить возле гробницы близкого человека? А не испытавши этого, нельзя и судить, какое это наводит уныние.



Теперь и о себе скажу. Рыскино для меня рай. Я здесь счастлива, как в царствии небесном. Зачем отуманивать мое прекрасное убежище и отравлять остаток дней моих видом могил наших? Как христианка, я не боюсь смерти, потому что смерть для моих понятий есть соединение с Богом. Но, думая о смерти, я никогда не думаю о погребении и могиле. Это до меня не касается. Тут же, устроив могилы у самого почти дома, иметь их всегда в виду, я уже не только не буду наслаждаться полным счастием в Рыскине, но даже моя жизнь сделается грустна и печальна, и Рыскино опротивлет. Зачем же отнимать у меня мой рай земной.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 3 сентября 1852 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 168.



90



3 сентября 1852. Рыскино



Дорогой Левочка, 10-го мая надо было мне внести в опекунский совет 331 (рубль) 20 (копеек серебром) процентов, но я не внесла. Прилагаю теперь записку Цвылева к его сыну о выдаче 340 (рублей серебром), которые, сделай милость, внеси в ломбард, как проценты, так и просрочку — ее, кажется, не более 8-ми рублей с копейками, по примеру прежних годов. Получишь квитанцию, потрудись ее мне прислать.



Как я смеялась разговорам твоего Костиньки72 и как удивляет меня, что его так смешно воспитывали. Хотелось бы мне помочь тебе, моему другу, в этом случае. Ежели лета его позволяют, пришли его ко мне хоть на годик. Я им позаймусь и может быть немножко его порастормошу, что кроме исты и пыти, что-нибудь и другое ему на ум пойдет. Хоть в корпус его и примут, да ведь это будет страшное злоупотребление, а что из него выйдет? Тебе надо будет считать за величайшее одолжение, что такого мужичка приняли в кадеты, а ребенку от того пользы не будет. Вряд ли при таком образовании он научится чему-нибудь в корпусе.



Ты так милостив, принимаешь такое живое участие в моей хорошенькой Лизаньке, как ты ее называешь. Не поможет ли в деле ее помещения то, что отец ее умер в Твери от холеры? В холерное время всего более были подвержены опасности священники, приобщая умирающих и хороня умерших. Может статься, это обстоятельство скажет что-нибудь в пользу маленькой дочери Марьи Алексеевны, а я забыла тебе об этом написать прежде.



Милостив ты и много милостив, мой ангел бесценный, и благодарю тебя и кланяюсь в ножки за наших каменских крестьян, что ты достал им такие славные места. Но мне жаль, что они тебя обманули, сказав, что я их прислала к тебе. Оно, конечно, я так люблю своих мужичков, что все сделанное для них мне дорого, как было бы сделано для меня самой; но возможно ли, чтобы я прислала к тебе столько человек и не написала бы о том с ними ни строчки. Я о их нашествии на тебя ничего и не знала, пока ты мне об этом не написал. Прости им их поступок, мой ангел, и не наказывай их ничем, потому что все-таки они наши и посвящают нашим выгодам всю жизнь свою и все свое время. Но впредь прошу тебя никому не верить, чтобы я прислала его к тебе и не написала об этом ни слова.



Скажи, пожалуйста, кто займет место князя Волконского73 и будет министром двора? Вот бы туда графа Орлова, а тебя сделать шефом жандармов; Орлов бы ездил с Государем, а ты бы управлял корпусом, а нашего Колю бы взял в начальники штаба. Ты расхохочешься, как я это легко все перемещаю, да размещаю, но сам хорошенько рассуди, что это дело возможное, лишь бы кто надоумил о том Государя. Пусть бы тебя только назначили шефом жандармов, а Колю бы ты сам взял.



А что-то он бедняжка теперь поделывает? Не нравится мне, что у него была лихорадка, это расслабит его и то некрепкое сложение. Боюсь я, что приближение царского смотра, да эта лихорадка, все вместе, не убухало бы его серьезно в постель. Так мне горько, что он не пускает меня к себе. Я бы придала ему бодрости, я бы рассеяла его панический страх, я бы берегла его здоровье. Он, верно, опасается, что я его бы ставила в угол, как бывало во время оно! — так неловко при гусарских офицерах. Верно так...*



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 13 сентября 1852 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 169.



91



13 сентября 1852. Рыскино*



Дорогой мой ангел, Левочка, пошли, пожалуйста, поскорее на станцию чугунной дороги, там для тебя есть три корзинки с яблоками и тюк с картофелем. Нынче чудный картофель, белый, чистый, как жемчуг, но жемчуг огромных размеров для жемчуга. И какой вкусный, это чудо; я не помню такого чудесного и вкусного картофеля, хотя всякий год здесь картофель отменно хорош, но уж нынче превосходный. Отведай, Левочка, и напиши, понравился ли тебе.



С яблоками три корзинки. Самая большая 170 яблоков, сладких, для тебя; другая также со сладкими яблоками для тебя же. В первой корзинке сладкие белые яблоки, во второй сладкие розовые разного сорта, кажется 54 яблока. Из этих 224-х отдай Соничке сколько рассудишь, десятка три, а прочие кушай сам.



Третья корзиночка — с кислыми яблоками — это для сестры Александры Конст(антиновны), она любит кислые, их тут 42 яблока. Нынче хороших яблоков нет, все червивые — и кислые, и сладкие, все в пятнах и нет ни одного яблока совсем чистого — которые посылаю, выбрала самые лучшие. Извини, мой ангел, если тебе не понравятся, я сама выбирала, со всем усердием и старанием. Если же ты найдешь, что их можно кушать, я еще пришлю.



Целую твои ручки и благодарю за 145 (рублей серебром), полученные мною для меня и моей прислуги. Фома сверх того благодарит за порох и кормит меня почти каждый день чудесной дичью. Морских раков и сыру я еще не получила. Верно в Волочке, я туда завтра посылаю и мне эти славности привезут оттуда.



Все эти дни было много хлопот, а между прочим и сердце болело за Николиньку. Неизвестность очень мучительна, теперь его участь решена, а мы не знаем, в какую он попал категорию и как выдержал этот новый экзамен. Я боюсь, что при его страшной тревоге, не сделалось бы ему дурно. Ему этот смотр как страшный суд, пожалуй, сделается обморок, можно с лошади упасть.



У меня дворовая женщина, первая моя мастерица ткачиха, Зиновья насилу разрешилась сегодня от бремени, промучившись слишком трое суток родами. Молодец был бы ребенок, если б не родился мертвым; вообрази 121/2 вершков длиною и 5 вершков шириною в плечах. Зато досталось его матери, я уж думала, что она не перенесет этой муки и умрет. Три ночи и три дня она страдала — голова ребенка была 10 часов до половины снаружи, а сам оставался внутри — каково положение родильницы? Уж я хотела в Торжок послать за акушером, чтобы ребенка инструментами вынимать, дабы мать спасти, как, по счастью, Надежда прибежала меня обрадовать, что ребенка вытащили мертвого. Я прослезилась от радости, очень люблю эту Зиновью, она такая славная женщина и такая рукодельная.



А какое это счастье, что Надежда у меня такая мастерица больных лечить. Ежели сосчитать, то верно уже несколько сот человек остались в живых по ее милости. Она так мастерски уничтожает всякие болезни, лишь бы слушались. И какое это счастье в деревне иметь такую знахарку. В родах ли, в опасных ли случаях после родов и во всех скоротечных болезнях она всякую хворь как рукой снимет. Прощай, мой ангел Левочка, целую твои ручки и ножки, много есть о чем писать, да письма ждут этого в Волочек ехать. Ужо напишу.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 15 сентября 1852 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 169—170.



92



15 сентября 1852. Рыскино



Дорогой Левочка, пошли поскорее на станцию железной дороги за этими вещами, — если долго не пошлешь, яблоки испортятся.



Сегодня твое рождение, мой ангел. Не столько тебя, как себя и детей и всех знающих тебя и не знающих лично, а только знающих добрые дела твои, поздравляю, что такой человек, как ты, сегодня родился в мир, 60 лет тому назад, и все это время жил на пользу человечества и для украшения собою земного шара. Не думаю, что в наше время нашелся еще другой такой.



Ты верно скажешь, Лева: “Ох! шестьдесят лет!”, — и при этом скривишься очень страшно. Но, мой ангел, уверь себя, что во всякие годы человек может пользоваться жизнью, украшать собою жизнь и быть полезным для других, что в своем роде есть также превеликое наслаждение. А чем старше человек, тем он может быть полезнее другим, по приобретенному влиянию в круге своих действий.



Если умножение лет приближает нас к смерти, то и тут, во-первых, очень часто умирают и моложе нас, а притом, разве смерть есть зло, когда она соединяет нас с Богом? Как бы рано не умереть, надо радоваться, что 20-тью или 40-ка годами ранее призваны в вечность.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 16 сентября 1852 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 170—172.



93



16 сентября. 1852. Рыскино



Сейчас получила я письмо твое, Левочка, где ты спрашиваешь, что делается с письмом Мишиньки, которое он писал к к(нягине) Голицыной о сватовстве Николиньки? Это письмо у меня, но я не решаюсь посылать его вот почему: если бы Миша послал его от себя, это было бы ничего, он говорил об этом с Голицыною, он и пишет о том же — тут нет никаких серьезных заключений и последствий. Но такое письмо послать тебе или мне Голицыной — уж это чисто формальное предложение, и я не могу пуститься на такой решительный шаг прежде, чем Николинька того пожелает или сблизится с девушкой и узнает ее покороче. Хотя письмо писано Мишей, но его запечатает твоя или моя печать, подпишет адрес на пакет твоя или мой рука. Это все равно, что предложение пошло бы от нас, а мы с тобою в таких летах и в сане родителей не можем поступать ветренно, необдуманно. Пошли это письмо Миша, оно ни к чему не обязывает, пошлешь его ты или я — оно делается делом уже серьезным, и хотя Николинька оказывает желание жениться на Наташиньке Львовой, но он так мало ее знает, а ты так мало ее хвалишь, что страшно пускаться опрометчиво на такое важное дело, притом, признаюсь тебе, что я думаю, он был бы счастливее с Сенявиной. Ты считаешь эту последнюю ветренною, светскою девушкой, но как Миша видел ее в деревне, она не оказала никакой ветренности, а напротив, много благоразумия. Это правда, что я сама желала женить Николиньку на Львовой, очень горячо этого желала* ее покороче. Я же, с своей стороны, боюсь способствовать к ускорению этого дела. Оно слишком важно, и Николинька наш слишком дорог, чтобы торопиться.



В пользу Наташи говорит ее семейство, доброе, прекрасное, почтенное. Также весьма хорошее состояние. Но ее личные достоинства нам вовсе не известны. Что она добрая и скромная девушка, это верно, но ведь и ум и дарование необходимы в подруге целой жизни, и до какой степени ее умственные и душевные качества могут счастливить Николиньку, это надо ему самому испытать. Ему надо зимою побывать в Петербурге, почаще ездить к тетушке Львовой и рассудить так, что ежели день ото дня ему там все уже лучше и приятнее, день ото дня девушка ему кажется милее и любезнее, то пусть идет все дальше. Если же с первых попыток оттолкнут его, если общество девушки покажется ему невесело, неприятно и не будет его счастливить, если он увидит, что нет в ней ничего, что бы могло привязать его в последствии так крепко, чтобы жить с нею душа в душу и любить ее больше самого себя, — в таком случае, по моему, лучше не жениться на ней. Женишься раз на всю жизнь, то каково же жизнь проводить с немилой женой?



Если Николиньке станет казаться его кузина привлекательна, но его будет удерживать опасение, чтобы ему не отказали, как Сиверсу и Голицыну, тогда чтобы знать, можно ли продолжать сближаться с Львовыми, я могу по старой дружбе и по родству, написать сестре Наталье Николаевне два слова:



“Ma che?re cousine, votre petite Nathalie plaot a mon fils Nicolas; mais ils se connaissent trop peu pour se marier. Permettrez vous d’espferer, que si les jeunes gens s’accordent, mon fils n’aura pas de refus? S’ils ne se conviennent pas, c’est tout simple qu’on se retirera, chacun de son сote”**.



Торопиться очень страшно и оттого я не решаюсь послать Мишино письмо к Голицыной. Я сама его просила написать его, но я думала, Миша сам его пошлет. Между молодыми родственниками, оно бы и ничего, ни к чему бы и не повело, если бы Коле не стала нравиться Наташа. А от нас письмо послать, уж оно слишком было бы многозначительно, и если после того Николинька отшатнулся бы от Львовых, нас бы съели все родные.



Сочли бы девицу обиженною и основывали бы свои жалобы на том, что как, дескать, родители, люди уже немолодые, могли бы рассудить, что значит такое письмо; как можно так шутить, такими важными делами!



Да оно и правда. Отошли Миша сам свое письмо, потом бы Коле не понравилась невеста, и он бы отстал от нее, тут жаловаться нечего, Миша писал к Голицыной по поводу своего с нею разговора и только брат о том не знал, ни родители. Но теперь, ежели ты или я письмо запечатаем, надпишем и отошлем от себя, уж это значит, что оно от нас — а мы не можем в этом деле действовать легкомысленно, на авось. Что простительно Мише, то нам не позволительно. От нас посланное, уж это значит, что мы вполне согласны просить руки Наташи для Николиньки, а нам это делать еще рано, когда он сам еще своей невесты хорошо не знает.



Теперь о Сенявиной. Она без состояния, но зато сама как очаровательна! Красота много привязывает в супружестве. Иметь жену такую милочку — большое счастье. Миша говорил, когда от них приехал, что говоря с ней удивляешься, может ли быть живой человек так хорош собою. К этому умна до бесконечности, начитанна, любезна, приветлива, отличная музыкантша, пишет масляными красками мастерски, говорит по-французски, по-английски превосходно. Жила в Петербурге, любила светский шум, наряды; живет в деревне — не скучает и зимою, пишет образы для своей церкви, занимается музыкой, чтением, учит меньшую сестру, и весела и довольна, как птичка. Разве это не сокровище, такая жена?



Ты видишь по письму Николиньки, как он любуется Сенявиной. Ее личные превосходства выше того, чего можно ожидать от Нат(аши) Львовой. Зато у этой состояние хорошее, и нет никакой привычки к светской роскоши, а у Сенявиной нет состояния и привычка светской богатой барышни. Но это можно было в ней находить, когда она жила в Петербурге и мать ее, желая ее пристроить, давала ей средства дурачиться, утопая в роскоши и нарядах. Но теперь, когда такой сильный толчок бросил Сенявину в деревню, когда она сама видит, что не только роскошничать, но даже лишнего ей ничего нельзя иметь, то с ее умом она уже наверное поняла свое положение и не только не прихотничает, а даже готова от всего отказаться, лишь бы ее сердце увлекалось достоинствами избранного ею мужа.



Ты как-то писал мне, Лева, что мать Сенявиной грубая глупая женщина, брат негодный, и все семейство нехорошо. Да какое дело до семейства, когда она сама хороша! Не с семейством жить, а с нею. Ты, например, не любил ни матушки, ни сестер, а меня ставил выше их, и я была тебе не противна. Какое дело до семейства, когда невеста существо превосходное, какова Сенявина?



Я не говорю, чтобы Николинька женился на Сенявиной, но полагаю, что ему надо хорошенько подумать и взвесить все обстоятельства, прежде чем решительно свататься на Львовой. Ну, а как он женится на Наташе, а потом встретит Сенявину да влюбится в нее? Что тогда будет?



Миша, побывав у Сенявиной прошедшую осень, так пламенно хвалил девушку, что я сама в нее влюбилась. Он заставил меня желать иметь ее невесткою. Когда же он передумал* то я стала думать, не имеет ли Коля желание соединиться с Сенявиной, и написала к нему. А он, видишь, что пишет? С каким восторгом говорит о Сенявиной:



“C’est le tipe et le comble d’une femme adorable et charmante, elle reunit tout ce qu’on peut desirer de trouver dans une jeune personne: esprit, charme, caracte?re, education; talents, beaute peu commune“**.



После этого он заключает, что ей недостает только одного — состояния, а что привычка ее к роскоши так велика, что вышед замуж за Николиньку, она будет жить небогато. Повторяю, что она предавалась роскоши, когда это было ей позволено и когда ее родители в слепости своей думали тем доставить ей богатую партию. Они жили великолепно и одевали ее как великую княжну, чтобы всех уверить, что они чрезвычайно богаты и тем подцепить какого-нибудь князя Барятинского или Воронцова. Но когда теперь весь этот блеск рушился и молодая девушка видит, что ей приходится завянуть в деревне, то не может быть, чтобы она и теперь мечтала о богатстве и роскоши и предпочла бы бриллианты и шали такому мужу, как Николинька.



Все эти размышления останавливают письмо Мишиньки на столе моем вместо отправления его к Голицыной. Я вижу, что Сенявина сильно нравится Николиньке, а Наташа Львова нисколько. Что если он женится на последней, это будет по рассудку, а не по сердцу. По крайней мере, надо, чтобы он ее узнал покороче и удостоверился бы, может ли сколько-нибудь любить ее.



Если же она не притянет Колю и не привяжет его к себе, то Бог с нею и ее состоянием. Счастье дороже, состояние дело наживное, а счастья не наживешь с женою, которая не нравится. Когда мы с тобою женились, мы были бедны; Орловы, Облонские, Могилянские, брат и Елена Петровна были богачи. А теперь, кто в лучшем положении, они или мы? Так и дети наши, пусть не ищут состояния, а выбирают по сердцу себе невест. Миша так и сделал, мне бы хотелось, чтоб и Николинька женился, взяв себе невесту по душе, а не по сундуку ее. Богатство можно потерять, а личные достоинства останутся навсегда. И в бедности с очаровательною женою весело жить, а в довольстве с неприятною подругой не увидишь радости. Надо Коле написать, может ли нравиться ему Наташа Львова, так чтоб очень, а не понравится, то и Бог с нею.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 17 сентября 1852 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 172.



94



17 сентября 1852. Рыскино



По твоему приказанию, дорогой Левочка, я сегодня разбирала все письма, которые ты вверил моему попечению. Отыскала только два письма Жуковского, которые здесь прилагаю. Больше нет. Я все перебирала по листочку, перечитывала подписи, сличала почерки и кроме этих двух писуль не нашла ни строчки.



Получила я раки и сыр, мой ангел. Сыр превосходный, а раки, увы! Так испорчены, что в них черви завелись. Не знаю отчего это. Как ты написал мне, я сейчас поехала в Выдропуск, откуда привезли порох Фоме, который за этот порох кланяется тебе в ноги. Не видя раков в Выдропуске, я послала в Волочек. Там сказали, что посылка в Выдропуске, я опять послала в Выдропуск, оттуда и привезли мне эту посылку третьего дня. Уж не знаю, от чего раки испортились. Если от того, что путешествовали продолжительно, так и сыр бы от того испортился, а он и свеж и вкусен так, что чудо. Я думаю, что раки уже тебе достались несвежими, потому что невозможно им так испортиться в это время — развалились в кусочки и все в червях. Не менее того благодарю тебя, мой ангел, за твое желание меня полакомить. Это для меня всего дороже.



Одно из твоих последних писем заключалось такими любезными словами, что я прослезилась. Ты пишешь: “Будь здоров, мой голубчик Аннинька, и люби меня, как я тебя люблю”. Да ведь я тебя обожаю, Левочка, боготворю. Ты мой кумир, после Бога я лучше тебя ничего не знаю.



А как мне приятно, что ты желаешь моей любви, бесценный мой ангел, Левочка. Я всегда готова; только позволь себя любить.



Целую твои ручки, обнимаю тебя миллион раз и столько же раз целую ножки твои славные, которые всегда ходят на добрые дела.



Обнимаю милую мою Соничку. Сегодня день ее ангела.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 20 сентября 1852 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 172—174.



95



20 сентября 1852. Рыскино*



Ну, Левочка, я думаю тебе и сказывать нечего, такое блаженство принесли мне радостные письма, которые ты прислал мне и которые получила я третьего дня в 7 часов вечера. С тех пор и до сей поры я, конечно, пятьдесят раз их перечитала, так что знаю все четыре письма и твое пятое наизусть.



В тот вечер я не спала до 4-х часов утра, все сидела на диване и мечтала о том, как теперь Николинька доволен и счастлив, что не только этот страшный смотр с рук сошел, но еще с таким блеском для него. После таких трудов, беспокойств, тревоги физической и душевной, такая сладкая награда! Я понимаю, какая теперь радость у Коли на душе. И тем более ему весело, что он себе самому обязан своими успехами. Видишь, Лева, ты все говоришь, что наш Николинька вял и ни к чему не способен, что при его тихости и ангельской доброте он не сможет хорошо обделывать такие дела, которые требуют бойкости и распоряжений. А вот, мой друг, видишь, где нужно, каков наш Николинька? Хоть тихо и смирно, но он всегда достигает отменных результатов, потому что прилагает все свое старание и притом заботлив до бесконечности. У него твоя редкая исправность и твоя необыкновенная любовь к обязанностям по службе. Смотри же, папаша, перемени свое мнение о Николиньке и не считай его вялым, а молодцом, настоящим гусаром.



Уж я знаю, что наши дети, где нужно, никогда лицом не ударят в грязь, а всегда выйдут из дела с честью и похвалою. Они слишком умны и самолюбивы, чтобы им делать дело как-нибудь. Где не нужно, тут и хлопотать нечего, а как скоро где требуется, тогда нет меры их заботливости и стараниям. Коля это показал в корпусе и теперь над своим полком, Миша то же самое сделал на Кавказе. Они оба молодцы и когда нужно себя показать ни который не останется и за печку не спрячется.



Уж конечно, первые приятные впечатления на Государя сделали новые седла и новые конские приборы, которые ты по своей милости и родительской нежности так удачно устроил для Николиньки. Не шутка, как целый полк нарядных гусар выехал на конях в новой прекрасной сбруе! Видно и царю бросилось оно в глаза, несмотря на то, что его глаза привыкли к чистоте и наряду гвардейских полков. Но седла и сбруи могли понравиться Государю и помочь нашему Коле только в церемониальном марше, а уж на маневрах и ученье сбруя не спасла бы Николиньку, если бы полк худо учился. Тут уж чисто его собственное старание и забота. Если бы он полком не занимался, не то бы было, полк был бы посредственный, ан вместо того полк превосходный. Ведь уж это чисто его старанием и заботою. Не правда ли, Левочка? Если приписать это счастию, то ведь Суворов правду говорил, что со счастьем на скрипке не играют, надо тут и уменье. Уж не нашел бы Государь, что полк учился и маршировал отлично, если бы он все это делал плохо. Должно же быть, что полк исправен во всех отношениях, а уж такая исправность непременно происходит от полкового командира.



Рад и счастлив ты бесконечно, я это вполне знаю по своим собственным чувствам. Но еще же, Левочка, будешь писать к Николиньке, расхвали его попечение, старание и заботливость о полке. Твои похвалы придадут ему силы и охоты. Он, видишь, бедняжка даже похудел от трудов. Несмотря на свою лихорадку, он не переставал трудиться. Осыпь его своими похвалами за его терпение и мастерство, он тебя обожает, твои слова его потешат до глубины души. Не скрывай от него всей твоей радости, мой ангел. Когда что не так, журим детей, когда же они утешают нас, необходимо им высказывать весь восторг наш и нашу благодарность. Ты, конечно, так и сделаешь, но я уверена, что моя просьба о том придаст твоим выражениям еще больше красноречия. Ты так добр ко мне, всегда исполняешь мои желания, поэтому что касается до детей, ты услышишь и исполнишь мою мольбу еще охотнее.



Я воображаю, как наш Коля был хорош в своем мундире, со своим эксельбантом*, на коне перед своим полком. Все гусары молодцы, а он их всех лучше и краше, настоящий гусарский полковой командир. Государь как нельзя лучше умел выбрать, какой дать ему полк. Из всех армейских конных полков, этот всех красивее, из всех армейских командиров, пехотных и конных, наш Коля всех молодцеватее. Слава Богу, что все наши беспокойства, Колины, твои, мои, так счастливо кончились. За все надо Господа Бога благодарить, он все нам посылает, всякую радость, все от него — он и сердце царево держит в руке своей, он и нашему Коле дал столько сил и уменья, что он достиг таких великолепных успехов, несмотря на столь короткое командование полком, несмотря на грусть и скуку своего одиночества и трудов не по вкусу. Сказано в писании: “всяк надейся на Господа, не постыдится и не погибнет!” И точно, только уповай на Его всемощную помощь, все будет для нас с успехом. Он и бодрость посылает, и уменье, он и все обстоятельства и все умы движет в пользу своих любимцев. Не так ли, мой ангел?



Все забываю тебе сказать, Лева, вообрази, что я несмотря на свои 53 года вышиваю бисером так же чисто и ровно, как лет 15-ть тому назад. Это меня восхищает, что я ничего не утратила из выгод своего близорукого зрения. У меня был не кончен большой воздух, теперь готовится своя церковь, то эти воздухи и поступят сюда, вот я и впялила в пяльца свой недоконченный воздух, вышитый до половины. Да как стала шить, то сама не надивлюсь, как эта работа у меня хорошо идет. Сама вдеваю шелк в иголки, а какие иголки, что в руках нечего держать. Не правда ли, Левочка, как это весело, что я так хорошо вижу сблизка? Вот выгода близоруких, что под старость очков не надо.



А сколько я сегодня гороху намолотила! Посеяно было 10 четвериков, а получила 196.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 7 октября 1852 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 174.



96



7 октября 1852. Рыскино



Дорогой Левочка, Миша приехал ко мне в пятницу, 3-го числа, хотел уехать вчера в понедельник, но по моей просьбе подарил мне еще денек и уезжает сегодня. Говорить тебе о моей радости, что еще раз он возвратился с Кавказа жив и целехонек — было бы лишнее. По твоим чувствам ты можешь судить о моих. Он весел и шалит как ребенок с милой Соничкой, которую люблю как дочь. Вдвоем они так меня смешат, что у меня иногда лицо запухнет от смеха, и тем охотнее я смеюсь, что на сердце легко и наполняет его глубокая благодарность к Богу, что не оплакивать приходится Мишу, а смеяться, то есть надседаться от смеху, от его шалости и дурачеств.



Теперь позволь тебя попросить, прилагаемое письмо с деньгами отправить к сестре Катерине Дмитриевне не с кем, как с Иваном Ив(ановичем) Клицою74, а его попроси и от себя и от меня помочь сестре вот в каком деле, да и ты сам, мой ангел, ей помоги. А в чем дело, тебе Ив(ан) Ив(анович) Клица расскажет, когда возвратится от сестры, или ты прочитай мое письмо к ней, а потом запечатай своей печатью и отошли к ней запечатанное.



Ежели ты ничего из моего письма к сестре не поймешь, то уже пусть дополнит рассказ этот г-н Клица, которому сестра расскажет в чем дело, а ты, мой ангел, только в том ей помоги, что возьми подписку с того барина, который покупает сестрин вексель от Ланских, чтобы он ее не обманул. Он даст сестре 75 (копеек) за рубль, и я советую ей себя успокоить и этот вексель продать с вышесказанною уступкой. Но для этого сестре надо подать прошение, чтобы ей возвратили ее вексель, который находится при деле. А когда он будет возвращен, как бы этот барин, который покупает вексель, не прижал бы сестру, не стал давать бы ей меньше, или бы совсем не отказался и не оставил бы ее ни при чем. Ангел мой, помоги ей в таком важном для нее случае, для сестры этот вексель не безделица. А кому же ей и помогать, как не нам? Ближе нас никого нет у нее, да и как же не помочь родной сестре, когда чужим помогаем?



Вступись, мой ангел, за сестру, как бы за меня вступился. Она для меня то же, что для тебя брат Иван Яковлевич75. Она мне старшая сестра, моя крестная мать, содействовала в моем детстве моему воспитанию, следовательно и воспитанию наших детей, потому что она дала мне охоту и внушила желание учиться и учить меня, когда отъезжала от нас Анна Прокофьевна. За благодеяния, оказанные нам в малолетстве, мы должны отслуживать в лета зрелые, тем более, что теперь сестра по своему одиночеству нуждается в нашей помощи.



Не откажи, мой бесподобный Лева, помочь сестре советом своим и вмешательством. Целую твои ручки и ножки и благодарю за все присланные тобою лакомства и все вкусные вещи. Сестру Александру Константиновну обнимаю, хотела к ней написать, да уж не успею.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 11/13/15/17 октября 1852 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 174—177.



11 октября 1852. Рыскино



Успокоилась я на счет Мишиньки, дорогой Левочка, по крайней мере, в настоящее время знаю, что он в безопасности до апреля, а там, авось, Бог поможет пристроить его так, чтобы он не уезжал на Кавказ. А вот теперь беспокоюсь за Николиньку. Слышу со всех сторон, что он похудел от лихорадки, потому лихорадка его не прошла. А если похудел, то и ослабел. А в Гродненской губернии холера, следовательно и Слоним не в безопасности от холеры, потому что он в Гродненской губернии. На человека крепкого сложения, здорового холера и не подействует. В Петербурге была холера и к Николиньке не приставала, потому что он был здоров да и от холеры вдалеке. Но теперь совсем другое дело, ежели холера попадет в дивизию, она не минует и Колиного полка, а будет у него в полку, будет у него и в доме, может и к нему пристать, потрясенному лихорадкой. Будут у него солдаты больные холерой, ему нельзя их не навещать, и хоть холера не прилипчива, не менее того вид этой болезни, особенно корчи, сильно действуют на мысли и от мыслей пристает холера, особенно если к тому есть в теле некоторая простуда.



Все это меня очень тревожит, и я постоянно боюсь за Николиньку. Поехала бы к нему сейчас — да он меня не желает, а незванный гость хуже татарина. Сиди и мучайся на месте. Иногда думаешь, лучше бы детей не иметь. А то все мучься да страдай.



Дорогой Левочка, у меня есть просьба к тебе. Трое из моих крестьян, Новоторжского уезда деревни Седельникова, Николай Матвеев, Яков и Иван Александровы, ушли с весны в работу и до сих пор нет о них никакого известия. Другие и домой писали, и денег присылали, а эти трое как в воду канули. Ушли они отсюда на барках в Петербург. Нельзя ли поискать их в Петербурге. Живы ли они, или не попали в полицию за что-нибудь и гниют в какой-нибудь чижовке, тогда как здесь о них беспокоятся, полагая, что они пропали.



Есть в Петербурге здешней отчизны, деревни Рылова крестьянин Зиновий Финогеев. Прикажи ему сказать, чтобы он принес оброку за этот год 20 (рублей серебром), в получении дай ему расписку, а деньги отдай сестре Александре Константиновне на мои покупки. Где этот крестьянин живет в Петербурге, наши люди знают.



Теперь о Костиньке76 и намерении его жениться на дочери купца Никонова. Ежели девушка хорошая и хорошо образованна, то давай Бог; если же она похожа на прочих купеческих дочерей, белится, румянится, жеманится и имеет скверные зубы — то никакие миллионы не спасут ее от несчастья быть не на своем месте. Впрочем, это до нас не касается. Костиньке жить с женою, а не нам, и мнение сестры Александры Константиновны несравненно в этом случае важнее моего. Хорошо взять миллион приданого за женою, дай Бог, чтобы это дело сбылось и чтобы Костя был своим выбором доволен. Желаю успеха и счастия. Напиши, Левочка, что будет из этого, оно очень любопытно. Только правду сказать, не совсем приятно иметь купца такою близкою роднею. Они всегда грубоваты, а как богачи, то еще вдвое от того грубее. Ну, да это безделица в сравнении с выгодами, какие доставит это супружество семейству сестры Александры Константиновны.



Не знаю, как благодарить тебя за помещение моей хорошенькой Лизаньки в заведение. Ты писал, что ее поместили в Александровский институт, то я не знаю, Лева, куда это? Есть в Смольном Александровское отделение, есть на Васильевском острове Александровский институт, бывший дом трудолюбия, где воспитывалась Аннинька Карнаухова. То в которое из этих мест помещена моя Лизанька?



В которое бы то ни было, все-таки кланяюсь тебе в ножки и благодарю тебя, что ты ее поместил и все-таки не убил Гофмана. Дело обошлось без убийства, слава Богу, что ты Лизаньку поместил, все так рады. А вот беда, что нынче по шоссе так пусто, что тут происходят убийства, даже одному человеку опасно ехать ночью. У меня крестьянина чуть не убили. Хорошо, что в ярмарку из Торжка ехали выдропуские, настигли убийство; бивший убежал, а моего крестьянина подняли замертво, но он остался жив. Ехал из Торжка с возом капусты, другой пеший назвался из Будова и попросил взять его в товарищи, оба сели на возу, мой крестьянин сдремал — это было ночью, а гость со всей силы ударил его в голову сзади камнем, который он видно приготовил для этого. Мой крестьянин не ожидал такого угощения, упал на мостовую, а приятель с возу за ним и давай добивать своим камнем. Хорошо, что ехали люди, и разбойник оставил свою жертву, убежал, не забыв однако же унести с собою кушак и шапку своего пациента. Сделали розыск, нашлось, что убийца точно будовский житель, еще и сотской, а такие дела делает. Теперь он под судом, содержится в стану под арестом.



Любопытно, как люди склонны ко злу! В Торжке одна женщина задушила свою родную мать за то, что старушка увещевала ее вести себя хорошо и не водить в дом разных приятелей. Другая женщина бросила трехмесячного своего ребенка в реку. Его прибило к берегу, мать столкнула его подальше. Услышали крик ребенка и отняли его у этой безбожницы еще живого. Страшно, какие дела происходят на белом свете, но для тебя это не диковинка. Я думаю, что каждый день слышишь такие славности.



Еще благодарю тебя, Лева, за г-жу Благову. По твоей милости, внук ее, малолетний Кондратский помещен в Царском Селе, а сын переведен по своему желанию в береговую черноморскую линию. Спасибо тебе, мой ангел, что ты исполнил мою просьбу. Теперь позволь еще попросить о Тесницких, что делается с их билетом и скоро ли его им выдадут?



Я просила тебя о сестре Екатерине Дмитриевне. Душинька, Левочка, ей надо помочь, это святая обязанность. У нее никого нет кроме нас. Помоги ей, мой бесценный.



13 октября (1852)



Вчера с Мишинькиным камердинером Александром я получила разные вещи и лакомства; также письма от Миши, Сони и сестры Александры Константиновны. А ввечеру два письма от тебя, мой ангел, 8-го и 10-го числа. Как ты несказанно добр, мой ангел, что хотел устроить так, чтоб Миша венчался в Рыскине, дабы я могла присутствовать при этом торжестве, не предпринимая путешествия в Петербург. Доброте твоей нет предела! Но как же можно с моей стороны надавать столько хлопот и тебе и Ланским. Шутка это, всем подниматься с места для моей прихоти. Ведь я могу ехать в Петербург, да только не хочется. Но для такого случая как не приехать! тут сердце будет так занято, что никакие церемонии и никакие скопища людей не помешают. Притом, Миша говорил мне, что ему не хочется парадной свадьбы. Он желает, чтоб никого постороннего не было; наше семейство да семейство Ланских и только. Я очень рада, что он так желает и вполне одобряю его намерение играть свадьбу как можно проще. Я уверена, мой ангел, что ты дашь ему волю в этом случае, потому что эта важная эпоха до него касается болееу чем до кого другого. Пусть он и распоряжается, как ему угодно. А мы с тобой будем только любоваться и плакать от радости.



Поэтому если не будет парадной свадьбы, не будет мне и трудно, и я приеду тем больше с удовольствием, что ты, мой ангел, пишешь, что будешь утешен моим приездом. Ланские меня связывать не могут, они составят с нами одну семью. А если чужих на свадьбе не будет, то мне и будет хорошо.



Левочка, пришли мне, пожалуйста, приказы, где нашему флигель-адъютанту отдается благодарность царская, в особенности. Ведь ты знаешь, как я люблю своими глазами прочитать все хорошее, что касается до наших сыночков. Пришли, пожалуйста.



<#text>Ты пишешь, что был в театре и видел только одну фигуру — нашу будущую невестку. Скажи, Лева, так ли она хороша собою,

как о ней говорят? Еще скажи, Лева, когда эти барыни сидели в ложе против тебя, видели они тебя, кланялись ли тебе или не обратили на тебя внимания?



Ты недавно писал, Левочка, что насчет выбора невест родители не должны вмешиваться в дела своих детей. Я совершенно с тобой согласна и ни за что вмешиваться не стану. Только говорю свое мнение, когда меня спросят. Ведь это можно, Левочка?



Благодарю тебя, мой ангел, за участие, какое ты принимаешь в сестре Екатерине Дмитриевне. Целую твои ручки и ножки за нее. Я думаю, Лева, не нужно будет и вексель требовать? Можно так сделать, я полагаю, что когда этот барин, который дает 75 (копеек) за рубль, заплатит деньги, то ему дать бумагу, акт, засвидетельствованный в присутственном месте, что его сестра передает ему свои права на этот вексель. Надо будет спросить, кто знает эти дела, можно ли так сделать, и я полагаю, что добрый Иван Иванович Клица, вероятно, не откажет отобрать эти сведения у кого, где и как следует.



15 октября (1852)



Сейчас был у меня крестьянин из деревни Страхин, которая находится в 5-ти верстах от Каменного. У этого крестьянина я часто брала тряпку на нашу фабрику, а теперь он приехал просить, чтобы похлопотать о его сыне-солдате, живущем в Петербурге, чтобы его оставили на месте, если это возможно, а не угнали бы за тридевять земель. Этот мой страхинский приятель едет теперь на машине к сыну в Петербург, а меня просит замолвить за него словечко. Он представил мне записку моей руки от 1845-го года, на которой сторгована была у него тряпка, на той же записке, хотя в настоящее время довольно грязной, я написала свое к тебе об этом мужичке челобитье. Помоги ему, Левочка, как умеешь, на счет его солдата-сына.



Я очень смеялась анекдоту в твоем письме о двух братьях и приросшей руке мертвого к руке живого брата. Смеялась тому, что ты говоришь, все этому верят! Да как же может быть такая вещь? Разумеется, выдумано, в назидание скрягам.



Жандармский офицер, который тебе привез мои яблоки из Волочка, есть тот самый Грищук, который мне много помогает по делам моим в Волочке в отношении к железной дороге. У меня беспрестанно стоят там крестьяне в работе, и этот г-н Грищук такой добрый для них и умный защитник, что рассказать нельзя. По его милости все получают плату наивернейшим образом, всех их содержат отлично, берегут и каждый находит себе прекрасное место. Ежели этот господин Грищук еще будет в Петербурге, сделай милость, Левочка, скажи ему спасибо за меня. Теперь работы на чугунной дороге кончились, но до сих пор он оказывает мне всякую помощь, и я была бы тебе очень благодарна, мой ангел, если бы ты сказал ему доброе словечко из любви ко мне.



Вот и снег напал, и зима стала, и 7 и 8 градусов мороза каждый день. И пойдет это оцепенение природы месяцев на семь и более. Дай Бог терпения, а уж какая скучная вещь — зима! Тем скучнее она для меня, что я зимою всегда чувствую какое-то нездоровье, слабость, внутреннее расстройство и для разнообразия частую бессонницу и с тем вместе зубные страшные боли. Нынче еще этого не было, а прежние зимы, особенно две прошедшие, я была совершенно измучена то глазною болью, то нарывами на глазах, то бессонницею, по два и по три месяца, так что все сутки я не спала боле полутора или двух часов и по целым ночам чувствовала то страшную зубную боль, то страшную тоску: так что во всем обширном моем доме не находила места. Вот за что и зиму не люблю, что она играет со мною такие штуки. Дай Бог, чтоб нынче без этого обошлось. А как пойдут сильные морозы, и ни в доме, ни в избах не натопишься. Все жмутся, зябнут, простужаются. Такая это скука. Много топить опасно, а топить как следует — холодно. Уж я думаю, ты и сам не большой охотник до зимы? Береги себя, Левочка, мой ангел, от простуды, теперь простудиться легко.



17 октября (1852)



Прилагаю здесь пакет от вышневолоцкого предводителя. Должно быть, ответ на твое письмо. Я давно его получила, да все забывала к тебе отправить. Рекрутская квитанция попала к тебе по ошибке, я ее получила и благодарю, что не задержал. Она нужна мне именно в сию минуту.



Посылаю тебе, мой ангел, дюжину полотенец, готовых совсем, обрубленных. Сидор говорил Соничке, что у тебя полотенца худы. Утирайся новыми на здоровье, только извини, что они толстоваты. Это от того, что очень плотны. Но кажется, что у тебя один вкус со мною на этот счет. Кажется, ты тонких полотенец не любишь как и я, потому что когда утираешься, тонкое полотенце не так воду в себя вбирает. Не так ли?



Получила я письмо от Софьи Николаевны Корсаковой, которая пишет, что помолвила дочь свою Веру за статского советника Ганскфельда. Его очень хвалит, только жаль, что он служит в Восточной Сибири и живет в Семипалатинске Томской губернии, за 3700 верст от Москвы. Жаль сестру Софью Николаевну, она так любит свою дочь Вериньку, никогда ни на одни сутки не расставалась с ней, а теперь такая дальняя разлука предстоит. Дай Бог счастья Вериньке. Она умная, добрая, славная девушка. Сделай милость, Лева, напиши от себя письмо к брату и сестре Корсаковым, поздравь их и пожелай их невесте всякого счастья. От меня не поздравляй, я сама напишу.



Извини, что нехорошо нынче пишу, у меня правая рука ослабла и болит, когда пишу.



Все забываю, Левочка, тебя поблагодарить за Надежду. Она получила твои 5 (рублей серебром) и целует твои ручки. Прощай, Левочка, обнимаю тебя. Пора отправлять Мишинькиного Александра, чтобы он на машину не опоздал.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 17 ноября 1852 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 178.



98



17 ноября 1852. Рыскино



Есть на свете сельцо Упрышкино *, дорогой Левочка, недалеко от Каменного; в этом Упрышкине живет одна барышня Любовь Кузьминична Зайончковская **. Она бедна, нам соседка, то и разумеется в трудных обстоятельствах ей не к кому обратиться. По бедности своей она в разное время перебрала у меня около ста рублей (серебром). Я это говорю тебе для того, чтобы ты знал мое к ней хорошее отношение и участие.



Теперь она приехала и просит твоей помощи вот в чем: у нее в Новгороде живут крестьяне, которых подрядчик не расчитывает***, и потому она сама хочет ехать в Новгород; но как бедная девушка — у нее всего с братьями 25 душ — не зная никого в Новгороде и без всякой протекции, она боится, чтобы поездка не оказалась бесполезною, что было бы для нее, по ее малым средствам, очень чувствительно. И потому она просит тебя сделать милость, прислать для нее ко мне письмецо к жандармскому штаб-офицеру, служащему в Новгороде, Бычковскому, только о том, чтобы оказал ей, Зайончковской, всякую законную помощь ее делу. Напиши письмо к Бычковскому, ангел мой Левочка, и пришли это письмо ко мне, а я передам его Зайончковской и она с ним поедет в Новгород. Сделай милость, поспеши прислать нам письмо к Бычковскому, чтобы моей приятельнице поскорее можно ехать в Новгород хлопотать о своих крестьянах. Прилагаю здесь ее собственное письмо к тебе, и хоть писано оно едва понятным образом, но уж нечего делать, я не вправе удерживать чужого сочинения и по всем правилам честности обещала доставить его к тебе.



Другая просьба от Амалии Матвеевны Давыдовой****. Она показывала мне бумагу, полученную ею за твоим подписом, где сказано, что в конце этого года она, Амалия Матвеевна, может надеяться получить с Глушковской фабрики ***** свои 2800 (рублей серебром). Бумага написана в мае, а теперь ноябрь, то есть конец года. Вот Амалия Матвеевна и просит тебя сделать милость, войти в ее положение и похлопотать о выдаче ей этих денег. Притом просит тебя убедительно, если будут эти деньги, то не присылать их к ней сюда в деревню, а уведомить ее хоть через меня, чтобы она приехала за ними в Петербург. Здесь ей опасно держать у себя такую сумму, притом ехать с деньгами опять в Петербург также страшно ей одной, а деньги-то ей хочется положить в ломбард. То пересылать их взад и вперед только лишние хлопоты и издержки.



Целую твои ручки миллион раз, вообрази, сколько у меня теперь гостей: Амалия Матвеевна Давыдова, Александра Яковлевна Корачинская, Наталья Ивановна, мать Александры Алексеевны, и Сашинька Михайлова, которую ты выкупил из беды, собрав для нее денег за рекрута. Да еще вчера была та самая Зайончковская, о которой начинается письмо мое. Все это собралось вокруг меня в одно время гостить, так что все комнаты заняты постелями. И что смешно, все с делами, все за советом о делах своих. Я точно будто председатель какой палаты, все у меня спрашивают совета, как поступать и, разумеется, с просьбою помочь им по твоей милости в их затруднительных обстоятельствах. Обнимаю Мишу, сестру и Соничку. Храни Господь твое здоровье.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 9 декабря (1852 г.) Власово // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 178—179.



99



9-го декабря. (1852). Власово



Милый Левочка, благодарю тебя за грибы и за прекрасный календарь. Я получила и то и другое; любовалась и кушала с большим удовольствием. Целую также твои ручки за ковер г-жи Мордвиновой, который ты мне даришь. Привези мне его сам и подари 29-го этого месяца, в день моего рождения.



Помнишь Наталью Михайловну Пефт, у которой я купила Власово? Ну, она умерла. Неправда ли, что жаль ее? Ее очень хвалили, славная и преблагодетельная была барыня. Здесь, во Власове, ее все родною матерью называли. Муж ее очень огорчен, они очень дружно жили. Не зайдешь ли к нему, мой добрый Лева, чтобы показать участие к его горю? Это его потешит.



Помнишь Марью Ивановну Рукину, нашу рыскинскую соседку? Ну, и она умерла 23 ноября. Кто бы думал, что она так скоро отправится, она, от которой трепетала вся духовная братия всей Тверской губернии! Дай Бог, ей Царство небесное!



Дорогой Левочка, потешь меня, скажи мне что-нибудь о доходах твоих нынешнего года с золотых приисков, сколько ты получил и что уплатил из долгов своих? Расскажи, пожалуйста, прошу тебя.



Сестра Катерина Дм(итриевна) тебе кланяется. Не могу тебе описать, как она добра и не взыскательна с нами. Деликатна, совестлива, терпелива, вообрази до чего: она встает в 6 часов утра, а я в 11, и чай пьем в 12, то есть в полдень. Никак не хочет, чтобы ей чай делали особо, и ждет пока я встану, целые 6 часов без пищи. Целый день не слыхать ее, сижу я, где хочу, делаю, что хочу, не только не вижу, чтобы она была недовольна, когда я проведу у себя целое утро или целый день, а ее оставлю одну, но даже совестится войти в ту комнату, где я сижу, чтобы мне не помешать. При всяком же случае говорит: “Как мне здесь хорошо, вы так меня балуете”. А какое участие принимает она во всем, что до нас касается. Если мне какая неприятность по хозяйству или по делам, она, голубушка, тужит и сетует больше меня. Видно, как это ее тревожит и беспокоит. Вот идет другая неделя, что она здесь, и так она всем довольна и так за все благодарит и так невзыскательна, что не только не слыхать ее, но видишь в ней какого-то доброго Ангела. И как она поправилась в лице, такой свежий цвет, что любо смотреть.



Добрая ночь, милый друг. Федор Фед(орович) пишет, что из 14 (тысяч рублей), которые ты по милости своей давал ему для меня, он возвратил тебе 10 (тысяч рублей). Так ли? Помнишь ли ты, что получил? Спасибо!



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 26 декабря 1852 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 179—180.



100



26 декабря 1852. Рыскино



Поздравляю тебя, мой ангел Левочка, с Рождеством, Новым годом и с 54-летнею женою, потому что чрез три дня, как тебе известно, 29 декабря, стукнет мне 54 года. Но я прибавкою лет не скучаю, каждые лета имеют свое утешение. Было бы на сердце легко, а лета нипочем. Все дар Божий.



Смотри, как иногда вечер проходит приятно именно от того, что вечер. Утихла дневная суета, вечером и мысли смирные и расположение духа тоже и как-то отрадно и весело на душе, потому что вечером присядешь плотнее и займешься именно тем, чем нравится, утешаясь мыслию, что не грех вечером и отдохнуть, потому что днем довольно потрудился и поработал, а иногда и покряхтел.



Возьми, как сладко летом под вечер посидеть и полюбоваться природой, когда жар пройдет и воздух тих и уже не удушлив. Редко бывает гроза в вечеру и все как-то, и воздух, и люди, все делается приятнее к вечеру и добрее.



Возьми осень, не слякоть, а начало осени, как приятно собирать плоды летних трудов своих, как сердце успокаивается, что уже ни град, ни бури не уничтожат и не испортят ничего, что ты посеял и пожал.



Так и наши лета с тобою; вечер дня, осень года. Мы теперь пожинаем, что посеяли, имеем надежду женить детей наших, детей добрых, почтительных, нежно к нам привязанных. Даст Бог, доживем до внучат. Как милы нам будут эти крошки.



Теперь не вечер жизни, мы с тобой вкушаем невыразимое счастье вспомнить, что многим были полезны, видим, что приобрели много любви, уважения от людей — твое имя гремит по всей России — меня любят и слушают в здешнем скромном уголку. А впереди Божие милосердие готовит нам поверх нашей несомненную лучшую жизнь. Спаситель умер за всех и кровь его омоет прегрешения наши, и мы можем надеяться получить у него место, которое будем благословлять, никогда не тужа, никогда не старясь.



Для христианина прибавление годов не есть бремя, не есть приближение к смерти, а светлая дорога к соединению с Богом, источником всех благ, всех совершенств и всякого счастия, как здесь, на земле, так и там, на небесах.



Извини мне мою проповедь, Лева, так пришлось. А все-таки смерть желать запрещается, и все-таки окружать себя ее напоминовениями не нужно.



Благодарю тебя, Левочка, за три квитанции, которым я очень обрадовалась. Тут же я нашла записку о помещении наших крестьян на Варшавскую железную дорогу. Ты спрашиваешь, сколько их будет и какие будут условия? Их будет человек тридцать, а может быть, и больше, условия, какие тебе угодно, только бы их не обижали, то есть крестьян, и чтобы можно было им отойти домой летом, когда нужно. А тебя, мой ангел, прошу поскорее меня уведомить, какая полагается плата рабочим — простому работнику сколько и сколько хорошему каменщику , в месяц, буде есть каменная там работа, и как плата: помесячно или иначе ?



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 28 декабря 1852 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 180—183.



101



28 декабря 1852. Рыскино



Какое приятное письмо* я получила вчера от тебя, мой дорогой Левочка. Ты пишешь, что Коля приехал, здоров, весел, получил 2-ю Анну, принят Государем и Государыней так милостиво. Уж я это письмо читала, читала и сверху вниз и снизу вверх раз двадцать.



И то меня радует, что Львовы сами желают нашего Николиньку, а ежели и он не прочь, то что же долго думать, и с Богом! Но все-таки надо, чтобы он сам это дело решил.



А уж за рябчики извини, Лева. Зачем же ни ты, ни Коля мне об этом ничего не сообщили. Я спрашивала и сестру Александру Константиновну, когда она здесь была, и Соничку — обе сказали, что ничего не знают. А из Вологды мне не писали, что приказ о рябчиках был написан рукою Николая Леонтьевича, я и думала, что это Сидор или Агафон дали приказ привозить по 100 пар. Мне из Вологды написали только, что “в нашу вотчину пришел приказ высылать по 100 пар рябчиков в Петербург, а нам, матушка, это очень трудно; мы сами стрелять рябчиков не умеем, покупаем их, да столько в нашей стороне их и не найдется, надо верст двести ездить их отыскивать, да и 25 пар мы посылаем с попутчиком, а на 100 пар надо особую подводу, это будет до ста рублей стоить взад и вперед”. То сам рассуди, от тебя ничего не слышу и не знаю, кто это приказал, потому что про Николинькину руку я мимоходом здесь от одного из плотников слышала и то не поверила. Конечно, мне бы надо было тебя спросить, но я все забывала. Теперь, когда вижу, что это твое желание и твой приказ, я велю им на мой счет покупать и возить по 100 пар рябчиков к тебе, чтобы не уморить тебя с голоду. Мне дорого угодить тебе, мой ангел бесценный, и я велю делать этот расход из оброку, потому что для самих крестьян оно было бы отяготительно. Вперед, пожалуйста, уведомь меня, если ты дашь куда какой приказ, а то и не знаешь, как понять, когда от тебя ничего не слышно.



Когда дети соберутся сюда ехать, напиши и мне, пожалуйста, заблаговременно, какого именно числа они выедут, чтобы за ними послать экипажи в Волочек. Пришли с ними и Соничку, без нее скучно будет. Она так оживляет всех нас своею живостью и милым характером, а также хочется обнять ее, мою милочку, ведь я ее как дочь люблю.



А знаешь, Левочка, мне кажется, Мише не надо бы уезжать теперь из Петербурга. Ты пишешь, что он и его невеста друг друга нежно любят, то зачем разлучать их? Мне не хочется быть причиной ее скуки. Она уж, конечно, будет скучать без Миши, то зачем же ей такую грусть причинять из-за меня, тогда как я всем сердцем желаю содействовать ее счастью и не причинять ей ни малейшего огорчения? Я помню, как в старые годы я скучала без тебя и как это было тяжело для меня. Один день покажется за сто лет, все немило, все сердце жмет, ждешь милого, не дождешься. Ведь с проездом пройдет дней пять. Каково же ей будет? Мы должны содействовать тому, чтобы их сближать, а не разлучать, еще таки служба, то другое дело, а тут на что же расставаться с невестой, когда я этого не требую? Сказано в Святом Писании: “отлепись от отца и матери и прилепись к жене”.



Постоянное пребывание вместе скрепляет любовь между супругами. Теперь они женихи, самое лучшее для них это время, то зачем же мне мешать их благополучию? Нет, Лева, не пускай Мишу ко мне, не хочу я разлучать невесту его с ним ни даже на несколько дней, не хочу огорчать ее ничем. Пусть она не знает от нас ни скуки, ни печали, пусть, пока мы живы, не проронит она от нас ни слезинки. А ведь она поплачет без него, а если нет, то ей надо себя удерживать, скрывать свою скуку, тогда как это несносно скрытничать, когда сердце болит. Не хочу, Левочка, мой ангел, не хочу, чтоб она, такая милая, славная грустила бы по моей милости, тогда как моя обязанность ее счастливить. Не в том любовь к детям, чтоб их держать у себя, а в том, чтобы содействовать их благополучию.



Наталья Александровна Дубельт



И потому прошу тебя, не пускай Мишу в Рыскино, да мне кажется, всем-то незачем сюда ехать. Ежели Коля решит сватовство свое и ежели свадьба его будет во время пребывания его в Петербурге, то уж нельзя ее решать позже февраля. Это не далеко, а уж, верно, Коля не попрепятствует мне приехать к нему на свадьбу, как я намерена была приехать на свадьбу Мишиньки? Вот тут и увидимся. Все эти поездки лишние расходы, а теперь деньги нужны вперед. Ежели Николинька ничем не кончит или сосватается, но свадьбу отложит до другого времени, то мне бы хотелось посмотреть на него до отъезда его в Слоним. Тогда ему надо сюда приехать. Если же он женится теперь, то зачем ему приезжать ко мне в январе, когда в феврале надо мне быть на его свадьбе? Увидимся тогда в Петербурге.



Итак, мой Лева, если до Великого поста наш Николай не женится, пришли его ко мне с Соней, когда заблагорассудишь, только напиши вовремя, чтобы мне успеть послать за ними в Волочек. Но ежели свадьба Николинькина будет в этот мясоед, то уж ему сюда и приезжать незачем, а я стану сама собираться в Петербург.



Может статься, Ланские согласятся подвинуть и Мишину свадьбу и сыграть ее вместе с Колиной. Ежели Мише придется ехать опять на Кавказ, то после Пасхи нельзя и свадьбы ему дожидаться. Пасха будет 19-го апреля, но на Святой неделе не венчают. Прежде нельзя венчаться, как в Фомино воскресенье, это 26-го апреля, а Мише надо быть на месте в начале мая. Уж это слишком тяжело сейчас после свадьбы в поход. Дай Бог, чтобы он остался в Петербурге, но как он не хочет перейти ни в кавалергарды, ни в конногвардию, то вряд ли можно его пристроить. Не решится ли Наталья Николаевна Ланская сама попросить Государя для дочери, чтобы ей, такой молоденькой, не ехать в Шуру, не расставаться с мужем сейчас после свадьбы, чтобы он оставил Мишу в Петербурге; а как оставит, у него средств много. Он так милостив к ней, а она так умно и мило может рассказать ему положение дел, что, вероятно, он поймет горе молодых людей и поможет им. А уж ежели Мише неминуемо будет надо ехать на Кавказ, то после Пасхи свадьбы играть некогда и надо им венчаться до масляной; а как тут и Николиньке надо кончить свой коротенький роман, то уж за одно бы в один день или на одной неделе обе пары обвенчать, если все на то будут согласны, особенно женихи и невесты. Впрочем, это мое мнение, а пусть делают, как лучше. Я только к тому веду свою речь, что ежели обе свадьбы будут в этот мясоед, даже одна Николинькина, то ведь же я приеду на его свадьбу — неужели он этого не захочет? А ежели приеду, то это будет в феврале, потому незачем им и ездить в Рыскино в январе. Только лишние издержки и хлопоты, а я очень счастлива и так, когда знаю, что они здоровы и веселы, оба в таких прекрасных обстоятельствах, оба имеют такую приятную перемену жизни. И притом, Мишу не хочу разлучать с невестой, чтобы не огорчать ее, потому что она уж к нему стала привыкать и ей будет скучно без него, а Коле надо еще знакомиться с невестой, потому что время коротко и следовательно чрезвычайно дорого. Коля знает Наташу Львову только с виду, а этого мало, надо им узнать друг друга покороче. И оттого всякая отлучка, даже самая коротенькая, может повредить сближению его с девушкой, которая такую важную роль должна играть в его жизни.



Я говорю о женитьбе Николиньки с Наташей Львовой как о деле, которое должно, как видно, быть делом решенным. Он не прочь, со стороны невесты все этого желают, ты заодно с ними, то кажется и препятствий нет никаких. Мое же дело благословить сына, любить невестку, а о Сенявиной забыть совершенно. Куда Коля, туда и я. Мне казалось, что ему Сенявина нравится, и я толковала о ней, а как теперь все клеится с Львовыми, то и я всем сердцем буду этим довольна.



Теперь меня такое любопытство берет, не поверишь, как хочется узнать о решении Николиньки насчет его невесты. Все готово, теперь только от него зависит кончить. Ты писал, что князь Голицын звал его к себе обедать, там он виделся с Наташинькой. Мне ужасно хочется знать, как она ему кажется, что говорил он с ней и что из этого выйдет. И день и ночь думаю о наших сыночках и невыразимо счастлива, что они оба женихи в одно время. Иногда сама себе не верю, что доживу до этого блаженного дня, когда они будут женаты.



А знаешь, Лева, какая у нас в Рыскине странность. Наверху, в Колиной горнице, есть небольшой столик домашней работы с натуральными двумя готическими буквами, которые я всегда старалась угадать и никак не могла. Одна буква N, другая изломанный L, я все говорила, что это значит Nicolas Leontievitch, а теперь как посмотришь, то выходит NL и NP — Natalie Lvoff и Natalie Pouchkine. Этого рассказать нельзя, а надо видеть. Я тебе буквы не так здесь написала, не умею делать так, как они на столике, а как смотришь на эти самородные буквы, то так и видишь буквы первоначальные, составляющие шифры наших невесток. Я этот стол буду сохранять с большим старанием как странную игру природы, игру такую для нас пророческую. Дай Бог счастья обоим парочкам, а нам подольше ими любоваться.



Чудесный ты человек, Левочка, и дивный отец, что ты отдавал свои алмазные знаки за Мишиньку. Конечно, в наши с тобою лета успехи таких дорогих и чудных детей, как наши, несравненно приятнее всяких алмазов. Но тут уж видна вся воля провидения, воля Господня ничем изменена быть не может, надо ей повиноваться.



Я получила копию с твоей грамоты и в тот же день прочитала ее в газетах. Мне нравится, что Государь написал тебе такую грамоту — точно милое и любезное письмо. Изъявление благодарности тронуло меня до слез. Такой великий Государь благодарит своего подданного! Как это умно и великодушно. Всякий обязан ему служить даже безвозмездно, да и служить также и для своей выгоды. А он царь наш и, как говорят по-русски, Бог земной, он не только награждает, да еще и благодарит! Конечно, кто как служит. Тебя не только Государь, но я думаю и Господь Бог, когда Его увидишь, поблагодарит за все добро, сделанное в его прекрасном мире, хоть ты и бранишь подчас этот мир, но все-таки он прекрасен, хоть я говорю и Господь скажет тебе спасибо за пользу, приносимую тобой человечеству, а все-таки спасибо царя вещь трогательная. Он так высоко над нами, что мог бы думать “и то довольно, что наградил”, а он еще и благодарит притом.



Благодарю Бога и тебя, мой бесценный Левочка, что ты удостоился получить такое лестное письмо от своего Государя, величайшего из монархов целого мира. Я столько раз перечитывала это царское послание и в газетах и в присланной тобою копии, что кажется наизусть выучила эту прекрасную высочайшую грамоту.



То-то, я думаю, ты ворчишь на погоду? Не знаю, как у вас, а здесь после совершенной оттепели, после двухнедельной чудной погоды опять снег, морозы до 10-ти градусов. Как будто весна отсрочена до Петровок. А тут-то и берет нетерпение, так страшно хочется лета.



Ты пишешь, Лева, что получил у Власова 900 (рублей серебром) и за исключением 9 (рублей), подаренных Евстигнею, у тебя осталось 891 (рубль серебром), ты спрашиваешь, что с ними делать? А вот что: закажи себе новый дорожный дормез. Ты свой отдал Николиньке, а сам остался при городской карете. Чем пересылать твой дормез из Слонима, что составит большую издержку, да и экипаж так пострадает от дороги, что заплатишь несколько сот рублей только его поправить — лучше заказать новый для тебя, а прежний оставить Николиньке, которому покойнее и приятнее разъезжать в дурную погоду в дормезе, чем в коляске, как она ни хороша; да оно и важнее для полкового командира. Это внушит к нему больше почтения, а чем более нас почитают подчиненные, тем управлять ими легче. Власовских денег, то есть 891 (рубль серебром), конечно, мало для сооружения нового дормеза, но прибавить к этому легче, чем вынуть из твоего одного кармана всю сумму, требуемую для дормеза. Еще же у нас такое множество старых экипажей, что их надо бы поубавить. Теперь случай это сделать, отдав самые ненужные каретнику в счет платы за новый дормез. А что, Левочка, как ты думаешь?



Помнишь, я послала тебе квитанцию Вороны, по которой надо получить с чем-то 300 (рублей серебром)*. Что, Лева, в каком положении это дело?



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 28/31 декабря 1852 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 183—184.



102



28 декабря 1852. Рыскино



Дорогой Левочка, извини меня, пожалуйста, что я иногда забываю благодарить тебя за твои милости. Я получила новый календарь, Готский альманах, ящичек чаю, ящичек превосходного английского сургуча и, верно, еще кое-что, теперь не припомню. За все, за все благодарю тебя и кланяюсь тебе в ножки, а также за те великолепные подарки, которые ты сделал нашей будущей невестке и о которых Миша пишет с восхищением.



А что мы ему подарим? Знаешь Лева, подари ему нашу петергофскую дачу. Он может ее продать, или по окончании срока найма жить в ней, или получать с нее доход, ежели рассудить опять отдавать ее внаймы. Как ты думаешь, Лева?



Кстати о починках и переделках на этой даче. Два года сразу делал там починки, кажется, крестьянин Павла Матвеевича, и так дорого берет, что почти весь доход с дачи уходит на починки. В течение 1852 года он перекрыл конюшню, положил нового тесу только наверх один ряд и подтесник старый, даже гвозди выправлял и клал старые, а взял за это 240 (рублей серебром). В старые годы нашей дачей занимался петергофский архитектор Комаров и все делал дешевле. За что же нам обогащать чужих людей, нам и самим деньги нужны. Когда надо починить что-нибудь в Петергофе, то попроси Федора Федоровича написать Комарову и поручить починку ему. Он сделает также хорошо и вдвое дешевле. А если отдадим дачу Мише, то пусть продаст ее.



Получила я 145 (рублей серебром), Левочка, за которые благодарю тебя тысячу раз. Ты был так милостив, прежде присылал все мелкие новенькие бумажки — этот раз сторублевая.



Сделай милость, извини меня, что я беспокою тебя, и если можно, будь добр, если еще нам жалованье пришлешь, потрудись мелкими бумажками. Здесь менять затруднительно и всегда мелкие бумажки ужасно грязны и изорваны, а твои, бывало, новенькие, загляденье, как хороши.



31-го декабря (1852)



Ну, Лева, кажется, мне скоро подыматься надо к вам в Петербург? Миша пишет, что его свадьба будет перед масляной, а Колина еще прежде его. Я не знаю, на сколько времени отпущен Николинька?



Ожидаю с нетерпением известий, что у вас делается. Как бы хорошо, если бы обе свадьбы вместе сыграть в одно время и в той же церкви. Только сделай милость, не у Сергия, я что-то этой церкви и священников этих не люблю, а тут надо, чтобы при таком счастливом событии все чувства матери были в порядке. Молитва родителей в такой важный час много значит перед Богом; то надо, чтобы сердце матери не было сжато неудовольствием, а было бы вполне довольно и радостно. Тогда и молитва будет искреннее, глубже и полнее, следовательно и действительнее.



Есть обычай, чтобы родители не ездили в церковь, когда венчаются их дети. Но я непременно поеду и тебя поведу. Как нам не посмотреть на наших голубчиков, когда они будут стоять под венцом? Не правда ли?



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 7 января 1853 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 184—185.



103



7 января 1853. Рыскино



Вот тебе и на! Уж я думала, что Николинька совсем сосватан, а оно еще в долгий ящик пойдет. А я уж кой-кому и похвастала, что оба сына женятся. Так была уверена, что дело совсем решено, что к слову пришлось, я своей приятельнице Дурновой и в Тверь об этом написала, и того смотри, наш добрый Михаил Апполонович прилетит поздравить тебя по железной дороге в Петербург. Только не писала на ком, а написала, что оба женятся, да и только. Эта радость была для меня так велика, что я не могла вместить ее в себя, а теперь как вижу, что до решения еще далеко, то и боюсь, что преждевременным открытием этого события я не сделала бы вреда или неприятности нашему Николиньке.



Ты пишешь, Левочка, что дети хотят непременно ко мне приехать. Спасибо им. Но прошу тебя, Левочка, не пускай их. Ведь я сама скоро буду в Петербурге, то зачем же им сюда приезжать? Теперь надо деньги беречь, да и время коротко, надо мне собраться, а как они приедут, сборам моим будет помеха. Я всегда была возюхина, как то тебе известно, а теперь еще пуще. Столько лет не выезжавши отсюда и сделавшись старее прежнего, мне теперь собираться труднее. И потому, несмотря на удовольствие видеть детей, все-таки они мне помешают, тем менее им нужно приезжать сюда, что мы скоро увидимся в Петербурге.



Извини, что дурно пишу, я не очень здорова. С месяц страдаю невыносимою бессонницею, так что всю ночь места не нахожу и засыпаю только около 6-ти часов утра. К этому пристала боль в горле, которая по ночам так усиливается и в горле делается такая опухоль, что всю ночь мучусь ужасно. Боль в горле огорчает меня тем, что нельзя будет ехать в Петербург, если не пройдет. Но я надеюсь, что до тех пор исчезнет, и я все-таки буду на свадьбе сыновей или хоть одного Мишиньки, ежели Николинькина не состоится. А на сколько времени он отпущен? То есть до какого числа ему можно оставаться в Петербурге? Напиши, Левочка, мне очень хочется это знать, даже нужно для моих соображений и распоряжений.



С каким нетерпением жду твоих писем, Лева. Все думаю, вот-вот получу хорошенькое известие, а нет еще. Ты пишешь, что Коле надо знакомиться с Наташей, оно и правда, да когда же им знакомиться, когда время так коротко, а Коля там и не бывает? Это-то, мой ангел, ничего, посылай его почаще к тетушке Львовой, решать-то он пусть сам решает, а ездить туда надо его маленько подтолкнуть. Время проходит, надо ему знакомиться с невестой, уж когда он сделал предложение сам своею охотою, так видно желает на ней жениться. А это правда, что надо поближе узнать друг друга, то ты пожалуйста посылай его туда почаще. Предложение сделано и не отвергнуто, это главное; а теперь для своей же пользы ему надо почаще там бывать. Он сам вяло принимается, то надо его посылать туда, это не значит, что ты у него волю отнимаешь. Пусть решает напоследок, как хочет, а ведь надо же познакомиться поближе. Это его же польза.



Если же никак Мишиньку нельзя будет оставить в Петербурге и ему опять придется ехать на Кавказ, то ведь прежде свадьбы надо будет это Ланским объявить, чтобы их не обманывать. Еще же, Левочка, ты бы с Ланским посоветовался, не придумает ли он чего-нибудь хорошего для Мишиньки. Он его теперь так любит, что, верно, пожелает ему всего лучшего. Оставить Мишу в Петербурге флигель-адъютантом, мне кажется, невозможно, и потому лучше и не терять времени над такою трудною работою. А как время его отпуска быстро улетает, то пора предпринимать, мой ангел, что-нибудь такое, что было бы возможно. Ты не сокрушайся, на обещание не полагайся, мой ангел, в прошлом году тоже самое было — манили, манили, и все-таки Мише пришлось ехать на Кавказ. Так и теперь будет. Мне кажется, дорогой мой Левочка, что уже флигель-адъютантство лучше оставить. Лбом стену не прошибешь, а задумывать что-нибудь такое, что можно исполнить. Вот как я выше говорила, нельзя ли опять его перевести в кавалергарды или конную гвардию, к тестю в полк? Конечно, заводиться опять лошадьми и мундирами составит большой счет, но по крайней мере это дело возможное, как мне кажется. Иначе нельзя Мишу оставить в Петербурге. Хоть тяжело ему будет потерять 4 года службы и возвратиться в гвардию, так мало подвинувшись вперед. Но еще тяжелее оставить молодую прекрасную жену или выйти в отставку. Посоветуйся, Лева, с Ланскими, что они тебе скажут. Ум хорошо, два еще лучше. Они теперь нам не чужие и их участие к Мише так же сильно теперь, как и наша к нему любовь. Участь его связана с участию их дочери; Наталья Николаевна Ланская женщина умная, находчивая, она, может быть, или придумает или приищет что-нибудь такое, что всех нас обрадует, надоумит и утешит. А то скрывать от них этого дела не годится, они все думают, что Миша непременно останется в Петербурге, а тут вдруг сюрприз — Мише надо ехать на Кавказ! Ведь это будет им всем страшный удар, и они могут быть недовольны, что от них скрыли такое важное обстоятельство. Мне кажется, надо с ними поговорить и посоветоваться, что тут делать и как бы общими силами перетащить Мишу в Петербург.



Левочка, милый мой, а квитанции-то все еще нет у меня. Ты опять не забыл ли внести мои 260 (рублей серебром) в Опекунский совет за срок 10-го июня? 10 декабря был полугодичный срок, подвергающий имение описи и опеке, а у нас уже 16-е. Пожалуй, не скажут ни слова и сделают распоряжение. Сделай милость, пришли мне поскорее квитанцию, а также не замедли и те 380 (рублей серебром) внести за срок 23-го июня, которые я недавно тебе послала в виде записки Цвылева к сыну. И за Власово внеси 450 (рублей серебром) из власовских и Колиных денег. Учини все эти три взноса поскорее, мой бесценный, и пришли квитанцию ко мне, чтобы меня успокоить.



Сестра Над(ежда) Ник(олаевна) Мордвинова77 написала мне премилое письмо, где поздравляет с Мишиной женитьбой. Буду сейчас отвечать ей. Обнимаю тебя, мой дорогой Левочка.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 12 января 1853 г. Рыскино // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 185.



104



12 января 1853. Рыскино



Дорогой Левочка, Амалия Матвеевна едет в Петербург по делам своим, сделай милость, помоги ей получить деньги с Потешкиной фабрики. Ведь она не виновата, что там был пожар, да что же ей от этого терпеть и не получать своих денег? Ежели нужно возводить сгоревшее здание, то ведь и ей нужен кусок хлеба, она так же есть хочет, как и Потешкин. Теперь ей крайность, имение ее продают с публичного торга, и ей же самой надо его купить, чтобы не жить на улице. То учини христианское дело, мой ангел, доставь ей уплату потешкинских денег, чтобы она могла выкупить свое имение, а сгоревшее здание можно и погодить возводить немножечко, пока еще накопятся деньги. Если бы не продавалось имение с публичного торга, Амалия Матвеевна могла бы погодить, но сам посуди, что ей теперь делать? Деньги у нее есть, она ими может выкупить свое имение, а денег не отдают! Помоги ей ты, олицетворенная доброта, мой ангел милый и бесподобный. Дай ей уголок на старости лет, не дай ей умереть на чужих хлебах.



Мне жаль ее, Левочка, сделай милость, помоги ей. Целую тысячу раз твои ручки и ножки.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 6 февраля 1853 г. Власово // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 186—187.



106



6 февраля 1853. Власово



Я нездорова, дорогой Левочка, ослаблена и вряд ли смогу приехать на Мишину свадьбу. У меня огромный нарыв, который тихо подвигается к выздоровлению, вот я уже здесь целую неделю, а все мне хуже. Если же мне ехать в таком положении, стужа и напор шубы на плече так меня замучают и так увеличат нарыв, что потом и не вылечишь.



Мне очень хочется приехать, и если только будет маленькая возможность, я приеду хоть 16-го числа. Но если не приеду, это значит, что не смогла. Тогда благословлю его заочно, и хоть горько мне, а уже играйте свадьбу без меня и не откладывайте.



Левочка, отдай образ, чтобы обделать его в ризу; Миша знает. Надо заплатить за ризу 50 (рублей серебром). Выкупи этот образ и благослови им Мишу к венцу за нас обоих. Бог видит мою любовь к нему, а что ж делать, как мне приехать невозможно.



Нестерпимая боль не дает писать. Обнимаю вас всех и благодарю за письма тебя, Мишу, Соню, за присылку деревенских писем и за иллюстрацию. Прощай, Лева, целую твои ручки и прошу поцеловать ручки доброй сестры Екатерины Дмитриевны.



Сестру Сашиньку, Наташу, Соню, Мишу и бесподобную Наталью Николаевну Ланскую всех обнимаю и люблю.



Ты не пугайся, Лева. Мое положение мучительно, но не опасно.



Пришли мне спермацету в порошке, не в посылке, а в письме. Он мне необходим. Я больше желаю, чтобы Наташеньке дали шифр, чем Мишу сделали бы флигель-адъютантом. Он может получить это звание и после свадьбы, а ей уж нельзя. Не мешай, Лева, Государю раздавать свои милости. Он промолвил слово, а уж на него и напали. Рассердится, ничего не даст ни Мише, ни Наташе. Миша будет полковником, может полк получит, а Наташе замужем уж шифр тю-тю. Не мешай, Лева, пусть воля Государя ничем не стесняется.



Последнее, к моей великой горести. Упокой, Господи, эту добрую, честную, благородную душу. Л. Дубельт. 22 февраля 1853.



Дубельт А. Н. Письмо Дубельту Л. В., 3 февраля 1853 г. Власово // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 186.



105



3 февраля 1853. Власово



Дорогой Левочка, едет в Петербург наш здешний крестьянин за своими делами, а между тем и до тебя есть ему дело, только не пугайся, не большое. Вот в чем оно состоит.



Здесь есть крестьянин, Тимофей Макаров, этот самый и вручит тебе письмо; он на свой счет выстроил в Теглицах каменный дом и каменную лавку, в которой торгует очень удачно. Теперь он хочет усилить свою торговлю и просит взаймы на два года полтораста рублей серебром за те самые проценты, какие получают из казенных кредитных установлений. Коля и я, мы на это согласны, деньги будут лежать все равно что в ломбарде, процент тот же, а своему мужичку поможем, он расторгуется, нам же это лучше.



Денег мы ему здесь дадим, а ты помоги нам только в том, что напиши условие, хоть на почтовой бумаге. Здесь написать некому.



Напиши условие от себя, это будет важнее. “Дал я крестьянину сына моего, такого-то Ораниенбаумского уезда деревни Теглиц Тимофею Макарову, полтораста рублей серебром на два года за казенные проценты, т. е. по 4 со ста на произведение домашней, дозволенной правительством торговли. Буде же он, Макаров, через два года оной суммы не внесет, то должен отвечать мне его товар, который я вправе у него остановить по расчету ссуженной ему суммы”. Вот так вели написать условие, мой Лева, то есть в такой силе, да сам и подпиши. Вели также копию списать с условия, подлинное мужичку отдай, а копию ко мне потрудись прислать. Не откладывай, пожалуйста, и утешь, прикажи сейчас условие написать. Без условия денег дать нельзя, а надо деньги отдать при мне, пока я здесь во Власове. Чтобы тебе не затрудняться, отдай это письмо для составления условия, тут все прописано и только стоит призвать кого-нибудь и отдать это письмо в руки.



Я здесь пятый день и в восторге, что Власово ничего не переменилось. Все цело, свежо и как будто вчера только я отсюда уехала. Мне все так рады, что не знают, что делать от радости. А то худо, что я нездорова. Насилу брожу, насилу сижу, насилу и это письмо пишу.



А ты напиши и мне что-нибудь, мой ангел, с этим мужичком.



Прощай, целую твои ручки. Всех обнимаю, написала бы ко всем, да сил нет.



Сидорова М. В., Якушкина М. М. Примечания: Письма А. Н. Дубельт к мужу // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 187—190.



1 Старший сын Дубельтов.



2 Перская Наталья Николаевна (1803—1840), сестра А. Н. Дубельт.



3 Младший сын Дубельтов.



4 Речь идет о переводе А. Н. Дубельт (под псевдонимом Анна Ситникова) романа Эдуарда Нериса “Думаю я сам про себя”. Роман печатался в 1833—1834 гг. в типографии Н. И. Греча.



5 Смирдин Александр Филиппович (1795—1857), петербургский книготорговец, издатель, владелец книжного магазина, основатель журнала “Библиотека для чтения” (1839).



6 Дубельт (урожд. Замайская) Александра Константиновна, невестка Л. В. Дубельта, жена его брата Петра Васильевича Дубельта.



7 Николай I.



8 Адлерберг Владимир Федорович (1791—1884), участник войны 1812 г., с 1817 г. адъютант Вел. кн. Николая Павловича, помощник правителя дел следственной комиссии о декабристах, с 1828 г. директор канцелярии начальника Главного штаба, с 1832 г. начальник Военно-походной канцелярии, в 1852—1872 гг. министр Двора.



9 Мордвинов Александр Николаевич (1792—1869), участник войны 1812 г., управляющий III отделением Собственной Его Императорского Величества канцелярии (1831—1839), впоследствии действительный тайный советник, сенатор.



10 Фалль — имение близ Ревеля, принадлежащее графу А. Х. Бенкендорфу (1783—1844), шефу жандармов и главному начальнику III отделения (с 1826).



11 Греч Николай Иванович (1787—1867), писатель, журналист. В 1812—1839 гг. редактор-издатель (с 1825 г. совместно с Ф. В. Булгариным) журнала “Сын отечества”. В 1831—1859 гг. совместно с Булгариным издавал газету “Северная Пчела”.



12 Александр Николаевич (1818—1881), Вел. кн., цесаревич; с 1855 г. Император Александр II.



13 Константин Николаевич (1827—1892), Вел. кн., управляющий Морским министерством, наместник в Царстве Польском (1862—1863), при Александре II председатель Государственного Совета.



14 Васильев Александр Дмитриевич (1801—?), с 1821 г. прапорщик гренадерского полка, в 1833 г. переведен в штаб Корпуса жандармов “состоять при шефе жандармов”.



15 Муравьев Андрей Николаевич (1806—1874), чиновник Азиатского департамента МИД с 1827 г., обер-прокурор Синода (1833—1836), камергер с 1836 г.; поэт, писатель, автор книг духовного содержания, член Российской Академии.



16 Каховский Никанор Григорьевич (?—1845), отставной капитан-лейтенант, помещик с. Гифинского Смоленского уезда, полицмейстер в Велиже, с 1844 г. служил в штабе корпуса жандармов.



17 Олизар Густав Генрих Атаназы Филиппович (1798—1865), граф, польский поэт, масон, член лож “Совершенная тайна” и “Увенчанная добродетель”, член Патриотического общества. Во время польского восстания 1830—1831 гг. выслан на жительство в Курск, после польского восстания 1863 г. уехал в Дрезден.



18 Алисов Иван Александрович, в 1849 г. уездный предводитель дворянства в Тверской губернии.



19 Иванов Михаил Иванович, в 1849 г. губернский контролер Тверской казенной палаты.



20 Имеются в виду имения Василия Петровича Мусина-Пушкина, находившиеся в Тверской губернии (с. Махино и д. Марьино).



21 Плюшар Адольф Александрович (1806—1865), петербургский книготорговец и книгоиздатель, владелец типографии, издатель “Энциклопедического лексикона”.



22 Орлова (урожд. Раевская) Екатерина Николаевна, с 1821 г. жена М. Ф. Орлова.



23 Орлов Михаил Федорович (1788—1842), генерал-майор, участник Отечественной войны 1812 г., командир 16 пехотной дивизии в Кишиневе (1820—1823), член литературного общества “Арзамас”, глава кишиневского отделения “Союза благоденствия”. Привлекался по делу декабристов; благодаря заступничеству брата, А. Ф. Орлова (1896—1861), не был осужден; выслан в Калужскую губ. под надзор полиции; с 1831 г. разрешено проживание в Москве.



24 Рогозинские: Анна Дмитриевна, Ольга Дмитриевна, Екатерина Дмитриевна — сестры А. Н. Дубельт по матери, Елизавете Семеновне Перской (урожд. Мордвиновой, в первом браке Рогозинской) (1760—1842).



25 В 1835 г. Дубельт получил должность начальника штаба Корпуса жандармов и чин генерал-майора.



26 Впоследствии Дубельты купили дом в Петербурге (ул. Захарьевская, 12).



27 Игнатьев Павел Николаевич (1797—1880), граф (с 1879), генерал-адъютант, директор Пажеского корпуса.



28 Полторацкий Алексей Маркович (?—1843), тверской губернский предводитель дворянства (1815—1822).



29 Вероятно, Дубельт Мария Петровна (1825—1835), дочь А. К. и П. В. Дубельтов.



30 Львов Александр Николаевич, производитель работ IV округа в Главном управлении путей сообщений и публичных зданий.



31 Булгаков Александр Яковлевич (1781—1863), чиновник по особым поручениям при московском генерал-губернаторе (1812—1819), московский почт-директор (1832—1856).



32 Арендт Николай Федорович (1785—1859), врач-хирург; с 1829 г. лейб-медик Николая I.



33 Муравьев (Карский) Николай Николаевич (1794—1866), участник Отечественной войны 1812 г., в 1829 г. бригадный командир резервной Гренадерской бригады, впоследствии наместник на Кавказе, член Государственного Совета.



34 Корсакова (урожд. Мордвинова) Анна Семеновна (1765—1848 или 1849), сестра Н. С. Мордвинова, тетка А. Н. Дубельт.



35 В декабре 1848 г. городской почтой было обнаружено анонимное письмо на имя Николая I. Письмо содержало вырезки из дел III отделения. Следственная комиссия под председательством князя А. Ф. Голицына обнаружила причастность к этому делу чиновника III отделения А. М. Петрова и П. К. Менькова, впоследствии редактора “Военного сборника”. Петров был сослан в Олонецкую губернию, Меньков, благодаря заступничеству генерал-фельдмаршала князя И. Ф. Паскевича, отделался двухмесячным пребыванием в действующей армии.



36 Столыпина (урожд. Трубецкая) Мария Васильевна, во втором браке (с 1851) за князем С. М. Воронцовым.



37 Гамалея Николай Михайлович (1795—1859), участник Отечественной войны 1812 г.; в 1830—1832 гг. витебский, затем тамбовский гражданский губернатор, с 1837 г. директор 1 департамента Министерства государственных имуществ, в 1840—1856 гг. товарищ министра государственных имуществ, сенатор.



38 Каменев Иван Львович, в 1849 г. секретарь хозяйственного отдела Тверской палаты государственных имуществ.



39 Орлов Алексей Федорович (1786—1861), с 1825 граф, с 1856 г. князь, участник Отечественной войны 1812 г., командир лейб-гвардии Конного полка с 1819 г., с 1836 г. член Государственного Совета (с 1856 — председатель), в 1844—1856 гг. шеф жандармов и начальник III отделения С. Е. И. В. канцелярии.



40 Львов Сергей Дмитриевич (1781—1857), новоторжский уездный предводитель дворянства; был женат на Татьяне Петровне (урожд. Полторацкой) (?—1848).



41 Зиновьев Николай Васильевич (1801—1882), генерал-адъютант, с 1849 г. состоял при Вел. князьях Николае, Александре и Владимире Александровичах.



42 Александр, принц Гессенский (1823—1888), брат Марии Александровны (1824—1880), урожд. принцессы Гессен-Дармштадской, жены (с 1841) цесаревича Александра Николаевича, с 1855 г. — российской Императрицы.



43 Елена Павловна (урожд. Фредерика Шарлотта Мария, принцесса Вюртембергская) (1806—1873), Вел. княгиня, жена Вел. князя Михаила Павловича; одна из основательниц Крестовоздвиженской общины сестер милосердия и Русского музыкального общества.



44 Воронцов Михаил Семенович (1782—1856), князь с 1845 г., участник Отечественной войны 1812 г., с 1823 г. новороссийский генерал-губернатор и полномочный наместник Бессарабской области, впоследствии главнокомандующий Отдельным Кавказским корпусом и наместник Кавказа.



45 Перовский Лев Алексеевич (1792—1856), в 1828—1840 г. вице-президент Департамента уделов, в 1841—1852 гг. министр Внутренних дел.



46 Дубельт был членом Следственной комиссии по делу М. В. Буташевича-Петрашевского, возглавлявшего общество революционно настроенной разночинной молодежи в Петербурге.



47 Имеется в виду окончание Венгерской кампании 1849 г.



48 Чернышев Александр Иванович (1786—1857), светлейший князь (с 1849), генерал-адъютант, генерал от кавалерии, участник Отечественной войны 1812 г., с 1827 г. сенатор, управляющий Главным штабом и Военным министерством, в 1832—1852 гг. военный министр, в 1848—1856 гг. председатель Государственного Совета.



49 Михаил Павлович (1798—1849), Вел. князь, брат Николая I, командир Гвардейского корпуса, главный начальник Пажеского, всех сухопутных кадетских корпусов и Дворянского полка, генерал-инспектор по инженерной части.



50 Дубельт Софья Петровна (1834—?), племянница Л. В. Дубельта, дочь А. К. и П. В. Дубельтов.



51 Бакунин Александр Павлович, в 1842—1853 гг. тверской губернатор, автор труда “Общее положение для всех губерний Российской империи, не состоящих на особых положениях”.



52 Гофман Андрей Логгинович (1798—1863), управляющий IV отделением С. Е. И. В. канцелярии, член Государственного Совета.



53 Александрова (урожд. княжна Щербатова) Анна Александровна (1808—1870), жена Павла Константиновича Александрова (1808—1857), побочного сына Вел. князя Константина Павловича (1779—1831) и французской актрисы Жозефины Фридрихс.



54 Гротенгельм М. М., в 1825 г. командир Киевского драгунского полка, знакомый Дубельта со времени службы в Киеве. Командовал Старооскольским пехотным полком.



55 Речь идет о Волконской Елене Сергеевне (1835—1916), которая в 1850 г. вышла замуж за Дмитрия Васильевича Молчанова (ск. 1857).



56 Волконский Сергей Григорьевич (1788—1865), князь, генерал-майор, участник Отечественной войны 1812 г., масон, член ложи “Соединенных друзей”, “Сфинкса”, “Соединенных славян”, член “Союза благоденствия” и Южного общества, арестован по делу о восстании 14 декабря 1825 г., осужден и приговорен в каторжную работу на 20 лет.



57 Дочери Н. Н. Раевского: Елена Николаевна (1803—1852), Софья Николаевна (1807—1881), с сентября 1826 г. фрейлина.



58 Раевский Александр Николаевич (1795—1868), сын Н. Н. Раевского, участник Отечественного войны 1812 г., за подозрение к причастности к декабрьскому восстанию был арестован, но вскоре освобожден с “очистительным аттестатом”, с 1826 г. камергер.



59 В 1834 г. с разрешения Николая I была учреждена компания на разработку золотых россыпей. Ее составили А. И. Чернышев, А. Х. Бенкендорф, В. Ф. Адлерберг, В. М. Позен, М. М. Брискорн и Львов. Дубельт имел в ней семь паев. Имел он также 10 паев в Золотоносной компании Толстого и Зотова и 10 паев на приисках в Верхнеудинском округе.



60 Ланские: Петр Петрович (1799—1877), командир лейб-гвардии Конного полка, генерал-адъютант; Наталья Николаевна (1812—1863), урожд. Гончарова, в первом браке Пушкина; замужем за Ланским с 1844 г.



61 Львова (в замуж. Корсакова) Наталья Александровна (1832—1859), внучка Н. С. Мордвинова.



62 Пушкина Наталья Александровна (1836—1913), младшая дочь А. С. Пушкина. В 1853 г. вышла замуж за М. Л. Дубельта; разведены в 1868 г., с 1868 г. в морганатическом браке с принцем Николаем Вильгельмом Нассауским.



63 Пушкина Мария Александровна (1832—1919), старшая дочь А. С. Пушкина; в 1860 г. вышла замуж за Л. Н. Гартунга.



64 Львова (урожд. Мордвинова) Наталья Николаевна (?—1882), дочь Н. С. Мордвинова, двоюродная сестра А. Н. Дубельт.



65 Жуковский Василий Андреевич (1783—1852), поэт, друг А. С. Пушкина.



66 Набоков Иван Александрович (1787—1852), генерал-адъютант, генерал от инфантерии, председатель Следственной комиссии 1849 г. по делу М. В. Буташевича-Петрашевского, комендант Петропавловской крепости, член Военного совета, директор Чесменской богадельни.



67 Демидовский дом призрения трудящихся был открыт в 1833 г. на капитал 500 000 руб., пожертвованный А. Н. Демидовым. Состоял в ведомстве Императрицы Марии. Совмещал функции домов трудолюбия и дешевых квартир. Управление Демидовским домом вместе с званием его потомственного попечителя принадлежало наследникам учредителя. При Демидовском доме состояли действительные и почетные члены.



68 В хозяйстве графа Кушелева-Безбородко, состоявшем из деревень Лигово и Полюстрово всего 124 двора, 370 душ, “дворовые люди пользуются землею наравне с крестьянами и одинаково с ними отбывают барщину”. (“Приложение к трудам редакционных комиссий для составления положения о крестьянах”. СПб. 1860. Вып. IV. С. 24—25).



69 В ранней молодости, по свидетельству С. М. Загоскина, Н. А. Пушкина была влюблена в графа Николая Алексеевича Орлова (1827—1885), впоследствии посланника в Брюсселе, Вене, Париже, Берлине. Он также любил Наташу, хотел жениться, однако граф А. Ф. Орлов не допустил этого, заявив, что брак сына с Пушкиной был бы мезальянсом. (С. М. Загоскин. Воспоминания. // Исторический Вестник. 1900. № 7. С. 50).



70 Дубельт Василий Иванович, происходил из русских дворян, служил в армии в чине капитана. Согласно широко распространенной легенде, в бытность за границей в Испании похитил принцессу царствовавшего королевского дома Медина-Челли, увез ее в Италию, где с ней повенчался, впоследствии они жили в России.



71 Дубельт (по первому мужу Шперберг) Мария Григорьевна происходила, очевидно, из лифляндского дворянства.



72 Дубельт Константин Иванович (1841—1892), двоюродный племянник Л. В. Дубельта. Воспитание получил в Орловском кадетском корпусе, затем, отчисленный по болезни, поступил в юнкерское училище. Служил в 40-м пехотном Колыванском полку, затем в Ладожском полку в Варшавском военном округе. Был женат на Елене Ивановне (урожд. Држоржеске).



73 Волконский Петр Михайлович (1776—1852), светлейший князь, генерал-адюътант, генерал-фельдмаршал, министр Императорского Двора и уделов (с 1826).



74 Клица Иван Иванович, в 1847—1862 гг. чиновник III отделения С. Е. И. В. канцелярии.



75 Шперберг Иван Яковлевич (1770—1856), брат Л. В. Дубельта по матери.



76 Дубельт Константин Петрович (1823—?), родной племянник Л. В. Дубельта. Окончил Пажеский корпус, служил в Семеновском полку, в 1856 г. назначен адъютантом к московскому военному генерал-губернатору, в 1867 г. прикомандирован к штабу местных войск Московского военного округа, в 1870 г. — Виленского военного округа. Женат на Евдокии Ивановне (урожд. Ригиной).



77 Мордвинова Надежда Николаевна (1789—1882), дочь Н. С. Мордвинова, двоюродная сестра А. Н. Дубельт.



Публикация М. В. СИДОРОВОЙ и



М. М. ЯКУШКИНОЙ